1. Великое княжество Литовское и Русское в XIII—XIV в.

2. Великое княжество Литовское и Русское в конце XIV ― середине XV вв.

В первой половине XIII в. в результате объединения под властью легендарного князя Миндовга (1236—1263) крупнейших балто-литовских племен — ятвягов, жмуди и аукштайтов на территории Южной Прибалтики возникло небольшое Литовское государство. Основной причиной этого процесса стала острая необходимость объединения разрозненных балто-литовских племен в борьбе с агрессией немецких крестоносцев, проводивших в Прибалтике под флагом «христианского миссионерства» политику выжженной земли. Ценой неимоверных усилий Миндовг не только смог сдержать агрессию ордена меченосцев, но и нанести ему сокрушительное поражение в битве под Шауляем (1236), в результате которого это государство крестоносцев прекратило свое существование и слилось с более сильным Тевтонским орденом, став его отделением под названием Ливонский орден.

В 1251 г. по тактическим соображениям князь Миндовг принял католичество, а в 1253 г. римский папа Иннокентий IV короновал его королевским венцом, хотя место и обстоятельства этой коронации до сих пор остаются предметом острых научных споров. Но уже в конце 1259 г. отношения с Ливонским орденом вновь резко обострились. Поддержав восстание пруссов против католических миссионеров и восстановив языческий культ, Миндовг начал новую войну с крестоносцами и в 1260 г. нанес им сокрушительное поражение в битве у озера Дурбе. Более того, как считает ряд историков (Г. Вернадский, Л. Гумилев), заключив антикатолический союз с великим владимирским князем Александром Невским, Миндовг стал готовиться к решающей схватке с крестоносцами. Не дождавшись полков новгородского князя Дмитрия Александровича, в 1262 г. он вторгся в пределы Ливонского ордена и разгромил крестоносцев у Вендена. Но в следующем году Миндовг неожиданно скончался. Большинство историков (М. Богословский, А. Пресняков, В. Пашуто, В. Носевич) справедливо полагало, что он стал жертвой новой вражды литовских князей, однако нынешние «евразийцы» (Л. Гумилев), создав чисто умозрительную концепцию о существовании русско-литовского антикатолического союза, утверждают, что литовский князь, как и его союзник Александр Невский, был отравлен папскими агентами.

После гибели Миндовга в Литве началась многолетняя борьба за власть, победу в которой одержал князь Витень (1295—1316). Ему удалось быстро подавить мятеж литовской оппозиции, склонявшейся к союзу с крестоносцами, восстановить полноту великокняжеской власти на большей территорией Литвы и в союзе с галицко-волынскими князьями Львом и Мстиславом Даниловичами успешно отразить новые нашествия крестоносцев. Кроме того, он активизировал внешнюю политику в пограничных русских землях и в результате под власть литовского князя перешли Гродно (1305), Полоцк (1307) и Брест (1315).

После смерти Витеня его преемником на великокняжеском престоле стал князь Гедимин (1316―1341), происхождение которого до сих пор вызывает споры у историков, многие из которых не считают его сыном умершего князя. Как и его предшественник, новый литовский князь продолжил борьбу с крестоносцами и удельными русскими князьями. Именно при нем под власть Литвы перешли еще ряд русских земель, в том числе Витебск (1320), Минск (1326), Туров (1336), Пинск (1336) и Владимир-Волынский (1340). Как справедливо отметили многие историки (А. Пресняков, Л. Черепнин, В. Пашуто), этот переход носил в основном мирный характер, поскольку многие владыки русских удельных княжеств добровольно признавали власть великого литовского князя только потому, что он не являлся вассалом ордынского хана, а значит, не платил разорительный «ордынский выход» в Сарай. Кроме того, немаловажное значение для православных русских земель имело и то обстоятельство, что этническая Литва до сих пор оставалась в основном языческой страной и все ее правители отличались традиционной веротерпимостью. Хотя, конечно, Гедимин не гнушался использовать и военную силу, в частности во время войны с безымянным киевским князем, который был разбит им в битве на реке Ирпень в 1324 г.

Именно при Гедимине начнется судьбоносное противостояние с Москвой за влияние в новгородских, псковских и других русских землях, многие из которых де-юре входили в состав великого владимирского княжения, а де-факто практически всегда находились под контролем московских князей. В этой борьбе Гедимин опирался на союз с тверским князем Дмитрием Михайловичем, который был женат на его старшей дочери Марии. Правда, при Иване Калите он пошел на примирение с московским князем и в 1333 г. подписал с ним мирный договор, скрепленный браком их детей Семена Гордого и Анастасии. В 1340―1341 гг. между Вильно и Москвой возник новый военный конфликт из-за смоленских земель, где тамошний князь Иван Александрович, признав себя вассалом литовского князя, отказался платить дань Орде. Возникшее противоборство было быстро разрешено, поскольку новый московский князь Семен Гордый сумел договориться со своим влиятельным тестем о мире.

После гибели князя Гедимина в очередной войне с тевтонами в Литве начался новый раунд борьбы за власть (1341—1345), который смутно отражен в источниках. Доподлинно известно только то, что активное участие в этой борьбе приняли три его сына — Ольгерд, Кейстут и Евнутий, которые отражали интересы разных политических сил. Победу в этой борьбе одержал старший из братьев, князь Ольгерд (1345―1377), который с согласия Кейстута занял великокняжеский престол в Вильно. Его власть распространялась в основном на русские земли, в то время как территория этнической Литвы находилась под властью самого Кейстута. В отличие от младшего брата, больше озабоченного борьбой с Тевтонским орденом, Ольгерд взял курс на превращение Литвы в альтернативный центр собирания русских земель, действуя одновременно на трех фронтах — московском, ордынском и церковном.

Первый фронт был связан с появлением «литовских партий» в Новгороде, Пскове, Твери и Смоленске. В Псковской боярской республике вначале верх взяла «литовская партия» во главе с его старшим сыном, псковским князем Андреем Полоцким (1342—1349), который опирался на племянника, псковского посадника Юрия (1345—1348). После его гибели в очередной войне с Тевтонским орденом псковичи «указали путь» литовскому князю и призвали на престол вяземского князя Евстафия Федоровича (1349—1360), который традиционно ориентировался на Москву. В Новгородской боярской республике позиции «промосковской партии», которую долгие годы возглавлял глава одного из влиятельных боярских кланов Онцифор Лукич, были традиционно более сильны. В Смоленском княжестве Ольгерду удалось подчинить своей власти здешних князей Ивана Александровича (1313―1359) и Святослава Ивановича (1359―1386), которые стали новыми «жертвами» реализации его грандиозных планов в отношении всех русских земель. Еще одним союзником в борьбе с Москвой стал ее давний антагонист тверской князь Михаил Александрович (1368―1399), который был младшим братом его жены, литовской княгини Ульяны. В союзе с этими князьями Ольгерд трижды ходил походами на Москву в 1368, 1370 и 1372 гг., но, как известно, потерпел неудачу в войне с Дмитрием Донским.

Второй фронт борьбы за русские земли был открыт на южном направлении в противостоянии с Ордой. Первоначально под власть Литвы отошла значительная часть земель Черниговского и Брянского княжеств, где на престоле утвердился последний черниговский князь Роман Михайлович (1356—1401). После победы над ордынцами в битве у Синих вод в состав Литвы вошли земли Киевского княжества, удельным князем которого стал его сын Владимир Ольгердович (1362—1398). Однако и на этом фронте Ольгерд вскоре потерпел очередное поражение, поскольку из-под его контроля вышли Брянск (1371), Смоленск (1375), Подолье и Волынь (1377).

Третий очаг противоборства между Вильно и Москвой возник на церковно-религиозном, идеологическом, фронте, где существовало острое противоборство двух идейных течений — «космополитов-исихастов» и «русских националистов». Вопрос об идейном содержании и персональном составе этих течений до сих пор является предметом давней научной дискуссии, в которой приняли участие многие историки и богословы, в том числе А.В. Карташов, А.Е. Пресняков, Г.М. Прохоров, А.Г. Кузьмин, Р.Г. Скрынников, В.В. Петрунин и другие. Но совершенно очевидно, что их противоборство носило не только богословский, но и политический характер. Если Дмитрий Донской опирался на национальных церковных владык, которых возглавлял митрополит Киевский и всея Руси Алексий, то Ольгерд открыто поддержал ставленника константинопольских исихастов митрополита Киприана, под которого в Киеве была специально учреждена новая кафедра митрополита Киевского, Русского и Литовского. Именно тогда многие византийские иерархи, исповедующие исихазм, стали активно заигрывать с римским престолом, рассчитывая получить поддержку в борьбе с турками-османами, угрожавших Константинополю.

Незадолго до смерти Ольгерд решил передать бразды правления не старшему сыну Андрею Полоцкому, а одному из младших сыновей — Ягайло (1377—1392), который благодаря огромному авторитету трокского князя Кейстута смог утвердиться на великокняжеском престоле в Вильно. Однако в 1379 г., втайне от влиятельного дяди, который всю свою жизнь вел постоянную войну с крестоносцами, Ягайло подписал мирный договор с Тевтонским орденом и перемирие с Ливонским орденом. Более того, в 1380 г. он заключил военный союз с Мамаем, что вызвало резкое недовольство как у Кейстута, так и у его старших братьев Андрея Полоцкого и Дмитрия Трубчевского, которые под знаменами Дмитрия Донского сражались на Куликовом поле.

Как считают многие историки (В. Антонович, И. Греков, Ф. Шабульдо), поддержка Мамая стоила Ягайло престола в Вильно, с которого его сверг князь Кейстут (1381—1382). Вскоре при военной и дипломатической поддержке Тевтонского ордена и Орды Ягайло вернул себе великокняжеский престол и вероломно убил венценосного дядю, который опрометчиво пошел на переговоры с ним.

В 1384 г., после крупных поражений в войне с Тевтонским орденом, Ягайло вынужден был пойти на сближение с Москвой. Свидетельством этого примечательного факта стали два международных договора, информация о которых сохранилась в описи Посольского приказа за 1626 г., открытой академиком Л.В. Черепниным. По первому договору сам великий князь Ягайло и два его старших брата Скиргайло и Корибут признали «старейшинство» Дмитрия Донского и целовали крест великому московскому князю. А по второму договору мать великого князя, бывшая тверская княжна Ульяна Александровна, дала согласие на брак ее сына Ягайло с дочерью Дмитрия Донского Софьей, но при условии, что государственной религией Великого княжества Литовского и Русского станет православие.

Из-за интриг Олега Рязанского и хана Тохтамыша намечавшийся союз не состоялся, и Ягайло пошел на союз с Ордой и соседней Польшей, где возник династический кризис, связанный с тем, что после смерти Людовика I Анжуйского (1370—1382) на польском престоле утвердилась его малолетняя дочь Ядвига (1382―1399). В январе 1385 г. между Польшей и Литвой была подписана династическая и церковная Кревская уния, которая предусматривала бракосочетание польской королевы и литовского князя, его крещение по католическому обряду и коронацию на польский престол. В феврале 1386 г. Ягайло прибыл в Краков, где был крещен архиепископом Яном и под христианским именем Владислав обвенчан с юной польской королевой. Затем он перебрался в Люблин, где на съезде польских магнатов был провозглашен новым польским королем Владиславом II (1386—1434). Однако перебравшись в Краков, он отнюдь не собирался расставаться с княжеской короной, и стал управлять Литвой через младшего брата, керновского удельного князя Александра, который стал его наместником в Вильно.

Династический и церковный союз с католической Польшей вызвал резкое недовольство в русских православных землях. Борьбу с Владиславом II начал его кузен, удельный трокский князь Витовт Кейстутович, который заключил военный союз с великим магистром Конрадом Ротенштайном и своим зятем, великим московским князем Василием I. Новая гражданская война (1389—1392), в которой приняли участие все литовские князья, шла с переменным успехом, пока противники польской короны не одержали вверх. В 1392 г. воюющие стороны подписали Островский мирный договор, по которому Витовт (1392―1430), получив титул великого князя Литовского, стал полноправным правителем Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтийского.

Получив заветный престол, Витовт приступил к реализации грандиозного плана присоединения к Литве всех русских земель, которые находились под властью Орды. С этой целью в 1395 г. он заключил военный союз с беглым ханом Тохтамышем, которого сверг с сарайского престола его соперник Тимур-Кутлуг (1395—1399). Суть этого союза состояла в том, что Витовт окажет военную помощь Тохтамышу, а тот отдаст ему права на все русские земли, находившиеся в вассальной зависимости от Орды. Грандиозным планам литовского князя не суждено было сбыться, поскольку в 1399 г. в знаменитой битве на реке Ворскле его союзная рать потерпела сокрушительное поражение от ордынского темника Едигея, ставшего фактическим правителем Орды. Как ни странно, но самый большой выигрыш от этого поражения получила Москва, поскольку разгром Витовта и Тохтамыша не только спас от литовской аннексии все русские земли, но и дал возможность московскому князю вернуть Вязьму и Смоленск. Правда, в 1405 г. Витовт, развязав новую войну со своим зятем, возвратил утерянные земли, но прежним гегемонистским планам Литвы стать альтернативным центром объединения русских земель был окончательно положен конец.

В 1409 г. началась «Великая война» королевства Польского и Великого княжества Литовского с Тевтонским орденом. В течение целого года война шла с переменным успехом, поскольку противники долго не решались на генеральное сражение. Но в июле 1410 г. состоялась знаменитая Грюнвальдская битва, в ходе которой объединенное войско Владислава и Витовта наголову разгромило рыцарей Тевтонского ордена, который вынужден был подписать унизительный Торуньский договор. После общей победы над крестоносцами в 1413 г. правители Польши и Литвы подписали Городельскую унию, которая существенно подорвала интересы русской и литовской православной знати и оформила ряд преференций для тех представителей литовской шляхты и магнатов, которые исповедовали католичество. Естественно, такая политика Вильно и Варшавы вызывала неприятие значительной части русского населения Литвы. Поэтому сразу после смерти Витовта новый литовский князь Свидригайло (1430―1432), возглавив «православную партию» литовско-русской знати, начал Луцкую войну с Владиславом II. Однако она не увенчалась успехом, и после разгрома войск «православной партии» на реке Свенте литовский престол занял королевский племянник Сигизмунд (1432―1440), а Свидригайло остаток своих дней провел на временно воссозданном волынском престоле, где и умер в 1452 г.

После гибели Сигизмунда, павшего жертвой очередного заговора литовских магнатов, великим литовским князем стал самый младший сын Владислава Казимир (1440―1492), который с успехом продолжил политику подчинения Литвы, поскольку после гибели старшего брата Владислава III (1434―1444), именно он стал полноправным хозяином Варшавы и новым польским королем.

Первоначально по форме своего устройства Великое княжество Литовское и Русское представляло собой типичную феодальную федерацию, где практически полностью сохранились крупные удельные княжения со столицами в Киеве, Владимире-Волынском, Полоцке, Витебске и других русских землях, составлявших большую часть его территории. Именно этим обстоятельством объяснялось то, что:

• при дворе великого литовского князя и в официальном делопроизводстве использовался только русский язык;

• основой всего государственного, гражданского, административного и уголовного законодательства и судопроизводства являлась «Русская правда»;

• русская титулованная аристократия и другие категории служилых людей занимали видное положение на гражданской, военной и дипломатической службе и т.д.

После подписания Кревской (1386) и особенно Городельской (1413) уний ситуация в Литве стала резко меняться, поскольку:

1) Еще в 1387 г. польский король Владислав II издал «Виленский привилей», по которому все русские и литовские феодалы, принявшие католичество, получали значительные льготы, в частности право полной собственности на свои земельные владения, освобождение от всех государственных повинностей, кроме военной службы и т.д. Более того, начиная с этого указа, во всех королевских документах становится обычной оговорка, что все права и привилегии даются в Великом княжестве Литовском и Русском по польскому образцу, «якоже и в Коруне Польской».

2) В 1405—1410 гг. великий литовский князь Витовт упразднил практически все крупные удельные княжения в Литве, и исконными русскими землями стали управлять не строптивые Рюриковичи и Гедиминовичи, а вполне лояльные центральной власти великокняжеские наместники, которые назначались из представителей литовской шляхты, принявшей католическую веру.

3) В 1413 г. Витовт издал «Городельский привилей», который предоставлял особые права и привилегии в управлении государством только тем русским и литовским князьям, боярам и служилой шляхте, которые перешли из православия в католичество. По подсчетам русского историка И.П. Боричевского, автора специальной монографии «Православие и русская народность в Литве» (1851), в те годы 56 литовских княжеских родов из династии Гедиминовичей, в частности, Голицыны, Куракины, Хованские, Трубецкие, Мстиславские, Волынские, Щенятевы, Патрикеевы и Булгаковы были православного вероисповедания и автоматически теряли возможность влиять на политический курс Вильно.

4) По «Городельскому привилею» только представители литовской католической знати, а именно князья Чарторыйские, Ходкевичи, Радзивиллы, Потоцкие, Вышневецкие и другие, а также высшие чины католического духовенства — виленский, луцкий, брестский, жемайтский и киевский епископы могли входить в состав Боярского совета, или Паны-рады, которая существенного ограничивала власть великого литовского князя. Вход представителям православной княжеской аристократии и православного епископата в этот Боярский совет был закрыт, что вскоре аукнется литовской короне тремя пограничными войнами с Москвой.

1. Правление Василия I (1389―1425).

2. Феодальная война и правление Василия II (1425―1462).

3. Русская православная церковь в первой половине XV в.

После смерти Дмитрия Донского великокняжеский престол унаследовал его старший сын Василий I (1389—1425), ставший первым русским князем, который не поехал за ханским ярлыком в Сарай, а получил его де-факто, по «Духовной грамоте» отца. Примечательно, что  ни сам хан Тохтамыш, ни другие русские князья даже не пытались оспаривать его прав на наследственный великокняжеский статус. Восшествие нового великого князя на престол вызвало особый интерес у трокского князя Витовта, который давно вынашивал грандиозные планы в отношении русских земель. В январе 1391 г. под влиянием митрополита-исихаста Киприана, который давно благоволил Витовту, Василий I женился на его единственной дочери, княжне Софье, с которой обручился еще при жизни отца. Этот брак великого князя имел сугубо политический контекст, однако, невзирая на влиятельного тестя, он продолжил политику отца по собиранию русских земель. Уже в 1392 г., воспользовавшись тем, что правитель Самарканда великий эмир Тимур (Тамерлан) нанес крупное военное поражение хану Тохтамышу, Василий I отъехал в Сарай, где, умело обойдя своих соперников — суздальского князя Василия Дмитриевича и рязанского князя Олега Ивановича, довольно легко получил три ханских ярлыка на Нижегородское, Муромское и Тарусское княжения.

Не успев вернуться в Москву, в январе 1393 г. Василий I столкнулся с «мятежом» влиятельных новгородских бояр, которые отказались платить ежегодную дань и признать право митрополичьего суда в новгородских землях, в результате чего «учинися розмирье с низовци». Итогом этого «розмирья» стала новая война с новгородской вольницей, в ходе которой московская рать овладела Торжком, Волоколамском и Вологдой. В следующем году, потерпев поражение от новгородцев, великий князь вернул им Двинскую землю, но важнейшие торговые центры — Волоколамск и Торжок ― остались за Москвой.

В 1395 г. в результате нового похода войск Тимура на Сарай Тохтамыш был окончательно разбит в битве на реке Терек и бежал на территорию Дикого поля, а затем в соседнюю Литву и обосновался в Киеве. Косвенно этот поход затронул и русские земли, поскольку передовые отряды ордынцев дошли до города Ельца, где правил один из козельских князей Юрий Иванович Кривой. В этой ситуации Василий I выступил навстречу неприятелю и встал лагерем на пограничной Оке, но, к счастью для Москвы, русским ратникам не пришлось сразиться с воинством Тимура, поскольку, разорив Елец, его войско повернуло на юг и двинулось через Дикое поле (территорию современной Новороссии) в причерноморские степи, где укрылся Тохтамыш. В исторической литературе (М. Сафаргалиев, В. Егоров) существует расхожее представление, что предполагаемой целью этого похода было полное завоевание южнорусских земель. Ряд современных авторов (И. Князький, А. Горский) полагают, что столь внезапный уход Тимура на юг объяснялся тем, что главной целью этого похода был полный разгром Золотой Орды, а поход на север, в русские земли был для него совершенно бессмыслен, ибо не сулил богатой добычи, да и ослабление Москвы не входило в планы Тимура, поскольку сохранение статус-кво избавляло его от возможных беспокойств со стороны самой Золотой Орды.

После разгрома Тохтамыша реальную власть в Сарае захватил новый узурпатор, эмир Едигей, который «преболи всехъ князи ординьскыхъ, иже все царство единъ держаше и по своей воле царя поставляше». Первым поставленным «царем» стал Тимир-Кутлуг (1396―1400), главной задачей которого стало продолжение борьбы с беглым ханом Тохтамышем, получившим военную поддержку от литовского князя Витовта. По свидетельству Тверского летописца и Троицкой летописи, союзный договор, подписанный между ними, предусматривал, что ордынский хан при возвращении ему законного престола посадит верного союзника «на княженьи на великом на Москве». Одни историки (А. Пресняков, Л. Черепнин) с полным доверием отнеслись к этой летописной информации, однако их оппоненты (А. Горский) высказали мнение, что трудно судить, насколько это свидетельство отражало реальное положение вещей. Как бы то ни было, но совершенно очевидно, что Витовт давно вынашивал грандиозные планы подчинить своей власти как можно больше русских княжеств, в том числе все великокняжеские земли.

Еще в 1395 г. он овладел Смоленским княжеством и посадил на здешний престол старого союзника Литвы, брянского князя Романа Михайловича, ставшего его новым наместником в Смоленске. В 1397―1398 гг. в условиях нового конфликта новгородских бояр с Василием I он поддержал противников Москвы, однако на сей раз все его усилия не увенчались успехом, поскольку в ходе новой войны под власть великого князя перешли Вологда, Устюг и Бежецкий Верх. Кроме того, в 1399 г. Василий I заключил новый договор с престарелым тверским князем Михаилом Александровичем, в котором особым образом оговорил военный союз против литовской угрозы.

Потерпев поражение в борьбе за обладание новгородскими землями, Витовт решил взять реванш на южном направлении. Собрав в Киеве объединенную рать, состоявшую из русских, литовских, тевтонских и ордынских полков, он пошел походом на Тимур-Кутлуга. В августе 1399 г. на реке Ворскле состоялась грандиозная битва с ногайской ратью эмира Едигея, в ходе которой Витовт был полностью разбит. Это поражение нанесло новый сокрушительный удар по его гегемонистским планам в отношении русских земель, чем не преминули воспользоваться его давние противники. Уже в 1401 г. великий рязанский князь Олег Иванович пошел походом на Смоленск, убил здешнего князя Романа Михайловича Брянского и посадил на престол своего верного зятя, беглого смоленского князя Юрия Святославича. Сразу после смерти рязанского князя, в 1403 г. Витовт решил опять взять реванш за утерянные земли и, опираясь на «литовскую партию» смоленских бояр и поддержку своего кузена, польского короля Владислава II, вновь захватил Вязьму и Смоленск, которые на целое столетие выпали из сферы московского влияния и вошли в состав Литвы. Cмоленский князь Юрий Святославич, не получив поддержки от Василия I, который «не хотя изменити» Витовту, отъехал в Новгород, где получил в кормление ряд здешних городов.

Оценив подобную нерешительность собственного зятя, уже в 1406 г. Витовт захватил Коложскую волость и осадил Псков. На сей раз литовский князь сильно просчитался, поскольку смерть его давнего союзника митрополита-исихаста Киприана резко изменила расклад политических сил в Москве. Под давлением влиятельных великокняжеских бояр Василий I пошел наперекор своему тестю и вышел в поход к границам Литвы. Дойдя до пограничной реки Плавы, московская рать встала на Пашковой гати, но не стала форсировать ее. Литовская рать тоже не предприняла активных действий, и в результате дело кончилось миром. Правда, в 1408 г., после того как Василий I приютил беглого брянского князя Свидригайло, который был в давней оппозиции к своему кузену Витовту, тот пошел походом на Москву и захватил пограничный город Одоев. В ответ московские полки атаковали литовские владения и захватили одну из крепостей на пути к Вязьме. В результате две противоборствующих рати сошлись на пограничной реке Угре, но опять не рискнули вступить в решающий бой. После длительных переговоров был заключен «вечный мир», который сохранялся почти полвека.

Подписание этого договора оказалось крайне своевременным актом, поскольку уже в ноябре 1408 г. ордынский эмир Едигей внезапно двинулся походом на Москву. В этой ситуации Василий I, не дождавшись подхода татарской конницы, срочно отъехал в Кострому и оставил столицу на попечение Владимира Серпуховского и двух младших братьев — Андрея и Петра. Подойдя к хорошо укрепленной Москве, эмир Едигей не рискнул ее штурмовать, а «воя распусти по всей земли русстеи, они же град Переяславль пожгоша, а в Ростове и Юрьеве, и по всемъ погостамъ и по селомъ крестьяном много зла створиша, инехъ изсекоша, а инехъ в полонъ поимаша». Тем временем в ставку Едигея, в подмосковное село Коломенское пришло известие о том, что в самом Сарае возник заговор против его очередного «царя», хана Пулада (1407―1410) и, получив выкуп в размере 3000 рублей, он поспешно ушел восвояси.

Причина этого похода до сих пор остается предметом острой научной дискуссии, поскольку в Рогожском летописце, IV Новгородской, Троицкой и других летописях содержались разные трактовки этого события. Одни историки (Л. Черепнин, Б. Греков, А. Григорьев) больше доверяли летописной «Повести о нашествии Едигея», где этот акт трактовался как поход союзных татар для защиты интересов великого князя от незаконных притязаний Литвы. Их оппоненты (Я. Лурье, А. Горский) полагали, что настоящая причина этого похода содержалась в так называемом «Послании Едигея», где было прямо указано, что: 1) князь Василий не ездил в Сарай со времен хана Тимур-Кутлуга, 2) укрывает детей беглого хана Тохтамыша, 3) не чтит ордынских послов и купцов и 4) много лет уклоняется от уплаты ордынской дани под предлогом того, что «ся улусъ истомилъ и выхода взятии не на чемъ». То есть, фактически речь шла о том, что с момента свержения законного хана Тохтамыша Москва в течение тринадцати лет не платила ежегодный «ордынский выход» в Сарай в размере 7000 рублей, поскольку вполне справедливо полагала, что Едигей был таким же узурпатором власти, как и Мамай, а потому не считала всех тамошних «царей» — Тимур-Кутлуга, Шадибека и Пулата своими законными сюзеренами.

В исторической науке также продолжается спор о последствиях этого похода. Одни авторы (А. Хорошкевич, И. Князький) утверждали, что Москве пришлось возобновить уплату дани в прежнем объеме, что привело к ужесточению вассальной зависимости русских земель от Орды. Другие историки (Н. Карамзин, А. Кирпичников, В. Назаров) полагали, что прямым следствием этого похода стала поездка Василия I в Орду и восстановление выдачи ханского ярлыка на великое княжение. Наконец, третья группа авторов (Ю. Селезнев, А. Горский) утверждает, что эти суждения носят беспочвенный характер, поскольку: 1) Сарай так и не смог получить от Москвы огромный долг в размере 90 000 рублей; 2) первая поездка Василия I в Сарай состоялась только в 1412 г., когда на престоле ненадолго закрепился законный ордынский «царь», старший сын Тохтамыша хан Джеллал-ад-Дин и 3) размер ежегодной ордынской дани был сокращен с 7000 до 5000 рублей.

Как справедливо отметили многие историки (А. Кузьмин, В. Назаров, А. Горский), вторая половина правления Василия I отражена в источниках так же отрывочно и бессистемно, как бессистемным было и само его княжение. Достоверно известно, что ему пришлось постоянно лавировать между Вильно и Сараем, где в тот период на ханском престоле сменилось двенадцать ордынских «царей», многие из которых были ставленниками Вильно. Кроме того, Василию I пришлось достаточно жестко отстаивать свои законные права на обладание Нижегородским княжеством, которое постоянно пытались оспорить потомки покойного князя Бориса Константиновича, и Новгородской боярской республикой, где резко обострилась борьба между «московской» и «литовской» партиями здешнего боярства.

В марте 1423 г. Василий I, который, видимо, не отличался особо крепким здоровьем, в присутствии митрополита Фотия и шести ближних бояр составил традиционную «Духовную грамоту», в которой «дал ряд своему сыну, князю Василью, и своей княгине». То, что его единственным наследником стал самый младший сын Василий II (1415—1462) объясняется тем простым обстоятельством, что к моменту ее написания все старшие его сыновья — Юрий, Иван, Даниил и Семен либо умерли еще в младенчестве, либо от «чумного мора», поразившего русские земли в 1417 г.

Многие историки (М. Тихомиров, Л. Черепнин, А. Кузьмин) обратили особое внимание на то, что «Духовная грамота» Василия I принципиально отличалась от «Духовной грамоты» его отца Дмитрия Донского, который сам благословил старшего сына «своею отчиною, великим княженьем». Здесь же, напротив, было сказано о том, что «даст Бог сыну моему великое княженье, ино и яз сына своего благословляю, князя Василья». Однако самой поразительной статьей этой великокняжеской грамоты стала та статья, которая гласила: «а приказываю сына своего, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту... на бозе и на нем, как ся имет печаловати, и своей братье молодшей, князю Андрею Дмитриевичю, и князю Петру Дмитриевичю, и князю Семену Володимеровичю, и князю Ярославу Володимеровичю, и их братье, по их докончанью». Таким образом, Василий I собственноручно передал Москву и всю Северо-Восточную Русь в распоряжение великого литовского князя, поскольку все поименно упомянутые «братья» были удельными князьями Северо-Восточной Руси, и именно это обстоятельство сделает неизбежным ту феодальную войну, которая разгорится на Руси в ближайшее время.

На процесс политического объединения русских земель вокруг Москвы существенное влияние оказала феодальная война второй четверти XV в., причины которой многие историки (А. Пресняков, Л. Черепнин, А. Зимин, В. Кобрин, Н. Борисов) традиционно усматривали в династическом кризисе. Суть проблемы была такова: издавна на Руси де-факто существовал родовой порядок престолонаследия, но после знаменитой эпидемии чумы 1353 г., в ходе которой погибли почти все члены великокняжеской семьи, он естественным образом преобразился в семейный порядок, что юридически нигде так и не было закреплено. Более того, по «Духовной грамоте» Дмитрия Донского (1389) его престол поочередно должны были наследовать его два сына — Василий и Юрий Дмитриевичи. Однако великий князь Василий I, презрев отцовское завещание, передал великокняжеский престол своему десятилетнему сыну Василию II (1415―1462), а не младшему брату Юрию Звенигородскому (1374―1434).

Выдающийся русский историк профессор А. Г. Кузьмин справедливо указал на то обстоятельство, что причина этой войны крылась не только в династическом кризисе. Более существенное значение имел тот факт, что фактическим правителем Руси при Василии II становился его дед, великий литовский князь Витовт (1392―1430), что вызвало резкое неприятие у многих удельных князей и влиятельных бояр, объединившихся вокруг Юрия Звенигородского и его сыновей.

После смерти великого князя Василия I великокняжеский престол, согласно его завещанию, наследовал его сын Василий II Темный (1425―1462). Однако «Духовную грамоту» почившего великого князя и старшего брата категорически не признал удельный князь Юрий Звенигородский, который, ссылаясь на завещание их отца Дмитрия Донского, потребовал передать ему права на великокняжеский престол. Обе стороны явно не хотели уступать и начали усиленно готовиться к войне. Но в тот момент перевес сил был явно на стороне Василия II, поскольку его активно поддержал не только глава Русской православной церкви митрополит Фотий, но и могущественный князь Витовт, который по материнской линии приходился ему родным дедом. В этой ситуации Юрий Звенигородский вынужден был пойти на мировую, и подписал с племянником «докончание», по которому признавал себя «молодшим братом» Василия II и обязался, что восстановления своих попранных прав на великокняжеский ярлык он будет добиваться в Сарае законным путем. Сразу же после заключения данного договора в 1426 г. официальная столица Великого княжества Владимирского была перенесена из Владимира в Москву, а ровно через год вообще произошло юридическое слияние территорий Московского и Владимирского княжеств, что по факту делало абсолютно бесперспективным любую борьбу за ханский ярлык на великое княжение.

В 1431 г., после смерти Витовта, а затем и митрополита Фотия, Юрий Звенигородский отправился к Улу-Мухамеду (1419―1436) в Сарай за ханским ярлыком, где уже месяц пребывал и его родной племянник. Тяжба за ханский ярлык тянулась почти целый год, пока ближний боярин московского князя Иван Дмитриевич Всеволожский не привел последний, но самый убийственный аргумент: «князь Гюргий ищетъ княжьего стола отней мертвой грамотой, а князе Васильей по цареву жалованью, по девтеремъ и ярлыкомъ». В результате Юрий Звенигородский вернулся в родовую отчину «не солоно хлебавши», а Василий II въехал в Москву законным великим князем, получив ярлык из рук самого ордынского царя.

Но, как часто случается в истории, «его величество случай», а вернее, мелкая интрига, упакованная в случай, в очередной раз вмешался в дальнейшее развитие событий на Руси. Все началось с того, что по вине матери Василия II, великой княгини Софьи Витовтовны, пожелавшей видеть своей будущей невесткой не младшую дочь очередного московского боярина, в данном случае Ивана Всеволожского, а младшую сестру боровско-серпуховского князя Василия Ярославича (1427―1456), возник острый конфликт в политической элите Москвы. Оскорбленный боярин И.Д. Всеволожский, который давно вынашивал грандиозные планы породниться с великокняжеской семьей и обрести еще больший политический вес, тут же отъехал сначала в Тверь, а затем в Галич под крыло такого же обиженного галицко-звенигородского князя, где стал активно подговаривать его начать войну с Василием II. Масло в огонь подлил и новый конфликт, неожиданно вспыхнувшей на «свадебной каше» Василия II с юной княжной Марией Ярославной, где та же Софья Витовтовна прилюдно оскорбила Василия Косого, сорвав с него якобы «ворованный» пояс Дмитрия Донского, чем принудила его и младшего брата Дмитрия Шемяку сразу примириться со своим отцом Юрием Звенигородским и уйти к нему в Галич. По дороге в отцовскую столицу, в отместку за публичное оскорбление, галицкие князья вторглись в великокняжеские земли и «пограбиша Ярославль и казны всех князей разграбиша». В феврале 1433 г., по прибытии своих сыновей в Галич, Юрий Дмитриевич составил свою «Духовную грамоту», по которой завещал «детем своим Василью, Дмитрею и Дмитрею Меньшему, вотчину свою, в Москве свои жребеи на трое», чем фактически развязал новую кровавую войну на Руси.

В апреле 1433 г. объединенное войско галицко-звенигородских князей вышло походом на Москву и в битве на реке Клязьме, в двадцати верстах от великокняжеской столицы, разбило в пух и прах наспех собранную рать московского князя. Василий II, спасаясь от неминуемой расправы, еле успел бежать в Тверь, а оттуда еще дальше — в Кострому, а князь Юрий Звенигородский торжественно въехал в Москву и занял великокняжеский престол «по отчине и по дедине». По совету старого московского боярина Семена Федоровича Морозова в качестве откупного Василий II получил в удел пограничную Коломну, которая к тому времени стала вторым статусным городом великого княжения.

На удивление Юрия Звенигородского, вскоре «от мала и до велика, вси поехали на Коломну к великому князю», в том числе знатные московские бояре Патрикеевы, Морозовы, Вельяминовы, Челядины, Шереметевы и другой служилый люд, не признавший власти нового великого князя, «бо не повыкли галичьскимъ княземъ служити». Последней каплей в этом противостоянии стало подлое убийство не на поле брани, а в результате подленького заговора Дмитрия Шемяки и Василия Косого того самого московского боярина Семена Федоровича Морозова. В результате этого Юрий Звенигородский, оказавшись без опоры и поддержки со стороны влиятельных московских бояр и «всих дворян», осознав, что «непрочно ему седение на великомъ княжении», предпочел примириться со своим племянником и вернуть ему великокняжеский престол. Более того, в сентябре 1433 г. между дядей и племянником был подписан договор, по которому благородный князь-законник Юрий Дмитриевич обязался «а детей ми своих болших, князя Василья да князя Дмитрея, не приимати, и до своего жывота, ни моему сыну меншому, князю Дмитрею, не приимати их».

Сразу после заключения этого «докончания» Василий II направил московские полки во главе с ближним своим боярином, князем Юрием Патрикеевым против старших сыновей Юрия Звенигородского, засевших в Костроме. В конце сентября 1433 г. в битве на реке Куси галицкая рать разгромила московские полки и пленила великокняжеского воеводу. После одержанной победы Василий Косой и Дмитрий Шемяка призвали своего отца вернуться на великое княжение в Москву, однако он, проявив присущее ему благородство и верность данному слову, отказался нарушать условия «докончания» с Василием II и возвращаться в Москву.

По мнению историков (А. Зимин, Я. Лурье, В. Кобрин, Н. Борисов), сам великий князь, заподозрив дядю в нечестной игре, зимой 1434 г. во главе трех московских полков вышел в поход на Галич, но не смог его взять, и «не солоно хлебавши» возвернулся восвояси. А тем временем в столичный Галич возвратился сам Юрий Звенигородский, который «совокупив вся своя вои» сам двинулся к Москве и в марте 1434 г. на реке Могзе «у монастыря Николы на горе» вновь разбил московские полки Василия II и опять сел на великокняжеский престол. Его новый век на московском престоле оказался слишком скоротечен, ибо спустя всего три месяца, в июне 1434 г., он неожиданно скончался в возрасте шестидесяти лет.

Фигура Юрия Звенигородского уже давно привлекала и до сих пор привлекает внимание многих историков, поскольку на фоне большинства своих современников и потомков он выглядел гораздо притягательнее их. Крестник преподобного Сергия Радонежского, донатор Троицкой обители, на средства которого был возведен изумительный Троицкий собор, фундатор Савво-Сторожевского монастыря, строивший на свои личные сбережения эту новую обитель, поклонник творчества и адресат Андрея Рублева, Авраамия Чухломского и Кирилла Белозерского, мужественный воин и удачливый полководец, никогда не познавший позорных поражений на поле брани, он, безусловно, был выдающейся фигурой русской средневековой истории. Однако не будем забывать, что он тоже несет свою долю вины за ту кровавую междоусобную вражду, которая сотрясла Московскую Русь в тот судьбоносный для нее период.

После смерти Юрия Звенигородского его старший сын Василий Юрьевич Косой, не имея никаких законных прав на великокняжеский престол, узурпировал власть в Москве. Захват власти «не по отчине, не по дедине» боком обошелся ему, поскольку оба его младших брата Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный отказались признать этот незаконный акт. Заявив ему «аще не восхоте Бог, да княжит отец наш, а тебя и сами не хотим», они перешли на сторону Василия II и признали его своим «старейшим братом». Василий Косой решил сражаться за московский престол и начал боевые действия против кузена. Правда, уже в мае 1435 г. он потерпел сокрушительное поражение от московских полков в битве на реке Которосли близ Ярославля и бежал в Кострому. Этот разгром не вразумил галицкого князя, и весной 1436 г. он опять пошел походом на Москву, однако вновь был разбит у села Скорятина близ Ростова, взят в плен и ослеплен. Кстати, по мнению академика Л.В. Черепнина, именно отсюда и проистекало его знаменитое и на первый взгляд довольное странное прозвище — Косой.

После поражения Василия Косого в русских землях наконец-то наступил долгожданный мир, который продлился почти пять лет, пока в осенью 1441 г. сам великий князь «роскынул мир» и «взъверже нелюбие» с князем Дмитрием Шемякой, пошел походом на Углич. На сей раз дело быстро кончилось миром, поскольку весной 1442 г. «игумен Зиновеи Троецкои любовь межи их сотвори».

Новый виток княжеской вражды наступил в 1445 г., когда бывший хан Улу Улуса и новоявленный правитель Казанского ханства Улу-Мухамед (1438—1445) пошел походом на Русь. Разбив близ Суздаля войско Василия II, он пленил великого князя и потребовал за него огромный выкуп. Воспользовавшись этим обстоятельством, младший брат Василия Косого Дмитрий Юрьевич Шемяка сразу захватил великокняжеский престол и закрепился в Москве. Однако вскоре Василий II, пообещав новому казанскому хану Махмуду (1445—1466) быстро собрать огромный выкуп за свою персону, вернулся на отцовский престол. Дмитрий Шемяка вынужден был уйти из Москвы и «побеже к Углечю». Но уже в феврале 1446 г., во время традиционной поездки на богомолье в Троицкий монастырь, великий князь был подло схвачен агентами кузена, ослеплен и вместе со своей супругой Марией Ярославной отправлен под «крепким караулом» в Углич. Таким же образом Дмитрий Шемяка поступил и с престарелой матерью Василия II Темного, княгиней Софьей Витовтовной, которую сослал в далекую Чухлому.

Расправившись с великокняжеской семьей, Дмитрий Шемяка вновь оказался в Москве, но его правление и на сей раз оказалось на редкость недолгим, поскольку именно ему пришлось собирать тот самый выкуп, который его ослепленный кузен обещал казанскому хану, хотя, по информации Ермолинской летописи, Дмитрий Шемяка клятвенно обещал москвичам «поимати великого князя, а царю не дати денег, на чем князь велики целовал».  Тем самым он быстро настроил против себя все слои строптивых москвичей, особенно влиятельных московских бояр и великокняжеских дворян, которые вновь стали массово отъезжать из Москвы, но теперь уже в пограничные земли с Литвой, где вскоре возник основной центр антишемякинских сил. Оказавшись в крайне сложном положении, под давлением церковного собора Василий Шемяка вынужден был пойти на мировую с Василием II, и даровал ему в удел далекую Вологду, взяв перед этим крестоцеловальную клятву в том, что он более не будет претендовать на великокняжеский престол.

Сразу по прибытии великого князя в Вологду игумен Кирилло-Белозерского монастыря архимандрит Трифон снял церковную клятву с Василия II, «еже еси целовал неволею», и он сразу же отъехал в Тверь под защитой великого тверского князя Бориса Александровича (1425—1461), где, обручив своего шестилетнего сына Ивана на тверской княжне Марии Александровне, получил от влиятельного свата всю необходимую военную и денежную помощь. Одновременно сюда же в Тверь потянулся весь служилый люд Москвы, который еще не успел отъехать на литовскую границу в Брянск и Мстиславль, где удельные князья Василий Ярославич Серпуховской, Иван Иванович Ряполовский и Иван Васильевич Стрига Оболенский уже давно сформировали мощный центр всех антишемякинских сил.

В этой ситуации, опасаясь возможного удара с двух сторон, Дмитрий Шемяка и его союзник можайский князь Иван Андреевич направили под Волок Ламский свой сторожевой полк, но уже в конце декабря 1446 г. большая часть этого полка перешла на сторону Василия II, а передовой отряд воеводы М.Б. Плещеева обошел Шемякины заставы и сходу взял Москву. Самозванец ели унес ноги и сбежал в близлежащий Углич, после взятия которого московскими полками в феврале 1447 г. он, прихватив престарелую мать великого князя, вновь сбежал в свой столичный Галич, где, затаившись, стал ждать дальнейшей своей участи. Совершенно неожиданно Василий II пошел на мировую со своим кузеном и подписал с ним «докончание», в котором тот признал себя «молодшим братом» великого князя, поклявшись на кресте прекратить междоусобную войну и отпустить престарелую великую княгиню в Москву.

Но уже весной 1449 г., опять нарушив свою клятву, он пошел походом к Костроме, но «не успеша ничтоже», поскольку здесь уже стоял великокняжеский полк Ивана Стриги Оболенского и Федора Басёнка. Узнав о странных маневрах галицкого князя, Василий II, взяв с собой «братию свою, татарских царевичей со всеми силами», а также весь церковный клир во главе с митрополитом Ионой, сам двинулся на Верхнюю Волгу, чем вынудил Дмитрия Шемяку подписать новый договор.

Осенью 1449 г. великий князь послал удельного князя Василия Серпуховского «изгонной ратью» на Галич, что вынудило Дмитрия Шемяку вывезти в Новгород всю свою семью — супругу Софью Дмитриевну и двух детей — Ивана и Марию, однако «сам великы князь в Великом Новегороде не быв, пошед Галицю». Получив известие о том, что его неугомонный соперник вновь вернулся в Галич, где «город крепит и пушки готовит, и рать пешая у него, а сам перед городом стоит со всею силою», Василий II, назначив князя В.И. Оболенского главным воеводой московских полков, отправил его «со всею силою своею» под Галич, отпустив с ним «прочих князей и воевод многое множество, потом же и царевичев отпустил и всех князей с ними».

Именно здесь, под стенами древнего Галича, в январе 1450 г. «и бысть сеча зла», где в рукопашном сражении московские полки «многих избиша, а лутчих всех руками яша, а сам князь едва убежа, а пешую рать мало не всю избиша». После страшного разгрома Дмитрий Шемяка вновь бежал в Новгород, откуда вскоре ушел в Устюг, где призвал вятчан «волости великого князя Василья Васильевича грабити», а «сам поиде на Вологду, и Вологду воивав». Но, так и не взяв ее, он вернулся в Устюг, а затем, оставив в городе своего наместника, ушел на Двину. Несколько месяцев он находился в Заволочье, откуда в сентябре 1452 г. вновь вернулся в Новгород и «стал на Городище». Именно здесь его подкупленный повар по прозвищу Поганка «тъи же дасть ему зелие в куряти», в результате чего «он ту же разболеся и скончася» в июле 1453 г.

При изучении феодальной войны историки традиционно спорят по двум ключевым проблемам:

1) Каковы хронологические рамки этой войны. До сих пор в исторической литературе можно встретить совершенно разные взгляды на сей счет, в том числе 1425―1446 гг., 1430―1453 гг. и 1433―1453 гг. Большинство историков (Л. Черепнин, А. Зимин, В. Кобрин, Н. Борисов) датирует эту войну 1425―1453 гг. и выделяет в ней несколько основных этапов:

а) 1425―1431 гг. — начальный, «мирный» период войны, когда Юрий Звенигородский, не имея возможности идти на открытый конфликт с Витовтом и митрополитом Фотием, пытался законным путем получить ханский ярлык на великое княжение в Сарае.

б) 1431―1436 гг. — второй период войны, который начался после смерти Витовта и митрополита Фотия, и был связан с активными боевыми действиями Юрия Звенигородского и его сыновей Василия Косого и Дмитрия Шемяки против Василия II, в ходе которых звенигородские князья дважды занимали московский престол (1433―1434). После смерти Юрия, слывшего выдающимся полководцем, московские войска разгромили галицко-звенигородские полки при Которосли (1435) и Скорятине (1436) и пленили Василия Косого, который был ослеплен и де-юре выбыл из дальнейшей борьбы.

в) 1436―1446 гг. — третий период войны, ознаменованный зыбким перемирием, которое окончилось возобновлением активных боевых действий, завершившихся пленением и ослеплением Василия II (Темного) и его отречением от престола в пользу Дмитрия Шемяки.

г) 1446―1453 гг. — четвертый, заключительный этап войны, который завершился разгромом галицкого князя, полной победой Василия II и гибелью Дмитрия Шемяки в Новгороде.

2) Каков был характер феодальной войны. Что касается оценки этой войны, то здесь существуют три противоположных точки зрения.

Одна группа историков (Л. Черепнин, Ю. Алексеев, В. Буганов) считала, что этот острый военно-политический конфликт был войной между «реакционными» противниками (Юрий Звенигородский, Василий Косой, Дмитрий Шемяка) и «прогрессивными» сторонниками (Василий II Темный) объединения русских земель вокруг Москвы. Симпатии этих историков были явно на стороне великого князя и московских бояр.

Другая группа историков, главным образом либерального толка (Н. Носов, А. Зимин, В. Кобрин), утверждала, что в ходе этой войны решался судьбоносный вопрос о том, какая ветвь московского княжеского дома возглавит и продолжит дальнейший процесс объединения Руси. Многие сторонники этой концепции с явной симпатией относились к «промышленному Северу» и его князьям, а не «крепостническому Центру» и Василию II, которого считали «выдающейся посредственностью» и полагали, что с победой галицко-звенигородских князей Русь могла пойти по более прогрессивному (предбуржуазному) пути развития, чем это произошло в реальности.

Третья группа историков (А. Кузьмин, Р. Скрынников, Н. Борисов) полагает, что в обеих приведенных концепциях прямо бросается в глаза несоответствие между теоретическими построениями и фактическим материалом. По мнению этих ученых, феодальная война была обычной и хорошо знакомой по прошлым векам княжеской междоусобицей, в ходе которой решался банальный вопрос о том, какая группировка московского правящего дома встанет у кормила власти.

После окончания феодальной войны, невзирая на свою полную слепоту, Василий II Темный вполне успешно продолжил политику деда и отца по собиранию русских земель вокруг Москвы. В частности, в 1454 г. он отвоевал у Литвы Можайск; в 1456 г. разгромил новгородцев под Старой Руссой и навязал им Яжелбицкий мирный договор, который существенно ограничил суверенный статус Новгорода во внешних сношениях с иностранными державами; в том же 1456 г., после смерти Василия Ярославича, он ликвидировал удельное Боровско-Серпуховское княжество и присовокупил его обширные владения к своим великокняжеским землям; и, наконец, в 1461 г. Василий II впервые послал своего наместника, князя Владимира Андреевича Ростовского в Псков.

После смерти митрополита Алексия на Руси разгорелась жесткая борьба за вакантный митрополичий престол, в которой приняли участие разные политические силы, в том числе византийские и литовские исихасты. Сам Дмитрий Донской, будучи ярым противником византийских исихастов, хотел видеть на митрополичьем престоле в Москве своего духовника, архимандрита Спасского монастыря Михаила (Митяя), однако во время его поездки в Константинополь при очень странных обстоятельствах тот неожиданно скончался. В результате этого «конфуза» фортуна улыбнулась архиепископу Пимену (1380―1389), который был утвержден митрополитом Киевским и всея Руси по подложным грамотам великого князя. Понятно, что Дмитрий Донской не признал нового митрополита и не пустил его в Москву. Та же самая «кручина» приключилась и с другим митрополитом — Киприаном (1380—1406), который после острого конфликта с Дмитрием Донским сразу после Тохтамышева нашествия не по своей воле отъехал в Киев, где быстро установил приятельские отношения с литовским князем Витовтом ― давним противником Дмитрия Донского. Вплоть до смерти великого московского князя фактическим главой Русской митрополии был суздальский архиепископ Дионисий (1383—1385), а после его смерти — влиятельный троицкий игумен, преподобный Сергий Радонежский (1385—1390). И лишь в 1390 г. митрополит Киприан вновь перебрался на митрополичий престол в Москву и вплоть до своей смерти оказывал огромное влияние на политику Василия I.

После смерти Киприана митрополитом Киевским и всея Руси стал новый выходец из Византии архиепископ Фотий (1408―1431), который де-факто стал соправителем обоих великих князей и тайным агентом Вильно в Москве. Но после смерти Фотия началась очередная борьба за митрополичью кафедру между московскими и литовскими епископами. В этой затянувшейся церковной смуте ни одна из сторон не достигла решающего перевеса, и в 1437 г. в Москву прибыл новый ставленник Константинополя архиепископ Исидор. Вскоре по прямому указанию константинопольского патриарха Григория III митрополит Исидор отправился в Италию на Флорентийский собор, где вошел в число активных сторонников объединения православной и римско-католической церквей под верховной властью римского папы. По итогам работы этого собора была подписана печально знаменитая Флорентийская уния (1439), которую на Руси посчитали недопустимым отступлением от канонов истинного православия. После возвращения в Москву новоиспеченный кардинал Исидор был отлучен от митрополичьего клобука и посажен в темницу, а новым главой Русской православной церкви стал рязанский архиепископ Иона (1448—1461), который впервые был утвержден в своем сане Архиерейским собором РПЦ и великим князем Василием II без санкции Константинополя. В 1453 г., после окончательной гибели Византийской империи, Московская митрополия получила статус автокефальной, т.е. полностью независимой от Константинопольского патриархата поместной Русской православной церкви.

1. Предварительные замечания.

2. Устное народное творчество.

3. Грамотность и письменность.

4. Летописание и общественно-политическая мысль.

5. Развитие литературы.

6. Архитектура русских земель.

7. Русское живописное искусство.

Благодаря работам многих историков и археологов достоверно установлено, что в ходе монгольского нашествия погибли и были полностью разрушены многие древнерусские города, а вместе с ними уничтожены ценнейшие и древнейшие произведения русской литературы, станковой и монументальной живописи, уникальные памятники культового и гражданского зодчества, а также многие произведения русского и зарубежного прикладного искусства. Кроме того, в ходе Батыева нашествия был нанесен колоссальный удар по городскому ремеслу, которое являлось важнейшим элементом развития всей средневековой экономики. А поскольку тогдашнее городское ремесло традиционно покоилось на ручной технике и было сопряжено с многолетней выработкой профессиональных навыков и мастерства, то в результате монгольского нашествия произошло значительное падение и даже полное забвение многих навыков и приемов сложнейшей ремесленной техники. По данным академика Б.А. Рыбакова, автора фундаментального исследования «Ремесло в Древней Руси» (1948), к середине XIII в. во всех русских землях были полностью утрачены навыки производства шиферных пряслиц и сердоликовых бус, стеклянных браслетов и знаменитых амфор-корчаг, навсегда было утрачено искусство тончайшей перегородчатой эмали и более чем на сто лет исчезла техника филиграни и тиснения металла.

В ходе монгольского нашествия был нанесен колоссальный удар по традиционным торговым, экономическим и культурным связям Древней Руси со многими государствами Западной, Центральной и Южной Европы и Ближнего Востока, что, безусловно, самым негативным образом сказалось на культурном развитии всех русских земель, в том числе Новгорода, Ладоги и Пскова, которые сумели сохранить прежние торгово-экономические и культурные связи с государствами Северной Европы.

Подрыв материальной основы развития русской культуры и разрыв ее традиционных связей с византийской, европейской и восточной культурами привели к значительному ослаблению культурного развития русских земель и, прежде всего, к серьезному кризису литературного творчества. При этом важно отметить, что ущерб, нанесенный литературе, не ограничился уничтожением выдающихся памятников древнерусской письменности и литературы. Изменился сам характер многих литературных жанров и произведений. По данным академика Д.С. Лихачева, с середины XIII века наблюдался заметный упадок всего летописного творчества, что зримо выразилось в полном прекращении летописания во многих русских городах, прежде всего, в Киеве, Чернигове и Рязани, которые всегда занимали особое место в культурном процессе Древней Руси. Даже в тех традиционных центрах летописного творчества, в частности в Новгороде, Суздале и Смоленске, которые подверглись меньшему разгрому, летописание значительно сужается, бледнеет, становится немногословным и лишается тех выдающихся политических и мировоззренческих идей и того широкого общерусского кругозора, которыми обладали русские летописные своды, созданные до монгольского нашествия. Только после Куликовской битвы наступил «коренной перелом» в этой сфере и обозначился новый подъем летописания и литературы на всей территории Северо-Восточной Руси.

Не менее тяжелый урон в ходе монгольского нашествия был нанесен русскому зодчеству, которое достигло столь изумительного совершенства в домонгольский период. По данным многих историков и археологов (Б. Рыбаков, Н. Воронин, Г. Вагнер, В. Седов), более чем на полвека прекратилось каменное строительство во всех русских городах, даже в Новгороде, Ладоге и Пскове, которые вообще не подверглись монгольскому нашествию. Более того, даже спустя десятилетия после возобновления традиций каменного зодчества в конце XIII в., оно на многие годы утратило те технико-строительные приемы, которые были усвоены или созданы русскими зодчими в Древней Руси. Например, московские зодчие вернулись к кладке стен из одного тесаного камня, тогда как владимиро-суздальские мастера умело сочетали и камень, и кирпич, и плотный известняк, и известняковый туф.

В отечественной исторической науке традиционно выделяют несколько этапов историко-культурного процесса на Руси в этот исторический период:

1) Первый этап (вторая половина XIII — первая половина XIV вв.) был связан со значительным упадком различных сфер материальной и духовной культуры всех русских земель. Связано это было не только с самим монгольским нашествием, но и с установлением вассальной зависимости русских земель от Золотой Орды и необходимости платить в Сарай ежегодный «ордынский выход», составлявший астрономическую сумму. Вместе с тем, уже в конце XIII в. стали все отчетливее проявляться первые признаки возрождения материальной и духовной культуры различных русских земель. Например, в Твери, Пскове и Новгороде, а затем и в Москве постепенно возобновляется каменное зодчество, а Москва и Тверь становятся новыми крупными центрами русского летописания.

2) Второй этап (середина XIV — середина XV вв.) ознаменовался общим хозяйственным подъемом всех русских земель, укреплением новых государственных образований и стремительным развитием таких крупных городов, как Москва, Тверь, Новгород, Псков и Рязань, которые стали столицами самых сильных и мощных экономических и политических центров средневековой Руси.

В этот период, особенно с конца XIV в., начинает разрушаться замкнутый характер русской национальной культуры, и возникают более тесные и прочные связи с южнославянской православной культурой, носителями которой были многие сербские и болгарские книжники и художники (Григорий Цамблак, Пахомий Логофет, Феофан Грек), приехавшие на Русь, спасаясь от османского ига. Подвергаясь значительному южнославянскому влиянию, русская культура и особенно литература, сохранив в полной мере свой национально-самобытный характер, заметно обогащалась за счет этого влияния и в художественном, и в идейном отношениях. В литературе этого периода возникают зримые элементы психологизма, зарождаются антицерковные еретические идеи и течения, связанные с возникновением зачатков рационального мышления, и т.д.

3) Новый этап в историко-культурном процессе средневековой Руси наступил во второй половине XV в., когда завершился многолетний и многотрудный процесс объединения русских земель в единое государство. Именно в этот период значительно усилилась взаимосвязь и взаимозависимость многих местных культур, которые, при сохранении всех своих неповторимых черт, постепенно начинают сливаться в единую общерусскую культуру. Кроме того, именно в этот период заметно усилились связи русских земель с различными странами Западной Европы, прежде всего, с Флоренцией, Венецией и Генуей, которые являлись общепризнанными центрами европейского Ренессанса, или Возрождения, знаменовавшего собой новый этап в развитии всей мировой культуры.

Известные ученые (Д. Лихачев, А. Панченко, В. Кусков) в свое время высказали смелое предположение, что уже в XIV в. возникли вполне реальные условия для возникновения русского Предренессанса, или Предвозрождения, который, в отличие от классического Ренессанса, представлял собой своеобразный симбиоз индивидуализма и осознания ценности человеческой личности с абсолютным господством религиозного мировоззрения и мистицизма. Однако русский Предренессанс так и не вошел в классическую стадию в связи с гибелью городских коммун Новгорода и Пскова и разгромом еретических течений «жидовствующих» и «стригольников». В результате ренессансная традиция в России возродится только с началом общего процесса секуляризации общественного сознания и «обмирщения» русской культуры в середине XVII в., а роль русского Возрождения сыграет новое общеевропейское культурное направление — барокко.

XIV—XV вв. явились важнейшим этапом в развитии устного народного творчества. Именно в этот период окончательно сложился и оформился новый жанр исторической песни, главной темой которых стала борьба русского народа с иноземными захватчиками. Вокруг этих исторических событий сложились целые циклы устных народно-поэтических произведений, в частности «Сказание о разорении Рязани Батыем», «Сказание о Евпатии Коловрате», «Слово о Меркурии Смоленском», «Житие Александра Невского», исторические песни «Князь Роман и Мария Юрьевна», «Авдотья-рязаночка», «Девушка спасается от татар», «Мать встречает дочь из татарского плену», «Песнь о Щелкане Дудентьевиче» и многочисленные песни о «девушках-полонянках».

Много народных сказаний и исторических песен возникло и в связи с Куликовской битвой. В одной из самых известных исторических песен той поры говорилось о богатыре Сухмане, побившем врагов на берегу реки Непрядвы, где, как известно, состоялась и Куликовская битва. По мнению многих авторов (Д. Лихачев, А. Азбелев, В. Кусков), народно-поэтическая основа отчетливо видна и в одном из самых знаменитых рассказов «Сказания о Мамаевом побоище», где речь идет о поединке троицкого черноризца Александра Пересвета с ордынским багатуром Челубеем.

Тогда же создается и особый цикл былин, исторических песен и устных исторических повестей в Новгороде — «Василий Буслаев и новгородцы», «Поездка Василия Буслаева», «Смерть Василия Буслаева», «Садко-гусляр», «Садко-торговый гость» и другие.

В средневековой Руси основными центрами развития письменности и распространения грамотности по-прежнему оставались крупнейшие церковные приходы и монастыри, где создавались различные летописные своды, книги церковного и даже светского содержания, разнообразные грамоты, сборники церковного права, всевозможные прошения и многое другое. Во многих «святых обителях», в частности в Троице-Сергиевом, Кирилло-Белозерском и Соловецком монастырях, существовали целые объединения монахов-писцов и их учеников-послушников — «паробков», или «ребят». Между писцами и их учениками существовало четкое разделение труда: одни создавали сам рукописный текст, другие украшали его многоцветными заставками и миниатюрами, третьи, как правило, ученики, готовили пергамент, делали чернила, смешивали краски и т.д.

Наряду с монастырями и кафедральными соборами важнейшими центрами распространения письменности и грамотности были многочисленные княжеские и вечевые канцелярии, где также составлялись различного рода официальные документы, в том числе княжеские и боярские грамоты, разнообразные уставы, сборники гражданского права, нормы судопроизводства и т.д. О том, что именно многие города были центрами распространения письменности и грамотности в средневековой Руси, красноречиво свидетельствуют многочисленные археологические раскопки, в ходе которых было обнаружено более 1100 берестяных грамот, в которых содержалась богатая и очень подробная повседневная переписка новгородцев, смолян, псковичей и жителей других русских городов, в которой раскрывались самые разнообразные стороны бытовой жизни древнерусских городов.

Развитие письменности естественным образом сопровождалось изменением техники письма. Примерно в середине XIV в. на смену дорогому пергаменту и не очень прочной бересте пришла привозная европейская бумага. Сначала ее доставляли из Италии, а затем из Франции и Германии. Хотя ряд историков, в частности, профессор А.Л. Шапиро в своей работе «Проблемы социально-экономической истории Руси XIV—XVI вв.» (1977), утверждает, что на территории русских княжеств производство собственной бумаги началось уже в XIV в., но, безусловно, данный вопрос нуждается в дальнейшем изучении.

Как правило, очень большие листы бумаги, поступавшие из-за рубежа, разрезались и склеивались в виде длинных свитков или столбцов, а иногда из разрезанной бумаги делались тетради. Из нескольких сшитых тетрадей делалась книга, которую заключали в массивную кожаную или деревянную обложку, украшенную серебряным или даже золотым окладом, бархатом и драгоценными камнями. Все рукописи той поры писались чернилами коричневатого или бурого цвета, которые традиционно делались из железной ржавчины, дубовой коры, вишневого клея, кваса, или кислых щей, и жидкого меда. Все эти важнейшие компоненты смешивались в определенной пропорции, затем кипятились и выдерживались в течение нескольких месяцев в теплом месте. Основным орудием письма по-прежнему были гусиные перья, при изготовлении которых использовались особые перочинные ножи.

В XIV в. на смену уставу пришел полуустав. Во многом благодаря южнославянскому влиянию, практически все буквы русского алфавита потеряли прежнюю стройность и геометричность, стали неровными и более вытянутыми, появилось большое количество выносных букв, а сами слова стали писаться раздельно. Кроме чисто графических признаков, отличительной особенностью полуустава стало наличие большего разнообразия самих приемов сокращения слов, когда над хорошо известным и часто повторяемым словом ставилось так называемое «титло». Несколько позднее, в начале XV в., наряду с полууставом в обиход стала входить скоропись, которая постепенно заняла лидирующее положение в официальном делопроизводстве. А полуустав сохранил свои позиции как преимущественно книжное письмо.

Страницы многих рукописных книг нередко украшались цветными заставками и миниатюрами. Выдающимися образцами книжной миниатюры того периода были «Федоровское Евангелие», написанное по заказу ярославского князя Федора Черного, тверская рукопись «Хроники» Георгия Амартола, имеющая более ста миниатюр, и т.д.

В XIV в. настоящего расцвета достиг тератологический, или «чудовищный» орнамент, который был известен причудливым переплетением натуралистических и фантастических изображений различных животных, птиц, плетений из ремней и змеиных хвостов. По поводу происхождения этого орнамента в науке существуют совершенно разные точки зрения. Одни русские и советские историки (Ф. Буслаев, В. Щепкин) считали, что этот орнамент был заимствован у южных славян. Другие авторы, в частности, австрийские искусствоведы В. Борн и И. Стржиговский, утверждали, что Русь восприняла тератологический орнамент из Скандинавии и Северной Германии. Наконец, третьи авторы (Б. Рыбаков, А. Арциховский) утверждали, что тератологический орнамент средневековой Руси был самым тесным образом связан с традициями древнерусского прикладного искусства и русским народным фольклором.

Тератологический стиль был характерен не только для рукописных книг. Он существовал и в художественном ремесле, например, при изготовлении разнообразных колт и наручей, и в архитектурной пластике, что совершенно отчетливо видно в рельефах Дмитровского собора во Владимире и Борисоглебского и Благовещенского соборов Чернигова.

Позднее, в начале XV в., быстро получили распространение балканский, или «плетеный» («жгутовой»), и нововизантийский, или «растительный» орнаменты. В «плетеном» орнаменте русские живописцы широко использовали жгуты, круги, бесконечную восьмерку, прямоугольные решетки, ромбы, крестики и квадраты, чем достигалась особая узорчатость и даже вычурность рисунка. А в «растительном» орнаменте, напротив, наблюдается отход от традиционного геометрического рисунка, где стилизованные растения были подчиненными элементами книжной миниатюры.

Наиболее значительными произведениями средневековой письменности по-прежнему оставались различные летописные своды, которые представляли собой синтетические памятники средневековой культуры, объединявшие в себе разные устные и литературные жанры. По мнению многих авторов (Д. Лихачев, В. Кусков), во всех летописных сводах XIV―XV вв. отчетливо проявлялся их общерусский характер, где красной нитью проходят идеи единства всех русских земель, героической борьбы против иноземных захватчиков и защиты православия. Наиболее крупными летописными центрами той поры были столицы самых мощных русских княжеств и земель — Москва, Новгород и Тверь.

По мнению большинства ученых (Д. Лихачев, В. Кусков, А. Кузьмин, Я. Лурье), оригинальное московское летописание возникло в 1326 г., с момента основания Иваном Калитой Успенского собора в Московском Кремле. В 1408―1423 гг. при активном участии митрополитов Киприана и Фотия был создан первый общерусский летописный свод — знаменитая Троицкая летопись, или «Владимирский полихрон». А уже при Иване III, в связи со строительством нового Успенского собора в Московском Кремле, в 1480 г. был создан знаменитый Московский летописный свод.

Вопрос о времени возникновении самобытного тверского летописания до сих пор остается дискуссионным. Одни историки (А. Шапиро) утверждают, что первый летописный свод в Тверском княжестве был составлен в 1305 г. в годы правления тверского князя Михаила Ярославича (1304—1318). Однако большинство ученых (Д. Лихачев, Я. Лурье, В. Кусков) утверждает, что создание Тверского летописного свода, который сохранился в составе «Рогожского летописца», началось только в 1375 г., при тверском князе Михаиле Александровиче (1339―1399). Надо сказать, что в тверском летописании особое место занимает «Летописец» великого тверского князя Бориса Александровича (1425—1461), созданный иноком Фомой в 1453 г.

Новгородское летописание, возникшее в эпоху Древней Руси, до середины XV в. продолжало носить сугубо местный характер, поскольку даже в «Софийском временнике», созданном в 1432 г. при архиепископе Евфимии II, по-прежнему подчеркивалась особая роль Господина Великого Новгорода в истории всей средневековой Руси. В 1448 г. был создан новый Софийско-Новгородский летописный свод, или Первая Новгородская летопись, который, по мнению многих авторов (М. Приселков, Д. Лихачев, Я. Лурье), представлял собой уже общерусский летописный свод.

В рамках средневекового летописания дальнейшее развитие получила историческая мысль, значительно расширился исторический кругозор и появились новые виды исторических произведений. К ним, прежде всего, относятся знаменитые «хронографы», посвященные не только русской, но и мировой истории, освещаемой с религиозных богословских позиций. По мнению ряда современных ученых (О. Творогов), первый русский «Хронограф во великому изложению» был создан в середине XI в. на основе византийских исторических хроник Иоанна Малалы (VI в.) и Георгия Амартола (IХ―Х вв.). Этот «Хронограф» позднее и был положен в основу «Еллинского и Римского летописца» (конец XIV — начало XV вв.), на базе которого были созданы две новых — вторая и третья редакции «Хронографа».

По справедливому мнению многих ученых (О. Творогов, Б. Клосс), русские «хронографы» были не компилятивными, а оригинальными произведениями русской средневековой культуры, созданные вдумчивыми и профессиональными историками-источниковедами. В силу этого обстоятельства «хронографы» представляли собой своеобразные исторические энциклопедии различных народов и государств, которые содержали в себе очень интересные сведения и факты из истории Иудеи, Вавилона, античной Греции, Римской и Византийской империй, происхождения славян, древнерусской истории и т.д.

Значительно позже, в 1512 г. (О. Творогов) или в 1516―1522 гг. (Б. Клосс), на основании южнославянских, греческих и русских сочинений была создана вторая редакция «Хронографа», составленная знаменитым выходцем из Сербии Пахомием Логофетом. А примерно через сто лет, в 1617 г., была создана третья редакция этого «Хронографа», в которой была значительно сокращена библейская часть и, напротив, существенно расширены географические, этнографические и исторические сведения из истории разных народов и государств.

Русская литература конца ХIII―XV вв., как и в предыдущий период, развивалась в форме разнообразных повестей, многие из которых сохранились в составе тех или иных летописных сводов, «житий» и сказаний. Внешне проникнутые традиционным религиозным мировоззрением, литературные произведения той поры все же не могут быть целиком отнесены к церковной литературе. Напротив, многие из них посвящены чисто светским сюжетам, поскольку центральной темой этих сочинений была борьба с иноземными захватчиками и идея единства русских земель. Кроме того, особенностью всей средневековой литературы было то, что в основе ее произведений лежали конкретные исторические факты, а все литературные персонажи были реальными историческими лицами. И только значительно позже, примерно со второй половины XV в. обозначились тенденции возникновения обобщенных и вымышленных литературных сюжетов и персонажей.

События, связанные с монголо-татарским нашествием и героической борьбой русского народа с иноземными захватчиками, стали центральной темой многих литературных произведений той поры, созданных в жанре воинской повести. Самыми ранними и значительными произведениями этого жанра стали «Повесть о разорении Рязани Батыем», в рамках которой обычно выделяют два самостоятельных рассказа: «О любви и смерти рязанского князя Федора Юрьевича, его жены Евпраксии и их сына Ивана Постника» и «О рязанском богатыре Евпатии Коловрате», «Слово о погибели земли Русской», «Поучения» владимирского епископа Серапиона и «Повести» о новгородском князе Александре Невском и псковском князе Довмонте. В конце XIII — начале XIV вв. появляются новые литературные памятники этого жанра, в частности, знаменитые сочинения тверских авторов «Повесть об убиении князя Михаила Ярославича в Орде» и «Повесть о Шевкале», которая представляла собой переработку устного народного сказания о Щелкане Дудентьевиче.

Со второй половины XIV в., особенно после Куликовской битвы, русская литература вступила в период нового подъема. Это сказалось не только в появлении многих новых литературных произведений, но и в существенном изменении ее форм. Многие историки древнерусской литературы (И. Еремин, Д. Лихачев, В. Кусков) отмечают появление в конце XIV в. нового, так называемого «экспрессивно-эмоционального» стиля, напрямую связанного с предвозрожденческой тенденцией в развитии всей русской культуры и так называемым «вторым» южнославянским влиянием, что внесло в русскую литературу свойственную южнославянской культуре возвышенность и эмоциональность.

С конца XIV в. ведущим центром русской литературы становится Москва, где были созданы наиболее значительные литературные произведения той эпохи. В частности, под влиянием победоносной Куликовской битвы возник целый цикл литературных произведений, которые прославляли подвиг русского народа на этом знаменитом ратном поле.

1) «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и его брате Владимире Андреевиче», которое более известно под поэтическим названием «Задонщина», сохранилось в двух редакциях — «Краткой» и «Пространной» и шести летописных списках XV―XVII вв. В этом знаменитом поэтическом произведении средневековой Руси с особым пиететом прославлялся великий московский князь Дмитрий Донской, которого безымянный автор называет главным вдохновителем и организатором победы русских дружин и народного ополчения на Куликовом поле.

В исторической науке вопрос о времени написания этого памятника до сих пор остается дискуссионным. Большинство современных ученых (Л. Дмитриев, И. Данилевский) определяют его хронологические рамки 1390—1480-ми гг. Авторство этого знаменитого произведения тоже вызывает немало споров. Многие авторы (В. Адрианова-Перетц, Р. Якобсон, С. Азбелев) утверждали, что автором «Задонщины» был брянский боярин, а затем рязанский иерей Софроний. Их оппоненты (Р. Дмитриева) отвергали эту точку зрения как недоказанную.

Еще одной спорной проблемой является вопрос о соотношении «Задонщины» и «Слова о полку Игореве». Хорошо известно, что некоторые советские и зарубежные авторы (А. Мазон, Э. Кинан, А. Зимин) в категорической форме утверждали, что, безусловно, первична «Задонщина». Их многочисленные оппоненты (Р. Дмитриева, Л. Дмитриев, О. Творогов, А. Зализняк) предельно убедительно доказали, что выдающийся автор средневековой «Задонщины» как раз и создал свое гениальное произведение, опираясь на поэтические и художественно-стилистические приемы древнерусского «Слова о полку Игореве», а не наоборот.

2) Летописная повесть о Куликовской битве или «Побоище великого князя Дмитрия Ивановича на Дону с Мамаем». По мнению большинства ученых (А. Шахматов, В. Рудаков, И. Данилевский), это самый древний памятник Куликовского цикла, созданный в конце XIV в. и сохранившийся в составе Софийско-Новгородского летописного свода 1448 г. В этом литературном произведении был впервые не только дан подробный и связанный рассказ о Куликовской битве, но и резко осуждены два союзника Мамая: «льстивый отступник» рязанский князь Олег Иванович и «нечестивец» великий литовский князь Ягайло.

3) «Сказание о Мамаевом побоище» — самое объемное и популярное произведение Куликовского цикла. Это и самое «синтетическое» произведение этого цикла, поскольку, с одной стороны, куликовская победа представлена как награда за христианские добродетели, а с другой стороны, здесь нашел отражение вполне реальный взгляд на вещи и реальная оценка многих исторических событий и персонажей той поры. Кроме того, в этом «Сказании», где были широко использованы устные народные предания о Куликовской битве и содержатся разнообразные элементы устного народного творчества, находит свое целостное выражение идея тесного союза Русской православной церкви и сильной княжеской власти.

Вопрос о времени создания этого «Сказания» и его авторстве тоже является предметом давней научной дискуссии. И.Б. Греков датировал его создание концом XIV ― началом XV вв., В.В. Кучкин и Б.М.  Клосс относили его написание к 1485―1525 гг., а В.С. Мингалев утверждал, что оно было создано только в 1530—1540-х гг. Профессор Б.М. Клосс приписывал авторство «Сказания» коломенскому епископу Митрофану, а профессор Р.Д. Дмитриева называла его автором рязанского священника Софрония.

4) «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского», которое представляет собой настоящий панегирик умершему князю. Историки до сих пор спорят о времени создания и об авторстве этого произведения. Но, вероятнее всего, автором этого «Жития» был выдающийся русский книжник и религиозный философ Епифаний Премудрый, а само это «Житие» было создано между 1389―1420 гг., т.е. датами кончины Дмитрия Донского и самого Епифания Премудрого.

5) К произведениям Куликовского цикла вплотную примыкает и знаменитая повесть «О Московском взятии от царя Тохтамыша и о пленении земли Русской», которая отразила печальные события 1382 г.

Другим литературным жанром той эпохи были «жития святых». Самым ранним сочинением этого жанра стало «Житие святого Александра Невского», созданное в 1280-х гг. и дошедшее до нас в тринадцати редакциях — Первоначальной, Лихачевской, Особой и других. По мнению большинства авторов (Н. Костомаров, В. Пашуто), первая редакция этого «Жития», вероятнее всего, была создана во Владимире при монастыре Рождества Богородицы, где в 1263 г. было погребено тело великого русского князя. Вопрос об авторстве этого произведения также до сих пор является предметом научных споров. Одни ученые (В. Кусков) говорят, что авторами «Жития» были старший сын Александра Невского великий владимирский князь Дмитрий Александрович (1276―1294) и митрополит Кирилл (1249―1281). А их оппоненты (Д. Лихачев) полагают, что автором этого произведения был анонимный выходец из Галицко-Волынской Руси, который в 1250-х гг. прибыл во Владимир в свите митрополита Кирилла. Чуть позже, в начале XIV в. в двух редакциях было создано знаменитое «Житие» московского митрополита Петра, принадлежащие перу ростовского епископа Прохора и митрополита Киприана.

В конце XIV в. житийная литература приобретает принципиально новый характер, поскольку произведения этого жанра стали исполняться в возвышенном панегирическом стиле, обильно украшаться всевозможными эпитетами, художественными оборотами и цитатами из Священного писания. Именно в этой стилистике «плетения словес», родоначальником которой стал Епифаний Премудрый, были написаны его знаменитые произведения «Слово о житии и учении Стефана Пермского» (1396), «Послания иеромонаха Епифания к некоему другу своему Кириллу» (1414―1415) и «Похвальное слово и житие Сергия Радонежского» (1417―1418). В таком же возвышенном панегирическом стиле было создано «Житие Пафнутия Боровского» (1426), автором которого стал его келейник, иеромонах Иннокентий.

Значительный вклад в развитие житийной литературы и панегирического стиля внес Пахомий Логофет (Словоположник), сербский ритор и богослов, прибывший в Россию в 1430-х гг. По мнению большинства ученых (В. Ключевский, В. Зубов, В. Кусков), именно его перу принадлежали вторая редакция «Жития Сергия Радонежского» и «Жития» митрополита Алексия, Варлаама Хутынского, Кирилла Белозерского, новгородского архиепископа Евфимия и других русских подвижников, а также знаменитое «Сказание о Михаиле Черниговском и его боярине Федоре», созданное в 1430—1440-х гг.

В эпоху собирания русских земель дальнейшее развитие получил жанр исторической повести. Среди памятников этого жанра, сохранившихся в составе Троицкой летописи, Новгородской Первой летописи младшего извода и других летописных сводах, особый интерес вызывают «Повесть о нашествии Едигея на Москву», «Повесть о новгородском восстании 1418 г.», «Повесть об ослеплении Василия II», в основу которой, как установил профессор М.Д. Приселков, были положены воспоминания самого великого князя, московская и новгородская «Повесть о походе Ивана III Васильевича на Новгород», которые, естественно, расходились в своих оценках этого важнейшего события в истории средневековой Руси, «Повесть о стоянии на Угре» и другие.

Во второй половине XV в. в русской литературе возник принципиально новый жанр сюжетной повести, который внешне еще вполне историчен, но уже наполнен вымышленными сюжетами и героями. К числу наиболее известных сюжетных повестей той эпохи относятся «Повесть о Петре и Февронии», возникшая, вероятнее всего, в Муроме и повествующая о пылкой и страстной любви простой крестьянской девушки и муромского князя Петра, и «Повесть о Меркурии Смоленском», которая продолжила традиции героических (воинских) повестей о русских богатырях — героях борьбы против татаро-монгольских захватчиков.

В тот же период был создан целый ряд чисто беллетристических произведений, в частности, сербская редакция «Александрии», посвященная жизнеописанию Александра Македонского, «Троянские сказания», которые были написаны по мотивам знаменитых поэм Гомера «Одиссея» и «Илиада», и «Сказание о Вавилонском царстве».

В XIV—XV вв. дальнейшее развитие получил такой известный по прошлым векам литературный жанр, как «хождения». Среди многочисленных памятников этого жанра наиболее известны «Хождение новгородца Стефана в Царьград», «Хождение смоленца Игнатия в Афон, Царьград и Палестину», «Хождение гостя Василия в Иерусалим», «Хождение монаха Зосимы в Царьград», «Хождение посла Семена Толбухина в Венецию» и знаменитое «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина в Индию, созданное в 1466―1472 гг. Текст этого «Хождения» сохранился в двух изводах конца XV в. — в «Летописном сборнике», включенном в Львовскую и Вторую Софийскую летописи, и в «Троицком» («Ермолинском») сборнике.

В тот же период дальнейшее распространение получила и переводная литература, подробный перечень и анализ которой содержится в работе профессора Г.М. Прохорова «Памятники переводной и русской литературы XIV―XV вв.», вышедшей в 1987 г. Среди этих произведений особый интерес представляют сочинения известных византийских исихастов Георгия Писиды («Похвала Богу о сотворении всей твари»), Григория Паламы («Беседование с хионы и турки») и Дионисия Дисипата («Диоптра»).

Проблема влияния византийского исихазма на историю и культуру средневековой Руси до сих пор является предметом острой научной дискуссии. Не вдаваясь в существо этой сложной и давней проблемы, скажем лишь о том, что ряд авторов (Д. Лихачев) в целом положительно оценивает их деятельность и связывают с ними развитие предвозрожденческих тенденций на Руси, а их оппоненты (А. Кузьмин), напротив, негативно относятся и к самой идеологии исихастов, и к их деяниям.

Основными центрами развития архитектуры были столицы самых крупных и мощных русских земель и княжеств, в частности Тверь, Новгород, Псков и Москва.

1) Первым русским городом, где возобновилось каменное зодчество, стала Тверь. Именно здесь в 1285―1290 гг. при князе Михаиле Ярославиче был построен первый каменный храм — Спасо-Преображенский собор — шестистолпный пятиглавый крестово-купольный храм, богато украшенный белокаменным рельефом, медными дверями и майоликовым полом. В 1323 г., при князе Дмитрии Михайловиче, был построен храм Успения Богородицы.  После знаменитого восстания в Твери 1327 г. каменное зодчество здесь надолго прекратилось, и лишь в конце XIV в. была возведена знаменитая каменная церковь Рождества Богородицы в селе Городне на Волге.

2) Крупнейшим центром русского зодчества по-прежнему оставался Господин Великий Новгород, где в 1292 г. была построена первая каменная церковь Николы на Липне, где отчетливо видно, что новгородские зодчие, сохранив традиции четырехстолпного однокупольного храма, внесли ряд существенных новшеств в свою архитектурную пластику. В частности, они отказались от позакомарного покрытия и сделали его трехлопастным, вместо трех апсид осталась только одна апсида в центре храма, а сам фасад не был поделен на лопатки, в результате чего само здание приобрело массивность и монолитность.

Вообще следует сказать, что новгородские постройки XIV—XV вв., как правило, невелики по своим размерам. На смену монументальным и величественным зданиям XI―XII вв., типа новгородской Софии и кафедральных соборов Юрьева и Антоньева монастырей, строившихся княжеской властью, пришли небольшие приходские храмы и церкви, возводившиеся на средства богатых бояр, купеческих корпораций и городских «концов».

Наиболее интересными памятниками новгородской архитектуры этого периода были церкви Благовещения на Городище (1342―1343), Спаса на Ковалеве (1345), Успения на Волотовом поле (1352), Федора Стратилата на Ручью (1360―1361) и Спасо-Преображения на Ильине (1374). С середины XIV в. начинается новый этап в развитии новгородского зодчества, отличительной особенностью которого стало украшение фасадов церквей богатым декором из поясных кирпичных арок и треугольников, что отчетливо видно во внешнем убранстве церквей Федора Стратилата (1360—1361) и Спаса на Ильине (1374).

Однако затем новгородские зодчие вновь отказались от декоративной отделки внешнего убранства храмов и вернулись к строгой монументальности и простоте форм, характерных для более раннего периода новгородской архитектуры. Историки, как правило, связывают возрождение традиций «новгородской старины» с деятельностью местного архиепископа Евфимия, а также с возросшей в конце XIV ― начале XV вв. «опасностью» присоединения Великого Новгорода к Москве. Такими характерными памятниками новгородского зодчества стали церкви Рождества на кладбище (1381) и Петра и Павла в Кожевниках (1406—1408). Позднее, в середине XV в., новгородские зодчие вновь вернулись к декоративному оформлению многих культовых построек, ярким подтверждением чего стала церковь Иоанна Предтечи на Опоках, построенная новгородскими купцами «Ивановой сотни» в 1454 г.

Помимо культовых зданий, в Новгороде возводились и многочисленные светские постройки, в частности, Грановитая палата (1433), где заседал Совет господ или «Оспода» — верховный орган боярской аристократии, комплекс Владычного двора (1433), Часозвоня (1443), которая является одним из самых ранних образцов русской шатровой архитектуры, и каменные палаты новгородских посадников Исаака и Марфы Борецкой (1465). В 1430-х гг. завершилось и строительство каменного детинца, возведение которого было начато еще в 1333 г. по повелению тогдашнего новгородского архиепископа Василия Калики.

3) Своеобразное место в русском зодчестве XIV—XV вв. занимают архитектурные памятники древнего Пскова. Многие псковские постройки этого периода производят впечатление настоящих крепостных сооружений с мощными стенами и особой асимметричностью. Практически все псковские храмы представляли собой небольшие кубические постройки с одной главой, украшенной простыми поясками в виде треугольных и квадратных углублений. Все псковские храмы и церкви имели несколько боковых приделов, что еще более усиливало впечатление мощи и приземистости зданий. А отличительной особенностью псковской архитектурной школы было то, что многие сооружения украшались темно-зелеными поливными изразцами местного производства, что придавало им особый колорит.

По мнению большинства специалистов (С. Ямщиков, В. Седов), среди многочисленных памятников псковской архитектуры той поры особым колоритом отличались Троицкий собор (1365—1367), церковь Василия на Горке (1413—1415) и церковь Богоявления со звонницей на Запсковье (1496).

Особое место в архитектурной истории Пскова занимает его знаменитый кремль, с невероятно массивными каменными стенами и «пузатыми» башнями, строительство которого велось поэтапно на протяжении нескольких веков, начиная с Крома и Довмонтова города, которые были возведены еще в 1370-х гг.

4) Каменное строительство в Москве началось только во второй четверти XIV в., когда при Иване Калите на территории Московского Кремля были построены четыре небольших каменных храма — Успенский (1326) и Архангельский (1333) соборы и церкви Иоанна Лествичника (1329) и Спаса на Бору (1330). Новый этап каменного зодчества в Москве был связан с постройкой белокаменного Кремля (1366—1367), возведенного вместо обветшавшего дубового Кремля времен Ивана Калиты, и Чудова монастыря (1367) при Дмитрии Донском. Затем эта традиция была продолжена при его старшем сыне и внуке — Василии I и Василии II, в годы правления которых были сооружены изумительные кафедральные соборы в самых крупных городах и монастырях Московского княжества: Успенский собор в Звенигороде (1399—1400), собор Рождества Богородицы Саввино-Сторожевского монастыря (1405), Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря (1422―1425) и Спасский собор Спасо-Андроникова монастыря (1427—1430).

В годы активной фазы феодальной войны (1431―1453), которая стоила огромных финансовых, материальных и людских потерь, каменное зодчество на территории Великого Московского княжества практически прекратилось, и новый этап его развития пришелся уже на 1470—1480-е гг.

Следует помнить о том, что русская архитектура той эпохи в своей основе оставалась архитектурой деревянной, и по подсчетам известного знатока русского зодчества В.П. Выголова, автора известной работы «Архитектура Московской Руси середины XV в.» (1988), более чем за столетие (1320―1430) было построено всего около 30 каменных зданий, и то главным образом в Москве.

Говоря о развитии русской архитектурной школы в постмонгольский период, необходимо затронуть одну спорную проблему, связанную со строительством русских городов в тот период. Традиционный взгляд на эту проблему заключается в том, что все русские средневековые города строились стихийно, без какой-либо предварительной планировки, а уж тем более без четкого градостроительного плана. Однако еще в середине прошлого века ряд известных историков и археологов, в частности, академики М.Н. Тихомиров и Б.А. Рыбаков, впервые подвергли сомнению эту точку зрения. А самый убедительный удар по ней был нанесен в работе Г.В. Алферовой «Русские города XVI―XVII веков» (1989), в которой автор на основе натурных исследований и архивных документов однозначно доказала наличие письменных правил ландшафтной планировки русских городов, которые сохранились в «Законе градском», или «Прохироне».