1. Установление вассальной зависимости Руси от Золотой Орды.

2. Политическая ситуация в Северо-Восточной Руси во второй половине XIII ― начале XIV вв.

3. Земли Южной и Юго-Западной Руси во второй половине XIII ― середине XIV вв.

4. Предпосылки и этапы объединения русских земель вокруг Москвы.

В 1243 г. после возвращения в Половецкую cтепь в границах отцовского улуса, существенно возросшего за счет завоеванных земель и пока еще входившего в состав Великой Монгольской империи, хан Батый создал новое государственное образование, которое получило название «Улу Улус». В русских летописных сводах это государство обычно называли «Орда», в европейских хрониках — «Татария», а в арабских и персидских источниках гораздо чаще употребляли старое название этой территории — «Дешт-и-Кыпчак», то есть Половецкая степь. Широко распространенное в научной и учебной литературе название этого государства «Золотая Орда» впервые появилось только в «Казанском летописце», который был создан в середине XVI в., когда это государство давно перестало существовать.

В состав нового государственного образования, столицей которого стал город Сарай-Бату, основанный в низовьях Волги, вошли Половецкая cтепь, Крым, Нижнее и Среднее Поволжье, Южный Урал и Западная Сибирь. Все земли разоренных русских княжеств, вопреки устоявшемуся мнению, в состав этого государства не вошли, поскольку: 1) они не были оккупированы монгольскими войсками и 2) монголы не стали создавать здесь постоянную администрацию, сохранив прежний порядок управления. Практически все русские земли вынуждены были признать вассальную зависимость от Орды, основными элементами которой стали: 1) получение ханских ярлыков, то есть особых письменных грамот на великое и удельные княжения и 2) уплата дани в виде «ордынского выхода», или «черного бора». Таким образом, привычное понятие «татаро-монгольское иго» («варварское иго»), введенное в «научный» оборот в конце XV—XVI вв. польским дипломатом и хронистом Я. Длугошем и профессором Краковского университета М. Меховским, а затем, в начале XIX в., реанимированное X. Крузе, П.Н. Наумовым и Н.М. Карамзиным, нуждается в серьезной переоценке, однако отнюдь не в той, которую предложили современные «евразийцы». В частности, их признанные «гуру» Л.Н. Гумилев и В.В. Кожинов постоянно писали о том, что ордынская дань была не формой вассальной зависимости русских земель от Орды, а обычной платой за наем русскими князьями первоклассной ордынской конницы в борьбе с католическим Западом. Более того, постоянный мотив их многочисленных публикаций состоял в том, что при татарах русским людям жилось столь же привольно, как и до мифического монгольского нашествия, «ужасы» которого были непомерно раздуты под пером древнерусских летописцев.

Эти спекуляции современных «евразийцев» во многом связаны с тем обстоятельством, что вопрос о реальных размерах ордынской дани в исторической литературе в полной мере не разработан до сих пор. Основная причина подобной ситуации ― недоверие к уникальным данным первого русского историка В.Н. Татищева, который имел в своем распоряжении не дошедшие до нас летописные своды. В одном из таких сводов содержалось прямое свидетельство о том, что «ордынский выход» в Сарай составлял по «полугривне с сохи, а в сохе числиша два мужи работни». Один из крупнейших советских историков академик Б.Д. Греков, написавший вместе с известным профессором-востоковедом А.Ю. Якубовским классический труд «Золотая Орда и ее падение» (1950), согласился с тем, что податной единицей «ордынского выхода» действительно была «соха», однако он усомнился в том, что она могла обрабатываться только двумя пахарями. Тесная взаимосвязь между площадью пахотной земли, количеством рабочего скота и рабочих рук предполагалась всегда. В частности, в одной из новгородских грамот пояснялось, что «в соху два коня, а третье припряжь», а в другой новгородской грамоте было сказано, что «три обжи соха, а обжа один человек на одной лошади орет (пашет — Е.С.), а кто на трех лошадех и сам третей орет, ино то соха». Достоверно известно, что средний земельный надел, который могли обработать 2-3 пахаря на лошадях, составлял примерно 7-8 десятин земли, а средний валовой сбор зерна с такой «сохи» составлял порядка 160-220 пудов в год.

Не трудно предположить, что упомянутая в летописи полугривна представляла собой отрубленную часть целой новгородской гривны, или так называемый рубль, который вскоре станет основной счетной единицей во всей средневековой Руси. Как установил профессор Н.П. Павлов, в начале XV в. на один рубль можно было купить примерно 90-250 пудов зерна. Таким образом, годовая ордынская дань с одной «сохи» в размере одного рубля представляла собой самый настоящий грабеж, который практически не оставлял возможности для простого воспроизводства натурального продукта, поэтому можно только удивляться, как люди выживали в годы ордынского владычества.

Также хорошо известно, что «соха» не была единственной формой обложения русских земель. В тех же новгородских грамотах содержится перечень равноценных замен «сошной дани» для промыслового населения новгородских земель, в частности «двор», «дом», «невод», «кузня», «лавка» и т.д. Профессор В.В. Каргалов, детально изучавший этот вопрос, насчитал 14 видов различных даней в виде ясака (мягкой рухляди), тамги (торговой пошлины), хараджа (плужной пошлины) и других. «Ордынский выход» часто выражался и в воинской повинности, и в содержании многочисленных татарских посольств, которые месяцами жили постоем на Руси, взимая так называемую «туску», размер которой вообще не был регламентирован. Поэтому содержание таких посольств зачастую обходилось дороже самого «черного бора» и именно эта «туска» была причиной многих антиордынских восстаний на Руси.

Что касается ежегодной суммы «ордынского выхода», который платился со всех русских земель, то в летописных сводах достоверных данных на сей счет нет. Однако в «Духовной грамоте» удельного серпуховского князя Владимира Андреевича, датированной 1402 г., было прямо указано, что великий князь ежегодно отправлял в Сарай дань в размере 5000 рублей серебром. Крупнейший специалист по истории русско-ордынских отношений, автор фундаментальной монографии «Монголы и Русь» профессор А.Н. Насонов сомневался в достоверности этого свидетельства и считал, что размер «черного бора» был значительно выше указанной суммы. Другой известный специалист по данному вопросу, профессор В.А. Кучкин полагал, что размер ежегодной ордынской дани составлял порядка 15000 рублей серебром. Аналогичную точку зрения высказывал и профессор А.Г. Кузьмин, который обратил особое внимание на то, что серебряное содержание тогдашнего московского рубля было равноценно новгородской гривне, поэтому разумно полагал, что за прошедшее столетие размер ордынской дани существенно вырос и реально составлял порядка 3000 килограммов серебра в год. С учетом того обстоятельства, что на Руси собственного производства серебра еще не существовало и весь его объем приходил на Русь только в результате внешнеторгового обмена, то эта сумма носила просто колоссальный размер.

Так на самом деле выглядело ордынское господство на Руси, и эти факты не так глубоко запрятаны, чтобы не заметить их, в том числе и нашим доморощенным «евразийцам». Однако они предпочитают этого не делать, что лишний раз доказывает всю умозрительность и спекулятивность их «научных» построений, а заодно демонстрируют их неуважение к памяти своих предков.

Возвращение Батыя в Половецкую степь хронологически совпало с политическим кризисом в Монгольской державе, который был связан с кончиной великого хана Угэдэя (1229―1241). Новый претендент на ханский престол хан Гуюк встретил жесткое противодействие со стороны других потомков Чингисхана, в том числе и влиятельного хана Батыя, которые отказались признать его права на отцовский престол. Поэтому фактическое управление империей сосредоточилось в руках его матери, великой хатун Туракины (1241—1246), которая была женщиной хитрой, властной и коварной. К Батыю она относилась с явной враждебностью и тот, очевидно, платил ей той же монетой. Во всяком случае, на все призывы Каракорума прибыть на новый курултай для выборов великого хана он неизменно отвечал отказом, ссылаясь на свое нездоровье.

Судя по описанию Батыя, которое содержалось в знаменитой «Истории монголов» папского легата Плано Карпини, он действительно был нездоров. Поэтому уже тогда был вынужден переложить часть своих властных полномочий на старшего сына Сартака, хотя основные нити управления по-прежнему держал в своих руках. Естественно, что непростые отношения с Каракорумом требовали от Батыя укрепления своих тылов, что заставило его изменить прежний способ поддержания господства в завоеванных русских землях и перейти от прямых репрессий к дипломатии монгольского типа, главным элементом которой был хорошо известный принцип «разделяй и властвуй».

По новым порядкам, установившимся в Орде, всех русских князей теперь утверждали в Сарае, поэтому в 1243 г. туда был вызван великий владимирский князь Ярослав Всеволодович (1238—1246). Первый его приезд в Сарай закончился вполне благополучно, поскольку он не только подтвердил свои права на великий владимирский престол, но и получил ярлык на великое киевское княжение. И хотя лежащий в руинах Киев фактически обезлюдел, он по-прежнему являлся центром русской митрополии, и это обстоятельство было особенно важным для Ярослава. По мнению многих историков (А. Насонов, А. Кузьмин, А. Горский), Батый предпочел именно его кандидатуру потому, что гораздо меньше доверял другим претендентам на великокняжеский престол, в частности Михаилу Черниговскому и Даниилу Галицкому, которые уже тогда стали активно контактировать с римским престолом и европейскими монархами.

Однако уже летом 1245 г. «великый князь Ярослав, и с своей братьею и с сыновци, поеха в Татары к Батыеве», откуда вскоре выехал в Каракорум для подтверждения своих прав на великокняжеский престол. К моменту его приезда в столицу Монгольской империи здесь наконец-то состоялся курултай монгольской знати, на котором новым великим ханом был избран Гуюк (1246—1248). Летописные источники не содержат информацию о встрече князя Ярослава с великим ханом, но достоверно известно, что на приеме у хатун Туракины он был отравлен и умер вскоре после отъезда из Каракорума. Вероятно, гибель великого князя была связана с тем, что монголы заподозрили его в связях с католическими эмиссарами, поскольку аналогичная судьба была уготована и черниговскому князю Михаилу Всеволодовичу, который был вызван Батыем в Сарай, где под предлогом его отказа пройти языческий обряд поклонения огню и монгольским идолам был жестоко казнен.

В самом Владимире великокняжеский престол занял младший брат убиенного Ярослава князь Святослав Всеволодович (1246—1250), перебравшийся сюда из Переяславля, полностью опустошенного татарами в ходе второго похода на Русь. Каким образом он добыл отцовский престол, не вполне ясно, но, вероятно, в столице Монгольской империи этот самовольный захват власти не признали, поскольку вскоре по приказу хана Гуюка в Каракорум были вызваны сыновья покойного князя Александр и Андрей. К моменту их приезда власть в империи опять переменилась и реальной правительницей в Каракоруме стала вдова великого хана Огул Гаймыш (1248―1251). На сей раз великокняжеский ярлык был разделен, поскольку старший брат, новгородский князь Александр получил ярлык на великое княжение в Киеве, а младший брат, суздальский князь Андрей, — ярлык на великое княжение во Владимире. Нарушив ханскую волю, Александр не поехал в разоренный Киев, а вернулся в Новгород, хотя великокняжеский титул сохранил и де-юре стал «старейшим» князем на Руси.

Сразу после этих событий в Каракоруме начался очередной раунд борьбы за власть, в котором принял активное участие и хан Батый. Вероятно, эти обстоятельства отвлекли его внимание от западных владений своего улуса, где вскоре возник военно-политический союз двух русских князей. В 1250 г. великий князь Андрей женился на дочери галицко-волынского князя Даниила Устинии и вошел в число руководителей «антиордынского союза», который всячески поддерживал католический Запад. Именно тогда по инициативе римского папы Иннокентия IV с Даниилом и Андреем начались переговоры об организации грандиозного крестового похода против монголов, но при условии, что глава русской митрополии Кирилл подпишет с папским престолом унию об объединении двух церквей. Переговоры с папскими легатами явно затянулись, поскольку реальных гарантий военной поддержки русских князей папские послы так и не дали.

Тем временем в Каракоруме был избран новый великий хан Мункэ (1251―1259), который был возведен на ханский престол при активной поддержке Батыя. Это обстоятельство развязало ему руки и позволило переключить внимание на покоренные русские земли, где возникла реальная угроза владычеству монголов. В 1252 г. по его прямому указанию темник Куремса, получив военные отряды из Сарая, обрушился на Галицко-Волынскую Русь. Даниилу Галицкому удалось отбить нашествие монголов и отстоять свои карпатские города, хотя ряд степных равнинных земель он все же утерял.

Одновременно с нашествием Куремсы Батый послал на Северо-Восточную Русь рать темника Неврюя. Обстоятельства и причины это похода до сих пор не вполне ясны, поскольку в разных летописных сводах представлены совершенно разные версии произошедших событий. В утерянных списках Никоновской и Ростовской летописей было сказано, что Александр Невский ездил в Сарай «и жаловался на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение под ним, яко старейшим, и грады отческие ему поимал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея и повеле Неврюи салтану идти на Андрея и привести его перед себя». Многие историки (С. Соловьев, В. Каргалов, В. Егоров) восприняли эту летописную статью за истину, но не придали ей серьезного значения. Целый ряд авторов, напротив, уцепившись за эту летописную статью, сделал далеко идущие выводы с диаметрально противоположными оценками. Практически все «евразийцы» (Г. Вернадский, Л. Гумилев) сразу смастерили целую теорию о том, что Александр Невский стал основателем русско-монгольского военного союза, который заложил прочный фундамент спасительного симбиоза русско-тюркской (евразийской) цивилизации, которая успешно отразила агрессию католического Запада. Их либеральные оппоненты (Дж. Феннел, А. Сахаров, И. Данилевский), напротив, тут же пригвоздили Александра Невского к «позорному столбу истории», окрестив великого князя предателем русских национальных интересов и верным прислужником Орды.

Ни в одном сохранившемся летописном своде приведенного выше текста нет, поэтому еще в позапрошлом веке ряд историков (Н. Карамзин, М. Погодин) справедливо усомнились в достоверности этой информации, а «евразиец» Н.А. Клепинин даже выступил в защиту Александра Невского. Более того, как установили авторитетные историки (А. Кузьмин, А. Горский), этот летописный текст явно противоречил хорошо известному факту, что «выход» и «тамга» стали взиматься с русских земель только после того, как в 1257 г. монгольские «численники» провели их первую перепись. Есть и другие аргументы в пользу сторонников данной версии. В частности, Новгородская Первая и Ипатьевская летописи вообще ничего не сообщают о нашествии Неврюя, а согласно Рогожскому летописцу и Софийскому летописному своду «Неврюева рать» была в 1251 г., то есть ровно за год до поездки Александра Невского в Орду. Поэтому, по логике вещей, нашествие Неврюя, как и нашествие Куремсы, явилось непосредственной реакцией на военный союз князей Даниила и Андрея. Более того, как верно подметили Н.А. Клепинин и А.Г. Кузьмин, доносить в Орду на князя Андрея больше резона было у его родного дяди, князя Святослава, который был изгнан им с великокняжеского престола. Видимо, именно он и «заложил» строптивого племянника во время посещения Сарая в 1250 г.

Как известно, в отличие от князя Даниила, отбить «Неврюеву рать» князю Андрею не удалось, и монголы разорили многие волости и города Северо-Восточной Руси, прежде всего, родовое гнездо всех Ярославичей город Переяславль-Залесский. Потерпев сокрушительное поражение, он бежал «за море» и его дальнейшая судьба не вполне ясна. По глухим сообщениям одних летописей, князь Андрей был убит в каком-то сражении с немцами или эстами. По другим летописным источникам, в 1255 г. он вернулся на Русь «и прият его Александр с любовию, и хотяше ему Суздаль дати, но не смеяше царя», не рискнул дать брату суздальский престол. Наконец, по третьим летописным свидетельствам, в 1256 г. «поеха князь Андрей на Городец и в Новград Нижний княжити. Князь же Борис Василькович ростовский иде в Татары со многими дары просити за Андрея. Такоже и князь Александр Ярославич посла послы своя в Татары со многими дары просити за Андрея. Князь Борис Василькович ростовский был у Улавчия и дары отдал, и честь многу прием, и Андрею прощение испроси, и возвратися со многою честию в свою отчину».

Какова бы ни была дальнейшая судьба Андрея, но сразу после его бегства из Владимира в 1252 г. «идее Олександръ, князь Новгородьскыи Ярославич в Татары, и отпустиша и с честью великою, давшее ему стареишиньство во всей братьи его князем». Вернувшись в стольный Владимир, Александр Невский был торжественно встречен митрополитом Кириллом и «гражанами с крестами, и бысть радость в граде Володимери и по всей земли Суждальской». Несмотря на столь восторженный прием, запечатленный летописцем, весь период правления великого князя Александра Невского (1252—1263) оказался очень непростым для русских земель, поскольку именно ему пришлось делать судьбоносный выбор между Западом и Ордой.

В 1255 г. в Сарае скончался хан Батый, и его старший сын Сартак отправился в Каракорум, где великий хан Мункэ признал его права на отцовский престол. Однако, возвращаясь в земли своего «Улу Улуса», он неожиданно скончался. Достоверные причины его смерти до сих пор окутаны тайной, но в восточных хрониках содержится вполне достоверная версия о том, что он стал жертвой очередной борьбы за власть и был отравлен собственным дядей, ханом Берке. Однако власть в Сарае досталась не ему, а вдове Батыя хатун Буракчин, которая стала регентшей при своем малолетнем внуке Улагчи (1255―1257). Но после неожиданно смерти младенца она была казнена, и власть в Сарае захватил Берке (1257―1266), который находился во враждебных отношениях с великим ханом Мункэ.

Большинство историков (Б. Греков, А. Кузьмин, А. Горский, В. Егоров) справедливо полагает, что утверждение Берке на ханском престоле стало поворотным пунктом во всей системе прежних отношений Орды и Руси, сложившихся при Батые. Причина перемены этих отношений состояла в том, что «тое же зимы приехаша численици, и счетоша всю землю Суждальску, и Рязаньскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники, и идоша в Орду». Сразу после проведения этой переписи на Руси была создана принципиально новая система управления во главе с монгольскими баскаками, главной функцией которых стал жесткий контроль за сбором ордынской дани со всех подвластных русских земель.

В 1258 г. аналогичную перепись населения монголы попытались провести и в новгородских землях, однако сделать это удалось не сразу, поскольку, когда «приде весть из Руси зла, яко хотять татарове тамгы и десятины на Новгороде, и смятошася люди». Невзирая на то, что вместе с монгольскими баскаками пришли «мужи для числения» от самого великого князя, его старший сын, новгородский князь Василий Александрович, «послушав злых советник новгородцев», поднял восстание против монголов и великокняжеских слуг. В результате «численики з гневом великим, пришед к великому князю Александру, скажаша и хотяху ити во Орду». Что могло последовать после этих угроз, нетрудно предугадать, поскольку память о страшной «Неврюевой рати» была еще очень свежа. Поэтому великий князь, «разуме беду тую, созва братию и едва упроси послы ханские» не ехать в Сарай. Более того, сам Александр Ярославич, вкупе с младшим братом Андреем Ярославичем и своим племянником Борисом Васильковичем сопроводил монгольских численников в Новгород.

В результате новгородский князь Василий бежал в Псков, однако сами новгородцы отказались подчиниться воле ордынцев и лишь «даша многи дары ханови и послом его, а их отпустиша с миром». Александр Невский попытался образумить строптивых земляков, но новгородцы взбунтовались, и в городе вспыхнуло новое восстание, в ходе которого был убит его приспешник новгородский посадник Михалко Степанич. Великий князь, опасаясь нового нашествия татар, вынужден был жестко подавить восстание новгородских смердов, казнить советников юного княжича, а самого его под крепким караулом отправить в Суздаль. В 1259 г. численники вновь вернулись во Владимир, а затем в сопровождении великого князя направились в Новгород, где «изочтоша всю землю Новогородскую и Псковскую, точию не чтоша священического причета».

После проведения полной переписи населения сбор «черного бора» с подвластных русских земель был отдан на откуп мусульманским купцам — бесерменам, которых всегда сопровождали монгольские вооруженные отряды. Как правило, сборщики дани не очень церемонились с податным населением «и по волости много зла учиниша, беруще туску оканьным татаром». Именно эта «туска» больше всего возмущала русских людей, и такого рода незаконные поборы в виде провианта и постоя будут главной причиной всех антимонгольских восстаний на Руси. В частности, уже в 1262 г. «от лютого томленья, нетерпяще насилья поганых», в Ростове, Суздале и других русских городах вспыхнули мощные восстания, в ходе которых были перебиты и сами ордынские баскаки, и сопровождавшие их монголы.

Некоторые современные авторы (Дж. Феннел, Р. Скрынников, И. Данилевский) утверждали, что именно Александр Невский, будучи верным приспешником ордынских ханов, с помощью присланных из Сарая карательных отрядов жестко подавил все выступления горожан. Этот вывод носит чисто умозрительный характер, поскольку во всех летописных сводах подобной информации нет. Вероятно, ближе к истине те историки (А. Насонов, А. Кузьмин), которые считали, что избежать нового ордынского нашествия на Русь удалось только потому, что сборщики дани были выходцами из Каракорума, с которым Берке фактически разорвал все отношения. К тому же, именно тогда Берке вступил в борьбу со своим кузеном, ханом Хулагу, поэтому очень рассчитывал получить от русских князей внушительную помощь в виде крупного воинского контингента для похода в Северную Персию.

В результате хан Берке счел достаточным вызвать в Сарай только самого великого князя, ибо «нужда велика от иноплеменник, и гоняхут христиан, веляши с собою воиньствовати. Князь же великий Александр поиде к цареви, дабы отмолити людии от беды тоя». Получить русский воинский контингент Берке не смог, и на всякий случай он оставил Александра Невского в Сарае. Лишь в следующем году великий князь был отпущен восвояси, однако в ноябре 1263 г. он скончался в пограничном Городце. Столь скоропостижная смерть великого князя породила много разных версий, в том числе вполне разумное предположение, что его отравили сами монголы. Естественно, подобная версия никак не вписывалась в концепцию «евразийцев», поэтому профессор Л.Н. Гумилев обвинил в отравлении великого князя коварных католических агентов, которые тогда же приложили руку к гибели великого литовского князя Миндовга, с которым Александр Невский всего год назад заключил военный союз против крестоносцев.

Правление Александра Ярославича Невского стало неотъемлемой частью исторической памяти русского народа. Почти четверть века, в самый трудный период русской истории, мечом и искусной дипломатией он защищал Святую Русь от смертельных угроз и с Запада, и с Востока. Он не знал крупных поражений ни на поле брани, ни на дипломатическом поприще, а судить его потомкам следует не столько по достигнутым им результатам, сколько по тем тяжелейшим препятствиям, которые ему пришлось преодолеть. Поэтому неслучайно безымянный автор его «Жития» был искренен в своем плаче: «О, горе тобе, бедный человече! Како можеши написати кончину господина своего! Како не упадета ти зеници вкупе со слезами! Како не урвется сердце твое от горкыя тугы! Чада моя, разумеите, яко уже заиде солнце земли Суздальской!».

После смерти Александра Невского все его сыновья — Василий, Дмитрий, Андрей и Даниил были еще очень молоды и несмышлены, поэтому хан Берке передал ярлык на великое княжение его младшему брату, тверскому князю Ярославу Ярославичу (1264―1271). Именно при нем ханский престол в Сарае занял другой внук Чингисхана Менгу-Тимур (1266―1282), при котором «Улу Улус» окончательно отпал от Каракорума и стал суверенным государством. Каков был характер отношений Сарая с покоренными русскими землями в тот период, не вполне ясно, поскольку одни летописные своды говорят, что «бысть ослаба на Руси от насилия татарского», а Русской православной церкви была дана первая «тарханная грамота», освобождавшая ее от уплаты «черного бора» в Сарай. Другие летописные своды повествуют о том, что именно при хане Менгу произошел расцвет прежней системы управления, а монгольские вооруженные отряды, сопровождавшие баскаков, стали исправно выполнять несвойственные им полицейские функции.

Великий князь Ярослав Ярославич был на редкость далек от решения как текущих проблем, так и понимания важнейших перспективных задач. Уже в 1270 г. у него возник острый конфликт с новгородцами, которые, собравшись на вече, заявили ему: «не можем терпеть твоего насилия, поиде, княже, от нас добром, а мы себе князя добудем». Ярослав отправил к новгородцам своего старшего сына Святослава, соглашаясь «исправиться на всей воле новгородской», однако строптивые новгородцы были непреклонны и вновь заявили ему: «княже, не хощем тебя, иди от нас добром, аще ли не тако, то прогоним тебя и не хотящу ти».

Получив столь однозначный ответ, Ярослав направил в Сарай своих доверенных лиц, которые обвинили новгородцев в том, что они не блюдут великого князя, не дают «выхода» в Орду, а на великого хана возводят хулу. Естественно, этот донос возмутил Менгу, который приступил к подготовке нового похода на Русь. Ситуацию смог разрядить костромской князь Василий Ярославич, который отъехал в Сарай и убедил великого хана, что конфликт с новгородцами возник исключительно по вине его старшего брата. В самой Орде произошел фактический раскол, поскольку влиятельный темник Ногай, правивший в ее западных улусах, отложился от Сарая и стал умело играть на противоречиях разных политических элит как в самой Орде, так и в покоренных русских землях. Ряд удельных князей юго-востока и северо-востока Руси именно его признали своим сюзереном.

В 1271 г. великий князь Ярослав Ярославич скончался «идя из Орды», и ярлык на великое княжение получил его младший брат Василий Ярославич (1272―1276), у которого также возник острый конфликт с новгородским князем Дмитрием Александровичем. Вначале стороны попытались разрешить его миром, однако сделать этого не удалось. Тогда в 1272―1273 гг. вкупе с тверским князем Святославом Ярославичем и «ханскими татарами» великий князь дважды ходил походами на новгородские пятины, где русско-ордынская рать подвергла тотальному грабежу Волок, Бежецк и Вологду. Лишь после этого погрома новгородцы склонили голову перед великим князем и признали его права на новгородский престол.

В 1275 г. монголы провели новую перепись русских земель. В одном из летописных сводов содержались довольно точные сведения о размерах той дани, которую платили русские земли в Сарай: «Князь великий Василей поиде во Орду к хану. Егда прииде князь великий во Орду и принесе дань урочную со всея земли по полугривне с сохи, а в сохе числиша два мужи работнии, и дары многи, и выход особ, и хан прият его с честию, но рече: “ясак мал есть, а люди многи в земли твоей, почто не от всех даеши”. Князь же великий отъимаяся числом баскаков прежних. И хан повеле послати новые численики во всю землю Русскую с великими грады, да не утаят люди».

Вскоре после посещения Орды Василий Ярославич тоже скоропостижно скончался и его преемником на великокняжеском престоле стал его недавний соперник — князь-изгой Дмитрий Александрович (1276—1281), который возвратил себе и новгородский престол. Начало его великого княжения не предвещало серьезных угроз, однако уже через пять лет вспыхнула новая кровавая усобица, которая имела крайне тяжелые последствия для всех русских земель. В 1281 г. его младший брат, городецкий князь Андрей Александрович отправился в Сарай, «ища себе княжения великого под братом своим старейшим». Одарив престарелого хана Менгу богатыми дарами, он добился желаемого ярлыка и вместе с татарской ратью двинулся на Русь. Пока князь Андрей на границах Руси сзывал под свои стяги других русских князей, монгольские рати Кавдыгая и Алчедая пошли на Муром, Владимир, Юрьев, Суздаль и Переяславль, где «все пусто сътвориша и пограбиша люди, мужи и жены, и дети, и младенци, имение все то пограбиша и поведоша в полон». В этой ситуации великий князь Дмитрий со своим двором и малой дружиной бежал в новгородские земли и остановился в Копорье, готовясь при случае бежать за море. Вскоре он изменил свои планы и ушел на юг, к хану Ногаю, который давно находился во враждебных отношениях с Сараем. Тем временем монголы продолжили тотальный грабеж русских земель под Ростовом, Тверью и Торжком, где «испустошиша и городы, и волости, и села, и погосты, и манастыри, и церкви пограбиша». В результате учиненного погрома князь Андрей сумел утвердиться во Владимире, однако старший брат не признал его прав на великокняжеский престол и продолжил борьбу с ним. В 1283 г., получив военную поддержку от Ногая, Дмитрий возвратился на владимирский престол, а Андрей ушел обратно в Городец.

Второй период правления великого князя Дмитрия Александровича (1283—1294) хронологически совпал с новым раундом борьбы за власть, но уже в самом Сарае, который в русских летописях получил очень емкое и звучное название — «замятня». Эта острая борьба за ханский престол шла почти восемь лет, пока на нем при активной поддержке Ногая не утвердился хан Тохта (1290―1312) и в Орде де-факто было закреплено реальное двоевластие.

В 1293 г. городецкий князь отправился в Сарай и, как повествует безымянный летописец, «би чоломъ Андреи князь цесареви съ иными князи на Дмитрия князя с жалобами, и отпусти цесарь брата своего Дуденя съ множеством рати на Дмитриа. О, много бяше пакости крестияномъ безвинныя городы поимаша: Володимерь, Москву, Дмитровъ, Волокъ и иныи грады, положиша всю землю пусту, а Дмитрии во Пьсковъ вбежа». Разгром, учиненный татарами, по своим масштабам был сродни страшному нашествию Батыя, поэтому авторитет новоиспеченного великого князя был серьезно подорван во всех русских землях, в том числе среди многих удельных князей и влиятельных церковных иерархов. Поэтому вскоре после «Дюденевой рати» князь Андрей «приде в Торжекъ» и смиристася с братомъ» Дмитрием», однако в следующем году он скоропостижно скончался и ярлык на великое княжение был вновь отдан Андрею.

Весь период своего княжения Андрей Александрович (1294—1304) постоянно враждовал с другими русскими князьями. Наиболее острый конфликт между ними возник в 1296—1297 гг., когда на княжеском съезде во Владимире против него выступила сплоченная коалиция удельных князей во главе с московским князем Даниилом Александровичем, переяславским князем Иваном Дмитриевичем и тверским князем Михаилом Ярославичем. Распри на этом съезде оказались столь сильны, что обе стороны готовы были вновь взяться за оружие и призвать на помощь татар. До нового татарского погрома дело не дошло, и они смогли договориться. В чем состоял достигнутый компромисс, не вполне ясно, поскольку в летописных сводах информации на сей счет нет. Но ряд известных историков (А. Насонов, А. Горский) предположил, что основой этого компромисса стало сохранение за этими князьями права самостоятельного сбора дани, которое они получили от хана Ногая, почитая его своим законным сюзереном.

Нашествие Батыя не уничтожило основные элементы государственности в Южной и Юго-Западной Руси, и княжества-земли, существовавшие здесь, сохранялись относительно долгое время, от пятидесяти (Полоцкое княжество) до ста пятидесяти (Смоленское княжество) лет. Но практически все эти земли оказались под властью Золотой Орды. Как известно, еще в 1243 г. хан Батый передал ярлык на великое княжение владимирскому князю Ярославу Всеволодовичу, который был признан «старейшим» князем на Руси. Зримым выражением этого «старейшинства» стало обладание и древней столицей Руси, где «обдержащу Кыевъ Ярославу бояриномъ своимъ Еиковичемь Дмитромъ». Киев де-юре еще оставался главным политическим центром Руси, однако сам великий князь, посадив туда наместника, постоянно находился во Владимире, который гораздо меньше пострадал от ужасов монгольского нашествия. В 1249 г. после смерти Ярослава его старший сын Александр Невский получил в Каракоруме новый ханский ярлык на «Кыевъ и всю Русскую землю», но по возвращении на Русь он уехал на новгородский престол, а в «стольный» Киев, как и покойный отец, посадил своего наместника.

Дальнейшая судьба киевского престола скудно освещена в источниках. Исходя из косвенных данных, можно предположить, что до начала 1290-х гг. киевскими князьями были преемники Александра Невского на великокняжеском столе, который находился под патронатом темника Ногая, правителя западной части Золотой Орды, которая фактически отпала от ордынских ханов, правивших в Сарае. В 1294 г., после того как великокняжеский ярлык получил приверженец ордынского хана Тохты Андрей Александрович, его соперник Ногай не пустил в подконтрольный ему Киев наместников великого князя, и он на время оказался под властью представителей путивльской ветви черниговского княжеского дома. Тогда же Киев окончательно утратил роль митрополичьей резиденции, поскольку в 1299 г. «митрополитъ Максимъ, не терпя татарьского насилья, оставя митрополью и збежа из Киева и весь Киевъ розбежался, и митрополитъ иде ко Бряньску и оттоле в Суждальскую землю».

Первое прямое достоверное известие о новом киевском князе относится только к 1331 г., однако его имя так и осталось неизвестным, поскольку все попытки ряда современных украинских историков (Ф. Шабульдо, Л. Войтович) увидеть в нем либо Федора Святославича, либо Федора Гедиминовича, либо Станислава Ивановича, либо каких-то других мифических персонажей, уж очень неубедительны. Также не вполне понятно, когда Киевское княжество было окончательно подчинено Литве. Украинские историки (Ф. Шабульдо, Г. Ивакин, Л. Войтович) по вполне понятным причинам связывают это событие с поражением киевского князя Святослава Ивановича в битве с князем Гедимином на реке Ирпень в 1324 г. Но большинство историков (В. Антонович, А. Горский) считает, что это произошло сразу после победы великого литовского князя Ольгерда над татарами, которую он одержал в битве при Синих Водах в 1362 г. Именно тогда на киевский престол сел один из его старших сыновей — Владимир Ольгердович (1362―1398), потомками которого стали представители двух известных княжеских династий Слуцких и Бельских.

После монгольского нашествия территория соседнего Переяславского княжества, которое находилось на самых южных рубежах Половецкой степи, перешла под непосредственную власть Сарая, поэтому тамошний князь Святослав, сын Всеволода Большое Гнездо, сразу отъехал с родового стола Мономашичей в Северо-Восточную Русь. Каких-либо известий о других русских князьях, правивших на здешнем столе, в источниках нет, поэтому, вероятнее всего, им управляли ханские баскаки. Так продолжалось до тех пор, пока литовский князь Ольгерд не присоединил эти территории к Великому княжеству Литовскому в 1362 г.

В Черниговской земле после нашествия монголов резко усиливается политическое дробление и происходит закрепление новых княжеских столов за разными ветвями Ольговичей. В частности, на северо-востоке возникают Новосильское, Карачевское и Тарусское княжества, на юго-востоке к ранее существовавшим Курскому и Рыльскому княжествам добавляются Воргольское и Липовичское княжества, а в северо-западной, лесной части, более защищенной от татарских набегов, возникает Брянское княжество. Именно сюда, в Брянск, в 1260-х гг. переместился политический центр Черниговской земли и на престоле закрепились здешний князь Роман Михайлович (1263—1288), а затем его сын Олег Романович (1288—1307). Сюда же в 1299 г. перебрался и киевский митрополит Максим. Однако возможность интеграции всех княжеств Юго-Восточной Руси под эгидой Брянска была вскоре утрачена.

Как считают многие историки (А. Насонов, А. Кузьмин, А. Горский), вероятнее всего, главную роль здесь сыграло то обстоятельство, что брянские князья входили в коалицию русских князей, которые ориентировались на темника Ногая. Но в 1300 г. мятежный темник был убит и его победитель ордынский хан Тохта передал Брянск во владение смоленского князя Александра Глебовича (1297—1313), а Чернигов отдал лояльному козельскому князю Святославу Мстиславичу (1300—1310). Княжеский стол в Чернигове так и не закрепился ни за одной из ветвей Ольговичей, а в 1356 г. большая часть черниговских земель также отошла во владения великого литовского князя. В северо-восточной части черниговских земель сохранились удельные княжества Рюриковичей, где впоследствии сформировались знаменитые русские княжеские династии Мезецких, Оболенских, Волконских, Долгоруковых, Барятинских, Воротынских, Болховских, Мосальских, Горчаковых, Репниных, Щербатовых и других.

В Юго-Западной Руси в результате объединения Галицкой и Волынской земель под властью великого князя Даниила Романовича (1238―1264) сформировалось сильное государственное образование, сумевшее избежать сколь-нибудь значительного политического дробления. Первоначально князь Даниил, как и другие русские князья, признал власть Батыя. Но в 1252 г., отразив нашествие Куремсы, он отложился от Орды, а уже в 1254 г., рассчитывая получить реальную помощь у католической Европы, принял из рук римского папы Иннокентия IV королевский титул. Однако европейские монархи вкупе с римским архипастырем, как всегда, надули князя Даниила и после нового нашествия темника Бурундая в 1259 г. ему опять пришлось признать зависимость от Орды.

После смерти Даниила старшинство в династии перешло к его младшему брату Васильку (1238—1269), который продолжил княжить во Владимире. Стольный Галич достался его старшему сыну Льву Даниловичу (1264—1301). После смерти Василька Романовича его обширные волынские владения унаследовал старший сын Владимир Василькович (1269―1289), который вместе со своим кузеном, князем Львом в 1270―1280-х гг. постоянно воевал с венграми, ляхами и ятвягами. После смерти Владимира князь Лев утвердился на его престоле и до конца своих дней единолично правил огромной территорией всей Галицко-Волынской Руси.

После смерти Льва галицко-волынский престол перешел к его старшему сыну Юрию Львовичу (1301―1308), который в 1303 г. добился от Константинопольского патриарха признания отдельной Малорусской митрополии, поскольку киевский митрополит Максим уже давно перебрался в Северо-Восточную Русь. Канонически эта митрополия по-прежнему подчинялась митрополиту Киевскому и всея Руси, резиденцией которого был сначала Владимир, а затем Москва. В 1305 г. князь Юрий, подобно своему деду, принял титул «короля Малой Руси». Причем, заметим, именно «Малой Руси», а не «Украины», как пытаются представить современные кандидаты украинских наук. Именно отсюда проистекало и само название той части русского народа — малороссы, которые проживали на территории Галицкой и Киевской Руси.

После его смерти Галицко-Волынское княжество перешло в совместное владение его двух сыновей Андрея Юрьевича и Льва Юрьевича, которые, опираясь на тевтонских рыцарей и мазовецких князей, начали борьбу против Золотой Орды и Литвы, которая закончилась их гибелью в 1323 г. Польские хронисты утверждали, что их наследником на княжеском престоле стал князь Владимир Львович (1323―1325), который был последним представителем Романовичей в Юго-Западной Руси, однако русские летописи факт правления этого князя не подтверждают.

После прекращения династии Рюриковичей королем «Малой Руси» стал сын мазовецкого князя Тройдена Юрий II Болеслав (1323―1340), который восстановил отношения с ордынским ханом Узбеком и признал зависимость от Орды. Поддерживая мир с Литвой и Тевтонским орденом, он одновременно испортил отношения с Венгрией и Польшей, и в 1337 г. совместно с монголами ходил походом на Краков. Смерть Юрия II положила конец независимости Галицко-Волынского княжества и завершилась его разделом между соседями. На Волыни правящим князем был признан сын великого литовского князя Гедимина Любарт (1340―1383), а в Галиции его наместником стал знатный боярин Дмитрий Детько (1340―1349). После его смерти польский король Казимир III Великий (1333—1370) захватил галицкие земли и начал войну с литовцами за Волынь, которая завершилась только в 1392 г. Итогом этой войны стало вхождение Галиции и Холма в состав Польского Королевства, а Волыни — в состав Великого княжества Литовского и Русского. Поэтому жалкие потуги нынешних украинских самостийников представить Галицко-Волынскую Русь в качестве второй колыбели украинской государственности не выдерживают никакой критики, поскольку эта государственность полностью растворилась на территории более мощных соседних государств.

Вопрос о том, почему именно Северо-Восточная Русь стала центром собирания русских земель, долгое время затмевала более частная проблема причин возвышения Москвы.  Именно эта проблема является ключевой. Конечно, эти причины носили вполне объективный характер, а не были злым умыслом «клятых москалей», поскольку:

1) В отличие от черниговских, смоленских и галицко-волынских князей, князья Северо-Восточной Руси почти не участвовали в разорительной междоусобной войне 1230-х гг., унесшей жизни многих русских князей, бояр и дружинников.

2) К середине XIII в. князьям суздальской ветви удалось установить контроль над новгородским княжением, которое объективно оказалось более выгодным общерусским столом, нежели Галич, а тем более разоренный татарами Киев.

3) В отличие от Галиции и Волыни, непосредственно граничивших с Венгрией, Польшей, Литвой и Ордой, Северо-Восточная Русь не соприкасалась с Литвой и вплоть до начала XV в. между ними сохранялся своеобразный «буфер» в виде Смоленского княжества.

4) Именно владимирские князья были признаны «старейшими» князьями на Руси в самой Орде, и уже в XIV в. к великим владимирским князьям официально перешел титул «Великий князь всея Руси», прилагавшийся до этого только к киевским князьям.

5) Важным фактором стал перенос во Владимир, а затем в Москву митрополичьего престола, который занимал «митрополит Киевский и всея Руси».

6) Отрицательную роль в истории Галицко-Волынской Руси сыграло прекращение династии Романовичей, как одной из ветвей общерусской княжеской династии Рюриковичей, к чему, вероятно, приложила руку сама Орда.

На рубеже XIII―XIV вв. политическая раздробленность в Северо-Восточной Руси достигла своего апогея, поскольку здесь уже возникло 13 самостоятельных княжеств-государств, где сложились собственные княжеские династии: Суздальское, Городецкое, Стародубское, Ярославское, Ростовское, Костромское, Тверское, Московское и другие. Потенциально ярлык на великое княжение в Орде мог получить каждый из владетелей этих княжеств, однако после смерти Александра Невского в самом Сарае было установлено негласное правило, что претендовать на него могут только прямые потомки Ярослава Всеволодовича. Вместе с ханским ярлыком его обладатель получал не только «старейшинство» над остальными русскими князьями, но и все Владимирское княжество, которое было самым крупным феодальным владением в Северо-Восточной Руси. Поэтому борьба за обладание ханским ярлыком носила столь острый и бескомпромиссный характер.

В советской исторической науке традиционно утверждалось, что на рубеже XIII—XIV вв. в Северо-Восточной Руси возникли реальные предпосылки объединения русских земель, поскольку здесь:

1) быстрыми темпами шел процесс восстановления боярского вотчинного землевладения и городского ремесла;

2) сохранились давние торговые и экономические связи между русскими землями;

3) сохранялась синхронность развития всех русских земель;

4) началось формирование русского национального самосознания, основой которого стали принадлежность к единой православной вере, общность языка, традиций и т.д.

Однако, как верно полагают современные авторы (А. Кузьмин, А. Горский, Р. Почекаев), все указанные факторы вряд ли тогда имели существенное значение, поскольку:

1) аналогичные процессы протекали и в Юго-Восточной Руси, но Черниговское княжество, центр которого переместился в Брянск, вскоре распалось на несколько суверенных княжеств, поскольку тамошние князья опрометчиво сделали ставку не на Сарай, а на Исакчу, где правил темник Ногай, который был разбит Тохтой в 1300 г.;

2) именно князья Северо-Восточной Руси, сумевшие взять под контроль богатые новгородские земли, были признаны в самом Сарае «старейшими» князьями на Руси, а Владимир обрел официальный статус общерусской столицы;

3) в этот период глава Русской православной церкви митрополит Максим покинул Брянск и обосновался во Владимире;

4) всех удельных владык в тот период больше заботила не проблема собирания русских земель, а возможность за счет ханского ярлыка расширить свои удельные владения, обогатиться за счет сбора ордынской дани и укрепить собственную власть.

По мнению большинства историков (А. Насонов, А. Кузьмин, В. Каргалов, В. Кучкин, А. Горский), основными конкурентами в борьбе за ханский ярлык были тверские, московские и суздальско-нижегородские князья, поскольку остальные удельные владыки: 1) либо были слишком слабы и нерешительны, 2) либо, как рязанские князья, не являлись прямыми потомками Ярослава Всеволодовича — первого русского князя, получившего ярлык на великое княжение из рук самого Батыя. Наименьшие шансы на успех были у городецких (суздальско-нижегородских) князей, поскольку их пограничное княжество постоянно находилось под угрозой разорительных татарских набегов, что способствовало оттоку населения из этих мест, а самих князей делало послушной игрушкой в руках монгольских ханов.

Московские и тверские князья обладали значительно большими, а главное, равными шансами на успех в борьбе за верховенство на Руси, однако именно Москва стала центром собирания русских земель. Вопрос о том, в чем заключались преимущества Москвы, до сих пор остается предметом острой научной дискуссии.

Одни историки (В. Ключевский, М. Любавский, Л. Черепнин) считали, что определяющим фактором возвышения Москвы было ее выгодное природно-климатическое, географическое и экономическое положение.

Другие авторы (Н. Станкевич, Н. Костомаров) усматривали главные причины возвышения Москвы в том, что именно она стала центром русской митрополии, а ее князья неизменно пользовались особым расположением ордынских ханов.

Третья группа авторов (А. Зимин, В. Кобрин) утверждала, что основными факторами, которые обеспечили победу Москвы, стали быстрое восстановление института боярской служилой аристократии, составившей военную основу московского княжеского двора, и активная колонизационная политика московских монастырей.

Ряд современных сторонников этой гипотезы (А. Юрганов, И. Данилевский), вслед за американским историком Д. Островски, исповедуя пещерный либерализм русофобского толка, стали заявлять, что основной причиной возвышения Москвы стали общность политических тоталитарных моделей управления, которые были переняты московскими князьями у своих ордынских сюзеренов.

Наконец, нынешние «евразийцы» (А. Панарин, А. Дугин), опираясь на антинаучную теорию этногенеза, предложенную Л.Н. Гумилевым, говорят о том, что главной причиной возвышения Москвы стал пассионарный подъем, начавшийся здесь в середине XIV в.

Как верно отметили профессора А.Г. Кузьмин, Н.С. Борисов, А.А. Горский и другие современные историки, две последних версии носят чисто умозрительный характер и мало согласуются с реальными фактами. По их авторитетному мнению, возвышение Москвы было связано с двумя важными обстоятельствами:

• переездом на службу к московскому князю многих опытных служилых людей из разоренных Киевского и Черниговского княжеств, что значительно увеличило военную мощь московского княжеского двора;

• умелой и активной внешней политикой московских князей, сумевших значительно расширить границы своего княжества и заручиться поддержкой Орды в борьбе за великокняжеский ярлык.

Что касается этапов собирания земель вокруг Москвы, то, как правило, в науке выделяют три основных этапа:

I этап (1300—1389) — возвышение Москвы и превращение ее в центр собирания русских земель при московских князьях Даниле Александровиче, Юрии Даниловиче, Иване Калите, Семене Гордом, Иване Красном и Дмитрии Донском.

II этап (1389—1462) — окончательное утверждение Москвы как центра собирания русских земель при Василии I и Василии II.

III этап (1462—1533) — завершение процесса собирания земель и возникновение Русского единого государства при Иване III и Василии III.

1. Начало «великого» противостояния Твери и Москвы (1303―1325).

2. Северо-Восточная Русь при Иване Калите и его наследниках (1325―1359).

3. Северо-Восточная Русь при Дмитрии Донском (1359―1389).

   а) Борьба за великокняжеский ярлык и русско-литовские рати (1368―1372).

   б) Русско-ордынские отношения (1374―1380).

   в) Куликовская битва 1380 г. и ее историческое значение.

   г) Последний период правления Дмитрия Донского. Нашествие Тохтамыша (1382).

4. Социально-экономическое развитие русских земель в XIV в.

Московское и Тверское удельные княжества, которым предстояло сыграть исключительно важную роль в истории средневековой Руси, возникли вскоре после монгольского нашествия. Первоначально возникло Тверское удельное княжество, первым князем которого стал младший брат Александра Невского, Ярослав Ярославич (1230—1271). Традиционно датой его основания считается 1247 г., когда тогдашний владимирский князь Святослав даровал племяннику Тверское княжество в удел. Хотя профессор О.В. Творогов полагает, что оно возникло не раньше 1252 г., когда на великокняжеский престол вступил его старший брат Александр Невский. Чуть позже, в 1263 г., возникло Московское удельное княжество, первым князем которого стал самый младший сын Александра Невского Даниил Александрович (1261—1303). Как установил профессор В.А. Кучкин, первоначально Московским княжеством управляли тиуны великого владимирского князя Ярослава Ярославича, который приходился родным дядькой малолетнему князю Даниилу. Какова была дальнейшая судьба московского престола, не вполне ясно. Можно лишь предположить, что не раньше 1276 г. Даниил стал самостоятельно княжить в Москве, хотя в самих летописных сводах его имя как удельного московского князя впервые упомянуто только в 1282 г.

Как бы то ни было, но уже в конце XIII в. между этими, тогда еще очень слабыми и небольшими княжествами, начнется подспудная, мало кому заметная, но поистине судьбоносная борьба за гегемонию в Северо-Восточной Руси. Достоверно известно, что за годы правления московского князя Даниила Александровича (1276—1303) территория его княжества увеличилась почти в два раза за счет вновь приобретенных территорий, находящихся за рамками «вотчинных владений» московских князей. В 1301 г. он отвоевал у рязанского князя Константина Романовича пограничную Коломну, которая играла ключевую роль в защите южных рубежей московских земель, расположенных по Оке. В 1302 г. давний союзник московского князя, бездетный князь Иван Дмитриевич, находясь на смертном одре, «благослови въ свое место Данила Московскаго въ Переяславли княжити, того бо любляше паче инехъ». И хотя по «старине» любое выморочное княжество всегда отходило под руку великого князя, «Данило седе княжити на Переяславли, а наместници князя великаго Андреевы збежали». Ряд современных историков (В. Кучкин, А. Горский) полагают, что в данном случае речь шла не о вхождении этой территории в состав Московского княжества, как это часто трактуется в научной и учебной литературе, а лишь о переходе этих родовых земель всего клана Ярославичей под власть московского князя. В 1303 г. Даниил начал войну со смоленским князем Александром Глебовичем за пограничный город Можайск, которую в том же году победоносно завершил его старший сын Юрий, ставший наследником отца на московском престоле. Как предположил профессор А.А. Горский, Можайск вошел в состав Московского княжества еще в 1293 г., а новая война за этот пограничный город была вызвана неудачной попыткой смоленских князей вернуть его в состав своих земель. Таким образом, к началу XIV в. все течение Москвы-реки оказалось на территории Московского княжества, что имело огромное экономическое и стратегическое значение, поскольку ее исток упирался в земли Смоленского княжества, а устье — граничило с Великим княжеством Рязанским .

В самом начале своего княжения Юрий Данилович (1303—1325) вступил в острый конфликт с великим князем Андреем Александровичем, однако уже в 1304 г. тот скоропостижно скончался, и этот давний конфликт плавно перетек в противостояние с тверским князем Михаилом Ярославичем, который, вовремя переметнувшись на сторону Сарая, тоже стал претендовать на великокняжеский престол. По давней традиции этот спор был решен в Орде, где хан Тохта даровал великокняжеский ярлык тверскому князю Михаилу Ярославичу (1305―1317), который привез новому сюзерену более богатые дары, чем его амбициозный соперник. В современной историографии существуют разные оценки этих событий. Профессор Н.С. Борисов, автор специальной монографии «Политика московских князей: конец XIII ― начало XIV века» (1999), высказал предположение, что московский князь Юрий вовсе не претендовал на великокняжеский престол и добровольно уступил его тверскому князю. Его оппоненты, профессора В.А. Кучкин и А.А. Горский справедливо говорят, что эта точка зрения не согласуется с известными фактами, отраженными в ряде летописных сводов, в том числе с военными походами новоиспеченного великого князя на Москву в 1305 и 1308 гг.

Это обстоятельство лишь подогрело противостояние московских и тверских князей, которые в те годы постоянно враждовали и за ханский ярлык, и за обладание богатыми новгородскими и нижегородскими землями. Пик этого противостояния пришелся на 1313 гг., когда новгородцы, собравшись на вече, изгнали великокняжеских наместников и вопреки установленной традиции пригласили на княжение московского князя. Воспользовавшись тем, что Михаил Тверской отъехал в Орду на представление к новому хану Узбеку (1312—1341) и надолго задержался в Сарае, Юрий Данилович вкупе с младшим братом Афанасием и князем Федором Ржевским прибыл в Новгород и сел на тамошний престол, который де-юре считался отчиной великого князя.

Почему новгородцы практически всегда делали ставку на московских князей, доподлинно не известно. Вероятно, прав профессор А. Г. Кузьмин, который связал это предпочтение с тем, что: 1) московские князья в большей степени учитывали интересы новгородской «земли», традиционно противостоящей узко корпоративным интересам «власти», олицетворением которой в те годы были именно тверские князья; 2) новгородцев не устраивала традиционная ориентация тверских князей на союз с литовскими князьями, которые издавна покушались на часть их юго-западных земель.

Такой поворот событий вызвал резкую реакцию хана Узбека, который немедленно вызвал Юрия в Сарай и отправил на Русь «князя Михайло Ярославичь, а с нимъ послове Таитемерь, Махроша и Инды, сии же быша в Ростове и многого зла створиша». Вернувшись на Русь, в феврале 1316 г. «Михайло поиде к Торжку, и выеха Афанасий противу ему, и бысть бой, и поможе Бог князю Михаилу». В этой кровавой битве пало много новгородцев, в том числе бывшие посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич и Андрей Климович, поэтому новгородцы вынуждены были выдать на милость победителя князя Федора Ржевского и уплатить великому князю огромный денежный выкуп в размере 5000 гривен. Однако выдать на расправу татарским послам князя Афанасия они категорически отказались и заперлись в Торжке. Разорив Торжок, Михаил Тверской посадил в Новгороде своего наместника, однако в конце того же года новгородцы «изимаша Игната Беска, и биша, и на веце, и свергоша его с мосту в Волхово». Великий князь вновь пошел походом на новгородцев, который завершился самым настоящим конфузом, поскольку его ратники заблудились в тамошних болотах, и «не солоно хлебавши» возвратились вспять.

Московский князь Юрий, находившийся в Сарае, время даром не терял и вскоре «женився, у царя сестру его поняв именем Коньчаку, егда же крестися и наречено ей бысть имя Агафия». Породнившись с самим великим ханом Узбеком, Юрий тут же получил заветный великокняжеский ярлык и в 1317 г. в сопровождении ханского баскака Кавдыгая вернулся на Русь. Как развивалась ситуация затем, не вполне ясно до сих пор, поскольку в разных летописных сводах содержались разные трактовки дальнейших событий. Достоверно известно лишь одно, что в декабре 1317 г. под Старицей состоялась Бортеневская битва московско-ордынской и тверской ратей, в которой князь Михаил одержал вверх. На беду тверского князя вместе с богатым княжеским обозом в плен была взята и новоиспеченная московская княгиня Агафья, которая «от тяжкого томленья» вскоре умерла. Неожиданная смерть ханской сестрицы предрешила участь Михаила, который был вызван в новую ставку хана Узбека город Азак, расположенный в низовьях Дона. Здесь над тверским князем состоялись два судилища, на которых он, обвиненный в самых тяжких грехах — отравлении ханской сестрицы Агафьи и намерениях бежать с собранной ордынской данью «в Немцы», был жестоко казнен.

После казни тверского князя хан Узбек подтвердил права Юрия на великокняжеский престол, однако в силу разных обстоятельств он не смог удержать его. Летописцы и историки по-разному трактуют эти обстоятельства, но общий их итог был таков. В 1322 г. новый тверской князь Дмитрий Михайлович Грозные Очи (1318—1326) поехал в Сарай и обвинил соперника в утайке ордынской дани, собранной с тверских земель, а также поведал о других лихих делах Юрия и ханского баскака Кавдыгая. Хан Узбек пришел в неописуемую ярость, казнил своего баскака, а ярлык на великое княжение вновь передал тверскому князю. Когда Дмитрий Тверской в сопровождении нового баскака возвратился на Русь, князь Юрий покинул стольный Владимир, оставил Москву на попечение младшего брата Ивана и отъехал на новгородский престол, где до этого правил его младший брат Афанасий, скончавшийся в том же году. Кровавая развязка в давнем противостоянии московского и тверского князей произошла в 1325—1326 гг., когда оба удельных владыки по воле их сюзерена встретились в Орде. Не сдержав эмоций, Дмитрий Грозные Очи зарубил заклятого врага, повинного в смерти его отца, за что вскоре и сам поплатился головой.

В отечественной историографии (Н. Карамзин, В. Ключевский, Я. Лурье, В. Кучкин, А. Юрганов) давно существует устоявшееся представление, что Юрий Московский был верным пособником Орды, а благородный князь-мученик Михаил Тверской, напротив, был первым бесстрашным борцом с ненавистным ордынским игом. Такая оценка во многом проистекала из знаменитой летописной «Повести о Михаиле Ярославиче Тверском», которая носила житийный характер. Ряд современных историков (А. Кузьмин, А. Горский) считает, что эти представления далеки от истины, поскольку тверской князь все двенадцать лет своего великого княжения ни разу не противился ханской воле, а московский князь, напротив, постоянно нарушал ее и пользовался поддержкой ордынских правящих кругов только в 1317—1322 гг., когда владел ханским ярлыком. Ни сам Юрий Московский, ни Михаил Тверской, ни другие русские князья не ставили под сомнение ханский сюзеренитет и признавали себя вассалами ордынского царя.

После гибели своих старших братьев новым московским князем уже де-юре стал Иван Данилович Калита (1325―1340), а тверской престол занял князь Александр Михайлович (1326―1328). Великокняжеский ярлык опять был отдан тверскому князю, поскольку хан Узбек всегда исповедовал старый принцип ордынской дипломатии «разделяй и властвуй» и сознательно стравливал русских князей. Вскоре ситуация резко изменилась.

В августе 1327 г. в Твери неожиданно вспыхнуло мощное восстание, которое, судя по ряду летописных и фольклорных источников, спровоцировал ордынский баскак Щелкан, получивший указание хана Узбека утвердить прямое владычество на Руси и обратить всех правоверных христиан в мусульманскую веру, которая незадолго до этого восстания стала государственной религией в Орде. Как повествует «Тверской летописец», с большим ордынским отрядом «прииде Щелкан на Тверь и прогна князя великого съ двора его, а сам стал на князя великого дворе многою гордостию, и въздвиже гонение велико над христианы насилством, и травлением, и биением, и поруганием». Ряд историков (А. Насонов, А. Кузьмин, В. Кучкин) в целом разделяли эту версию тверских летописцев. Их оппоненты (Дж. Феннел, А. Горский) утверждали, что приезд Щелкана в Тверь был вызван совершенно иными обстоятельствами, которые, в общем-то, носили традиционный характер, то есть поставлением нового князя на великокняжеский престол и сбором особой дани за ханский ярлык на великое княжение.

Как бы то ни было, но причиной тверского восстания действительно стало непристойное поведение ханского посла и сопровождавших его нукеров. Когда насилие татар перешло все разумные пределы, в Твери поднялась вся «земля». Собравшись на вечевом торгу, «кликнуша тверичи, и начаша избивати татар, где кого застронив, дондеже и самого Шевкала убиша». Вопрос об участии самого Александра Михайловича в этом восстании до сих пор не вполне ясен, поскольку в многочисленных летописных сводах содержатся разные трактовки его роли в тех событиях. Согласно версии тверских летописцев, это восстание носило стихийный характер, и тверской князь вынужден был примкнуть к своим землякам лишь тогда, когда ситуация полностью вышла из-под контроля, а новгородские летописцы, напротив, утверждали, что инициатива избиения татар исходила именно от тверского князя. Безусловным остается лишь один непреложный факт, что именно это восстание тверичей положило конец его политической карьере и нанесло сокрушительный удар по позициям Твери как основной соперницы Москвы в борьбе за верховенство на Руси.

Узнав о восстании в Твери, разъяренный хан Узбек послал на Русь карательную рать темника Федорчука. Расправившись с рязанским князем Иваном Ярославичем, заподозренным в связях с тверским князем, ордынцы двинулись к Коломне, где их ряды пополнили полки московского и суздальских князей. Затем объединенная русско-ордынская рать двинулась к Твери, где учинила страшный погром и «бысть велиа тягость, и томление, и кровопролитие от татар по всей русской земле». Тверской князь успел сбежать в Псков, а великокняжеский ярлык был сразу дан двум русским князьям — московский князь Иван Данилович по ханской воле получил в правление Новгород и Кострому, а суздальский князь Александр Васильевич — Владимир и Нижний Новгород. По мнению одних историков (А. Горский), Узбек пошел на столь неординарный шаг, поскольку на примере Юрия Московского и Александра Тверского зримо убедился в том, что безраздельное обладание великокняжеским ярлыком неизбежно ведет к резкому усилению позиций его обладателя и естественным актам неповиновения ханской власти. Их оппоненты (А. Насонов, А. Кузьмин) полагали, что в этом новшестве Узбека четко просматривалась традиционная политика всех ордынских ханов, нацеленная на сознательное стравливание русских князей.

В 1332 г., после смерти суздальского князя, Ивана Калита щедрыми дарами и посулами не только получил ярлык на все великое княжение, но и впервые приобрел право сбора дани со всех русских земель, поскольку после тверского восстания Сарай вынужден был окончательно ликвидировать институт баскаков на Руси. Это обстоятельство позволило ему утаивать часть «ордынского выхода» в Москве, что естественно способствовало росту экономического, политического и военного могущества Московского княжества. Немаловажную роль в экономическом подъеме русских земель сыграло и то обстоятельство, что при Иване Калите прекратились бесконечные «татарские рати» и русский летописец предельно кратко, но довольно выразительно констатировал сей факт: «бысть оттоле тишина велика по всей рускои земле на многие лета и пересташа татарове воевати рускую землю». В те же годы произошли еще очень важные события, которые существенно подняли авторитет Москвы и укрепили ее позиции во всех русских землях.

1) При Иване Калите Москва официально становится религиозным центром всей Северо-Восточной Руси. Как известно, еще в 1305 г., после смерти владыки Максима, который перенес во Владимир митрополичью кафедру из Брянска, остро встал вопрос о выборе нового митрополита. Основными претендентами на митрополичий престол были ставленник галицко-волынского князя игумен Петр и ставленник тверского князя игумен Терентий. Константинопольский патриарх Афанасий утвердил в должности русского митрополита игумена Петра, который после кратковременного пребывания в Киеве в 1309 г. вернулся во Владимир, где на законных основаниях занял митрополичий престол. Однако вскоре тверской епископ Андрей, бывший союзником Михаила Тверского, обвинил митрополита Петра в симонии, то есть назначении священников на должности за мзду, однако на церковном соборе оклеветанный митрополит был полностью оправдан. По предположению историков (В. Кучкин, А. Горский), это произошло благодаря активной поддержке московских князей Юрия и Ивана. Когда тверские князья занимали великокняжеский престол, митрополит Петр частенько приезжал в Москву, где и скончался в декабре 1326 г. и был погребен в недостроенной церкви Пресвятой Богородицы на территории Московского Кремля. Новый митрополит грек Феогност, прибыв в 1328 г. из Константинополя на Русь, сразу поселился в Москве и перенес сюда митрополичий престол, поскольку Москва была единственной княжеской столицей, в которой не было своей епископальной кафедры, что сразу исключило возможность потенциального противостояния местного епископа и митрополита всея Руси.

2) Как установили многие историки (С. Веселовский, А. Зимин, В. Кучкин, А. Горский), при Иване Калите усилился приток служилых людей из других русских княжеств, в результате чего значительно возросла экономическая и политическая мощь московского боярства, которое превратилось в самую крупную и сплоченную военно-служилую корпорацию в Северо-Восточной Руси. Активно участвуя в сборе ордынской дани и получая от своего сюзерена крупные вотчины на правах родовых владений, московские бояре смогли быстро обогатиться и стали выступать главными гарантами и защитниками своих жизненных интересов и прав своего сюзерена — московского князя ― на великокняжеский престол.

3) За годы правления Ивана Калиты существенно возросла территория Московского княжества за счет вхождения в его состав Дмитрова, Галича, Углича, Белоозера и части Ростова. Как верно отметили многие историки (А. Пресняков, В. Кучкин, Н. Борисов, А. Горский), в отличие от отца и старшего брата, он действовал не столько мечом, сколько мошной, совершая «купли» и «примыслы» этих земель. Что представляли собой эти «купли», до сих пор не вполне ясно, поэтому этот вопрос остается дискуссионным. Одни историки (С. Соловьев, А. Пресняков, М. Любавский, А. Горский) полагали, что речь шла о покупке у тамошних князей каких-то суверенных владельческих прав. Но их оппоненты (В. Кучкин, Н. Борисов) утверждают, что ивановские «купли» представляли собой покупку ярлыков на эти княжества в самой Орде. Недавно доктор исторических наук К.А. Аверьянов, посвятивший данной проблеме обе свои диссертации, в обобщающей монографии «Купли Ивана Калиты» (2001) высказал веское предположение, что под терминами «купли» и «примыслы» следует понимать территории, полученные Иваном Калитой и его братьями в качестве приданого.

В конце жизни Ивану Калите пришлось столкнуться со старой проблемой — возвращением на политическую арену беглого тверского князя Александра Михайловича, который был прощен ханом Узбеком и в 1337 г., после десятилетнего княжения в Пскове, вернулся на тверской престол. Опасаясь возможной конкуренции с его стороны, московский князь сразу отъехал в Сарай и вернулся «въ свою отчину, пожалованъ Богомъ и царемъ». О чем он поведал ордынскому хану, доподлинно неизвестно, но, вероятно, речь шла о тайном союзе тверского и литовского князей, направленном против Орды. Поэтому в 1339 г. Александр Михайлович и его старший сын Федор были вызваны в Сарай и казнены здесь по приказу хана Узбека.

Последней политической акцией Ивана Калиты, предпринятой зимой 1339―1340 гг., стало участие московских полков в походе ханского темника Тувлубия против брянского и смоленского князей Дмитрия Романовича и Ивана Александровича, которые признали сюзеренитет великого литовского князя Гедимина (1316―1341) и отказались платить «ордынский выход» в Сарай. Смоленский поход закончился неудачей и эти земли на время отошли к Литве.

В отечественной историографии до сих пор существуют разные оценки личности и деяний Ивана Калиты, в частности, его взаимоотношений с Ордой и общих итогов его правления. Практически все историки едины в том, что Иван Калита был верным вассалом хана Узбека — одного из самых кровожадных правителей Золотой Орды. Авторы либерального толка и советские историки (В. Ключевский, М. Покровский, А. Насонов, Л. Черепнин, Р. Скрынников, А. Юрганов) всячески осуждали этот политический курс, а их оппоненты (А. Пресняков, А. Кузьмин, Н. Борисов, А. Горский), напротив, вполне справедливо говорили о том, что в тогдашних исторических условиях реальной альтернативы этому политическому курсу просто не существовало. Что касается общих итогов правления Ивана Калиты, то здесь также существует две противоположных точки зрения. Одни авторы (А. Пресняков, А. Кузьмин, Н. Борисов) считали его выдающимся государственным деятелем и сознательным сторонником собирания русских земель вокруг Москвы, и полагали, что единственный упрек, который можно предъявить Ивану Калите, состоит только в том, что он составил свою «Духовную грамоту» как обычный московский вотчинник, а не как общерусский государственный деятель. Другие историки (В. Ключевский, А. Насонов, Л. Черепнин, Р. Скрынников) утверждали, что Иван Калита никогда не ставил перед собой больших государственных задач, а преследуя чисто корыстные цели обогащения и укрепления личной власти, вел себя как «мелкий хищник и скопидом».

Незадолго до своей смерти, в 1339 г. «грешный и худый раб Божий Иван, ида в Орду, ни кимь не нужен, целымь своимь умом, в своемь здоровьи» составил новую «Духовную грамоту», согласно которой вся территория Москвы и Московского княжества была поделена между тремя его сыновьями — Семеном, Иваном и Андреем и женой Ульяной. Старшему сыну Семену он наказал быть печальником «о братье своей молодшей и княгине с меншими детми».

Личность и деяния Семена Гордого (1340—1353), который, получив ярлыки от хана Узбека, унаследовал отцовские престолы во Владимире и Москве, неоднозначно оценивается в исторической литературе. Известные историки либерального толка (В. Ключевский, А. Пресняков) считали его политическим ничтожеством и утверждали, что он, как и его отец, являлся верным слугой ордынских ханов и не помышлял о решении крупных государственных задач. Их оппоненты (И. Греков, Ф. Шахмагонов) утверждали, что именно Семен Гордый был первым русским князем, который сознательно взял курс на вооруженную борьбу с Ордой, но в самый разгар этой многотрудной работы он скоропостижно скончался во время чумной эпидемии, сразившей всю его семью.

Из-за скудности летописных источников разобраться в этой заочной полемике сложно, но достоверно можно утверждать одно: Семен Гордый действительно успешно продолжил политику отца по собиранию русских земель и укреплению позиций Москвы как религиозного и политического центра всей Руси. Как установили многие историки (В. Кучкин, А. Горский, Б. Флоря), при этом князе в состав Московского княжества вошли Боровск и Верея, а к Великому княжеству Владимирскому отошла вся территория «выморочного» Юрьевского княжества. Кроме того, в 1352 г., после успешной пограничной войны с литовским князем Ольгердом (1345—1377), великий князь восстановил свой сюзеренитет над Брянским и Смоленским княжествами. Что касается отношений великого князя с Ордой, где после кровавой бойни сыновей Узбека на престоле утвердился его третий отпрыск Джанибек (1342—1357), то ему удалось сохранить прежние отношения с Сараем и уберечь русские земли от разорительных «татарских ратей».

В 1353 г. из Европы на Русь пришло страшное бедствие — «моровая чума». В этой жуткой эпидемии, которая унесла жизни сотен тысяч русских людей, погибли сам великий князь, его жена Мария Александровна, их малолетние чада Иван и Семен, младший брат Андрей Серпуховской, митрополит Феогност и другие кремлевские обитатели. В результате этих трагических событий единоличным правителем Москвы и всего Московского княжества стал его младший брат Иван Красный (1353—1359), который вскоре получил в Сарае ярлык и на великое княжение.

Несмотря на кроткий нрав нового великого князя, который продолжил прежний курс в отношениях с Ордой, его правление было ознаменовано рядом важных политических событий.

1) Под контроль московских князей впервые попало Муромское княжество, которое до этого никогда не входило в систему великого Владимирского княжения, а в состав самого Московского княжества вошла Кострома. Иван Красный не стал ввязываться в очередной военный конфликт с Литвой и в 1356 г. утерял контроль над Брянским княжеством.

2) У него возник острый конфликт с влиятельным московским боярством из-за того, что он отстранил от управления Москвой великого боярина Василия Васильевича Вельяминова, предки которого занимали эту ключевую должность еще во времена его деда, князя Даниила Московского. Новым московским тысяцким и фактическим главой Боярской думы стал Алексей Петрович Хвост. Однако, как повествует анонимный летописец, уже в 1357 г. «убиение же сего Алексея Петровича бе дивно никако и незнаемо, токмо един обретяся на площади лежаще. Мнимся от своей братии от бояр за правду пострадал, общею их думою убиен бысть».

3) В 1354 г. митрополитом Киевским и всея Руси стал выдающий церковный деятель владимирский епископ Алексий, который при Иване Красном трижды ездил в Орду, где, излечив от слепоты влиятельную ханшу Тайдулу, сумел сохранить за Москвой великокняжеский ярлык. 

4) После смерти хана Бердибека (1357―1359) в Сарае начнется «великая замятня», где первую скрипку будет играть муж его дочери Тулунбек-хатун беклярибек Мамай (1361—1380). В результате этой кровавой свары, в которую погрузилась вся Орда, она фактически распалась на несколько улусов, где одновременно правили четыре «царя» — Мурат, Абдулла, Кильдибек и Белактемир, которые ожесточенно боролись за ханский престол в Сарае.

После смерти Ивана Красного московский княжеский престол унаследовал его старший, девятилетний сын Дмитрий Иванович (1359―1389), однако великокняжеский ярлык он утерял, поскольку новый хан-самозванец Навруз (1361—1362), «не по отчине, не по дедине» передал его не князю-младенцу, а суздальско-нижегородскому князю Андрею Константиновичу, который, не питая особой любви к ответственной государевой службе, уступил его младшему брату Дмитрию Константиновичу. Столь необъяснимое решение Сарая сразу вызвало резкое недовольство в Москве, поскольку сам московский князь полностью терял контроль над самым крупным и богатым Владимирским княжеством, а все московское боярство — очень прибыльный «бизнес» в виде сбора ордынской дани со всех русских земель. Поэтому все здешние боярские кланы, сплотившись вокруг своего малолетнего сюзерена, сразу начали активную борьбу за возвращение ханского ярлыка в Москву. По версии одних историков (Л. Черепнин, А. Кузьмин, Л. Гумилев, Н. Борисов), во главе этой борьбы встал митрополит Алексий, который был старшим сыном очень влиятельного московского боярина Федора Акинфиевича Бяконта, который верой и правдой служил московским князьям уже почти полвека. Их оппоненты (Р. Скрынников, А. Горский) полагают, что решающую роль в этой борьбе сыграл московский тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов.

Как бы то ни было, но в 1362 г. московский и нижегородский князья «сперлися о великом княжении» и отправили в Сарай к новому хану Мурату (1362—1364) своих полномочных послов. На сей раз московские бояре взяли вверх, «и принесоша ярлыкъ княжение великое по отчина и по дедина князю великому Дмитрею Ивановичю Московскому». На этом борьба за ханский ярлык лишь обострилась, поскольку в игру вмешался давний соперник Мурата «мамайский царь» Абдулла, поскольку в это время в Орде установилось классическое двоевластие. Первый хан контролировал Восточную (Синюю) Орду и сидел в Сарае, а второй — Западную (Белую) Орду и сидел в Укеке, в низовьях Днепра. По мнению одних историков (Г. Вернадский, А. Горский), в этой ситуации послы московского князя решили перестраховаться и получили второй ярлык у Абдуллы, что вызвало гнев хана Мурата, который передал ярлык нижегородскому князю, однако их оппоненты (А. Кузьмин, Н. Борисов) полагают, что Дмитрий Константинович сразу получил великокняжеский ярлык именно из рук Абдуллы. В любом случае в Москве решили идти до конца и в 1363 г. московские полки, которые возглавил сам юный князь, вынудили нижегородского князя уйти из стольного Владимира и отъехать на родовой престол в Суздаль. Точка в этом противостоянии была поставлена в 1366 г., когда состоялась «свадебная каша» между Дмитрием Московским и дочерью нижегородского князя Евдокией Дмитриевной.

Пока Москва и Нижний Новгород боролись за великокняжеский ярлык, в Твери разгорелся внутренний конфликт между двумя княжескими кланами — «кашинской ветвью», которую возглавлял правящий тверской князь Василий Михайлович (1349―1368), и «микулинской ветвью», во главе которой стоял удельный князь Михаил Александрович (1339—1368). Этот конфликт был обусловлен не только традиционной борьбой за власть и выморочные земли в самом княжестве, но и разной политической ориентацией этих княжеских кланов. Первая группировка традиционно опиралась на Москву, поскольку невесткой Василия Михайловича была дочь Семена Гордого княгиня Василиса, а вторая группировка — стала искать опору в Вильно, поскольку женой великого литовского князя Ольгерда (1345—1377) была старшая сестра Михаила Александровича княгиня Ульяна.

В 1368 г. после смерти Василия Михайловича, опираясь на поддержку хана Абдуллы, княжеский престол в Твери занял Михаил Александрович (1368—1399), который сразу вступил в конфликт с родней покойного князя и московским наместником Еремеем из-за Городка (Старицы). Московский князь Дмитрий Иванович послал им на помощь свои полки, и тверской князь позорно бежал в Литву под защиту своего влиятельного зятя, который начал войну с Москвой, получившую в русских летописных сводах емкое название «Литовщина».

Осенью 1368 г. литовский князь Ольгерд, вступив в пределы Стародубского княжества, разгромил здесь дружину воеводы Семена Крапивы, затем убил князя Константина Юрьевича Оболенского и двинулся на Москву. Этот неожиданный маневр с юго-западного направления не позволил московскому князю вовремя собрать свои полки, и он успел выслать навстречу неприятелю только один сторожевой полк во главе с воеводами Дмитрием Мининым и Акинфом Шубой. Этот полк не смог сдержать литовскую рать, и был разбит ею в битве на реке Тросна. В этой ситуации Дмитрий Иванович заперся в только что отстроенном белокаменном Московском Кремле, и литовцы, простояв под его неприступными стенами несколько дней, «не солоно хлебавши» повернули назад.

В 1370 г. Михаил Тверской, получив от очередного «мамайского царя» Булака ярлык на великое княжение, попытался обойти московские заставы и вернуться в Тверь. Ему не удался этот маневр, и «тако едва утече не въ мнозе дружине и прибеже пакы въ Литву», где опять подговорил князя Ольгерда начать новый поход на Москву. На этот раз литовские полки вторглись в пределы Волоколамского княжества, где попытались сходу взять Волоколамск, но здешний князь Василий Иванович Березуйский отбил приступ литовской рати и она, пограбив местные окрестности, двинулась к Москве. Новая осада Московского Кремля, которая началась в декабре 1370 г., опять не увенчалась успехом, поскольку, узнав, что на помощь Москве двинулись полки серпуховского и рязанских князей, Ольгерд спешно снял осаду города и ушел в Литву.

В 1371 г. тверской князь вторично направился в Сарай, где вновь получил ярлык на великое княжение и в сопровождении ханского посла Сарыхожи двинулся на Русь. По прибытии в великокняжеские земли ханский посол потребовал от московского князя срочно явиться во Владимир и признать «старейшинство» Михаила Тверского. Дмитрий Московский дерзко заявил ему: «къ ярлыку не еду, а въ землю на княжение на великое не пущаю, а тебе послу путь чистъ». В результате Сарыхожа сам явился в Москву, где, получив богатые дары, признал права московского князя на великокняжеский ярлык. В этой ситуации тверской князь вновь побежал за помощью к литовскому зятю, и в 1372 г. Ольгерд в третий раз пошел походом на Москву. Но в районе Любутска на Оке московская рать разгромила литовский сторожевой полк, и неприятель, так и не рискнув ввязаться в новое сражение, вынужден был ретироваться и уйти восвояси. В июле 1372 г. между Москвой и Вильно был заключен мирный договор, по которому Ольгерд Литовский признал великое княжение «отчиной» Дмитрия Московского, и тем самым полностью отказался от поддержки любых притязаний амбициозного шурина на великокняжеский престол.

Точка в затянувшемся конфликте Москвы и Твери была поставлена в 1375 г., когда тверской князь вновь получил в Орде ханский ярлык и напал на Углич и Торжок. На сей раз терпение Дмитрия Ивановича лопнуло и «собравъ вои многа и пойдя на князя Михаила Александровича, и пришедше и оступиша градъ Тверь». Тверской князь, «затворися в граде», рассчитывал отбиться от объединенных войск владимиро-московского, смоленского и брянского князей, однако «виде изнеможение граду, бья челом князю великому Дмитрею Ивановичю о мире». Великий князь, «не хотя видети разорению граду и взя мир», подписал с тверским князем «мировое докончание», по которому тот признал себя «молодшим братом» московского князя, а великое княжение — «его отчиной», которое обязался «блюсти, а не обидете».

Примирение с Вильно и усмирение Твери позволило Дмитрию Московскому и митрополиту Алексию сконцентрировать внимание на отношениях с Сараем, где ожесточенная борьба за ханский престол, которой дирижировал узурпатор Мамай, приняла откровенно уродливый характер. Вероятно, это обстоятельство и подвигло великого князя полностью отказаться от прежнего курса в отношениях с Ордой и начать борьбу за свержение «ордынского ига». В последнее время некоторые историки (А. Плигузов, А. Хорошкевич) стали утверждать, что нечто подобное Дмитрий Московский собирался предпринять уже в конце 1360-х гг., однако три нашествия литовцев на Москву сорвали эти грандиозные планы московского князя. Но большинство историков (А. Насонов, А. Кузьмин, В. Кучкин, А. Горский) справедливо говорит, что данное предположение основано всего лишь на одном превратно истолкованном источнике — послании Константинопольского патриарха Филофея русским князьям, где речь шла не о борьбе с Ордой, а о противодействии захватническим планам языческой Литвы, где до сих пор «скверно и безбожно поклонялись огню».

Достоверно известно, что только в 1374 г. «князю великому Дмитрию Московскому бышеть розмирие съ татары и съ Мамаемъ». Как установили современные историки (В. Кучкин, А. Горский, В. Егоров), русские летописцы никогда раньше не употребляли термин «розмирие» при характеристике русско-ордынских отношений, а пользовались им исключительно при описании княжеских распрей на Руси. Поэтому не вызывает сомнения, что факт «розмирия съ татары и съ Мамаемъ» означал полный отказ от признания самозваных ордынских царей и уплаты им «ордынского выхода». В этой ситуации узурпатор Мамай попытался получить эту дань с более сговорчивого нижегородского князя Дмитрия Константиновича и послал к нему тысячную рать во главе с мурзой Сарайкой. На сей раз нижегородский князь проявил полную солидарность с великим князем и перебил весь ордынский отряд во главе с ханским послом.

В ноябре 1374 г. в Переяславле состоялся княжеский съезд, на котором все русские князья впервые подписали союзный договор о совместной борьбе с Ордой: «а пойдут на нас татарове, битися в едино всемъ противу их, аще мы поидем едино на них». В марте 1375 г. состоялся аналогичный княжеский съезд, место проведения которого до сих пор осталось неизвестным. Зато достоверно известно, что участие в этом съезде приняли двадцать русских князей, в том числе Дмитрий Иванович Московский, Владимир Андреевич Серпуховской, Дмитрий Константинович Нижегородский, Андрей Федорович Ростовский, Василий Васильевич Ярославский, Иван Васильевич Вяземский, Василий Михайлович Кашинский, Федор Романович Белозерский, Андрей Федорович Стародубский, Федор Михайлович Моложский, Роман Михайлович Брянский, Семен Константинович Оболенский, Роман Семенович Новосильский и Иван Константинович Тарусский. Вероятно, именно эти князья приняли участие и в известном походе на Тверь, в результате которого тамошний князь Михаил Александрович подписал упомянутый выше Московский договор.

В исторической литературе давно идет спор о том, кто подвиг Дмитрия Московского на принципиально новый политический курс в отношениях с Ордой.

Большая группа авторов (Г. Прохоров, В. Пашуто, Б. Клосс, Р. Скрынников, Н. Борисов) традиционно утверждает, что им стал влиятельный игумен Троицкого монастыря Сергий Радонежский, который убедил Дмитрия Московского начать вооруженную борьбу с Ордой. Более того, ряд сторонников этой версии (Н. Борисов, Г. Прохоров) говорит о том, что именно тогда, в середине 1370-х гг., игумен Сергий стал духовником великого князя и спустя несколько лет лично благословил его перед Куликовской битвой.

Их оппоненты (А. Кузьмин, В. Кучкин, А. Хорошев, А. Горский) более обоснованно говорят о том, что инициатором нового политического курса стал влиятельный митрополит Алексий, который был фактическим главой Боярской думы и долгие годы, вплоть до своей кончины в 1378 г., определял весь политический курс Москвы. Более того, сторонники этой версии аргументировано доказали, что Сергий Радонежский, как и другие церковные иерархи, в частности, новоиспеченный митрополит Киприан, суздальский епископ Дионисий и игумен Симонова монастыря Федор, объективно не мог стать инициатором нового курса с Сараем, поскольку в отличие от митрополита Алексия был убежденным сторонником сохранения прежних отношений с Ордой.

Также несостоятельно и широко распространенное мнение о том, что Сергий Радонежский был духовником великого князя и благословил Дмитрия Московского перед Куликовской битвой, поскольку ряд авторов (А. Кузьмин) вполне убедительно доказал, что в этот период:

• духовником великого князя был коломенский священник Митяй;

• Сергий Радонежский был в конфликте с великим князем, поскольку он, как и митрополит Алексий, выступал за разрыв всех отношений с Константинопольским патриархатом, где к руководству пришли космополиты-исихасты, которые открыто поддерживали Орду и Литву;

• информация о встрече князя Дмитрия со своим мифическим «духовником» перед Куликовской битвой содержится только в трех более поздних источниках, созданных в 1440-х гг. при митрополите-исихасте Исидоре, подписавшем Флорентийскую унию с римским престолом, — в IV Новгородской и I Софийской летописях и второй редакции «Жития преподобного Сергия», автором которой был известный сербский книжник-исихаст Пахомий Логофет.

В конце 1375 г. ордынцы совершили набег на Новосильское княжество и сожгли его столицу город Новосиль, где правил верный союзник Москвы князь Роман Семенович. В этой ситуации Дмитрий Иванович пошел на беспрецедентный шаг и впервые, выйдя за пределы своего княжения, «ходил за Оку ратию, стерегася рати татарьскою». Мамай не рискнул предпринять новый поход, и московская рать отошла назад. Но уже весной 1377 г. московско-нижегородская рать под водительством московского воеводы Дмитрия Михайловича Боброка-Волынца и нижегородских князей Василия и Ивана Дмитриевичей совершила очень удачный поход против Булгарской Орды, которая де-факто отделилась от Сарая. Русская рать не только разгромила булгарских татар, но впервые получила от ордынцев большую военную контрибуцию и заставила принять здешнего эмира Хасана великокняжеских слуг — даругу (сборщика дани) и мытника (сборщика таможенной пошлины).

Получив известие о том, что Орда готовит новый поход на нижегородские земли, великий князь выслал навстречу неприятелю пять полков во главе с городецким князем Иваном Дмитриевичем. В начале июля 1377 г. русские ратники подошли на левый берег реки Пьяны и встали здесь лагерем в ожидании врага. Вскоре сюда пришло известие о том, что ордынцы стоят очень далеко, на границах Новосильского княжества, и русские воеводы, сняв с себя тяжелые доспехи и оружие, «начаша ловы за зверми и птицами творити, и потехи деюще, не имея ни малейшаго сомнения». Глядя на своих загулявших воевод, рядовые ратники тоже стали бражничать и «оплошишася и не в брежении хождаху доспехи своя вскладше на телеги, а иные в сумы, а у иных и сулицы еще не насажены бяху, а щиты и копья не приготовлены». А тем временем ордынцы под водительством царевича Арапши, тайно подведенные мордовскими князьями в русский лагерь, 2 августа 1377 г. напали на спящих русских ратников и перебили их. Часть из них погибла в самом лагере, а другая часть, в том числе городецкий князь Иван Дмитриевич, спасаясь бегством, утонули в реке. Позднее безымянный автор летописной повести об этой битве с горечью каламбурил «поистине за Пьяною пьяни». Разгромив русскую рать, ордынцы разорили все Нижегородское княжество, затем взяли приступом Рязань, пограбили здешние земли, и только после этого разбоя ушли к себе, в заволжские степи.

Летом 1378 г., решив закрепить достигнутый успех, узурпатор Мамай направил на Русь новую многотысячную рать во главе с мурзой Бегичем. На сей раз, учтя горький урок Пьяны, поход против татар возглавил сам великий князь, который «собравъ воя многы и поиде противу их в силе тяжце, переехавъ за Оку, вниде в землю Рязаньскую и сретошася с татары у реки у Вожи». Как предположил профессор В.А. Кучкин, именно перед этой битвой Дмитрий Московский получил благословение от игумена Троицкого монастыря Сергия Радонежского. По мнению анонимного автора «Повести о побоище на реке Воже в Рязанской земле» и ряда современных историков (В. Назаров, А. Горский), в составе русского войска были только великокняжеские и рязанские полки: большой полк возглавил сам Дмитрий Иванович, полк левой руки — его окольничий Тимофей Вельяминов, а полк правой руки — князь Даниил Пронский. Решающая битва с ордынцами началась утром 11 августа 1378 г. неудачной попыткой татар форсировать Вожу, после чего русская рать «удари на них: съ едину сторону Тимофей околничий, а съ другую сторону князь Данилей Пронскый, а князь великий удари в лице. Татарове же в том часе повергоша копья своя и побегоша за реку за Вожю, а наши после за ними бьючи их, и секучи, и колючи, и убиша их множество, а инии в реце истопоша. Князь же великий Дмитрей возвратися оттуду на Москву с победою великою и рати роспусти съ многою корыстью».

После этой катастрофы Мамай прекрасно осознал, что именно теперь возникла вполне реальная угроза полной потери русских земель, поэтому вскоре начал масштабную подготовку к решающей схватке с Москвой. Как повествует Московский летописный свод, к весне 1380 г. под знаменами Мамая собрались внушительные силы: «все князи ординьскии и со всею силою татарьскою и половецкою, еще же к тому понаимовалъ рати, бесермены и армены, фрязы и черкасы и буртасы, с нимъ же вкупе въ единои мысли и князь велики Литовъскыи Ягаило Олгердовичь со всею силою литовъскою и лятьскою, с ними же въ единачестве и князь Олегъ Ивановичь Рязанъскыи».

Дмитрий Московский очень внимательно следил за ситуацией в Орде, в том числе через своих доверенных лиц — московского посла в Сарае Захара Тютчева и воеводы сторожевого полка Василия Тупика. Именно от них в июне 1380 г. он получил достоверную информацию о том, что «яко неложно идет царь на Русь, совокупяся со Олгом князем Рязанским и с Ягайлом княземь Литовским, и еще не спешит царь, но ждет осени, да совокупится с Литвою». Убедившись в том, что Мамай усиленно готовится к большому походу на Москву, великий князь «повеле всем людям быти на Коломну месяца августа в 15 день». Вопрос о том, кто конкретно принял участие в этом грандиозном походе, до сих пор до конца не прояснен, поскольку в самих исторических источниках содержатся противоречивые сведения на этот счет. Сразу оговоримся, что мы не будем комментировать антинаучные бредни господина Л.Н. Гумилева о героической татарской коннице, разгромившей своих кровных собратьев на Куликовом поле, поскольку при описании этих исторических событий у известного любителя дедуктивного метода, видимо, произошло очередное душевное обострение.

Если говорить по существу, то следует признать, что в Рогожском летописце, IV Новгородской и I Софийской летописях, созданных в первой половине XV в., сведения о Куликовской битве носят предельно лаконичный характер и не содержат никакой информации об участниках этого сражения. Однако в более поздних источниках, прежде всего, в «Сказании о Мамаевом побоище» и «Летописной повести о Куликовской битве», созданных в конце XV― начале XVI в., напротив, представлена очень подробная информация о том, кто принимал участие в этом сражении.

Одни авторы (М. Тихомиров, В. Кучкин, Р. Скрынников) больше доверяли «Сказанию о Мамаевом побоище», другие авторы (Ю. Бегунов, С. Азбелев) приводили веские аргументы в пользу Разрядной росписи, которая содержалась в «Летописной повести о Куликовской битве», а третья группа авторов (Л. Черепнин, А. Кирпичников, В. Каргалов) пыталась свести воедино информацию обоих источников. Профессор А.А. Горский, автор двух фундаментальных монографий «Москва и Орда» (2001) и «Русь: от славянского расселения до Московского царства» (2004), детально проанализировав весь комплекс доступных письменных источников, вполне аргументировано предположил, что накануне Куликовской битвы под знаменами Дмитрия Московского собрались:

1) Полки всех крупных великокняжеских городов, то есть Владимира, Москвы, Суздаля, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока, Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежецкого Верха, Вологды и Торжка.

2) Дружины одиннадцати удельных князей — Владимира Андреевича Серпуховского, Федора Романовича Белозерского, Ивана Васильевича Вяземского, Андрея Федоровича Ростовского, Андрея Федоровича Стародубского, Василия Васильевича Ярославского, Федора Михайловича Моложского, Семена Константиновича Оболенского, Ивана Константиновича Тарусского, Василия Михайловича Кашинского, Романа Семеновича Новосильского и трех князей-изгоев Романа Михайловича Брянского, Андрея Ольгердовича Полоцкого и Дмитрия Ольгердовича Трубчевского.

26 августа 1380 г. в пограничной Коломне Дмитрий Иванович провел смотр всех полков и отдал приказ об организации походного строя. Все прибывшие силы посадских ополченцев и княжеских дружинников были сведены в пять тактических единиц — Передовой полк, Большой полк, Полк правой руки, Полк левой руки и Резервный полк. Для каждого тактического полка были назначены старшие воеводы, которым подчинялись князья и воеводы организационных полков, в том числе московские бояре Михаил Иванович Бренк, Иван Родионович Квашня, Семен Данилович Мелик, Михаил Иванович Акинфов, Тимофей Васильевич Окатьев, Микула Васильевич Вельяминов, Федор Васильевич Грунка, Лев Иванович Морозов, Андрей Иванович Серкиз и другие.

Оценив сложившуюся обстановку, в том числе то обстоятельство, что на сторону Мамая перешел рязанский князь Олег Иванович, Дмитрий вышел в поход по левому берегу Оки, дабы «никто же не коснися ни единому власу» здешних обитателей. Дойдя до устья Лопасни, он форсировал Оку и, резко повернув на юг, двинулся к границам Орды. 6 сентября 1380 г. русская рать достигла верховьев Дона, где, разбив ордынский сторожевой отряд, встала лагерем на левом берегу реки. Противоречивость различных исторических источников с большим трудом позволяет реконструировать и точное место, и сам ход Куликовской битвы, что четко видно при анализе многочисленных работ, принадлежащих перу М.Н. Тихомирова, А.Е. Разина, А.Н. Кирпичникова, Р.Г. Скрынникова, В.А. Кучкина, А.Е. Петрова и других известных историков. Поэтому нам придется изложить традиционный взгляд на эту битву, который отражен в самом подробном и одновременно самом критикуемом источнике — «Сказании о Мамаевом побоище». Сразу оговоримся, что популярные лженаучные басни современных «евразийцев» (Л. Гумилев, В. Кожинов) и «новохронологов» (А. Фоменко, Г. Носовский) мы оставим без комментариев в виду их откровенной патологии.

Подойдя к левому берегу Дона, в деревне Чернова, «сташа ту и много думающе», все князья и воеводы бурно обменялись мнением о дальнейшем плане действий. Вероятно, изначально Дмитрий Московский не собирался форсировать Дон, однако получив известие от новых «сторожей» — Петра Горского и Карпа Олексина, что Мамаева орда кочует у Кузьминой гати в ожидании подхода войск Ягайло Литовского и Олега Рязанского, он принял решение переправиться на правый берег Дона и дать сражение Мамаю на расположенном здесь Куликовом поле. Сразу после переправы через Дон он приказал сжечь все пять мостов, заявив своим ближним князьям и боярам: «Аще побием, то спасемся, аще ли умрем, то вси общую смерть приемем от князя и до простого смерда».

Многие историки (Л. Гумилев, В. Кожинов, Н. Борисов, В. Каргалов) именно этот моральный аспект выдвигают в качестве основного аргумента сожжения мостов через Дон. Однако известный военный историк Е.А. Разин абсолютно верно указал, что помимо этого аспекта, важную роль в принятом решении имели тактические соображения. Во-первых, переправа через Дон дала возможность сохранить стратегическую инициативу, и во-вторых, это обстоятельство позволило Дмитрию Московскому обезопасить свои тылы в случае подхода к полю битвы союзных Мамаю литовских и рязанских полков.

7 сентября 1380 г. сторожевой отряд под командованием Семена Мелика, имевший задачу «да видятся с стражи татарьскими и подадять скоро весть», вступил в бой с передовым разъездом ордынцев и нанес ему значительные потери. Тем временем «Мамай же слышав приход великого князя Дмитрия Ивановича с всеми князьями русскими и с всею силою своею к реце к Дону, и сеченыя своя виде, и взиарися зраком, и смутися умом, и распалися лютою яростию, и наполнися аки аспида некаа гневом дышущи, и рече князем своим темным: «двинемся силою всею моею темною и станем у Дону противу князе Дмитрия Ивановича, доколе приспеет к нам светник наш Ягайло князь всею силою своею литовскую». Семен Мелик донес князю Дмитрию, что татары находятся на Гусином броду, и посоветовал ему «исполчитися, да не ускорят погании».

Вечером того же дня на Куликовом поле вся русская рать были выстроена в боевой порядок. В самом авангарде русских войск был поставлен Сторожевой полк во главе с князьями Семеном Оболенским и Федором Тарусским. За ним по центру был поставлен Большой полк и Двор московского князя, который возглавил московский окольничий Тимофей Вельяминов. На флангах основных сил встали Полк правой руки во главе с князьями Андреем Полоцким и Андреем Ростовским, и Полк левой руки, который возглавили князья Василий Ярославский и Феодор Моложский. В дубраве, расположенной между Доном и рекой Смолкой, был поставлен Засадный полк во главе с князем Владимиром Серпуховским и воеводой Дмитрием Боброком. Надо заметить, что при построении полков Дмитрий Московский и Дмитрий Боброк, которому была поручена расстановка всех войск на Куликовом поле, проявили незаурядный полководческий талант, поскольку: 1) оба полка, расположенных на флангах русских войск, упирались в речки Смолка и Нижний Дубняк, что автоматически лишило татарскую конницу тактического преимущества и не позволило ей совершить излюбленный фланговый обход и 2) из состава основных сил был впервые выделен специальный Засадный полк.

8 сентября 1380 г., около полудня, когда на Куликовом поле рассеялся густой туман, Дмитрий Московский, «повеле полком своим в мале выступити», двинулся вперед и вышел к высотам Куликова поля. В это время с Красного холма, где находилась ставка Мамая, навстречу русским ратникам стремительно двинулись татарская пехота, которая вскоре остановилась, поскольку не успела развернуть весь свой строй для отражения атаки Сторожевого полка. Воспользовавшись этой остановкой, «князь великий наперед в сторожевых полцех ездяше и, мало там пребыв, возвратися паки в великий полк». Прибыв в свою ставку, расположенную в селе Монастырщина, князь Дмитрий снял свои доспехи и вручил их ближнему боярину Михаилу Ивановичу Бренку, который должен был сражаться под великокняжеским стягом, а сам, облачившись в доспехи простого ратника, вернулся на поле битвы. И хотя «много ему глаголаше князи и воеводы его: «господине княже, не ставися напреди битися, но ставися назади, или на криле, или инде где на опришнем месте», он заявил им, что не «токмо словом, а тако и делом прежде всех сам начати, дабы и прочие, видевшие мое дерзновение, ити такоже да сотворят со многым усердием».

Сторожевой полк, продвинувшись далеко вперед, оказался под ударом не только передовых ордынских отрядов, но и главных сил татарской конницы, ударившей по нему с обоих флангов. Когда князь Дмитрий понял, что Сторожевой полк, истекая кровью в неравном бою, вряд ли сможет удержать натиск неприятеля, он «отселе поиде с всеми князи русскими, изрядов полки противу поганым, с всеми ратми своими. И тако сступишася обе силы великиа на бой, и бысть брань крепка и сеча зла зело, и лиашеся кровь, аки вода и падоша мертвых множество бесчислено от обоих сил, всюду во множество мертвых лежаху, и не можаху кони ступати по мертвым, не токмо же оружием убивахуся, но сами себя бьюще, и под коньскыми ногами умираху, от великие тесноты задыхахуся, яко немощно бе вместитися на поле Куликове, между Доном и Мечи, множества ради многых сил сошедшеся».

В этом кромешном аду самым устойчивым оказался Полк правой руки, отразивший все атаки ордынской конницы, однако в центре, где противник нанес главный удар, после трехчасового боя сложилась крайне опасная обстановка. Ордынцы попытались прорвать фронт Большого полка, но стойкость владимирских и суздальских ратников позволила восстановить лицевой строй полка и отразить атаку врага. Поэтому противник перенес главный удар против Полка левой руки, где более пологие овраги в верховьях реки Смолки позволили ему задействовать всю конницу. В результате этого удара «пешаа русскаа великаа рать, аки древеса, сломишися и, аки сено посечено, лежаху, и бе видети страшно зело, и начаша татарове одолевати». Полк левой руки сражался очень упорно, но под натиском превосходящих сил противника стал отходить к Непрядве, обнажая левый фланг Большого полка. В результате этого маневра «погании заидоша всюду», стали теснить русские полки и уже торжествовали победу. В самый критический момент битвы «Дмитрей Боброк рече князю Володимеру Андреевичю: «господине княже, час прииде, время приближися» и Засадный полк «изыдоша с яростью и ревностью» на врага. В результате этой атаки «побегоша татарстии полци, а христианьстии полци за ними гоняюще, бьюще и секуще их». Неожиданный удар свежей русской кавалерии стал переломным в ходе всей битвы, и под натиском Засадного полка, Полка правой руки и остатков Большого полка татары в беспорядке бросились к Красному холму и «видешася Мамаю и татарам его, яко изыдоша из дубравы христианьстии полцы тмочисленыя, и никтоже от татар можаше стати противу их, и побеже Мамай со князи своими в мале дружине». Русская рать без промедления стала преследовать остатки разбитого противника и «гониша их до реки до Мечи, а княжии полцы гнашася за татары и до станов их, и полониша богатства и имениа их много».

Победа на Куликовом поле досталась очень дорогой ценой, погибли тысячи ратников и ополченцев, в том числе воеводы Федор Романович и Иван Федорович Белозерские, Федор Константинович Тарусский, Михаил Иванович Бренк, Иван Иванович Толбуга, Андрей Иванович Серкиз, Лев Иванович Морозов, Тимофей Васильевич Окатьев, Микула Васильевич Вельяминов, Михаил Иванович Акинфов и другие. Похоронив павших ратников, русская рать двинулась в обратный путь и в начале октября 1380 г. победоносно вернулась в Москву, где ее восторженно встречал весь московский люд, нарекший своего благоверного князя Дмитрием Донским.

Прямым следствием полного разгрома Мамая на Куликовом поле стало то, что «князь Ягайло со всею силою литовскую побежа назад с великою скоростию, не видеша бо тогда великого князя, ни рати его, ни оружиа его, но токмо имени его бояхуся и трепетаху», а Олег Рязанский, узнав о разгроме татарской орды, «в страхе отбежа от града своего Рязани и побеже к Ягайлу князю литовьскому, и прииде на рубеж литовьский, и ту став, и рече боярам своим: «аз хощу зде ждати вести, как князь велики пройдет мою землю и приидет в свою отчину, и яз тогда возвращуся во свояси».

При изучении Куликовской битвы историки традиционно спорят по двум взаимосвязанным проблемам:

1) Какова была численность войск, принимавших участие в Куликовской битве. В различных исторических источниках, в том числе в «Сказании о Мамаевом побоище», «Летописной повести о Куликовской битве» и Никоновской летописи, приводятся данные о том, что под знаменами Дмитрия Донского собралось то 150 до 400 тысяч ратников. Многие историки позапрошлого века (Н. Карамзин, С. Соловьев) были склонны доверять этим данным и не подвергали их особому сомнению, хотя еще первый русский историк В.Н. Татищев утверждал, что в Куликовской битве приняло участие около 60 тысяч русских ратников. Однако уже в XX веке ситуация резко изменилась, поскольку многие советские историки (М. Тихомиров, Е. Разин, В. Каргалов, А. Кузьмин, В. Кучкин), проведя разные подсчеты, установили, что численность населения русских городов, порядок комплектования городских полков и княжеских дворов, пропускная способность пяти мостов через Дон и другие данные говорят о том, что под знаменами Дмитрия Донского собралось не больше 50—70 тысяч ратников. Современные авторы, в том числе руководители Верхне-Донской археологической экспедиции О.В. Двуреченский и М.И. Гоняный, на основе скрупулезного исследования археологических материалов, отраженных в их кандидатских диссертациях «Вооружение XIII—XVII вв. в контексте истории и археологии Верхнего Подонья» (2002) и «Древнерусские памятники ХII―ХIV века в районе Куликова поля» (2003) установили, что Куликовская битва была исключительно конным сражением, в котором приняло участие не более 5―10 тысяч русских ратников.

Что касается численности мамаевой орды, то здесь также наблюдается большая поляризация мнений. Одни авторы (М. Тихомиров, Л. Черепнин, A. Кузьмин) полагали, что под знаменами Мамая собралось порядка 150―170 тысяч воинов. Другие авторы (Ю. Селезнев) предположили, что в ордынском войске было 90 тысяч ратников. Третья группа авторов (М. Горелик) утверждает, что реальная численность мамаевой орды вряд ли превышала 30—40 тысяч всадников. Наконец, четвертая группа авторов (А. Кирпичников, О. Двуреченский, М. Гоняный) считает, что численность ордынских войск на Куликовом поле не могла превышать 10—12 тысяч воинов.

2) Локализация места Куликовской битвы. Первым исследователем Куликова поля стал тульский историк-краевед С.Д. Нечаев, который впервые предпринял натурные исследования Куликова поля и попытался увязать ход знаменитой битвы с реальной местностью, на которой она произошла. Итоги своих полевых исследований он опубликовал в 1821―1823 гг. на страницах известного журнала «Вестник Европы», издателем которого был Н.М. Карамзин. Через четверть века начинания С.Д. Нечаева продолжил его земляк, другой историк-краевед И.Ф. Афремов, который в 1849 г. опубликовал специальную работу «Куликово поле», в которой впервые схематически изобразил эпическую картину гигантского сражения, общий фронт которого составлял не менее 20 верст. Долгое время именно эта карта-схема Куликовской битвы была представлена практически во всей научной и учебной литературе. В начале 1980-х гг. многие советские ученые (А. Кирпичников, B. Кучкин, Н. Хотинский, К. Флоренский) усомнились в достоверности этих данных и установили, что максимальная площадь Куликова поля, на котором собственно и состоялась знаменитая битва, составляла не более 3 верст, поскольку тогда значительная часть этой территории была покрыта густыми перелесками, а в верховьях реки Смолки были глубокие овраги, совершено недоступные для ведения любых боевых действий. Сторонники этой версии (В. Кучкин, К. Флоренский, А.Г. Кузьмин) сделали предположение, что Куликовская битва начиналась не на левом, а правом берегу Дона, а уже на Куликовом поле состоялся завершающий этап этого сражения. В настоящее время целый ряд историков (А. Петров, А. Горский) не только поддерживает мнение старших коллег о том, что Куликовская битва проходила на очень ограниченном участке Куликова поля, не превышавшего 2-3 версты, но и заявляет, что это сражение состоялась на довольно узкой прибрежной линии реки Дон, значительно дальше того места, которое указанно на всех традиционных картах-схемах этого сражения.

В последнее время не менее важной проблемой стала оценка отдаленных последствий Куликовской битвы. Традиционная точка зрения, восходящая к трудам Н.М. Карамзина, состоит в том, что:

• поход против Мамая стал первым общерусским походом против Орды;

• разгром мамаевой орды положил начало многотрудному процессу освобождения русских земель от иноземного владычества;

• после победы на Куликовом поле уже никто не мог оспаривать верховенство Москвы как центра собирания всех русских земель.

Ряд современных авторов (А. Горский) совершенно справедливо указал на то обстоятельство, что разгром Мамая объективно способствовал объединению Орды под властью законного хана Тохтамыша (1380—1395), который в итоге получил самые большие политические дивиденды от разгрома своего соперника.

Как повествует анонимный летописец, после бегства с Куликова поля Мамай «еще восхоте ити изгономъ пакы на великого князя Дмитрея Ивановича», однако был вынужден вступить в противоборство с законным потомком Чингисхана ханом Тохтамышем, который разбил его в битве на реке Калке. Поверженный Мамай, опять сбежав с поля битвы, весной 1381 г. попытался укрыться в богатом крымском городе Кафа, однако генуэзский консул отказал ему в приюте, и несколько месяцев Мамай кочевал в степном Крыму, где в 1382 г. был отравлен агентами великого хана, завербованными в его ближайшем окружении.

В отечественной историографии (Н. Карамзин, Б. Греков, А. Якубовский, В. Каргалов) последний период правления Дмитрия Донского традиционно трактуется через призму восстановления вассальной зависимости от Орды, произошедшей после знаменитого похода Тохтамыша на Москву в августе 1382 г.

Как верно отметил профессор А.А. Горский, подобная трактовка произошедших событий сразу порождает ряд важных и трудноразрешимых вопросов, в частности:

• каковы были отношения Дмитрия Донского и других русских князей до похода Тохтамыша на Москву;

• чем была вызвана эта военная акция ордынского хана;

• почему последствия этой успешной военной акции оказались столь мягкими для Дмитрия Донского, который не только сохранил великокняжеский ярлык, но и передал его по наследству.

После разгрома Мамая новый хан Тохтамыш направил к русским князьям своих послов, которые «повадая имъ како воцарися и како супротивника своего и ихъ врага Мамая победи». В декабре 1381 г. Дмитрий Донской и другие русские князья, отправив ханских послов «съ честию и съ дары», направили в Сарай своих послов «съ богатыми дарами и съ поминки» законному царю Тохтамышу. Историки по-разному трактуют этот летописный текст. Одни ученые (А. Пресняков, Б. Греков, Л. Черепнин) расценили этот факт как восстановление прежних полноценных вассальных отношений с Ордой, включая уплату «ордынского выхода» в Сарай. Другие историки (А. Горский) полагали, что в данном случае речь шла о восстановлении вассальных отношений с Ордой, но без уплаты какой-либо дани. Наконец, третья группа авторов (А. Насонов, И. Греков, А. Кузьмин) утверждала, что обмен посольствами с Ордой носил характер традиционного дипломатического этикета, поскольку после разгрома Мамая Дмитрий Донской отказался признать власть ордынских царей и восстановить вассальные отношения с Сараем.

Совершенно очевидно, что после Куликовской битвы Дмитрий Донской вряд ли проявил полную лояльность Орде, иначе невозможно объяснить, почему летом 1382 г. хан Тохтамыш пошел походом на Москву. Поход был вызван не только этим обстоятельством, но и рядом других важных событий, в частности:

• распадом коалиции русских князей, принимавшей участие в походе на Мамая;

• поражением в борьбе с Ягайло литовского князя Кейстута, который был давним и искренним союзником Москвы.

Летом 1382 г. хан Тохтамыш внезапно захватил Булгарскую Орду и, переправившись через Волгу, вступил в пределы Нижегородского княжества. Здешний князь Дмитрий Константинович, осведомленный о походе Тохтамыша на Русь, немедленно послал к нему двух своих сыновей Василия и Семена, которые, изъявив покорность законному царю, вместе с ним двинулись к границам Рязанского княжества. Здешний князь Олег Иванович, который всего год назад признал себя вассалом Дмитрия Донского, также изъявил покорность законному царю и указал ордынцам броды на Оке.

Известие о походе Тохтамыша застало Дмитрия Донского врасплох, но, тем не менее, он вышел навстречу неприятелю, намереваясь дать бой ордынцам на границах с Рязанским княжеством. Не получив обещанной помощи от союзных князей, он резко повернул назад и ушел на север, в Кострому. Мотивы этого поступка до сих пор неоднозначно трактуются в исторической литературе. Одни авторы (Г. Прохоров) прямо обвиняли Дмитрия Донского в постыдной трусости и бегстве с поля боя. Однако большинство историков (И. Греков, В. Буганов, А. Кузьмин, А. Горский) считало, что поспешный отход великого князя был вызван двумя тактическими обстоятельствами: 1) необходимостью собрать свежие полки для отпора неприятелю и 2) абсолютной убежденностью в том, что до его подхода ордынцы не смогут взять приступом хорошо укрепленный Московский Кремль.

Беспрепятственно форсировав Оку, Тохтамыш взял Серпухов и, «волости и села жгучи и воюючи, а род христианский секучи и убиваючи», двинулся на Москву. Узнав о приближении ордынцев, часть боярской верхушки во главе с митрополитом Киприаном стала увещевать москвичей не противиться воле законного царя и сдаться на милость победителя. Однако сами москвичи, собравшись на городское вече, решили стоять до конца, сжечь городские посады и запереться в каменном Кремле. Оборону города возглавил литовский князь Остей Дмитриевич, который, вероятно, был избран на этом вече новым московским тысяцким, то есть главой городского ополчения.

В настоящее время благодаря широко раскрученным работам Л.Н. Гумилева стала активно насаждаться версия, что сами москвичи, разгромив боярские погреба и напившись ворованного меда, стали непристойно оскорблять миролюбивых татар, а затем в хмельном угаре открыли им ворота неприступного Кремля, за что и поплатились своей жизнью от жутко оскорбленных ордынцев. Подобные россказни современных «евразийцев» не только находятся за гранью добра и зла, но совершенно противоречат всем летописным источникам, поскольку реально в течение трех августовских дней москвичи успешно отразили несколько штурмов татар и нанесли им большие потери. Не сумев взять хорошо укрепленную крепость штурмом, Тохтамыш решил прибегнуть к хитрости и послал для переговоров с москвичами сопровождавших его суздальских князей Василия и Семена, которые приходились родными братьями жене Дмитрия Донского, великой княгине Евдокии, которая незадолго до этих событий вместе с детьми отъехала в Кострому. Ханские парламентеры клятвенно убедили москвичей вступить в переговоры с законным царем, однако, как только князь Остей в сопровождении бояр и духовенства выехал из городских ворот, ордынцы тут же перебили их, а затем устроили настоящий погром во всем городе, «изрубиша, пожгоша и истопиша» более 20 тысяч москвичей.

Разграбив и разорив столицу княжества, ордынцы, разделившись на две части, пошли измором по близлежащим городам и весям. У Волока Ламского один из их сторожевых отрядов был полностью разбит Владимиром Серпуховским, и ордынцы, опасаясь новых столкновений уже с великокняжеской ратью, шедшей на помощь Москве, спешно покинули пределы великого княжения и, разорив по дороге Коломну и Рязань, ушли в Половецкую степь.

Как ни странно, но после страшного погрома Москвы Дмитрий Донской не пошел на поклон к законному царю и стал готовиться к новой войне с Ордой. Это обстоятельство вызвало большую тревогу в самом Сарае, и в октябре 1382 г. в Москву прибыл ханский посол Карач, который, вероятнее всего, привез Дмитрию Донскому условия мирного договора с Ордой. По мнению историков (А. Насонов, А. Кузьмин, А. Горский), суть достигнутого исторического компромисса состояла в следующем:

1) московский князь вновь признает себя вассалом ордынского хана и возобновляет уплату ежегодного ордынской дани в размере 5 000 рублей, что было значительно меньше той суммы, которую русские земли традиционно платили в Сарай еще со времен хана Узбека;

2) московский князь также признает двухгодичный долг перед Ордой в сумме 8 000 рублей и обязуется выплатить его в ближайшие три года;

3) в свою очередь ордынский хан, как верховный сюзерен, признает великокняжеский ярлык за московским княжеским домом, однако из системы великого княжения исключает Тверское княжество, правитель которого будет получать именной ярлык на свое княжение в Орде.

В апреле 1383 г., согласовав условия компромисса, Дмитрий Донской отправил в Орду новое посольство в составе старшего сына Василия и нескольких ближних бояр, которые, получив великокняжеский ярлык, вернулись в Москву. Юный княжич был оставлен в Сарае в качестве заложника и гаранта исполнения Дмитрием Донским взятых на себя обязательств. Причем, как справедливо заметил профессор А. Г. Кузьмин, в аналогичном качестве в Сарае пребывали и другие сыновья русских князей, в частности, суздальский князь Василий Дмитриевич, поскольку при хане Тохтамыше основой поддержания господства в русских землях стала новая система княжеских заложников. Правда, в 1385 г. князь Василий «прибеже из Орды в Подольскую землю в великие волохы к Петру Воеводе», откуда бежал в Литву, где удельный трокский князь Витовт при активной поддержке митрополита-исихаста Киприана, который из-за давнего конфликта с Дмитрием Донским находился в Киеве, а не в Москве, обручил единственную дочь, юную княжну Софью на наследнике московского престола. Лишь после совершения этого обряда, в январе 1388 г. Витовт отпустил Василия в Москву «с князи лятские и панове, и ляхове, и литва». Дмитрий Донской, прекрасно зная грандиозные планы своих давних политических соперников, обряд обручения не признал и не позволил старшему сыну и наследнику престолу жениться на литовской княжне. Вероятно, именно в отсутствие законного митрополита в Москве произошло его сближение с Сергием Радонежским, который в тот период стал фактическим главой русской митрополии в Северо-Восточной Руси.

В апреле 1389 г., всего за месяц до своей кончины и рождения пятого сына Константина, Дмитрий Донской в присутствии десяти старейших бояр и Сергия Радонежского составил «грамоту душевную целым своим умом», по которой:

1) приказал «отчину свою Москву детем своим, князю Василью, князю Юрью, князю Андрею и князю Петру»;

2) «князя Василья благословил на стариший путь в городе и в станех» и «своею отчиною, великим княженьем», что практически все историки (А. Насонов, Л. Черепнин, А. Кузьмин, Н. Борисов, А. Горский) справедливо расценили как одно из главных политических достижений всего его правления.

Кроме того, в своей «Духовной грамоте» Дмитрий Донской, будучи дальновидным государственным деятелем, выразил надежду, что его сын и наследник продолжит прежний политический курс и избавит Русь от ордынского владычества: «а переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мой возмет дань на своем уделе, то тому и есть».

Несмотря на очень непростую политическую ситуацию, постоянные ордынские рати и княжеские распри, именно XIV век стал временем серьезных изменений в социально-экономическом развитии русских земель. В первую очередь это касалось восстановления института феодального землевладения, фактически разрушенного в годы первого монгольского нашествия. Как установили многие историки (Г. Вернадский, А. Зимин, В. Кобрин, А. Горский, Н. Горская), в этот период основной формой становления светского землевладения в Великом Владимирском и Московском княжествах стало пожалование земли из домениальных княжеских владений различным категориям служилых людей, входивших в состав великокняжеского двора. Самой узкой и привилегированной прослойкой великокняжеских слуг были ближние бояре — Вельяминовы, Плещеевы, Морозовы, Всеволожские, Бестужевы, Челядины и ряд других, из числа которых формировался состав великокняжеской Боярской думы. Затем шли слуги вольные и слуги дворские: первые, как и ближние бояре, получали землю в безусловное держание, то есть родовую вотчину, а вторые, будучи де-факто княжескими холопами, получали наделы земли в условное владение, то есть поместье.

С середины XIV века, после проведения митрополитом Алексеем знаменитой монастырской реформы, в результате которой все монастыри перешли с келиотского на общежитийный устав, в крупного земельного собственника начинает превращаться и Русская православная церковь. Как считают многие историки (И. Будовниц, А. Кузьмин, А. Зимин, В. Кобрин, Р. Скрынников), рост монастырского землевладения шел значительно быстрее, чем развитие светского землевладения, поскольку:

• православное духовенство, обладая привилегированными «тарханными» грамотами, не платило постылого «ордынского выхода» в Сарай, что способствовало притоку на монастырские земли большого количества крестьян;

• многие светские феодалы часть своих земельных владений традиционно завещали монастырям «на помин души»;

• часто собственностью монастырей становились земли тех светских феодалов, которые по разным причинам принимали монашеский постриг и становились членами монастырской братии.

Вместе с тем, как справедливо отметили те же историки, несмотря на быстрый рост феодального землевладения, вотчины светских и духовных феодалов все еще являлись небольшими островками в море свободных крестьянских общин. Основную массу населения по-прежнему составляли свободные смерды, или сироты, которые не были втянуты в систему феодальных отношений и платили только подать в пользу государства. Однако данная точка зрения разделяется далеко не всеми историками. В частности, сторонники известной теории «государственного феодализма» (Л. Черепнин, М. Свердлов, А. Горский) рассматривали эту подать в пользу государства не как простое налогообложение, а как форму феодальной ренты и поэтому считали всех крестьян, плативших «черную соху», феодальнозависимыми от государства.

Наряду с черносошными крестьянами существовала очень небольшая прослойка поземельно зависимого населения, напрямую втянутого в систему феодальных отношений. В XIV веке среди владельческих крестьян различались: 1) старожильцы, которые длительное время жили на земле своего феодала, 2) серебряники, бравшие денежную ссуду у феодала, и 3) половники, отдававшие своему феодалу определенную долю своего урожая.

Поскольку во всех русских землях господствовало полунатуральное хозяйство и товарно-денежные отношения были развиты крайне слабо, то все феодальнозависимые крестьяне платили в основном натуральную ренту или натуральный оброк, и лишь в отдельных вотчинных хозяйствах изредка встречалась отработочная рента, или барщина. Барскую запашку в основном обрабатывали домашние рабы, которых в источниках называли холопами-страдниками. Другие домашние рабы либо составляли личную дворню феодала, либо управляли отдельными отраслями его хозяйства (тиуны и ключники), либо составляли самую привилегированную прослойку рабов — военных холопов, которые вместе со своим господином участвовали в многочисленных походах и сражениях.

Сельское хозяйство по-прежнему развивалось экстенсивным путем за счет освоения новых территорий. В этот период, наряду с традиционной подсекой и перелогом, крестьяне все больше стали применять паровую систему земледелия с трехпольным севооборотом, что дало пусть незначительное, но все же увеличение урожайности зерновых хлебов. Основными сельскохозяйственными культурами в этот период становятся рожь и овес, которые постепенно вытеснят с полей пшеницу, поскольку ее производство требовало значительно больших финансовых и трудовых затрат.

Городское хозяйство, потерпевшее наибольший урон от монгольского нашествия, уступало в темпах развития аграрному сектору экономики. Однако и здесь произошли значительные перемены. Города все больше стали превращаться из чисто военно-административных центров в центры ремесла и торговли. В наиболее крупных городах, таких как Москва, Тверь, Рязань, Новгород и Псков, наподобие цеховых организаций Западной Европы стали возникать профессиональные ремесленные артели, составлявшие городской посад, который обслуживал на заказ как местных феодалов, так и областной или окружной рынки. Тогда же, по примеру европейских гильдий, в городах стали возникать первые купеческие (гостевые) корпорации, построенные по профессиональному или географическому признаку, например, «суконники» и «сурожане», которые обладали монопольным правом внешней торговли с Ордой, Византией и Западной Европой. Хотя, как верно заметил академик Б.А. Рыбаков, автор фундаментального работы «Ремесло Древней Руси» (1948), по уровню развития многих видов ремесла, каменного строительства и торговли средневековые русские города не шли ни в какое сравнение с городами Древней Руси.