24
Два фонарика сзади

Они отыскали темную забегаловку, которая как будто вывешивалась в пространство далеко за пределами бывших перил моста. Не очень просторное помещение, но довольно длинное, с барной стойкой вдоль стены, выходившей на мост, а напротив – ряд разномастных окон, глядевших на юг, поверх пирсов, на бухту Чайна-Бейсин. Давно не мытые стекла вставлены в рамы, промазанные бурыми стекловидными сгустками силикона.

Кридмор, пока суть да дело, поразительным образом оклемался, выглядел искренним и благожелательным, представив наконец своего упитанного спутника – Рэндалл Джеймс Брэнч Кейбелл Шоутс, из города Мобил, штат Алабама. Шоутс был сессионным гитаристом, если верить Кридмору, в Нэшвилле и еще где-то там.

– Рад встрече, – сказал Райделл.

Рука Шоутса была прохладная, сухая и мягкая, но с крохотными твердыми мозолями, будто лайковая перчатка, вышитая острыми камешками граната.

– Друг Бьюэлла – значит мой друг, – ответствовал Шоутс без малейшей иронии.

Райделл глянул на Кридмора, пытаясь понять, какое нейрохимическое плато пересекает тот в данный момент и сколь долго намерен держаться избранного курса.

– Должен сказать тебе спасибо, Бьюэлл, за то, что ты там устроил, – сказал Райделл, ибо это была чистая правда.

Чистой правдой было и то, что Райделл не мог с уверенностью сказать, устроил Кридмор всю эту ситуацию или сам и был ситуацией, но по-любому Кридмор и Шоутс нарисовались в нужное время и в нужном месте, – впрочем, собственный опыт работы в «Счастливом драконе» подсказывал Райделлу, что история еще будет иметь продолжение.

– Сукины дети, – высказался Кридмор, словно комментируя в общих чертах положение дел.

Райделл заказал всем пиво.

– Слушай, Бьюэлл, – сказал он Кридмору, – возможно, нас станут искать из-за того, что случилось.

– Какого хрена? Мы здесь, эти сукины дети там.

– Значит, так, Бьюэлл, – сказал Райделл, представив, что вынужден объясняться с упрямым и капризным ребенком, – я как раз получил вот эту посылку, до того как у нас там вышел маленький спор, а потом ты врезал охраннику в дыхло. Сейчас он не сильно этому рад, и, вполне вероятно, он вспомнит, что у меня была в руках эта посылка. Вот большой логотип «Глоб-экс», видишь? Значит, охранник может взять записи «Глоб-экс» и найти меня на видео или аудиозаписи, неважно как, и сдать все это в полицию.

– В полицию? Сукин сын будет нарываться на проблемы, мы их ему обеспечим, верно?

– Нет, – сказал Райделл, – это не поможет.

– Ну, если все так безнадежно, – Кридмор положил руку Райделлу на плечо, – тогда мы будем тебя навещать, пока не откинешься.

– Ну уж нет, Бьюэлл, – сказал Райделл, стряхнув с плеча руку, – на самом деле я вовсе не думаю, что тот тип станет обращаться в полицию. Скорей, он захочет узнать, на кого мы работаем и стоит ли подать на нас в суд и выиграть.

– Подать на тебя?

– На нас.

– Ха, – сказал Кридмор, переваривая эту новость, – ну ты и попал, чувак.

– Не факт, – сказал Райделл, – смотря что скажут свидетели.

– Намек понял, – сказал Рэнди Шоутс, – но мне будет нужно поговорить с моим лейблом, с юристами.

– С твоим лейблом? – переспросил Райделл.

– Так точно.

Тут прибыло пиво в бутылках с длинным коричневым горлышком. Райделл хлебнул из своей.

– Кридмор на твоем лейбле?

– Нет, – сказал Рэнди Шоутс.

Кридмор перевел взгляд с Шоутса на Райделла и снова на Шоутса.

– Рэнди, я всего-навсего дал тому типу разок в дыхло. Я и знать не знал, что это скажется на нашей сделке.

– Оно и не скажется, – откликнулся Шоутс, – если ты будешь в состоянии войти в студию и записаться.

– Черт подери, Райделл, – сказал Кридмор, – ну кто тебя просил все портить?

Райделл, рывшийся в эту секунду в своем вещмешке под столом, вытащил из вещмешка злополучный кенгурятник, открыл его, посмотрел снизу вверх на Кридмора, но ничего не сказал. Нащупал кратоновую рукоять керамического кнопаря.

– Вы, ребята, меня извините, – сказал Райделл, – но мне бы срочно на толчок.

Он встал, взял под мышку коробку «Глоб-экс» и с кнопарем в кармане двинулся к официантке, чтобы спросить, где мужская уборная.

Второй раз за сегодняшний день он уселся в туалетной кабинке, не используя ее по назначению; эта благоухала значительно сильнее первой. Водопроводную систему здесь монтировали совсем уж на живую нитку – куда ни глянь, пучками змеились прозрачные, малоаппетитного вида трубки, над раковиной с капавшими кранами отслаивались стикеры «ВОДА НЕ ПИТЬЕВАЯ» с эмблемой Северной Калифорнии.

Он вынул из кармана нож и надавил на кнопку, черное лезвие выскочило и щелкнуло. Он надавил на кнопку еще раз, сдвинул стопор, закрыл кнопарь и открыл его снова. И что в этих кнопарях такого, отчего с ними хочется вот так баловаться? Можно подумать, что людям нравятся кнопари именно ради такого баловства, что это как-то связано с психологией – рефлексами тупых обезьян. Сам он считал, что на самом деле эти механизмы абсолютно бессмысленны, хотя, конечно, удобны, этого у них не отнять. Малолеткам кнопари нравились своей крутостью, но если уж кто-то увидит, как ты открываешь такую штуку, он сразу либо сбежит, либо пнет тебя пару раз, либо просто пристрелит, смотря как настроен и как сам вооружен. Райделл допускал, что теоретически возможны какие-то особые ситуации, когда можно просто щелкнуть кнопарем и пырнуть кого-нибудь, но едва ли это бывает так уж часто.

Он положил коробку с «глоб-эксовским» стикером себе на колени. Кончиком лезвия – осторожно, чтобы не порезаться, как тогда, в Эл-Эй, – рассек серую пленку. Нож прошел сквозь материю, как сквозь масло. Когда разрез стал достаточно длинным, чтобы посылку можно было открыть, Райделл опасливо сложил нож и убрал его. После чего поднял крышку.

Сперва ему показалось, что он смотрит на дорогой термос из характерной шероховатой нержавейки, но, достав предмет из коробки, сразу понял, что это нечто иное, – очень уж тяжелая была штуковина и очень уж тщательно выделанная.

Он перевернул ее вверх тормашками и обнаружил на дне прямоугольную розетку с кластером микрогнезд – и больше ничего, за исключением слегка потертого синего стикера с надписью «Аспект славы». Он потряс «термос». Тот не забулькал, не издал вообще звуков. Монолит, да и только, крышки нигде не видно, как открыть – непонятно. Райделл был удивлен, что подобную штуку пропустила таможня; интересно, как чиновники «Глоб-экс» объясняли, что это вообще такое, и как доказали, что этот «термос», или что уж там, не напичкан какой-нибудь контрабандой? Сам Райделл с ходу назвал бы хоть дюжину видов контрабанды, которой можно нашпиговать предмет таких габаритов и жить припеваючи, получив его здесь посылкой из Токио.

Может, внутри действительно наркотики, подумал он, или еще какая-нибудь дрянь, и его, Райделла, просто-напросто хотят подставить. Может, копы сейчас выбьют дверь сапогами и нацепят на него наручники за незаконный ввоз эмбриональной ткани или вроде того.

Он сидел без движения. Ничего не произошло.

Он положил предмет на колени и обшарил плотную упаковку из пены, надеясь найти хоть какую-нибудь записку, какой-нибудь ключик, который мог бы объяснить, что это такое. Там было пусто, так что он засунул предмет обратно в коробку, вылез из кабинки, помыл руки не питьевой водой и вышел из уборной, намереваясь покинуть бар, а заодно и Кридмора с Шоутсом, после того как захватит сумку, которая находилась под их присмотром.

Оказалось, что к ним присоединилась та самая дама, Мэриэлис, утренняя знакомая, и что Шоутс где-то успел достать гитару, старую и потертую, с длинной трещиной в корпусе, криво заклеенной изолентой, что ли. Шоутс отставил свой стул подальше, чтобы гитара влезла между его брюхом и краем стола, и настраивал инструмент – с тем выражением типа «я слышу тайные гармонии», которое обычно бывает на лице у людей, настраивающих гитары.

Кридмор весь вытянулся вперед, наблюдая; его будто мокрые, обесцвеченные прядями волосы тускло блестели в полутьме бара, и Райделл увидел во взгляде Кридмора неприкрытый голод, от которого ему стало не по себе, как будто он вдруг увидел, как Кридмор к чему-то стремится сквозь стену дерьма, которой сам себя окружил. От этого Кридмор внезапно стал выглядеть человечнее, но и еще противнее.

И тут Шоутс рассеянно извлек из кармана рубашки нечто вроде колпачка от старой губной помады и, нацепив это на мизинец, принялся играть, используя трубку из золотистого металла как слайд. Звуки, которые он ласково извлекал из гитары, саданули Райделла прямо под ложечку, так же точно, как Кридмор недавно одним ударом снес охранника: они липли к сердцу, как канифоль липнет к пальцам, когда играешь в пул. Мелодия властно забирала сердце Райделла.

В баре в этот ранний час посетителей было немного, и все они притихли, завороженные гитарными экзерсисами Шоутса, а потом Кридмор запел, с дрожью в голосе, будто отходную молитву.

Кридмор пел о поезде, отбывающем со станции, о двух огнях последнего вагона – синим фонариком была его крошка.

Красным фонариком был его разум.