22
Пеняй на себя
У Фонтейна две жены.
Не такое это положение, скажет он вам, чтобы к нему стремиться.
Они живут в неустойчивом перемирии в одной квартире, ближе к Оклендскому концу. Фонтейн уже какое-то время уклоняется от общения с ними и спит здесь, в своей лавке.
Молодая жена (ей сорок восемь, она моложе старшей на пять лет) ямайских кровей, родом из Брикстона, высокая и светлокожая; для Фонтейна она сущее наказание за все грехи его жизни.
Ее имя Кларисса. Впадая в ярость, она сбивается на говор, усвоенный в детстве: «Прыз тебе в студию, Фонтен».
Фонтейну достается «прыз» вот уж несколько лет, и сегодня он опять его получает: рассерженная Кларисса стоит перед ним с магазинным баулом, набитым, такое ощущение, параличными японскими младенцами.
На самом деле это куклы младенцев в натуральную величину, произведенные в последние годы прошлого века для утешения бабушек с дедушками, живших вдалеке от внуков, каждая кукла сделана по фотографии реального ребенка. Выпускала их в Мэгуро фирма под названием «Близняшки», и они вскоре приобрели немалую коллекционную ценность, ибо каждый экземпляр был уникальным.
– Не нужны мне они, – говорит Фонтейн.
– Слушай, ты, – наседает Кларисса, отключив ямайский говор. – Возьмешь ты их, никуда не денешься. Ты их берешь, ты их толкаешь, получаешь за них хорошие деньги и отдаешь мне. Потому что иначе хрен я останусь в этой дыре, где ты бросил меня вместе с этой сумасшедшей сукой, на которой женат.
На которой я был женат, когда ты «женила» меня на себе, размышляет Фонтейн, и это ни для кого не секрет. Означенную Турмалину Фонтейн, известную также как Жена Номер Раз, вполне адекватно, как полагает Фонтейн, описывает выражение «сумасшедшая сука».
Турмалина – воплощенный кошмар; лишь ее необъятные габариты и непроходимая лень не дают ей сюда заявиться.
– Кларисса, – протестует он, – если б они хоть были новенькие, в упаковке…
– Они не бывают в упаковке, ты, идиот! С ними же всегда играли!
– Ну, тогда ты знаешь рынок лучше, чем я, Кларисса. Сама, значит, и продавай.
– Ты хотишь поговорить про алименты?
Фонтейн смотрит на японских кукол.
– Господи, вот ведь уродцы. Выглядят как мертвые, понимаешь?
– Потому что их надо заводить, болван.
Плюхнув баул на пол, Кларисса хватает пупса за голову и вонзает длинный изумрудно-зеленый ноготь кукле в затылок. Пытается продемонстрировать еще одну уникальную, сугубо индивидуальную особенность этих игрушек – включить цифровую запись младенческих звуков прототипа, а может быть, даже его первых слов, – но вместо них раздается чье-то нарочито тяжелое дыхание, а затем – ребячливое хихиканье, сопровождаемое разноголосьем детских ругательств.
– Кто-то их уже поломал, – хмурится Кларисса.
Фонтейн вздыхает:
– Сделаю все, что смогу. Оставь их здесь. Ничего не могу обещать.
– Лучше молись, чтобы я их здесь оставила, – говорит Кларисса, швырнув младенца в сумку вниз головой.
Фонтейн украдкой бросает взгляд вглубь лавки, где на полу, скрестив по-турецки ноги, сидит босой мальчик, стриженный почти под ноль, с раскрытым ноутбуком на коленях, поглощенный поиском.
– Это еще что за черт? – вопрошает Кларисса, подойдя ближе к стойке и впервые заметив мальчика.
Данный вопрос почему-то ставит Фонтейна в тупик. Он теребит свои лохмы.
– Он любит часы, – говорит Фонтейн.
– Ха, – говорит Кларисса, – он любит часы. Что же ты не приведешь сюда своих собственных детей? – Ее глаза сужаются, морщинки у глаз становятся глубже, и Фонтейну вдруг очень хочется их поцеловать. – Что же ты завел здесь какого-то «толстяка-латиноса-любит-часы» вместо них?
– Кларисса…
– В жопу «Кларисса»! – Ее зеленые глаза расширяются от гнева, становятся белесыми и ледяными, как далекое эхо ДНК неизвестного британского солдата: Фонтейн часто с улыбкой воображал себе душную ночь зачатия где-нибудь в Кингстоне: эхо, что отозвалось через несколько поколений. – Чтобы сбагрил эти куклы, или пеняй на себя, понял?
Она лихо разворачивается на пятках, что совсем нелегко в ее черных галошах, и, гордая и прямая, с достоинством уходит из лавки Фонтейна, в мужском твидовом пальто, которое, вспоминает Фонтейн, он купил в Чикаго лет пятнадцать назад.
Фонтейн вздыхает. Тяжесть наваливается на него к концу дня.
– В этом штате законно быть мужем двух женщин сразу, – говорит он в воздух, который пахнет кофе. – Черт раздери, это безумно, но все же законно. – Он шаркает к входной двери, в ботинках с развязанными шнурками, и закрывает ее за ушедшей, запирает замок. – Ты все еще думаешь, что я двоеженец или что-то типа того, малыш, но это – штат Северная Калифорния.
Он возвращается и еще раз смотрит на мальчика, который, похоже, только что открыл веб-сайт аукциона «Кристи».
Мальчик смотрит на него снизу вверх.
– Наручные часы в форме «бочонок», платиновый корпус, минутный репетир, – говорит он, – «Патек Филипп», Женева, лот сто восемьдесят семь сто пятьдесят четыре.
– Думаю, не совсем для нас, – говорит Фонтейн. – Другая весовая категория.
– Карманные часы «Хантер», золотой корпус, четвертьчасовой репетир…
– Забудь об этом.
– …со скрытой внутри эротической заводной куклой.
– Это нам тоже не по зубам, – говорит Фонтейн. – Послушай, – говорит он, – вот что я тебе скажу: с этим ноутбуком ты смотришь слишком медленно. Я покажу тебе быстрый способ.
– Быстрый. Способ.
Фонтейн идет рыться в выдвижных ящиках стальной картотеки, покрытой засохшей краской, и роется до тех пор, пока не находит старый военный шлем виртуальной реальности. Резиновая «губа» вокруг бинокулярного видеодисплея вся в трещинах, крошится. Еще несколько минут уходит на то, чтобы найти совместимый аккумулятор и определить, заряжен он или нет. Мальчик игнорирует Фонтейна, уйдя с головой в каталоги «Кристи». Фонтейн подключает к шлему аккумулятор и возвращается.
– Вот, смотри. Видишь? Надеваешь эту штуку на голову…
