Том II
– Мошна, – сказала Королева, – имей я ее, была бы Королем!
Кэнтербери
Книга 1
Черная месса и карлица
Кому угодно в состоянии Александры я могу порекомендовать только один рецепт… два великолепных компонента в произвольных дозах: выпивку и укладку. После пережитого на мессе у Шарантона она вся дрожала и выражалась бессвязно, но способна отыскать бренди, который держит у себя в машине. Мы уезжаем оттуда как можно быстрее. Дорог здесь я не знаю, а у Александры слишком сильная истерика, и помощи от нее никакой, но отсюда, куда она нас привезла, все они ведут в Париж.
Шарантон… вот же человек! Хоть развлечения у него не скучны, чего не всегда можно сказать о его более уважаемых собратьях. И поскольку, очевидно, он до крайностей не доходит, раз там никто не режет на куски младенцев и нет никакого людоедства, зло его видится вполне безобидным. Немножко зрелищнее обычной разновидности проповедничества, несомненно, но не намного опаснее. Я уважаю его живость, и к черту те цели, что она преследует… слишком многие мои знакомые чуть более чем наполовину мертвы, по обе стороны от шеи.
Мнения Александры по этому поводу остаются ее личными. Несколько раз приложившись к бутылке бренди, она притихает. Устраивается на сиденье ко мне поближе, по-прежнему голая, и предлагает выпить мне. Я отхлебываю лишь раз. Не столько бренди мне нужен, сколько ввинтить кому-нибудь… стояк, что у меня был у Шарантона, вновь начинает оживать, едва мы проезжаем несколько километров. В закрытой машине с задраенными окнами на самом деле получаешь представление о крепости того, что женщины постоянно варят у себя между ног…
Александра не может расслабиться… и не сможет, вероятно, пока что-нибудь не сделают с зудом, что она в себе раззадорила. Бренди ее утишил, но совсем ненамного, и такое ощущение, что она сейчас взорвется у тебя в руках. Она раздирает ногтями одежду на мне и хватается за мой хуй… не играть с ним, а просто держать, как бы убеждаясь, что он еще на месте и никуда не делся.
Несколько раз я предлагаю Александре хоть немного одеться, мне кажется, это неплохая мысль… как-то не очень хочется ехать по всему Парижу с голой пиздой в машине. Но когда я подкатываю к обочине возле ее дома, она столь же не одета, как и при выезде. Даже тут не хочет ничего на себя надевать. Собрав одежду в ком, выходит из машины и огибает ее спереди, не успеваю я отыскать выключатель. Потом еще минут пять, не меньше, мы стоим, пока она ищет ключи.
Я никогда не видел, чтоб Александра так себя вела. Сукой она была все то время, что мы с нею знакомы, но вела себя всегда как пизда скромная… такие, начни их щупать где-нибудь, кроме спальни, нос воротят. Но удивлен я не чересчур. Я больше не пытаюсь их понять… Я их просто ебу. Так очень экономишь силы. Можно ввинтить пизде за двадцать минут, но, если считаешь, что твое время чего-то стоит, можешь позволять себе отвечать на все вопросы, что за эти двадцать минут возникают.
Александра отводит меня прямиком к себе в спальню, поднимается по лестнице передо мной, и жопа ее колышется у меня перед самым лицом, перекатывается, словно некая чудесная машина. Господи, да у этих пёзд к тебе никакого уважения… виляют хвостом перед носом, нимало не заботясь о том, как это на тебя действует. Бедра Александры заляпаны соком пизды чуть ли не до колен… Меня так и подмывает вонзить зубы в эту толстую жопу, что она мне подсовывает, и посмотреть, что будет, когда я из нее выкушу стейк себе на завтрашний обед…
В спальне она все так же напряжена. Пытается лечь и дождаться, пока я не окажу ей честь, но слишком нервозна. Сидит, подпершись локтем, и возится у себя в мохнатке, пока я раздеваюсь. И по-прежнему прикладывается к бутылке, хотя дрожать перестала уже давно.
Поскольку Александра начала играть с ним еще в машине, хер у меня сейчас чуть ли не с запястье толщиной, а яйца будто кто-то узлами завязал. Такая чудесная у меня эрекция, что, сбросив всю одежду, я встаю перед зеркалом и пару минут собой любуюсь. Мужчину следует фотографировать, когда он в такой форме, чтобы просто хранить снимок и поглядывать на него, когда заходишь к начальству просить повышения зарплаты. Опять же, приятно будет и внукам потом показывать.
Александра восхищается вместе со мной, но у нее свои представления о том, как с этим поступить. Первым делом она его хватает и, не успеваю я оказаться на кровати, пытается засунуть себе в рот. Вот пизда же… столько сил было потрачено на то, чтоб заставить сосать его в первый раз… Она устраивается головой у меня на коленях и принимается за любовь с Джоном Четвергом. Стонет… она б сосала мне елду всю ночь, сообщает она… но у меня есть веская причина сомневаться в том, что это займет так долго… Я подтягиваю себе под плечи подушку и вынимаю заколки у нее из волос.
Заметил ли я ту женщину, которая была на мессе алтарем, спрашивает Александра… и мне интересно, как можно считать женщин чем-то иным, кроме расы идиоток, если якобы даже самая разумная ставит вопрос таким вот образом. Но я говорю ей, что, мне кажется, припоминаю там присутствие такой личности…
– Она замужем, у нее ребенок… и происходящее там никогда не доходит до ушей ее супруга. Шарантон даже открыто бывает у них дома… супруг уверен, что он исповедник его жены, и счастлив, если они на много часов запираются наедине…
Она вновь склоняет голову и лижет мне живот, а красную головку Джона Четверга трет подбородком. Язык у нее – как очень маленькая змейка, вьется вниз по животу и мне в куст, прятаться… Отчего-то жаль, что меня не было той ночью, когда Александра принимала более активное участие во всех-свячении каноника Шарантона… такая она невозмутимая, величавая пизда, когда видишь ее вне постели.
Есть что-то порой в чертах Александры, что мне напоминает египтян. Должно быть, все из-за того, как она складывает губы, напучивает их, приближая к моему болту. Или, быть может, ракурс, под которым я ее вижу, когда она ложится лицом мне на живот, потому что иначе, если ей не случается мыть бороду Джону Четвергу, я про это не думаю. Но Александре нужны золотой обод на голову, гадюка для забав и павлинье перо хуй щекотать…
Она укладывает мой хер себе на ладонь, касаясь губами его головки… не спешит, времени полно для всего. Александра не похожа на молодых пёзд, что скачут по тебе как блохи. Она женщина зрелая, крупная, на костях у нее слишком много мяса, и она не станет скакать резиновым мячиком. С Александрой возникает удовлетворение, и лишь когда ввинчиваешь кому-нибудь такому, можно по-настоящему увидеть, насколько мало тебе достается от поебок, что взрываются хлопушками. Фейерверк, может, и красиво, но, чтоб жопа зимой не мерзла, годится только медленно горящий уголь…
Она снова сует Джона Ч. в рот, и я сразу понимаю: когда он вынырнет наружу, будет мягок. Я заправляю Александре волосы за уши, чтобы видеть ее лицо… а потом сцепляю лодыжки у нее на талии. И только теперь Александра соображает, что Джонни не шутит, и ей совсем не нравится, что хер мой опадет до того, как она почувствует его у себя под жопой… она пытается отстраниться, и мне приходится удерживать ее голову и пригибать ее, пока мы с ней не приходим к пониманию. Джон Четверг наконец сам все улаживает… уткнувшись носом ей чуть ли не в гортань, он вдруг кончает. Как только это начинает происходить, Александра сдается без боя и выжимает из сделки все. Я чувствую, как молофья пинтами высасывается из моего хуя, и Александра при этом ведет себя так, будто вознамерилась яйца мне высосать наизнанку. Во рту у нее булькает, как у соломинки на дне стакана… ей мало проглотить молофью… она хочет заглотить мою елду, а после – и меня целиком…
Истощив меня, она еще больше распаляется. Соскакивает с кровати и глотает еще бренди, возвращается и щекочет себе фигу о мой куст. Наконец откидывается на подушки и, разместив свою бонн-буш в паре дюймов от моего носа, раздвигает ноги и принимается играть с собой. Очевидно, от меня она чего-то ждет… Потратив несколько минут, чтобы показать мне, как работает эта деталь ее анатомии, Александра тоскливо вздыхает. Бывают времена, говорит мне она, когда ей и впрямь жаль, что дети ее живут в деревне… Был бы здесь сейчас Питер, он бы знал, что делать, подарил бы ей счастье… или даже Таня… Мягкая маленькая Таня, с ее коварным ртом и быстрым языком… Да, иногда, хоть и знает, что правильно она услала их из Парижа, она все же хочет, чтоб они вернулись.
Отчего в вопросах семьи возникает единогласие. Таня и Питер, как мне известно, на что угодно пойдут, лишь бы снова оказаться в Париже, даже без привилегии укладываться в постель со своей матерью. Так или иначе, все это кажется глупым… Никогда не замечал, что одиночное заключение производит какое-либо нравственное воздействие на детей…
Намек Александры на приглашение пролетает у меня мимо ушей, и пизда наконец выходит в открытую и просит меня… не пососу ли я ей пизду? Ответ – нет, не пососу. У меня нет ни малейшего понятия о том, когда каноник Шарантон забавлялся с абрико-фандю Александры своим епископальным елдаком, и будь я проклят, если меня вынудят перенять привычки Питера. Чтоб ее осчастливить, однако, ляжки я ей вылизываю… у них вкус ее пизды, а поскольку счастье Александры в основном зиждется на предвкушении, этим она остается почти довольна. Один палец она не вынимает из своей кон, чуть надвое не раскалывается, стараясь пошире раздвинуть ноги, и раздразнивает себе под хвостом сама, пока я лижу вокруг.
Но такое не может длиться вечно… Александра так разгорячается, что дольше нескольких минут не выдерживает. Ей надо, чтоб ей ввинтили, а палец в фиге – скверная замена тому, что в ней должно быть. Она щекочет бороду Джона Четверга, раздает ему посулы, подкупает поцелуями… и вскоре раздразнила его до того, что он вновь подымает голову. И как же она рада видеть, что он опять встает по стойке смирно! Елозит по всей кровати, пока не становится похоже, будто под одеялом последнюю неделю стояли лагерем полдюжины бойскаутов… она взбирается на меня и залезает под меня, выгибается у меня в руках и между ног, повсюду оставляя мазки сока и вонь своей манды. Наконец я хватаю ее на ходу, швыряю на жопу и запрыгиваю сверху…
Ей мало раздвигать ляжки и дожидаться моего хера… она зацепляет себе пальцами расколотую фигу и растягивает губы так широко, что мне вдруг кажется – щель у нее разлезется прямо по всему животу. Затем она бросается вниз и пытается захватить собою мой хуй. Промахнуться бы здесь не удалось… с такой растянутой пиздой-то. Мой болт проскальзывает ей в мохнатку, меж этих сочных отверстых губ и сразу вглубь, пока не возникает ощущения, что он там плавает в масле. Александра обхватывает меня руками и ногами, и кон ее снова сощелкивается и обнимает Джонни…
Насколько мне известно, Александре на вечеринке у Шарантона не ввинчивали. Она себя определенно ведет не так… судя по тому, как принимает поебку, я заключаю, что, можно сказать, одна она была не меньше недели. Есть вероятность, конечно, что гоблины ее вставляли ей не так хорошо, как она старалась меня убедить… одного духа для нужд плоти может оказаться недостаточно… Она крутится, как будто хулу танцует, а под юбкой у нее тропические клещи… хватает себя за титьки и сует их мне в лицо, умоляя меня их сосать… Пыхтит, будто перегретый паровоз, и я уже жду, что в любую секунду у нее слетит предохранительный клапан. Я цапаю ее за жопу, щиплю и раздвигаю ей ягодицы… она чуть не сбрасывает нас обоих с кровати, когда я берусь щекотать ей пушок вокруг очка.
Боже мой, сколько же волос носит эта пизда у себя вокруг хвоста, поразительно! Пока отыщешь там само очко, надо через лес пробраться с фонарем… Если у нее когда-нибудь заведутся мандавошки, она их будет содержать всю оставшуюся жизнь… когда пускаешься там в экспедицию, нужно брать мачете и прорубать в этих зарослях тропу, торить путь, чтобы потом найти дорогу обратно… Мне наконец удается отыскать ее очко, и я тычусь вокруг, пока не убеждаюсь, что шевелю пальцами, где надо… Александра визжит так, будто я ее скальпирую, но три пальца ей в жопу мне все равно вставить удается… Там такое ощущение, что легко бы поместилось и еще три, и ничего ужасного бы не произошло…
Вдруг хуй у меня изливает молофью ей в утробу… Этот горячий толчок Александра принимает как должное, лишь туже сжимает меня ногами… и тоже кончает… Мы лежим, обернувшись друг вокруг дружки, и всякий раз, как чувствую, что она ерзает, я вжимаю пальцы ей глубже в очко… Она так и не кончит кончать… и я с нею вместе…
Сегодня одной поебки Александре недостаточно. Отдыхает она ровно столько, чтоб я успел немного угоститься ее бренди… а затем опять принимается выклянчивать у меня еще раз. Лежит, упираясь в меня, и трется мохнаткой о мои ноги, елозит фигой о мой куст, окутывает меня и всю комнату этой жаркой, сладкой вонью, что так из нее и льется. Она до того сочна, что, когда возит своей щеткой мне по животу, ощущение такое, что мажут кистью, на которую набрали краски… потом, высохнув, каждый волосок в отдельности жестко завивается, словно их накрахмалили…
Она требует, подумать только – Александра требует, знать, не лучше ль заваливать ее, чем Таню… Эту маленькую самодрочку, как Александра ее зовет. Чего ради такому мужчине, как я, так сильно хочется ввинчивать Тане? Мальчикам – да, она понимает, почему молодежи, вроде Питера, хотелось бы ебать Таню… и она б, вообще-то, так не возражала, если бы Таня позволяла ебать себя своим сверстникам. Но вся эта грязь со взрослыми мужчинами… и мужчинам не полезно, и определенно не полезно самой Тане. Что же девочка станет делать, когда вырастет? Что сможет удовлетворять ее тогда? Но, возвращаясь к ее первоначальному вопросу… неужто она не лучше, взрослая женщина, располагающая всем, чтобы удовлетворить мужскую страсть, не лучше плоскогрудого сверчка, этой щенявой пизденки, этой…
Ну как, к черту, человеку на такое вот отвечать? Таня – сама себе категория… ее нельзя судить по общепринятым стандартам, потому что нигде ничего похожего на нее просто не бывает. Отвечаю я Александре встречным вопросом, почему ее саму так эта девочка привлекает… Ах, но это ж совершенно другое дело! Тут Александру за живое берет кровосмесительный мотив. Если б Таня была чьей-нибудь еще дочерью, она бы с ней ничего общего иметь не желала… ни чуточки. Ах да, она б могла расхаживать перед Александрой хоть круглые сутки, и вообще ничего бы не происходило. Ничего. Что, разумеется, чистая херня. Несомненно, отношения с такой пиздой, как Таня, весьма немаловажно присаливать тем фактом, что вы родня, но Таня, хоть дочь, хоть не дочь, смогла бы забраться в постель к Александре, когда б ни пожелала.
Александра пускается перечислять некоторые кульминационные моменты в своих злоключениях с этой девушкой… Тане, похоже, удалось вытянуть из матери все смачные подробности ее игрищ с теми мужчинами, которых Таня знает… и взамен она поделилась кое-чем из своего опыта. Для меня самое интересное, однако, – известие о том, что каноник Шарантон давит на Александру с тем, чтобы она передала свою дочь ему и Сатане. Она его спускает на тормозах под тем или иным благовидным предлогом… Теперь, конечно, все это позади… но если бы сегодня вечером с нею не было меня, с содроганием говорит Александра… ах, вот это был бы истинный конец… да наверняка тут бы все дело и кончилось…
Она уже распалилась до того, что ей просто-напросто нужно снова ввинтить, да и обо мне она все это время не забывала… Хер у меня крепок, и она держит его у себя между бедер, потираясь об него своим лопнувшим персиком. Ни она, ни я ничего особого с этим не делаем, но хер мой проникает в ее раскрытую манду… Я был бы вполне счастлив просто лежать и лениво поебывать Александру, но это противоречит ее природе, да и не такого она сейчас хочет. Она исполняется воодушевлением… наконец-то забирается на меня сверху и показывает мне, как, по ее мнению, это нужно делать.
Могу вспомнить сколько угодно куда менее приятных вещей… удобно лежать на спине, пока над тобою трудится жаркая и мясистая сука. Мне нихуя не нужно делать… Александре самой известны все приемы, поэтому сейчас все вовсе не так, как бывает с какой-нибудь юной невежественной пиздой, которой еще нужно показывать, как работает механика. И она катает меня роскошно, себя вообще никак не сдерживает и, очевидно, посылает к черту все свое достоинство. У женщины, что ебет тебя при таком раскладе, достоинства, я полагаю, меньше, чем в любой другой позиции, которую можно принять… бля, они даже елду сосать тебе могут с достоинством, а вот в подскоках и махах такой дрючки вверх дном… Это уж дудки.
Мне еще ни разу не попадалась женщина, которую ебешь в такой позе и ей бы не стало интересно посмотреть, как оно выглядит. Если ты наверху, можешь им ввинчивать хоть неделями напролет, а любопытно им не станет, но, как только уступишь женщине седло, она принимается искать зеркало. Александра – не исключение… повинтившись так сколько-то, она соскакивает и хватает ручное зеркальце. Затем – вновь на позицию, и первый же ее взгляд на то, что там внизу происходит, чуть ее не приканчивает. Оно не должно выглядеть ТАК, восклицает она, однако через несколько минут наблюдений ей уже нравится больше. У нее, приходит к выводу она, очень симпатичная пизда и в действии выглядит весьма неплохо…
Ей хочется посмотреть, что будет, когда мы кончим, говорит Александра… но, когда это происходит, взгляд у нее до того стеклянный, что мне как-то не верится, будто увиденное хоть что-то для нее значит…
Несколько минут после она ведет себя тихо. Лежит со мною рядом на кровати, ноги раскинуты как можно шире, чтоб фига у нее немного поостыла, а самой не терпится рассказать мне о Шарантоне. Ее, очевидно, раззадоривает говорить об этом, хоть она и желает убедить меня, будто от всего этого теперь в ужасе… Шарантон, конечно же, заваливает каждую пизду в своей пастве… был бы полным остолопом, если б этого не делал… а если кто-то из его паствы упустил ввинтить кому-нибудь другому в ней же, так это просто случайность. Ах, и тот кошмарный идол! Никогда не забудет. В первую ночь она испугалась и закричала, когда они ее к нему понесли… Это приспособление, которого я, вероятно, не заметил… в сосуде у него внутри хранится освященное вино, и налить его можно через этот огромный член… потом на своей первой мессе она довольно-таки назюзюкалась этим святым вином.
Мне интересно знать, что она теперь намерена делать… вернется в лоно Католической церкви? Нет, ей кажется, этот номер уже не пройдет… как будто бы все, что притягивало ее к мистицизму в самом начале, теперь истощилось. Сама она не знает, что ей дальше делать… но как я считаю, неплохой ли это план – заставить Таню уйти в монастырь?
Мысль о Тане в монастыре слишком уж нелепа. Да она растлит и саму мать настоятельницу, кошелку эту… за две недели у церковных властей на руках будет целый класс пиздососок, и во всем заведении не останется ни единой свечки, которая не будет странно пахнуть, когда ее зажгут… Александра вздыхает и соглашается со мной… но что ей делать, она не знает… их отцу ей в то время надо было хуй сосать, говорит она.
Наконец она хочет, чтоб ее снова выебли и чтобы мой елдак оказался где нужно, она снова позволяет мне сунуть его ей в рот. У нее уходит много времени на то, чтобы Джон Четверг сбросил забытье, но она полна решимости, и, сделав почти все возможное, разве что не проглотив его живьем, она видит, как он снова начинает растягиваться. Затем, когда у меня появляется то, чем ей можно предоставить почтенную поебку, Александре в голову приходит мысль – нелучшая из всех возможных. Я пытаюсь ее предупредить, но остановить не успеваю – она уже втерла себе в фигу несколько капель бренди… поглядеть, не получится ли на этот раз как-нибудь иначе.
Как только вещество это на нее попадает, она совершенно сходит с ума. Выпускает изо рта мой хуй, полностью меня перепрыгивает и принимается скакать по всей комнате с воем. Обе руки у нее прижаты к мохнатке… она обмахивается носовым платком, орошает себя пудрой и даже, по какой-то необъяснимой причине, забирается на стул и прыгает с него… Окажись на ее месте Таня или даже Анна, было б не так смешно… но Александра такая дородная и на вид такая тихоня, что животики надорвешь.
Наконец она прыгает обратно на кровать… если я суну сейчас в нее елду, там может перестать гореть, считает она… Я вгоняю в нее хер, и она воет громче прежнего… теперь ей подавай одно: как можно быстрее от меня отпрянуть. Я же просто утверждаю хуй свой в ней поглубже и держусь на взятых позициях… Ебу ее до головокруженья, и чем громче она визжит, тем больше мне нравится…
Кончать в суку, которая подымает такой адовый шум, может, было б гораздо веселей, если б это не походило на езду на велосипеде по кэтботу при шквалистом ветре. Когда я заканчиваю изливать в нее молофью, Александра по-прежнему пытается пятками вышибить из кровати пружины, но болт мой прочно засел у нее под хвостом. Неожиданно, не выдав ей этого намерения ни намеком, я начинаю ссать в нее.
Александра впадает в ярость, как только понимает, что происходит… Я ее ошпариваю, у нее разрывается утроба, это расстраивает ее внутреннюю анатомию… но ей это очень нравится, суке, и она вдруг перестает скулить и обхватывает меня обеими руками, умоляя, чтоб я только не переставал. Она сейчас кончит… Она хочет, чтоб я брызнул посильней… В животе у нее, слышу я, что-то булькает…
Полоумные они, суки эти… все, блядь, до единой… Что б ты с ними ни делал, это отлично, изумительно… Хочешь, они приведут тебе свою сестру, или дочь свою, или бабушку? Чудесно! Хочешь избить так, что жопа отвалится? Ах, они только выскочат хлыст купить! Они благодарны за все, и что б ты с ними ни делал – все в удовольствие. Иного объяснения нет… все пёзды башкой скорбные…
* * *
Эрнест в постели с бутылкой, а на голове у него – гирлянда жухлых розовых листьев. Когда я захожу к нему в спальню, он откладывает «Флато» и зовет танцовщиц, но никто не приходит.
– Хммм… танцовщиц нет, – говорит Эрнест. – Должно быть, выкарабкиваюсь. – И делает глоток из бутылки.
В точности он не помнит, сколько уже бухает, говорит мне Эрнест, но поймет это, как только вернется на работу. В конторе им очень хорошо удается за таким следить. Однако он помнит, из-за чего бухает… для Эрнеста это отличное достижение. Он напился из солидарности с другом, а потом друг помирился с женой и бросил его в этом деле одного.
– Он меня домой на ужин пригласил, – рассказывает мне Эрнест, – и угадай, что мы застали? Эту его пизду как раз заваливают, мало того – прямо на столе, за которым мы собирались ужинать! Ты когда-нибудь такое слыхал? На этом самом обеденном столе голой жопой, а мужик ей заправляет…
Вспомнив про заправляющего мужика, Эрнест возбуждается так, что ему нужно еще выпить. На сей раз он не забывает предложить мне, а еще предлагает сплести и мне веночек, если хочу.
– Давай подискутируем, – говорит Эрнест. – Ты согласишься, если угодно, с тем, что брак – институт благородный и священный, а я стану придерживаться противоположного мнения. – Он приподымается, опираясь на локоть, и натягивает на себя простыню, как тогу, но, прежде чем спор успевает завязаться, Эрнест забывает, о чем он. – Что ты думаешь про такую вот пизду? – осведомляется он. – Ты же наверняка решил бы, что ей хотя бы хватит совести обделать все так, чтоб муж мог привести кого-нибудь домой и при этом не опозориться? Но нет… она ерзает и повизгивает, как поросенок в день забоя, а этот хуястый лягушатник засандаливает ей по самые уши. А я, Алф, я как обычно – в комнату вхожу первым. Ну что мне было делать? Откуда я знал, что у них это не в порядке вещей: что нам, может, и не нужно вставать за этим парнем в очередь, чтоб тоже поучаствовать? Как быть, Алф? Я только и мог – смотреть, что будет дальше; если б ее муж тоже снял штаны, то все нормально, и потом, может, мы бы вместе поужинали, разлатав ее по очереди. Слушай! Перед тобой когда-нибудь какой-нибудь придурок хвастался новым радио, а то и целой машиной и прямо в самый разгар оно вдруг не работает? Что он тогда говорит? Он всегда говорит: «Забавно, раньше оно так никогда себя не вело». А этот парняга, он только твердил «она» – все время, пока мы ужинали ржаным вискариком…
Наконец Эрнест вынужден перевести дух; после чего он заводит ариа да капо и рассказывает всю историю заново:
– Потом, уже напившись, мы нашли себе какую-то пизду, и все у нас спроворилось, чтоб удалось ее завалить… только что, по-твоему, потом случилось, Алф? Этот парень решил, что жене своей он сможет ввинтить до черта лучше того лягушатника, что ее ебал, и сообщает мне, что идет домой ей показать. И меня с собой даже не приглашает! Господи боже, ну хоть это-то можно сделать – после того, как он меня на ужин к себе звал, верно? А он просто заглотил пару пептонных таблеток, что в барах продают, и пошел сам себе… Эдак сразу видно, что пизда может испортить хорошего человека…
Где-то по пути Эрнест прихватил пачку гривуазных фотографий. Они лежат у него на бюро, и я, слушая его историю уже в третий раз, начинаю их перебирать. Очень высокого класса они, пёзды там на пизду похожи, а не на кучку тетушек, старающихся выглядеть пикантно… и в первой же полудюжине… Анна. Я испускаю вопль, и Эрнесту надо посмотреть, что я там нашел… он даже не знал, что они у него есть.
Что ж, мир тесен, говорит Эрнест, просматривая их все и находя еще парочку с Анной… наверное, потому он их и купил, раз она в этой пачке была. А Анна – еще одна сука заносчивая, говорит он мне. Как по-моему, доведет ли Анна до добра меня или вообще кого-нибудь из нас? Никого ни до какого добра Анна не доведет, она меньше всех на свете на такое способна.
Уходя, я уношу снимки Анны с собой в кармане, а бо́льшую часть Эрнестовой кварты виски – у себя в желудке. Эрнест достал еще пинту из своего бюро и по-прежнему разговаривает, снова зовет своих танцовщиц. Я иду в контору, а поскольку там мне всегда нечего делать, пишу пару писем, чтобы видели, что я где-то с полчаса вроде как работаю. Потом снова отчаливаю поглядеть, что удастся найти.
И только выхожу на улицу, как сталкиваюсь с Артуром. Он искал меня, сообщает он и при этом так возбужден, что вообще едва способен два слова связать. Прежде чем сказать мне, в чем дело, он должен выпить – и даже улицу переходить туда, где у меня кредит, ему долго, поэтому мы заходим в тот бар, что рядом с конторой, а кредит у меня там истощился уже почти как месяц.
Выясняется, что Артура навещала наша маленькая подружка Шарлотт. Его не было дома, но она оставила записку… приглашение нам обоим заглянуть к ней повидаться. Артур по этому поводу весь обсирается и желает читать записку вслух, чтоб я точно ни одной славной подробности не пропустил.
– Ты вообрази, эта пизденка ко мне на фатеру приходит, – заикаясь, лепечет он. – Господи, даже представить себе не могу, что они подумали, когда звонок – и она там в дверях стоит… Решат, что я у себя там совсем рехнулся. Глянь, перечитай вот тут еще… что это, как не приглашение зайти и кинуть ей палку? Господи, я ж тебе говорил, она сука? Говорил, а? – Он залпом выпивает перно и требует себе еще. – Слушай, Алф, как у тебя сегодня с наглостью? При тебе она, твоя наглость? Боже мой, у меня кишка тонка туда идти и встречаться с нею наедине… а вот если б ты со мной пошел, было б нормально… – Он тревожно глядит на меня: как я это все восприму. – Слышь, Алф, я тебе так скажу… ты ее можешь первым попробовать. Мы туда оба придем, и ты ей ввинтишь, а я после подскочу… Господи, я ж не обязан был тебе про все это рассказывать, знаешь… Мог бы и один туда сходить и сам ее завалить. Но я так не могу, Алф… Вот только – ты когда-нибудь в жизни о таком слыхал? Кто, нахуй, вообще слыхал про карлицу, которая еще и сука? Черт, я раньше как-то не задумывался о половой жизни карликов…
Я вовсе не уверен, что Артур не несет ахинею. Из этой записки он вычитывает больше, чем там говорится, а определенно предлагается в ней одно – встретиться и выпить. Но я доверяю интуиции Артура, если не его рассужденьям, и все это дело с карлицей до того безумно, что притягательно. Короче, мы наносим визит…
Впуская нас, Шарлотт смотрится куколкой… только на куколках нет всего того, что есть на ней. Если она и удивлена, обнаружив у дверей нас обоих, то виду не подает… Она так рада, что мы пришли, говорит она… а то просто не знала, чем себя нынче занять. Затем, когда мы уже устроились в креслах, заходит полицейская собака ростом с человека и намеревается, судя по всему, сожрать и Артура, и меня.
Если б нам не грозила столь непосредственная опасность быть сожранными, было бы смешно смотреть, как девушка борется с этим зверем. Она хватает его за ошейник, и пес, даже вполовину не стараясь, отрывает ее от пола и мотает ею по сторонам. Но Шарлотт хлопает его по носу, говорит, что у него отвратительные манеры, и он успокаивается почти незамедлительно. Если б он на нее хоть гавкнул, она б не устояла на ногах, но он поджимает хвост и убредает прочь.
Шарлотт говорит, что хочет его запереть, поэтому выбегает за ним следом, виляя крохотной попкой столь же действенно, как любая полномасштабная женщина. Артур шепчет мне… вопросов нет, зачем она держит у себя такое животное, правда? Если б у нее был игрушечный бультерьер или какая-то из этих безволосых мексиканских тварей, то был бы просто комнатный зверек… но, Исусе, заметил ли я, какой хер у этого сукина сына?
После второй порции вопросов уже нет… Шарлотт напрашивается на еблю. И никакой, к чертям, разницы между тем, как себя ведет она, и тем, как это бы делала любая другая пизда. Все, что говорим мы с Артуром, очень ее развлекает, а иногда это забавно, даже когда мы вовсе не имели такого в виду.
Вот же пиздешка! Она чарующа, когда сидит в кресле, которое чересчур для нее велико, закидывает одну крохотную ножку на другую и оправляет на себе юбку, чтоб мы могли подглядеть, что у нее там под низом… Но как же, блядь, уложить карлицу в постель с собой – об этом мне раньше никогда не приходилось волноваться, и я не знаю, что делать дальше. Смотрю на Артура – тот щерится мне в ответ. Мы пьем дальше очень хороший Шарлоттин скотч… она запивает свой водой, и, чтобы на нее подействовало, ей много не потребуется…
Выпивка лупит по ней очень внезапно… вот с нею все в порядке… а через минуту она уже по уши. Я не осознаю, что случилось, покуда не встаю налить ей еще… Перегибаюсь через кресло спиной к Артуру и не успеваю сообразить, как она протягивает руку и хватает меня за хер спереди через штаны. Поразительное ощущение… эти младенческие пальчики щекочут тебе ширинку… Я стою как дурень, а она с этой штукой возится. Похлопывает и поглаживает так, как некоторые женщины перебирают мех, в другой руке держит стакан и улыбается, как будто у нас с нею общий секрет. Но секрет этот у нас с ней ненадолго… Артур прищуривается, видит, что происходит, и вопит.
– Эй, а я? – желает знать он… и никто не считает, что он просит и себе подлить.
Пизденка со мной даже играть не перестает. У нее такие маленькие руки, что она их может засунуть мне в ширинку, даже пуговицу не расстегнув, и ей известно, как это делается, а сама она меж тем обращает кукольную свою улыбку на Артура…
– Ты же ко мне не подошел, – говорит она.
Похоже, Артур совсем забыл о нашем уговоре. Он слетает с кушетки и пристраивается на другой подлокотник Шарлоттиного кресла с такой скоростью, какой я за ним раньше не замечал.
– Не обращай на этого парня внимания, – говорит ей он. – Вот, пощупай-ка… Ну не красавец ли? – Он забирает у нее стакан и кладет ее руку на свою ширинку. – Не стоит дурачиться с тем, что у него… Да и вообще, поди угадай с такими парнями… Где он бывал последнюю неделю? Ты знаешь? Вообще кто-нибудь это знает? Черт, да он сам, поди, не ведает… Вот… пожми его чуть-чуть, вот так, видишь, какой большой становится.
Шарлотт хихикает и жмет нам обоим. Он глупенький, говорит она… оба они слишком большие… Разве мы не видим, что она – просто очень маленькая девочка с очень маленькими запросами? И Артуру тут же хочется поглядеть на эти ее запросы. Он впервые слышит, чтоб их так называли, говорит он. Должно быть, Артур напился… считает, что это смешно.
Но Шарлотт свой запрос нам не хочет показывать… вместо этого она покажет нам окрестности, чтоб у нас возникло представление о размерах… Она задирает на себе платье и показывает нам свои изящные бедра… Артур говорит, что этого мало, и как раз в этом я с ним согласен. Поэтому Шарлотт сводит ноги и показывает нам, как она выглядит до самых штанишек. А штанишки эти, раз увидев, не забудешь никогда… должно быть, их шили из крыльев фей… на вид легче тончайших шелковых чулок… Я боюсь к ним прикоснуться… они распадутся у меня под руками. А вот ляжки у нее прочнее… Мне нужно их пощупать, и она, похоже, не против…
Шарлотт перестает подергивать нас за елдаки и тычет обоими указательными пальцами себя в бедра, аж в паху. Видим ли мы? Вот какой ширины она тут. Откуда там взяться чему-нибудь большому для того, чтоб нам хватило? А если другим способом… вот отсюда… ну, внизу. Она поднимает одну руку, показывая размер большим и указательным пальцем… Не больше вот такого…
– Послушай… а давай мы пощупаем? – говорит Артур. – Я кое-что хочу там выяснить… Вот… можешь мне хуй еще немного пощупать… Я пощупаю тебя, а ты меня, сечешь? – Он говорит с Шарлотт, как с маленьким ребенком, который не очень хорошо все понимает. – Может, она и слишком маленькая, как ты говоришь, но мне нужно выяснить там еще кое-что…
Она не разрешает ему совать руки себе в штанишки… Он грызет ногти, и пойдут стрелки, говорит она. Поэтому ей просто самой придется снять штанишки, если Артур, надеется она, не против… Не будем ли мы любезны отвернуться, а? Нет? Что ж… Она упирается своими высокими каблуками в подушку кресла и приподнимает попку… Я поддерживаю ей платье, чтобы живот был голым, а она ерзает, освобождаясь от исподнего…
Мы с Артуром переглядываемся… волосы у нее есть. У нее там роскошная маленькая мохнатка… Я хватаюсь за нее, Артур опоздал… Шарлотт откидывается на спину и играет с его хером, пока я отыскиваю, что скрывает в себе этот мохнатый лоскут…
Маленькая пизда у нее идеальна… и не такая, блядь, маленькая. Она чертовски далека от полного размера, но и про школьный автобус тут не подумаешь. Вообще-то, изрядно меньше, чем у Тани, наверное, и мягче, но волосы вокруг нее гуще и длиннее… Это женская пизда, вопросов нет, только маленькая… Я забегаю пальцем в расщелину и прижимаюсь ею к губам… а когда поднимаю взгляд на Шарлотт посмотреть, как она к этому относится, пиздешка мне подмигивает…
Я ее считаю приятной? Настанет день, и я найду такую пизду, кто не будет задавать мне этот вопрос, пока я ее щупаю, и шансы тут десять к одному, что, когда такое случится, я обнаружу, что она проглотила свои вставные зубы и насмерть ими подавилась… Это как спрашивать, приятно ли, по моему мнению, дышать… пизда есть пизда, они все приятны… Но Шарлотт, на самом деле, сука исключительная… Я с удовольствием сообщаю ей, до чего роскошная, по-моему, у нее там механика. Ею можно любоваться, как любуешься очень крохотными, но совершенными часиками…
Артур с ума сходит, так не терпится ему наложить лапу на Шарлоттину бонн-буш. Она уже расстегнула ему ширинку, и его болт у нее в руках, но Артур и близко этим не интересуется – скорее тем, что происходит внизу. Я похлопываю Шарлотт по заду… Он у нее мягок, как подушка с гусиным пухом… Надеюсь, синяков не останется – я не могу удержаться и за него не ущипнуть.
Принимаясь за дело, Артур поражен. Первым делом ему в голову приходит спросить, нет ли у Шарлотт ее снимков… Она могла бы состояние сколотить, советует ей он, лишь торгуя такими картинками, может, только с линейкой в кадре, чтоб видно было, сколько в ней миллиметров… Меж тем Шарлотт расстегивает ширинку и мне и вынимает Джона Четверга прогуляться на свежем воздухе. Она вздыхает… ей кажется, он у меня чудесный… Шарлотт, может, и шибздик, но зуд под хвостом у нее вполне взрослый.
Артур хочет переместить Шарлотт на кушетку и раздеть ее…
– Все будет хорошо, – заверяет ее он. – Черт, да это довольно большая пизда… Я небось и поменьше еб много раз. Смотри, у меня у самого болт не слишком большой… вообще-то, если измерять, окажется, что он совсем невелик; он просто на первый взгляд такой. Спроси Алфа, он тебе подтвердит.
Все это время он пытается притереться к ней чем-то похожим на отрезок красного пожарного шланга… Но малютке Шарлотт все это видится совершенно логичным. Она оглядывает нас обоих; ей даже длины пальцев не хватит, чтобы обхватить хер, но она кивает… Что ж, быть может… И Артур говорит, что, если не сможем ебаться, будем просто лежать и играть друг с другом…
Шарлотт вытягивается во весь рост поперек кушетки. Она такая кроха, что ноги не достают до края после того, как мы ее разуваем… Артур ее туфельку может спрятать в кулаке. Господи, сколько же полового завернуто в этот мелкий кулек! Ей хватит на любую нормальную пизду, а это все упаковано, набито в ее жаркое крохотное тело… Ее тронешь – и чувствуешь, как сочится наружу…
Большинство карликов, что мне встречались, были как шетландские пони… круглые и толстые, довольно бесформенные. Но время от времени все же видишь, что какое-то животное – чистенькое и пропорциональное, как обычная лошадь, головой похоже на всех остальных; так и эта пизда – настоящая женщина в миниатюре. У нее форма… и роскошная притом… и она даже телом своим пользуется, как женщина в два раза больше ее. Не успеваем мы зайти слишком далеко, я начинаю ощущать себя слишком большим и неуклюжим.
У нее чудесные титьки… Такие маленькие, что накрываешь одну ладонью – и она полностью прячется, но для ее габаритов они экземпляры что надо. Нет ни единого шанса на свете поебать их… Хуй Артура выглядит бейсбольной битой, когда он потом это пробует… Но ощущение совершенно новое – сосать какой-нибудь суке буфера, запихивая их себе в рот целиком…
Артур нашел к чему придраться… Жалеет, что не прихватил с собой «кодак». Он не хочет грязные картинки снимать, говорит он Шарлотт… ему б только один снимок сделать – ее на кушетке с ним рядом, чтоб видно было, какой у него хуй и чем она собирается его в себя принимать. Шарлотт это раздражает… Он ее за какую это девушку принимает, а? Но это не мешает ей схватить его за болт, как только он все с себя снимает… Мы с Артуром ложимся бок о бок, а Шарлотт сидит между нами, играя с нами обоими…
Легко сунуть палец в эту щелку у нее под жопкой. Шарлотт сочна, как кто угодно, и, если все делать правильно, вовсе никаких хлопот… А ей нравится эта игра с пальчиком… Она откидывается на спину, раздвигает ноги и велит нам приступать.
Артур сидит и нюхает свой палец… Начинает было говорить что-то пару раз, умолкает и смотрит сперва на фигу Шарлотт, потом на меня. О чем он думает – очевидно, однако Артур привередлив… Наконец он собирается с духом… склоняется и хорошенько обнюхивает Шарлотт. Она сводит ноги у него на шее и трется фиговиной своей о его лицо. Артур подымает взгляд на меня и говорит, что я сам себя могу идти ебать, если мне не нравится… Он запускает язык ей в конийон и принимается сосать… Я лежу рядом с Шарлотт и забавляюсь с ее буферами…
Она такая куколка, что играть с нею можно весь день. Но Жан Жёди абстракций не переносит… в его безволосом кумполе только одна мысль, и ее оттуда нипочем не вынуть. Джонни хочется ебаться, спорить тут бесполезно. Но мне нужно дождаться, когда Артур нос свой вытащит из-под жопки Шарлотт… она по-прежнему не разомкнула ноги у него на шее, и им обоим просто роскошно. На вкус сладко, как техасская банановая дыня, говорит Артур… этому он набрался от Эрнеста, но, проведя здесь несколько месяцев, все американцы начинают так разговаривать. В Париже нет ни одного, кто б не делал вид, будто знает Соединенные Штаты, как собственное лицо в зеркале…
Шарлотт интересно, думали ли мы о том, что нечто подобное произойдет, когда пришли сюда. Я даю Артуру знак не разевать хлеборезку, но он, как балбес, давай ей рассказывать… мы с ним-де прикинули, что первым ебать ее буду я. Артуру – два гола; она обиделась на нас обоих, но на Артура – больше. Заставляет его прекратить сосать ей пизденку, но мне можно играть с нею и дальше… В хорошее настроение она возвращается, только приняв еще порцию.
Артур все выпытывает… его не упрекнешь в том, что ему хочется знать всякое, но такта в нем ни на грош, к черту. Шарлотт наконец говорит, чтоб он выкладывал все, что у него на душе… она ему расскажет все, что ему интересно, а потом либо он перестает относиться к ней как к уроду, либо пусть убирается, к чертовой матери. Я с нею согласен процентов на шестьсот семьдесят пять. Я б на ее месте давно нас обоих вышвырнул…
Первый вопрос Артура – конечно, о пизде. Ему интересно знать, у всех ли маленьких людей… он считает, что это очень деликатное обозначение… пизда, как у Шарлотт. Похоже что нет. У некоторых пёзды большие, как шляпа, а у некоторых – маленькие щелочки, на которых нет ни волоска. У мужчин то же самое, говорит Шарлотт, и найти хорошее соответствие – целое дело…
Далее Артур желает знать, ввинчивал ли Шарлотт когда-нибудь полноразмерный мужчина. На этот вопрос отвечать она не желает, и по глазам Артура я вижу, что дальше он собирается спросить о полицейской собаке… Ну и точно, не успеваю я его остановить, как он выпаливает. Я хватаю Шарлотт, пока она не успела разозлиться, и велю Артуру уебывать в соседнюю комнату и там спросить у собаки… Бля, он бы у нее еще спросил, отсасывала ли она когда-нибудь у гуттаперчевого мальчика…
Кое-что все же начинает, похоже, просачиваться к нему в кочан. Артур берет стопку и уваливает из комнаты, и только пару дней спустя, когда он рассказывает обо всем этом Сиду, я узнаю, что он просто-напросто пошел в ванную поглядеть, сральник там тоже в полразмера или как…
Шарлотт, судя по всему, нравится, как пахнет от моего хера… она лежит, уткнувшись лицом мне в куст, и все нюхает и нюхает, щекоча мне при этом яйца. Наконец высовывает язычок и пробует на вкус самый кончик… раскрывает рот как можно шире, чтоб я попробовал его ей засунуть… нам едва это удается… она больше хуесоска, чем может быть взрослая пизда… ни одна взрослая пизда нипочем не найдет такую елду, которая в нее не лезет. Шарлотт не получится слишком нежничать с отсосом, если она чуть не давится хуем.
Когда она забирается под меня и раздвигает ноги, чтобы я ей ввинтил, у меня поначалу не выходит. Я просто лежу и смотрю на нее, покуда она не принимается болтать в воздухе ногами и хныкать, чтоб дал. И вот я между ними, а ее крохотные бедра у меня по бокам, и Джон Ч. тычется ей в пизденку. Это как пытаться ввинтить ребенку… бля, это хуже, чем ебать ребенка, потому что у Шарлотт все зудит по-настоящему, и, если ничего не получится, она сойдет с ума…
Боюсь, что подо мной она просто лопнет, как спелый персик… но мой хер входит без единого писка со стороны Шарлотт. Я пытаюсь туда посмотреть… он вздут, как передавленный шарик, когда в нее встраивается… внутри у нее тоже, должно быть, все вздуто.
Она кусает меня за соски и говорит, чтобы я ее еб… она так распалилась, что говорила бы мне это, даже будь у меня хуй в два раза больше…
Едва она раскрывается, дело – пустяк. Может, она никогда больше не станет прежней; пизденка ее может больше и не остаться такой хорошенькой и совершенной, какой была до того, как мы с нею начали, но куда важнее заставить все работать… что проку хвалиться хорошенькой фиговинкой, если с ней нельзя поебаться… Я заправляю ей по самые уши, и она уже просит больше оп-ля, больше. А можно было решить, что испугается, такая крохотная пизда… но ничуть. Она сука от и до, сколько б ее там ни было, и если чего-то боится – так лишь того, что ей может не достаться всей дрючки, которой хочет.
Куда, к черту, она девает мой хуй, как только тот оказывается у нее в фиговинке, я не знаю. Если он уже не выпирает ей в пищевод, никогда не выпрет… поэтому я хватаю ее за эту жирную жменю жопки, переворачиваю на бок и заправляю ей так же, как заправлял бы кому угодно. Там нет места даже волосинку в нее просунуть… Я растянул ей пизду так, что и булавки не воткнуть между ее краем и ободом ее очка. Да и кому, к черту, понадобится втыкать туда булавки? Она – у меня… она мне хорошенько попалась, и ебут ее так, как тот, кто ее создал, никогда и не планировал… Вдруг она принимается попискивать… пинает меня пятками в бока… Она кончает и показывает мне, что и она умеет ебаться…
Шарлотт из тех пёзд, что, похоже, кончают и никак не могут кончить, – раз уж начали, будут столько, сколько ты им ввинчиваешь. Из кушетки от пинков лезет набивка… Шарлотт способна подымать необычайный для малышки гвалт. Голосок ее возносится вместе с ее младенческой попкой, и то и другое – изо всех сил. Хорошо, что консьерж у нее глух… услышь он этот сучий вой, тотчас бы примчался расследовать убийство. Она хватает себя за титьки и, похоже, просто сует их мне в руки, чтоб я их сжимал… пес начинает гавкать и срывать кровлю, где она его привязала… У Шарлотт все бедра в соке, вся жопа в соке и даже на животе… должно быть, я открыл у нее в пизде новый источник…
Джон Четверг пару раз икает. Он не привык к таким стесненным обстоятельствам и, судя по всему, никак не может решиться. Но затем дает себе волю… а я ебу Шарлотт так жестко, что она уже и не пищит. Открывает рот, но оттуда не вылетает ни звука. Я сознаю, что у меня в организме груз алкоголя… мебель кружит по комнате медленным гавотом.
Возвращается Артур, держа перед собой на весу свой хер, как шест. Я сижу на середине кушетки, стараясь не дергаться, чтоб она сильно не покачивалась, а Шарлотт лежит на спине, играясь со своей мохнаткой. Едва завидев этот восставший хуй, Шарлотт соскакивает с кушетки и подбегает к Артуру. Вот же ветреная пизденка! Обеими руками, распахнутыми во всю ширь, она обхватывает его жопу и прижимается к его промежности. Росту в ней ровно столько, что, когда она стоит босиком и чуть опускает голову, конец его хуя упирается ей в губы… Она целует Артура в живот и куст, которым он зарос до половины, после чего открывает рот. Она просто-напросто дает ему сунуть себе за щеку.
Артур, должно быть, наигрался с собой, пока его тут не было. Либо так, либо он утрачивает хватку – Шарлотт сосет его болт не дольше минуты, а он уже изливается. Вот Шарлотт глодает его изо всех своих силенок, и оба они счастливы; а вот они просто в экстазе, и Шарлотт пытается проглотить пинту молофьи одним глотком. У меня такое впечатление, что я смотрю кинокартину, которую в несколько раз ускорили…
Шарлотт бросается обратно… Хотелось бы мне, чтоб у меня болт сосали, желает знать она… и не успеваю я ответить, как она забралась на меня и сунула его себе в рот. Вот бы я и ей фиговинку пососал… она подбрасывает жопку чуть ли не прямо мне в лицо, и я лежу и смотрю ей между ног. Но меня никогда не привлекала пизда с молофьей внутри… Вместо этого я кусаю ее за ляжки, и она почти так же довольна. Пускает слюни и воркует над моим болтом, пока он не вырастает так, что над ним уже не поворкуешь…
Одно мое яйцо – больше ничего не помещается ей в руку. Ей почему-то нравится их жамкать… быть может, думает, будто так выжмет из них больше молофьи. Поэтому одной рукой она мнет мне яйца, а другой пытается удушить Джона Ч., чтобы вел себя с нею любезно. Между тем я играю с ее жопкой. Очко у нее маленькое, и вполовину не больше дайма, и я выясняю, что ей нравится, когда его щекочут. Артура оно тоже интересует… он оглядывает его и считает, что будет неплохо сунуть туда Шарлотт хуй, но сделать это нет никакой возможности…
Эти младенческие пальчики сводят меня с ума… И этот тугой кукольный ротик… Жан Жёди хочет снова показать себя во всей красе, и я не заставляю его ждать. Чертовское это ощущение – выпускать свою молофью в губки этой пизды и смотреть, как она ее глотает…
Я с нею только что покончил, и Артур принимается ее ощупывать, как вдруг – такой внезапный грохот, что раньше я и не слышал. Из другой комнаты сюда врывается эта проклятая полицейская собака, таща за собой поводок и с явным намерением довершить то, что следовало сделать раньше. Здоровый он, как дом, и направляется прямиком к кушетке. Мы с Артуром скатываемся с нее в разные стороны, но метит он не в нас. Приземляется прямо на Шарлотт и прижимает ее к кушетке.
Артур хватает первое попавшееся под руку… бутылку скотча… но пес в итоге не сжирает Шарлотт… он ее только насилует. Она ничего не может сделать… пес знает, как с ней обращаться, и, вообще-то, нежен, как только и можно в таких обстоятельствах. И Шарлотт его совсем не боится… она лишь до ужаса смущена.
– Иди и стащи его, – предлагаю я Артуру. – Сильно он тебя не покалечит.
Артур вежливо просит меня пойти к черту… он и близко к этому сыну суки не подойдет. А тем временем псу удалось воткнуть конец своего очень красного и сочного на вид хера Шарлотт между ног.
– Похоже, сейчас заправит, – говорит Артур. – Эй, Алф, как ты думаешь – позвать его с нами выпить, когда все закончится? Спорим, эта сволочь пережила такое, что стоит послушать.
– Уходите… прошу… вас… – выдыхает Шарлотт. – Жак, ох, Жак, не делай этого! Пошла прочь, гадкая, гадкая собака.
– Ты собираешься просто сидеть и смотреть, как это животное утаскивает у тебя мясо? – спрашиваю у Артура я. – И ничего не станешь предпринимать?
– Я намерен сидеть и наслаждаться зрелищем, – говорит мне Артур. – Ты раньше такое где-нибудь видал? Ну… может, на представлении в борделе. А на самом деле ты никогда раньше не видел, как собака по-настоящему кого-то насилует… Вот ей-богу, если ты считаешь, что мне хочется настроить против себя этого бешеного коня, ты спятил… да он же больше меня.
Шарлотт все просит и просит, когда ей удается передышка, нас уйти, к черту. Пес хорошенько уже ее обратал, хуй его внутри, и он ебет ее с огромной скоростью… Наконец ей ничего больше не остается, только раздвинуть ноги и позволить ему все…
– Смотри, обормот, – говорю я Артуру, когда мы уже наблюдаем все это несколько минут, – эта тварь закончит через пару минут, и тогда что? Говорю тебе, взгляд у него нехороший… Как только он ее доебет – проголодается как черт. Мне глубоко поебать, что собираешься делать ты, а я пошел отсюда подальше, меня здесь уже две минуты как нет.
Я подкрадываюсь к кушетке забрать свою одежду. Артур несколько секунд обдумывает, затем тоже одевается. Нам удается отхлебнуть еще по скотчу, и мы пытаемся попрощаться с Шарлотт… Но она нас не слышит… руки у нее погребены под ее песиком, и она любит его в ответ. Я считаю, женщины такие очаровательные люди, как только их немножко узнаешь…
Когда мы с Артуром выбираемся на улицу, нам особо нечего сказать о нашем визите. Идем с полквартала, и тут Артур хватает меня за руку:
– Боже мой, Алф, ты посмотри, каких размеров эта сука, а? Как бы тебе понравилось ее завалить? Да ты б небось потерялся под такой жопой… вот каких мне хочется в старости, чтобы по ночам грели…
На вид она пизда крупная. Но я прикрываю один глаз и смотрю на нее снова – и вижу, что в ней всего где-то пять футов три дюйма…
* * *
Анна подавлена. Тот старый хрыч, что ее содержит, становится почечуем, сообщает она мне, и ей в точности неизвестно, что с этим делать. Он дает ей кучу капусты и все такое, но все равно почечуй. Мы с нею обедаем, и она зачитывает мне протокол.
Перво-наперво он хочет познакомиться с ее подругами. Считает себя веселым старым козлом, и, как только Анна представляет его какой-нибудь знакомой пизде, он ей это излагает и хочет затащить девушку в постель. Что, я полагаю, само по себе еще и ничего, да вот только они все хотят и его налички, конечно, а он на такое обижается. Считает, будто Анна дает им наколки и они его держат за лоха… злится, когда выясняется, что бесплатно ему пизды не перепадет…
Потом еще парочка мелочей… За свои деньги он ожидает новые и улучшенные Тысячу и Одну Ночь. Анне приходится рассказывать ему истории о своей половой жизни, и она просто с ума сходит, стараясь придумать какие-нибудь новые приключения. Тем вечером, к примеру, когда мальчики вывалили ее у его дома… Он был в полном восторге… Анна говорит, чуть из ночной сорочки не выскочил, как ее увидел, потому что даже вопроса не возникло о том, что с нею происходило. И он ее, конечно, выеб… должно быть, от этого почувствовал, что на самом деле ее доконало как раз то, что это он ей вставил последним… да и не только в тот раз, а и потом еще, ему обязательно нужно было вызнать все, что происходило… Часами не давал ей спать, все старался выведать, как то делается, сё делается, а Анна так набралась и наебалась, что хотелось ей только спать. А когда уже просто больше не могла и глаз открыть, он обиделся… если она в силах не спать, когда с нею все это происходит, почему ж засыпает, когда и он с нею хочет немножко порезвиться?
Затем, когда приходит кто-нибудь из его деловых знакомых, Анне полагается играть другую роль. Ему нравится ею похваляться, чтобы люди видели, какая у него шикарная пизда, и это бы еще ничего, но Анна должна всем демонстрировать, что у нее континентальный случай зуда под хвостом… и всё только по нему. Поэтому ей нужно увиваться рядом и выставлять напоказ свои формы, вести себя как сука весной, тереться об него, подставлять жопу, чтоб потискал, и, может, даже щупать ему яйца время от времени. Потом, когда все это некоторое время так и происходит, она его зовет из другой комнаты, он извиняется и рысит полчасика с нею поиграть… иногда ему даже удается себе поднять и ей ввинтить, но обычно добивается лишь того, что сдирает с нее половину всех нарядов и изрядно ее мнет. Потом… выскакивают они обратно вместе, и он, может, даже штаны себе на ходу застегивает, когда они входят в комнату, а Анна выглядит… и якобы должна вести себя… так, словно только что побывала в стиральной машинке…
Теперь у него очередной дивный план. Он бы хотел, чтобы Анна привела какого-нибудь крупнохуего молодого остолопа и взяла у него, пусть устроит ей по полной программе, от и до, а папик-пельмень спрячется в чулане и станет за ними подглядывать. Анна категорически отказалась. Он же что будет делать, говорит Анна, засядет в чулане и наиграется с собой, пока все не досмотрит, а потом выскочит, разыгрывая разъяренного любовника. Потому что он-то будет у себя дома, говорит Анна, вероятно, ему достанет храбрости надавать тому парню по сусалам, а то и палить в него начнет… даже если он его стукнет, французский суд его оправдает под предлогом защиты чести и достоинства. Звучит фантастически, но Анна утверждает, что, знай я этого мерзавца, так бы не подумал.
Пока пьем кофе, я засвечиваю картинки, притащенные откуда-то Эрнестом. Анна чуть в штанишки не ссытся, когда их видит… могла б и раньше догадаться, что эти ее друзья что-то подобное устроят. Они хотели снимки сделать просто для собственного развлечения… так вот для развлечения она им яйца отрежет, когда они снова встретятся. Есть люди, кому такое ни за что нельзя видеть, говорит она… а теперь любой полудурок в Париже станет на них дрочить… Анна представляет, как весь город передает их из рук в руки и тычет в нее пальцами на улицах. Однако ее кормильца это на какое-то время осчастливит… как раз такое вот ему и нравится…
Когда мы уже собираемся уходить, на нас натыкается Рауль. Ему нужно мне что-то сказать, и мы задерживаемся еще на ликер. Рауль несколько робеет оттого, что выкладывать наболевшее ему приходится при Анне, поэтому она отваливает в сортир, чтоб мы с ним могли поговорить…
В Париж сейчас вернулась невестка Рауля, и он все устроил так, чтобы заплатить за уроки испанского, что я ему давал. Рауль ей ввернул за меня словечко, все обстряпал, и она себя повела довольно разумно. Уж и не знаю, что он там мог ей наплести, но, так или иначе, должно быть, вышло неплохо… меня она знать не знает, но по рекомендации Рауля готова выделить бесплатную поебку. Рауль надеется, что однажды ему выпадет случай поехать в Америку продавать там пылесосы…
Нехорошо мне будет идти к ней домой, говорит Рауль. Слишком рискованно, а кроме того, может, она и не захочет, чтобы я знал, где она живет. Меня устраивает… я б только предпочел, чтоб и она не знала, где живу я… хотя бы до того, как я на нее гляну и пойму, что она собой представляет. И мы договариваемся о месте встречи… угол рю Кювье и набережной Сан-Бернар, завтра в восемь вечера.
– Но если там будет ждать какая-нибудь старая кошелка, – говорю я Раулю, – я просто повернусь и ее там брошу. Мы не договариваемся, что мне нужно ее ебать, правда же… Мы договариваемся, что это ей придется меня ебать, если она мне понравится…
– Она не кошелка… она милая, Алф. Погоди, вот увидишь… С ней славно ебаться, сам убедишься… Мой брат, он-то ее по-прежнему славной пиздой считает, а он на ней женат…
– Она знает, как меня зовут? Может, думает, я богатей или что-то… какого хуя ты ей наговорил, что она прямо готова под меня лечь?
– А я ей сказал, Алф… Я все славно устроил. Она не думает, что ты богатый, ничего такого… Я ей просто назвал твое имя. Но ей кажется, что ты чудесный… Я ей много хорошей херни про тебя нарассказывал. Только выеби ее хорошенько, ей от тебя больше ничего не нужно. В общем, может, у меня на нее кое-что имеется, понимаешь, Алф? Может, есть такое, про что она не хочет, чтобы мой брат знал… Пустячок про бакалейщика, быть может… может, он приносит кое-какую бакалею, а в счет никогда не включает…
– Да плевать мне, что она там делает с бакалейщиком… что она со мной станет делать? Я не хочу никаких неприятностей…
– От нее у тебя никаких неприятностей не будет, Алф. Она славная девочка. Уж кому знать, как не мне. В церковь ходит…
– Хуй сосет?
– Конечно сосет. Славная девочка, я же говорю. В церковь ходит.
Возвращается Анна, и Рауль бежит дальше, потому что мы с Анной идем в гости…
* * *
Двух подружек Анны нет дома, когда мы к ним являемся, но на дверь они повесили записку, приглашающую нас заходить… потому что они сейчас вернутся. Поэтому мы садимся ждать, и Анне хочется еще посмотреть на снимки. Ох, ну какой ужас, говорит она, как подумаешь, что они по всему Парижу разбросаны… и одному богу известно где еще. Она сидит и качает головой, облизывается на них, пока я уже больше не могу этого видеть, – она же попросту зуд себе под жопкой распаляет, а мне известны способы дохуя лучше это делать, чем разглядывать собственные грязные снимки…
Анна все время повторяет мне, что нам этого нельзя… но сама ничего не делает, чтоб нас остановить, и вскоре мы уже играемся друг с другом на тахте. Я стянул с нее штанишки, жопу ей заголил; она мой хер вытащила и причесывает мне щетку… тут заходят две пизды. И молоденькие к тому ж… лет по двадцати.
С самого начала у нас все очень по-дружески. С таким знакомством иначе и быть не могло. Повозившись, Анне удается запрятать Джона Ч., но вот с ее штанишками ничего не поделаешь. Наконец она встает, поддергивает на себе юбку до верхушки мачты и натягивает их снова на жопу. Меня представляют пёздам, которые оказываются американками… одну зовут Джин, а другую – обычным лесбийским погонялом… Билли.
Джин – маленькая пизда-блондиночка, которой всю одежду надо покупать на размер меньше… ей едва удается втиснуть в нее все свои формы. У Билли тоже формы, но влатана она в портновский костюм с галстуком. Позднее Анна мне говорит, что у Билли какие-то деньжата имеются, а у Джин нет, поэтому Билли занимается счетáми, а Джин в нужное время раздвигает ноги.
Джин – такая же жаркая, какой смотрится. Поскольку все вокруг стоят, я тоже вынужден встать, есть у меня стояк или нет, и Джин уставляется на мою ширинку так, словно ждет оттуда чертика из табакерки. Хотелось бы ей знать, говорит она, настоящая эта штука или нет или же ей примстилось. Анна ей сообщает, что она очень настоящая, и спрашивает, не желает ли она посмотреть еще разок. Джин отвечает, что, наверное, немного подождет… Улыбается и подмигивает мне…
Я вообще не знаю, зачем мы сюда пришли… Анна сказала мне, что я познакомлюсь с двумя ее подружками, но, похоже, пришли мы играть друг с другом. Билли показывает пару книжек, которые она проиллюстрировала… почему-то лесбиянки, судя по всему, умеют рисовать ебущихся людей лучше, чем кто-либо еще. С этого мы и начинаем. Анна глядит на одну иллюстрацию… любой, когда-либо сосавший елду, поймет, что художница никогда этого не делала, говорит Анна. Билли требует показ, но Анну это не смущает… она вытаскивает свои открытки и показывает Билли, как оно выглядит. Вот же пизда… а сама делала вид, будто беспокоится, что их обнародуют!
Почти час мы транжирим на ерунду, и только потом Джин собирается с духом сказать, что́ у нее на уме. Билли делала все, только что не раздевала ее не сходя с места, и, когда, всякий раз минуя ее, цапает Джин за жопу, девушка поворачивается и строит мне глазки… Почему б нам всем, предлагает Джин, не переодеться во что-нибудь поудобнее, или все так и будут хреном груши околачивать весь день?
– Она как мужчину увидит, так сразу хочет раздеться, – говорит Билли. – Не могу ничего с ней поделать…
– Она ревнует, – поясняет Джин. – Считает, будто я должна раздеваться перед ней, а больше ни для кого… А мне просто нравится снимать с себя одежду, Билли… И вот сейчас хочется…
Она смотрит на меня. Хер у меня – как дирижабль, и я уже перестал пытаться запихнуть его себе в штанину. Даже не знаю, как мне себя вести… Никогда не сталкивался с таким раскладом. С любой из них поодиночке я бы знал, что делать, но втроем их для меня просто слишком много. И Джин не единственная нарывается на поебку… Анна тоже хочет, да и у Билли что-то на уме, хотя Христос его знает что именно…
Билли снимает с меня обузу решения, к тому же аккуратно. Вот же пизда… она не потерпит, чтоб ее Джин смотрела на пару штанов… Вдруг хватает Джин за тугую на вид талию и швыряет ее на тахту, как апаш.
– Отбивайся, ебаная ты сучка! – воет она, когда Джин начинает пинаться и ее к себе не подпускать. – Ты, значит, хочешь, чтоб он на тебя посмотрел… Так я тебя тогда раздену, чтоб увидел…
Сам я на три фута не подойду к Джиновым опасным острым каблукам… а она держится так, будто хотела бы у Билли башку оттяпать. Но та ее не боится… может, они в такое много раз уже играли… мля, по такому вот людей никак не определишь. В общем, зрелище что надо… Джин задирает на себе юбку до штанишек, чтобы лучше пинаться, а бедра у нее такие же сочные, как и все остальное в ней. Но Билли проникает Джин между ног, и ее песенка спета. Билли шлепает Джин по ляжкам и той части ее задницы, которая голая, а пока Джин пытается из-под нее вывернуться, Билли наваливается на нее сверху и приступает.
Очень возбуждает, на самом деле, смотреть, как две эти пизды борются, и меня вовсе не удивляет, когда Анна подскакивает ко мне и устраивается на коленях. У нее между ног тек сок, когда я с нею играл раньше, но теперь его раза в два больше… Я его обнаруживаю у нее на бедрах чуть ли не до колен, а пахнет она так, как пахнет постель, если у тебя в ней три ночи подряд обитала пизда… Она хватает меня за болт и принимается с ним играть, а мне даже не нужно снимать с нее штанишки… она их сама сняла..
Джин сражается зрелищно. Она знает, что теперь ей не удастся сдержать Билли и та ее непременно разденет, поэтому все свои силы прилагает к тому, чтоб содрать одежду и с Билли. Через пару минут обе оказываются без юбок и ерзают там с голыми жопами, а сверху по-прежнему прикрыты. Даже если Билли лесбиянка, у нее роскошная форма, и даже понимая, что во мне она не заинтересована, я не могу удержаться, чтоб не распалиться самому по ее поводу, когда мне достается глянуть на ее пизду. Это кустистое и розовое место просто предназначено к тому, чтобы в него вставляли елду… даже если б Анна не домогалась Джона Ч., он это знает и стоит по стойке смирно…
Наконец Билли удается сорвать с Джин всю одежду… да и на ней самой осталось чертовски мало. Она орет Анне и мне, чтоб мы подошли хорошенько посмотреть на ее суку. Мы хотим послушать, как она визжит? Она щиплет Джин за буфера. А может, нам не терпится получше разглядеть ее бонн-буш… и она разворачивает задницу Джин и щекочет ей промежность. Должно быть, хочет, чтоб мы все волоски там сосчитали… она принимается играть с фигой Джин и совать туда палец… Джин весьма притихает…
Анна задрала на себе платье до самого живота, а сверху расстегивает, чтоб вынуть эти свои великолепные титьки. Билли лежит поперек Джин и смотрит на пизду Анны, пока играет с Джиновой. Та же сунула руку между бедер Билли, но мне отсюда не видно, что она там делает. Анна хочет, чтоб я поиграл с ее титьками… нагибается и трясет ими передо мной.
– Эта пизда когда-нибудь с тобой ложилась? – шепчу я Анне. – Она так на себя смотрит, словно готова проглотить целиком…
Это, очевидно, меня не касается… Анна грозит мне пальцем и не желает отвечать. Затем раздвигает ноги пошире, чтоб Билли было лучше видно ее фигу… Джин и Билли уже не дерутся, теперь они лежат и тихонько собирают друг с друга одежду, пока обе не остаются голенькие, как свежеощипанные цыплята, если не считать только одного местечка… Анна скатывает с ног чулки. Потом решает, что самое время и от платья избавиться. Я не желаю идти не в ногу со всем миром, поэтому раздеваюсь тоже. И пока это делаю, они все замирают, три эти суки, и не делают ничего – только смотрят на меня… Джин визжит и подпрыгивает на кушетке… ей такое хочется… вот ТАКОЕ вот! – сообщает она миру.
Билли ей говорит, что получит, если будет себя хорошо вести… Бля, я б ей такого выдал, если б, наоборот, она вела себя плохо… Анна соскользнула вниз мне между колен и забавляется с моим хером, головой об него трется, а сама меж тем поглядывает на тех двух пёзд на кушетке. Джин вдруг хватает Билли за жопу и обнимает ее; они целуются, как влюбленные старшеклассницы, и если смотреть только на одну пару бедер, можно решить, что девчонка ебется. Они лежат и потираются друг о друга животами, титьками и пёздами, и от такого зрелища хоть волосья на голове себе рви, потому что они производят все телодвижения, но ни к чему не приходят.
– Покажи им, что ты со мною делаешь, – говорит Джин. Исусе Христе, хоть бы сдержанности им достало не показывать, что они друг с другом делают… но суки эти не таковы! Джин раздвигает ноги и ложится на спину; Билли тоже ее роль не смущает… она скользит рукой к животу Джин и поверяет нам их большую тайну.
У Билли отлично получается играть в прятушки в мохнатке у Джин. Светловолосые пёзды, с которыми я сталкивался, по большей части вокруг своих фиг или где-то еще слишком много волос не отращивали, а у Джин их столько, что больше и просить не надо, если только не нужно чем-то матрас набить. Билли втирается в них лицом, кусает Джин за живот и наконец чмокает ее прямо в середку щели. Нас с Анной, значит, тут может и не быть… Билли принимается сосать фигу Джин и больше ни на что вокруг внимания не обращает… Можно подумать, что с чужими людьми поблизости она б не была такой нахальной… но, с другой стороны, только глянь на такую пизду в костюме да с этой мужской походкой – и сразу понятно, что ей нравится вынюхивать у пизды под юбкой… она уже и так все хорошо разрекламировала…
Анна берется поигрывать с моей елдой, суя ее себе между буферов. Одним глазом поглядывает на кушетку, но и Жана Жёди не забывает. Она помещает его в гавань у себя между титек и пытается его укачать и усыпить. Титьки у Анны такие, что ебаться с ними лучше, чем со многими пёздами, кого я пробовал, и Джонни всем этим премного доволен… особенно притом, что каждую пару секунд Анна склоняется и целует его в красный забулдыжный нос…
Джин устает оттого, что Билли ей лижет фигу… в конце концов, ей это, вероятно, перепадает всю жизнь каждую ночь либо почти каждую весь месяц, кроме нескольких, и, наверное, от такого можно утомиться, если не достается ничего другого. Джин теперь желает знать, почему ей сейчас нельзя ввинтить… она считает, что всем пора поменяться местами.
Билли с нею соглашается. Определенно пора меняться, говорит она… и подскакивает, и устраивается жопой на лице Джин, не успевает та догадаться, что происходит.
– Я тебя знаю, сука, – говорит Билли, втирая свою кон в нос Джин. – Ты хочешь, чтоб он решил, будто ты ПРИЛИЧНАЯ девушка! Ты не станешь гадиной и не будешь сосать пизду, правда? Ах ты, грязная соколизка… что было, когда к нам в гости приезжала моя сестра? Да, и в первую же ночь. А чему ты дала Аннетт себя учить? Не тебя ли я застала с головой под юбкой у Бебе? Не ты ли давала Мег с собой играться? Раз уж об этом зашла речь, у кого из моих подруг ты не отсасывала? Таких до черта мало… я бы сказала. Ох, сука ты, а, даже не начинай эти игры! Тебя отсюда лишь до угла выпустишь, как ты возвращаешься, и у тебя либо в штанишках молофьи полно либо нос пиздой пахнет…
Анна продолжает колыхать титьками у моего хуя, но у нее вдруг раскрывается рот, и она позволяет мне его туда заправить. Я так спешу туда попасть, что чуть не проталкиваю его ей в глотку… А у Джин мне только видно ее жопу и болтающиеся ноги, но, судя по звукам, доносящимся у Билли из-под задницы, можно догадаться обо всем, чего на самом деле мне не видно. Билли свела ноги потуже вокруг головы Джин, как наездница… она гнется вперед и подскакивает… ей не хватает только шпор и маленького арапника…
Анна вскакивает… и вовремя, потому что еще минута, и я б кончил. Она идет к кушетке, я за ней. Глаза у Джин закрыты, и она сосет Билли пизду, будто это персик… при этом она Билли всю общупывает, сося ее, и что не, и вовсе не похоже, чтобы ей это все не нравилось.
У Анны сумасшедшая мысль… Она хочет, чтоб Билли сосала мне елду. Сам бы я такого нипочем не стал предлагать, но у Анны имеется довод… сама она совершенно нормальна, но пёзды сосала и отнюдь не такая отсталая, чтобы в этом не признаваться. Судя по ее словам, Анна могла некогда иметь что-то общее с бонн-буш Билли… а если Анна способна сосать пизду, почему Билли б не сосать елду.
Для лесбиянки Билли – замечательно рассудительная личность. Большинство этих сук под потолок бы взвились, предложи им такое… а Билли слушает очень внимательно и, похоже, долго обдумывает. Наконец сбрасывает ноги с Джин… спешивается, только это слово и приходит мне на ум… и долго и хорошенько смотрит на мой хер.
– Знаешь… Я, наверное, так и сделаю, – говорит она. – Если, конечно, ты не против, Алф…
Если я не против! Господи, я и сам вполне рассудителен… Не припоминаю ни разу, когда бы отказывался от предложения соснуть мне хуй. Я устраиваю свою жопу на кушетке и жду, что будет дальше.
Билли не нужны никакие ободрения с галерки. Она все это понимает досконально, в теории, говорит она, и никакая помощь ей не потребуется… Становится передо мной на колени и вползает ко мне между бедер, после чего, с секунду поглядев на мой болт, поднимает взгляд на меня. Этот влюбленный мечтательный взгляд она освоила в совершенстве… если б я не был уверен в том, что́ она такое, поклялся бы, что она сходит по моему хую с ума и сама не своя от возможности его пососать… После чего принимается с ним играть… не из-за того, что Джонни нужно с ним заигрывать, а потому, что такова у нее теория, в частности, видимо. Затем… набрасывается.
Пизда эта может быть чертовски убедительна… начинает ворковать и слюнявить его, как будто ничто на всем белом свете не нравится ей больше. Обхватывает меня руками и прижимает меня к себе, трется титьками о мои колени, играет с моими яйцами… а когда не сосет мне хуй, то либо целует мне яйца, либо намыливает слюнями живот.
По ее собственным понятиям, Билли ведет себя как чрезвычайно грязная пизда. Таких видишь иногда где-нибудь в барах, валандаются там суки эти, оглядывают любую пизду, что подворачивается, берут выпивку тем, кому пытаются делать предложения… и мне всегда интересно, что с ними стало бы, разживись они хорошей поебкой. Но к ним и близко не подойти. Некоторые суки выглядят роскошно к тому ж, но мужчину себе под юбку они допустят не больше, чем тебе в голову сможет прийти мысль попросить какого-нибудь дурошлепа на соседнем сиденье в метро спустить штаны, чтоб ты мог ему сдрочить… Уж я-то знаю… Я пытался таких снимать…
Даже Билли, если теория у нее верна, должна знать, что́ произойдет, если она и дальше будет мне так отсасывать. Джин с Анной чуть не уссыкаются, дожидаясь, когда же я кончу… Не хочу никого разочаровывать… Сдерживаюсь, пока яйца у меня чуть не кувырком: я хочу выдать ей все и сразу, если получится…
Билли знала, о чем говорила: никакой помощи ей не требуется. Я готов схватить суку за голову и придержать ее, если станет умничать, когда поймет, что у нее полон рот молофьи, но я зря трачу время. Можно подумать, она это очень любит. Бросает единственный взгляд на Джин, когда я начинаю кончать, и, когда видит, что ее пизда на нее смотрит, все берет и глотает. Джин хватает Анну за титьки и смотрит так, будто там сейчас начнется что-то интересное… однако опоминается, не успевает Билли ее за этим поймать… Едва я кончаю кончать, Билли хватает Джин… но не фигу ей сосать, как я поначалу думал. Она обхватывает Джин руками и целует ее в рот. Они обе обнимаются и лежат, загоняя языки друг другу в рот… Джин снова шепчет Билли, что та грязная, извращенная хуесоска.
Анна врывается в общество с видом человека, чувствующего, что о нем позабыли. У нее пизда чешется, говорит она, и не мог бы кто-нибудь с этим что-нибудь сделать? Билли обнимает Анну и принимается ее всю ощупывать… вскоре они уже забавляются с хвостами друг дружки, и вовсе не удивительно, когда Билли втискивается головой Анне между бедер и начинает лизать ей сочную манду.
Джин у Билли за спиной щекочет ей промежность и всовывает ей в пизду палец… Господи, столько жоп напоказ, что я просто не могу сидеть там и смотреть, как они друг с другом забавляются. Я подскакиваю к ним тоже и хватаю Джин… Джон Ч. пока не в форме, но эта сука знает, что с этим сделать, – есть у нее такое, чем его подлечить… она раздвигает ноги так, чтоб я мог играть с ее фигой, а она принимается массировать мне хер.
Жаркий она молоденький кулек, эта Джин. Несколько минут с ней, и хер у меня такой, что, ошибись он адресом, его бы без предупреждения подстрелили и набили из него чучело. Она так распалилась, что пыхтит, как собака… она расколет себя напополам, если попробует развести ноги еще шире… а конийон у нее так раскрыта тем, что с ним делала Билли, что мои пальцы будто проваливаются внутрь, едва я ее касаюсь… Славная жирная пизда… Я если чего и не люблю, так костлявых этих сук, у кого там лишь пучок волосин и дырка, как будто ее в них палкой проткнули.
Билли не против того, что я делаю с ее Джин. Она, может, и так бы не возражала, но сейчас слишком уж захвачена Анной – буквально, – и у нее нет времени ни на что больше. Анна же за нами следит, но Билли вообще не замечает, когда я забираюсь на Джин.
Та поначалу не ебется. У нее задраны колени, отчего мне просто в нее проникнуть, но это примерно и все ее сотрудничество. Тут, скорее, ее дрючат, а не она сама… и ввинчивают ей чертовски хорошо. Мой хер с каждым ее подскоком заглубляется на всю длину… Края пизды я ей подвернул, а щелочки все законопачены волосней. Я ебу ее, пока у нее язык не вываливается… и когда она уже едва не кончает, берется ебаться сама; тут-то уже всё – как ебаться с фурией.
От наблюдений за моей скачкой на такой необузданной пизденке Анне под жопу словно лишнюю толику перца подсыпали. Она растягивает себе пизду как можно шире, пока чертова эта штуковина едва ли не зияет, и Билли, похоже, в нее чуть ли не всем лицом засунулась. Тут-то она и кончает: когда это происходит, она не может уже терпеть, что Билли пытается к ней туда залезть… Билли она отталкивает, но разрешает той снова вернуться и слизать сок, стекающий у нее по бедрам.
Когда Билли из всего этого выныривает и видит, в какую игру мы играем с Джин, она исторгает из себя некую брань, что слишком уж складна для такого мужчины, каким хочет выглядеть Билли. Только фемина способна так беспечно разбрасываться выражениями, да еще чтобы они что-то значили. Она не сердита, вообще-то… но, судя по тому, что я вижу, похоже, что этой своре пёзд веселей всего, когда они либо харкают друг другу в рожи, либо носят друг друга на пинках. Джин не слишком обращает на это внимание… ебется она жестче прежнего. Затем закидывает одну ногу почти что мне на плечо, выставляет жопу так, чтобы Анна и Билли отлично видели, что же это за игра у нас такая, вблизи… и мы оба с ней кончаем..
Она хочет узнать мой адрес! Вот первое, что Джин произносит, кончив, и говорит она так, что совсем не шутит. Мля, не собираюсь я отказывать в адресе такой пизде, как Джин… а со стороны Билли даже свирепого взгляда не прилетает. Ревнует сейчас у нас Анна, не кто-нибудь… спрашивает Билли, не боится ли та потерять свою маленькую пизду. Билли уж точно не потеряет…
– Ей надо ввинчивать, – говорит Билли Анне, поигрывая волосами Джин и убирая их у той с глаз. – Я не против, если она куда-то ходит и там ее заваливают… это тех стервозных лесбиянок, с которыми она все время путается, я терпеть не могу. Но ты же знаешь, что тебе придется сделать, Джин, если я говорю, что можно…
Джин знает… и тут же, не сходя с места, показывает, что это. Заправляет волосы себе за уши, чтобы не мешали, потом наклоняется и целует пизду Билли… Она еще не отдышалась после дрючки, которую я ей устроил, но сосет Билли пизду, пока Билли не кончает…
* * *
Вчера вечером, ровно в восемь как с куста, я прибываю на свидание ко входу в Жардан-де-Плант. Пятнадцать минут… полчаса… Девять часов, а эта сука так и не появилась. Исусе, людей, не приходящих на встречу, надо сажать в тюрьму. Они же будто деньги у тебя отбирают… хуже, чем деньги отбирают. Они тратят твою жизнь… час тут, пятнадцать минут там… чуть погодя целые годы накапливаются. Вот у меня украли еще час, и где мне теперь его брать взамен? Господи мой боженька, я не собираюсь жить вечно, у меня не так-то много часов осталось, чтобы ими эдак разбрасываться. Но женщины о таком никогда не задумываются. Мне кажется, женщины вообще никогда не думают, что доберутся однажды к самому концу своей жизни. Уж явно не так, как это делают мужчины. На это можно полагаться… если непунктуален мужчина, он обычно никчемен, бездеятелен и еще как минимум восемнадцать разных мудаков в придачу. Но даже умная женщина или такая, каких мужчины считают умными, будет без всяких угрызений совести томить тебя в ожидании…
В девять вечера я с этого угла сваливаю. Мне есть чем развлечься и без того, чтобы всю ночь занимать тротуар. До чертиков отлично все Рауль устроил… Хотя есть тут одно… в Париже на пароход никогда не опоздаешь. Если одна пизда не появилась, возникнет другая… в сральнике любого кафе на стенках – отличный список адресов, и все они не липа, как в Америке. (Какую пизду найдешь себе по любому из этих адресов? Как-нибудь надо попробовать…) Пизда там по всему размазана… за нее можно платить, или она тебе за так перепадет, все зависит от того, насколько сильно тебе нужно, и пускай тут у тебя пусто в животе так же часто, как и в Америке, постели твоей пустовать необязательно…
Поэтому, даже если невестка Рауля не появилась, меня не волнует, что я не найду себе поебку. Где-то час спустя, когда я уже принял несколько на грудь, одну я склеиваю. Она не шлюха, вообще-то, – она просто голодает. Не красотка, но недурна, молодая, и видно, что мылом иногда пользуется. Поэтому я ее кормлю, а потом мы идем домой, и я пытаюсь вновь выбить из нее все это тараном… но все равно обижен насчет той, другой пизды…
Затем наутро прискакивает Рауль, весь свеж, как маргаритка. Потешаться он намерен, сукин сын… и как оно все вчера вечером прошло, желает знать он…
– Ох батюшки! О! Алф? – говорит он, грозя мне пальчиком. – Как она тебе понравилась? Что надо багаж, как я и думал? Видишь… когда я все улаживаю… может, в следующий раз ты мне и поверишь… – Он бегает по комнате и находит сигарету. – Ты ей понравился, Алф… Я ее сегодня видел, первым делом, и она по тебе с ума сходит… только она думает, ты немного того. Одно только плохо вот… очень плохо. Все эти синяки у нее на попе, Алф… как ей это объяснять моему брату? Ах, но это ей тоже понравилось… тогда. Она своевольная, Алф, и про завтра забывает… поэтому в следующий раз не надо шлепать ее так сильно… И Христа ради, отводи ее в отель получше… в этом у нее знакомые…
– Хватит умничать, черт возьми. Слушай, Рауль, пизде этой можешь сказать… Ох, да что угодно, блядь, говори! Я ее прождал целый час…
– Час? Не, не час, Алф… Восемь вечера, мы же договорились…
Рауль продолжает болтать, пока до меня не начинает доходить, что он взаправду считает, будто вчера вечером я был с его невесткой. Бля, ему даже все подробности известны… Наконец я вправляю ему мозги на место и до черта времени убеждаю, что я нисколько не шучу… Он даже забирается на кровать и нюхает простыни, когда я говорю ему, что вчера вечером был дома с совсем другой пиздой. А убедившись, становится буен:
– Но ее же завалили, Алф… честно, завалили! Ты б ее видел сегодня утром! Я думал, ты мне просто тюльку вешаешь, Алф… Она не такая умная, чтобы мне вешать… Ты знаешь, что произошло, Алф? …Ее отдрючили… ее наебали!
Он хочет знать, кому я говорил об этом свидании. Я никому не рассказывал. Тогда на каком углу я стоял? Да, там она и была… и т. д. и т. п., десять минут. Рауль не видит в этом ничего смешного, а мне ржать еще слишком рано.
– Ну и что будем делать с той поебкой, которая мне должна была перепасть? – спрашиваю у Рауля я. – Как насчет сегодня вечером? У нее получится?
Рауль обижается. Нахуй эту мою якобы поебку, говорит он… как быть с той, что ей досталась? Как он будет ей это объяснять? Я что, считаю, что он может просто подойти к ней и сказать, слышь, это не тот был, давай-ка снова, а? Когда ей даже не заплатили?
– Ну что за сукин сын такое мог сотворить, Алф? Должно быть, кто-то из твоих друзей… никто больше не мог бы такого сделать. Что он за мудак, Алф, а? Так воспользоваться невинной девушкой… и даже не заплатить ей… он же ей даже не заплатил, Алф? И в дешевом паршивом отеле, где она могла вшей подцепить! Моя родная невестка!
Больше он у меня не задержится… надо бежать скорей обратно и попытаться все исправить. У меня есть снимок меня, который ей можно показать? Нет? Ну, может, тогда он ко мне позже заскочит и я с ними где-нибудь встречусь, чтоб он ей показал, что ее не тот парень выеб… Рауль говорит, может, если она меня увидит, я ей понравлюсь и ей все равно захочется, чтоб я ей ввинтил, но нельзя сказать, что он очень на это рассчитывает. Вот всегда в семье такая невезуха, говорит Рауль… У него двоюродный был, который нашел себе девушку… приличную. Но девушка устроилась на работу, и вскоре за ней стал приударять ее начальник… В общем, двоюродный Рауля выяснил, что ей надо хорошо к начальнику относиться, и двоюродному это не понравилось. И вот пошел он наверх говорить старому пердуну, чтоб отъебался. И что дальше, по-моему, случилось? Угадать я не могу, но воображаю – нечто катастрофическое… Старик решил, что он работу ищет, сообщает мне Рауль, и тут же его нанял. Поэтому теперь им обоим приходится ему жопу лизать, и двоюродный Рауля вынужден снимать трубку, когда звонят, и говорить, что у начальства совещание, а сам меж тем знает, что начальство в это время ебет его подружку в задней комнате на тахте, засаживает ей так, что штанишки слетают… Одна сплошная непруха в семье, говорит мне Рауль.
Только я закрыл за Раулем дверь, как вверх по лестнице несется Александра. Нет ли у меня Тани, желает знать она. Ну, если здесь ее у меня нет, где она у меня? Тане, похоже, надоело играть со своим щеночком, и вчера она исчезла. Теперь уже должна быть где-то в Париже, и Александра попросту пришла искать ее в самое вероятное место.
А как же Питер, спрашиваю я у Александры, когда она немного успокаивается, тоже пропал? Нет, Питер по-прежнему в деревне, ждет, не вернется ли Таня… ему не больше, чем кому другому, известно, куда она делась. Но не получал ли я от нее каких-нибудь записок? У меня вообще есть представление, куда она могла поехать?
Александре, судя по всему, от меня нужно одно: чтобы я организовал поисковую партию, поднял всю страну через газетные колонки и разослал повсюду бойскаутов. Я никогда раньше не видел, чтоб она так лезла на стену, и с ней бесполезно пытаться разговаривать, пока хоть немного не опомнится. Говорю ей, что сделаю все от меня зависящее, и Александра упрыгивает куда-то еще. Сегодня она совершенно не в себе, но это она зря. Насколько я знаю Таню, она способна хорошенько о себе позаботиться…
Книга 2
Франция у меня в штанах
Стало быть, это правда. Таня лыса, как орел, гола, как яйцо. В доказательство того, что у нее между ног некогда цвел юный розовый куст, осталась лишь мягкая щетина, когда она трется против шерсти. И выбрита у нее не только пизденка… жопу себе она тоже побрила, либо ей побрили… не то чтоб там и вначале было до чертиков чего брить…
– Это сделал Питер, – сообщает мне она, – а Клубочек помогала. Смешно, правда?
Она раздвигает ноги еще шире, соскальзывает ниже и выше подбирает платье, чтоб я не только ощущал, но и видел. Там гладко, как у нее на лице… глаже, потому что на лице еще тонкий пушок, который виден, если свет падает правильно.
– Я так странно выглядела, когда это делали, – хихикает Таня. – Будто у лошади пена изо рта. Питер сказал, вот бы я сок так выделяла.
Я вижу, каково оно должно было быть… Клубочек держит миску с теплой водой, мешает в ней кисточкой для бритья, Питер раздвигает сестре ягодицы и проводит бритвой вдоль щели… Да, вечеринка у них, должно быть, роскошно удалась.
Таня никак не может усидеть у меня на коленях. Она ерзает жопкой с одной булки на другую, бедрами зажимает мне руку. У нее снова зудит под хвостом… лишение мохнатки никак не остудило ей штанишки. Мы бы могли сыграть в одну игру, лукаво произносит она, посмотрим, признает ли Жан Жёди ее бонн-буш…
Еще как признает… Штука эта для него – лик Медузы… один взгляд – и он обращается в камень, даже без тряской бородки. У меня в штанах уже скала… однако Таня знает, как ее размягчить… она ее в этой своей топке превращает в лаву и выливает наружу.
У Тани между ног мокро. Волос промокать все это у нее сейчас нет, столько сока, говорит она… быть может, придется у меня позаимствовать… и, занырнув ко мне в штаны, цепляет горстью. Вот сука, уже даже не спрашивает – берет себе что может, а чего не может – того требует.
Джонни, считает она, очень странно будет выглядеть без своего бобрика. Расстегивает мне ширинку, выволакивает его и пристально рассматривает… Да, чтоб сохранить достоинство, ему нужно оставить бакенбарды, говорит она. Щекочет ему под подбородком… Если б у него не было этой фасонной шинели, считает Таня, он бы, вероятно, от стыда прятал голову и никогда б не рос… мужества б лишился. Питер, продолжает сообщать мне она, не дал Клубочку и ей себя побрить…
Таня захватила мой хуй мертвой хваткой… нипочем его теперь не выпустит, пока не удушит до смерти. Но со своей пизденкой она – как ребенок с новой игрушкой… одной рукой непременно надо в ней все исследовать, хоть она тем временем и играет со мной. Она ей так нравится, говорит мне Таня, что не может удержаться и с собой все время не играть. Вот Билли, говорит она, ей рассказывает, что лысая пизда-малютка – это не игрушки. И не ебабельная она… такие только едят.
Билли ей нравится, о да, Билли она считает замечательной. Билли иногда почти как мужчина, особенно если эдак игриво становится грубой. Билли велит тебе что-нибудь сделать, а если не подскочишь это делать тотчас, она тебя заставит. Билли очень сильная, особенно в ногах… только обхватит своими бедрами, и уже не выберешься… и у нее там много приятной бороды – тебе в лицо втирать. О, Билли тебя вымуштрует, когда будешь играть с ней в щекочи-хвост!
Джин ей, конечно, тоже нравится, но по-другому. С Джин все время знаешь, что это просто игра, а вот с Билли… той больше ничего и не нужно, и она по этому поводу смертельно серьезна. Но с другой стороны, Джин умеет так мягко, дразняще бурить тебя своим язычком… Она действительно считает, говорит Таня, что всякой девушке нужно какое-то время пожить с лесбиянкой, даже если она вознамерилась идти замуж и остепеняться и потом быть очень приличной. Эрнест был прав… землю унаследуют лесбиянки.
Таня приседает, прикрыв руками свою фиговину, смотрит, как я раздеваюсь. Хочу ли я, чтобы она пососала мне елду, спрашивает она? Я не отвечаю. Ох, тогда я, должно быть, хочу елду ей вставить… сюда! И она распахивает ноги, закинув обе руки за голову. Я накидываюсь на нее, не успевает она снова свести ноги, в одной руке у меня хер, а в другой по-прежнему зажаты штаны…
У Джона Четверга маленькая незадача. Пока у Тани были волосы, ему требовалось лишь отыскать то место, где их нет, и вбежать внутрь… теперь же нет такого места, он потерялся. Я раздвигаю ей ноги еще шире и смотрю – освежить географию. Господи, неудивительно, что Природа разместила на пизде волосы… один взгляд на эту штуку – и пугаешься до уссачки, если в такой раньше никогда не бывал, если не знаешь, что это совершенно безопасно, не страшнее, чем шумную улицу перейти. Мужчине нужна храбрость, чтобы доверять свой хуй тому, что вот так выглядит. Эта чертова штука смотрится ненасытной… хап-хап… и тебя заглотили.
И вот еще что… когда нет куста, чтобы все было в тени, ебля выглядит положительно смертоносной. У хера моего нет ни малейшей на свете возможности залезть в эту крохотную дырочку, не раскурочив ее настежь… это и пятилетнему ребенку понятно… но ни Тане, ни мне не пять лет, мы готовы попробовать… Я шиплю Таню за жопу и сую Джона Ч. носом ей под хвост, когда она подскакивает. Он проталкивает внутрь голову, а все остальное влезает следом, как улитка, заползающая к себе в раковину. Не думаю, что ему на самом деле известно, куда он направляется, но он, похоже, очень спешит туда добраться…
Ебать Таню теперь – почти все равно что ебать школьницу, вот только школьница не будет выглядеть такой голенькой. Живот мой трется о нее, и ей тереться нечем, кроме голой кожи. Между ног у нее ничего нет – только скользко, и запах, и жар, как из топки. Она голей ощипанной курицы, потому что у курицы на коже хотя бы мурашки. Но приняла в себя мой хер, как обычно… как взрослая женщина, только еще лучше, до самого конца.
Попробуй промерить дно у суки, которой на самом деле не терпится ебаться! Нет там дна, им елду можно вытравливать, как кабель, и у них всегда найдется место уложить в себя лишний дюйм-другой… телескопические болты, елдаки с расширением и шланги, надувающиеся, как шарики… она тебе лишь мило улыбается, и вид у нее при этом такой, словно она разочарована, только вежливо про это не говорит…
Она обхватывает меня ногами, держится покрепче… и швах – приклеилась ко мне гладко, как обои к стене. Мой хуй в ней на глубину руки, и ему наконец и впрямь удается выжать из нее писк. Затем она принимается ерзать, пригибает мне голову и сует язык мне в рот.
Я знаю, тут дело просто в моем воображении, но от этого оно не менее реально, когда я чувствую у нее на языке вкус пизды. Если это всего лишь пизда, я не против, поэтому разрешаю ей бегать языком мне по нёбу, пока ей ввинчиваю. Сладковатый фруктовый вкус, совсем не похоже на рыбную дрянь, которой она обычно пахнет… однажды обнаружат, что сок, который женщины расходуют так небрежно, содержит в себе все витамины, необходимые для предотвращения выпадения волос… если только потребуется отыскивать какое-то оправдание для облегчения мук совести американцев, этим злоупотребляющих.
Не могу я ебать Таню одним только хуем… обнаженность ее слишком ошеломляет. Мне нужно чувствовать ее, играть с ней, совать в нее пальцы. Я обхватываю Таню обеими руками, под жопу и между бедер, играю с этой ее распахнутой фиговиной, а сам тараню ее хером. Щекочу ей очко, тычу, жму, щиплю… наконец, не вынимая хуя, вставляю ей в конийон еще и пальцы. Таня считает, что это великолепно… ни писка от нее, ни слова… она елозит по всей тахте; она как живая корзинка змей… Мы перекатываемся и перекатываемся, и ни разу она не расслабляет этих своих теплых голых ног. В ней мой хуй, и она не станет рисковать, чтобы его оттуда отняли. Мы чемпионы по гимнастике.
Таня не хочет, чтоб я забывал о ее растущих буферах… они у нее не очень издавна, и она ими гордится, как голубица. Мне надо с ними играть; я должен кусать их, время от времени пожевывать соски, иначе она решит, будто я ее не ценю. Только ради этого Таня иногда перестает ебаться… чтобы ее титьками поиграли. Недолго, конечно… десять минут, и ей уже довольно. Затем она снова станет совать твою елду себе под хвост, катать тебя. Подозреваю, она по-прежнему верит, что они вырастут, только если с ними играться, а я почти уверен, что она к ним применяет какой-нибудь якобы проявитель… Черт, я был старше ее, когда на своей елде такое пробовал… Поначалу думал, помогает, но потом решил, что дело попросту в массаже… дрочке, если уж совсем откровенно… которая сопутствовала лечению…
Когда Таня тянет над головой руки и выгибает спину, титьки у нее почти исчезают. Она хочет, чтоб я вынул из нее болт… но лишь на минутку… пока она мне это показывает.
– Посмотри на меня… Я сейчас совсем такая, какой была маленькой. Ты не жалеешь, что не знал меня, когда я была маленькой девочкой? Мне бы все равно пришлось тебе разрешить меня ебать… да, разрешила б! Я была хорошенькой малюткой, с длинными кудряшками… и, бывало, каждый день смотрела, выросли у меня там волосы или нет… а теперь взяла и все сбрила, как глупо, правда? – Она перекатывается и смотрит через плечо себе на задницу. – Но тогда у меня не было такого крупного тыла. И ямочек в детстве у меня там не было…
Мы исследуем ямочки у нее на жопе… но меня больше интересует та ямочка, что у нее меж ягодиц. Я становлюсь позади Тани на колени, а она раздвигает ноги, когда чует позади мой болт…
– Вставляй! Суй свой хуй мне в смешную голую дырку и ввинти мне… – Она прячет голову в руки, и голос у нее глушится. – Я вся голенькая и крошечная… когда ебешь меня, можешь вообразить, будто я по-прежнему маленькая девочка…
Пусть Таня в игры сама с собой играет… А мне притворяться не нужно… она и так не больше маленькой девочки, под каким углом ни посмотри, а уж сзади, когда виднеется лишь розовая щелка ее бонн-буш, еще моложе обычного. Позор какой – ебать что-то настолько юное, но очко подмигивает, и Жан Жёди неуправляем.
Судя по тому, как у нее растягивается очко, можно решить, что Таню удовлетворит, если там у нее будет лишь голова Джонни… но она желает всё, весь комплект – и желает от всей души… До упора, все время воет она… и он входит, я не намерен жилиться с тем, что имею. Затем она хочет, чтоб я поиграл с ее пизденкой… а если не стану, она будет играть с нею сама. Как-нибудь она устроит мне уроки, говорит Таня, как играть с пиздой.
– Я про игры с пёздами знаю все, – говорит она мне. – С большими, маленькими, волосатыми, жирными… если найдешь такую, с которой не знаешь, как справиться, тащи ее мне… Я тебе покажу.
Потом… уже не до разговоров, она воет от хренозаряда молофьи у себя в прямой кишке – и кончает. Подскакивает сверчком, я при каждом прыжке – за нею, по-прежнему ей ввинчивая… Я полон решимости не вынимать хуй у нее из жопы, но она в итоге валится с тахты и сбегает от меня…
– Проделай такое с Клубочком, она б так испугалась, что пряталась бы от тебя насовсем, покуда родители держали бы ее в Париже, – говорит Таня. – Если я ее тебе раздобуду, ты должен дать мне слово так ее не ебать.
У меня по-прежнему стоит, и Таня играет с моим хером, чтоб он таким и остался. Лежит на спине и подрачивает мне, и я вижу, как из ее лысой фиговины выжимаются молофья и сок. Устричный бульон…
Таня желает знать все про мать Клубочка и меня. Я ебал ее, правда? На это нет ответа. Ну а ебал ли я ее так, как только что еб Таню? Она у меня отсасывает? Играли ли мы в тет-беш? Такая ли у нее приятная форма, как у Таниной матери? Но я ничего не выбалтываю… Таня способна накуролесить даже без всяких сведений. Что ж, ладно, говорит она… но мне вовсе не следует считать, будто это секрет. У Клубочка глаз вострый; довольно скоро и она все узнает.
– А она знает, что ты доебывалась до ее отца? – спрашиваю я.
Таню поражает, что я это знаю. Как я выяснил? От Энн? Таня хватает меня за хер так, словно собирается его оторвать…
– Он рассказал своей жене? – требовательно вопрошает она. – Она знает, что́ мы делали?
Об этом я тоже молчок, и Таню раздражает. Как ей себя вести, если она не осведомлена?
– Он дал мне чек, как будто я шлюха, – говорит Таня. – Но я его пока не обналичила, потому что не хотела ничего покупать.
Потом она хочет, чтобы чек был у меня. Она мне его сразу отдаст, чтоб я купил себе что захочу. Если ей платят, будто какой-нибудь девушке из отеля, она тогда и вести себя будет как они, и свои деньги отдаст какому-нибудь мужчине, вздыхает она. И не здорово ли будет мне объяснять это Сэму… на том чеке моя подпись! Полагаю, мне надо поступить вот как: попробовать его у нее отнять и вернуть Сэму… но для него деньги ничего не значат, и он немного облегчил себе совесть, поэтому ну его к черту. Я говорю Тане, чтоб затолкала этот чек себе в жопу и приклеила его там, первые заработанные ею деньги. Так и сделает, говорит она, если я оберну им себе хуй и осуществлю заталкивание.
Мне все равно любопытно, что Клубочек понимает про Таню и своего отца. Таня довольно долго добирается до сути, которую пока еще ни разу не излагала. Она ее придерживает, говорит она, бережет, чтоб выяснить, как именно Клубочек относится к отцу. Если он хочет ввинтить Тане, у него должны быть и какие-то чувства к Клубочку, как я считаю? Кто ж знает… быть может, они сохнут друг по дружке…
Вот же сука! Я уже вижу, как она тут выстраивает очередную катавасию. Бэкеров очень жалко… если эта грязная пиздявка сядет им на хвост, нипочем не узнаешь, что может произойти. С собой в Америку они увезут поболе, чем коллекцию искусства Бэкеров…
Таня щекочет моим хером у себя под хвостом. Еще минута, и она в себя его воткнет, но я стягиваю ее к краю тахты. Она лежит на этом краю, жопка уравновешена, а худые ноги прямо и врозь. Ступни у нее на полу, фига – шириной с амбарные ворота. Она не шевелится… так и остается, и впускает мой елдак, дает мне себе ввинтить…
– Клубочек будет ревновать, когда я ей расскажу, – говорит она…
– Зачем, Иисуса ради, тебе ей рассказывать?
Этого Таня не сообщает… Быть может, и сама не знает ответа. Она елозит поближе к краю тахты, чтобы мой хуй вошел в нее полностью, играет со своими титьками, трясет ими у меня под носом…
– Это я потом пойму… Наверное, отведу ее к себе в комнату и заставлю мне вылизывать. Да, так я и сделаю… Заставлю ее сосать мне кон и всю эту молофью вотру ей в лицо и по носу размажу, а в чем дело, не скажу до самого конца, пока не отсосет мне. Вот тогда только скажу ей, что ты мне ввинчивал и что она ела твою молофью. Ох, большой Жан Жёди… входи, заходи глубже… и оставь во мне побольше молофьи, потому что позже я заставлю хорошенькую маленькую девочку всю ее съесть…
* * *
В отеле у Бэкеров… коридорный со своим кухонным английским старается изо всех сил!
– У нас нет «Юманитэ», сэр. Есть «Антрансижан» и «Пари-Суар».
– Нет, – отвечает Бэкер. – Я хочу «Гуманите», хорошее название. Означает же «Человечество», правда?
– Да, сэр.
– Мне нравится название; я хочу эту газету. Закажите мне завтра ее.
Посыльный уходит, обнимая свои чаевые, и через минуту нас приветствует швейцар. Держится он очень солидно, очень уверен, что способен справиться с ситуацией.
– Прошу прощения, сэр. Мальчик мне говорит, что вы желаете «Юманитэ». Вам не понравится эта газета, сэр. Заказать ли вам вместо нее «Матэн»?
– Нет, хочу «Юманитэ». Мне нравится название. Французы – народ восхитительный, великий революционный народ… Я сюда приехал, поскольку восхищен их вольным духом. Я хочу вашу газету о человечестве.
Швейцар с опаской, тяжко озирается. Нипочем не скажешь, кем он воображает Бэкера, но ни меня, ни Карла он явно не одобряет.
– Же ву деманде пардон, мсье, но она не о человечестве… Она о политике. Она для рабочего люда.
– Ну, я работаю, вы работаете… достаньте. Раздобудьте мне ее с утра.
– Мсье! – в отчаянии восклицает швейцар. – Вы не понимаете! Это же издание красных!
Такое может тянуться не один час, но тут Карл замечает Севрана – того остолопа, которого мы тут ждем. Он представляет, как мне сообщил Карл, различные крупные и неназываемые интересы. Через Карла он пытается провернуть какую-то аферу с Бэкером, и Карл вне себя. Всю свою жизнь Карл рассчитывал на долю в одной из таких сделок – в скандальной афере по деланию денег, про которые слышишь только шепотки да рассужденья в кафе Бурсы.
Севран на самом деле – тот человек, каким Карлу хочется стать. Ботинки ручной работы, прекрасный зубной протез, в кармане полно «Корона-Корон» и золотая зажигалка, которую к ним подносить, румянец человека, который ест и пьет хорошо, а равновесие себе восстанавливает месяцами, проведенными за бобслеем в Сен-Морице. Они с Сэмом двадцать минут прощупывают друг друга, взвешивают… они как два человека, что тактично пытаются решить, стоит ли им проводить выходные где-то или же лучше просто сбежать в отель и там по-быстрому поебаться…
Вероятно, немного они форсят перед Карлом. Как бы то ни было, он целиком остается на морозе, пока они устанавливают между собой общую платформу для работы. Поскольку Севран застал последнюю часть шуточки Бэкера со швейцаром, он заговаривает о недавних беспорядках. Вызвали Республиканскую гвардию и два полка негров, говорит он Бэкеру.
– По старинке, как в Риме… подавляй римлян провинциалами, провинциалов – римлянами. О, французы по-своему так же мудры, как британцы, в их собственной разновидности политики. Обычно попытки ку-д’эте довольно, чтобы разгромить во французском уме все вопросы. Ланьи и Ставиский чуть не свергли государство… переворот шестого февраля устроили мило, чтобы люди забыли о том и о другом. Но теперь… народ начинает чувствовать, что Ставиский был во Франции не единственным спекулянтом, он просто более всех выставлялся напоказ. А французы, как все латиняне, – полоумные игроки… одна десятая лотерейного билета, когда бедны, байоннские облигации – когда богаты.
Бэкер и Севран почти сразу приходят к согласию о продажности французской прессы, и планы Севрана начинают проступать отчетливее.
– Суть в том, – говорит Севран, – что всем нынче хочется получить что-то ни за что… потому-то коммунизма вообще никогда не случится. Но французы – единственный народ, изучающий, как терять деньги на бирже. Здесь каждая газета публикует свою финансовую страницу, к тому же есть десятки и десятки маленьких ежедневных и еженедельных листков, дающих подсказки и счисления для Бурсы. Однако возьмите англичан… они с ума сходят по бегам…
– Даже в мастерских есть свои еженедельные тотализаторы, – рьяно перебивает Карл. Жалкое это зрелище – смотреть, как он пытается во все это вклиниться, и я не понимаю, чего он не уйдет совсем или не заткнется.
– В некоторых местах мелом размечено, – продолжает Севран, – «„Сияющий свет“ выиграет в 2:30», но что у вас вместо информационных листков? Конвертики жучков, очень дорогие, да пара двухнедельных или еженедельных публикаций. Во Франции местные финансовые новости выходят каждый день.
– Вы несправедливы к тевтонским странам, – вставляет Бэкер. – Забываете, что они не могут ни читать, ни писать… если б могли, несомненно читали бы газеты. Говорю вам, они умны. Когда вы слышите, как автобусный кондуктор прикидывает, как ему выиграть пятьдесят фунтов за пять заездов с начальными издержками в десятку, вы понимаете, что это Ньютонова раса. Я придерживаюсь того мнения, что люди – неосвоенные залежи разума страны.
– Не думаю. Были б умны, из них было бы невозможно выудить деньги и мы с вами здесь бы не сидели. Не будь они тупицами, как бы деляга себе зарабатывал? Но, как я и говорил, игроки французской Бурсы готовы читать любую подсказку, хорошую или плохую, и любую сводку, сколь бы подозрительной ни была и какие бы слухи о ней ни витали, из-за третьего факта… невероятной продажности парламентариев и судейского сословия… они всегда допускают, что эти листки могут добывать сведения из высокопоставленных источников посредством чистого шантажа. И даже если это биржевые листки, маленький спекулянт считает, что и сам он – в биржевом пуле. Он рассуждает, что министр, предоставляющий сведения, может говорить или не говорить правду… как бы то ни было, слух приведет к переменам на рынке, и ему б лучше встрять туда с самого начала, а вынырнуть, пока рябь не успокоилась… то же со вздуванием цен. Может, и утка, думают они, но кто-то же ею владеет и кто-то ее сможет ощипать… Я достаточно неглуп, чтоб и себе кусок оторвать. Это республиканский сантимент, понимаете…
Карл понимающе кивает. Можно решить, что он матерый рыночный жонглер… если при нем упомянуть «Американскую банку», он начнет озираться в поисках девушки из Штатов…
– Четвертый пункт моего плана, – продолжает Севран, – зиждется на том факте, что французская пресса терпеть не может платить за каблограммы. Они будут печатать прокисшие новости, недельной давности… будут списывать, красть, сочинять – все, что угодно, только б не платить за кабельные услуги.
– А как же «Авас»? – спрашивает Сэм.
– Я бы платил «Авасу» часть взятки, это само собой. Суть в том, что я бы обзавелся поддержкой Нью-Йорка от работников пула с Уолл-стрит.
– Ну, вам понадобится всего одна газета. Можно купить какую-нибудь пошлую, обанкротившуюся портянку, пустить слух по кафе красных фонарей и Бурсы, что у нее поддержка Уолл-стрита, и в одночасье добиться оглушительного успеха. Надо только завести моду… другие газеты подхватят вашу информацию и станут вас рекламировать.
– Нет. Чтобы продавать акции ан-масс, нам нужно иметь за собой все финансовые газеты. Тут все должно быть хорошо, достаточно хорошо, чтобы поймать всех лохов, выманить все добрые монеты из всех знаменитых шерстяных чулок страны, из ватных бюстов старых дев, из всех фондов, вверенных попечению семейных стряпчих. Мне не только умники нужны, что кидаются очертя голову куда ни попадя, не только пляжные крысы, ждущие прилива, не только мудрецы, которые выходят из игры и навариваются… Мне нужны деньги вкладчиков…
Иными словами, замысел Севрана в том, чтобы выдавать себя за частную кабельную службу, покупая кабельные услуги у одной из компаний. Другая его мысль – его шайка назовет себя Комитетом экономического инспектирования или каким-то похожим говном, набьет комиссию экспертов крупными именами.
Карл хмурится своей сигаре, чтобы не щериться. Лицо у него загорается от одной мысли о деньгах, а вот это все доводит его чуть ли не до истерики. Возможно, он рассчитывает, что Бэкер немедленно кинется в банк, пока Севран пойдет арендовать контору, поскольку он разочарован, когда совещание заканчивается, а ничего определенного так и не достигнуто.
Сэму и Севрану предстоит встретиться еще раз, Севран едет с нами в такси до Капуцинов. Карла высаживаем несколькими кварталами дальше. Потом мы с Сэмом направляемся к Александре… Там должна быть Клубочек, и Сэму выпадает хорошая возможность познакомиться с Александрой. Он по-прежнему беспокоится из-за Тани.
– Как по-вашему, есть ли вероятность, что она могла испугаться и сказать что-то своей матери? – снова спрашивает он. – Не хотелось бы мне впутываться ни в какие неприятности, знаете ли. Вы с ее матерью давно знакомы, верно? Как она, ничего?
Остаток поездки я трачу на заверения, но, когда мы останавливаемся у Александры, он все равно нервничает. Если возникнут неприятности, говорит, он все переложит на мои плечи…
Клубочка там нет, как нет и Тани. Они уже отправились обратно в отель Бэкера и теперь, вероятно, где-то вместе проводят вечер. Александра приглашает нас в дом…
При первом же взгляде на Александру Сэм расцветает. Он не рассчитывал, что она окажется такой смазливой пиздой. Весь надувается, топорщит перышки, как голубь, и усилия его нельзя сказать что пропадают втуне. Александра теплеет к нему сразу же.
– Скажите-ка, она чудесна! – восклицает Сэм, как только мы остаемся наедине. – Вы никогда не говорили мне, что она такая. Я ей нравлюсь, вам не кажется? И ей известно, что́ мне в ней нравится… смотрите, как она выставляет это напоказ! Скажите мне, что́ она за женщина на самом деле? Есть ли возможность уложить ее в постель?
Мне без толку оставаться в подобной обстановке, но я хочу наверняка убедиться в том, как все устроилось, прежде чем оставлю их с Бэкером наедине. Поскакав немного вокруг да около, я умудряюсь перехватить несколько минут тет-а-тет с Александрой. Мы стоим в вестибюле, и она позволяет мне себя общупать… даже дает вынуть Джона Четверга и потереть его носом ей между ног. Но не желает, чтоб я совал свой хуй ей в пизду целиком.
– Мне теперь долго не захочется, чтоб ты его вообще вынимал, – говорит она, отталкивая меня и располагая мою елду еще ниже по своим бедрам, где ее мочит сок. – И я не могу быть неучтива с другим своим обществом… сейчас нам лучше вернуться.
– Он не станет возражать, если ты сколько-то будешь с ним неучтива, если ты позднее будешь неучтива и со мной, – сообщаю я ей. – Он хочет тебе ввинтить.
О, чем я в последнее время занимался? Да, что я рассказывал о ней очаровательному мистеру Бэкеру? Знает ли он, что я с нею жил? И не думаю ли я, часом, будто теперь, когда свободен, я могу приводить своих друзей и предлагать им ее… будто она, быть может, моя жена? Поэтому мне приходится объяснять, что Бэкер вообще ничего не знает, кроме того, что она Танина мать, а все, что ему про нее известно, он видит сам… а уже этого с лихвой для того, чтоб мужчина захотел ее выебать.
Александра стоит передо мной, и мы с нею играем друг с дружкой, пока она все обдумывает… Есть ли у мистера Бэкера жена, помимо его прелестной дочери? Ах да, она слыхала, как девочка упоминает о матери. Далее – хорошенькая ли у него жена, тянет ли к ней мужчин? И наконец… насколько хорошо я знаю его жену?
Я отвечаю на все вопросы, кроме последнего… Александра делает вид, что не замечает упущения… Она очень… полна томлений, говорит она мне. Да, сегодня вечером ей бы хотелось поебаться, и, приди я к ней один, мы бы провели вместе чудесный вечер. Но поскольку со мной мой друг, от этого плана придется отказаться, ибо она определенно не намерена допустить, чтобы мы ввинчивали ее вдвоем. И она мне скажет кое-что еще… если бы мой друг пришел один… вероятно, она б разрешила ему остаться. Любому из нас, понимаю ли я? Да, вот до чего хочется ей лечь в постель с мужчиной, вставить хуй себе в кон… Но не два… нет, никогда… После пережитого у каноника Шарантона она осознала, что нужно вести себя скромнее…
Возвращаюсь поговорить с Сэмом. Все в порядке, сообщаю я ему. Я ее прощупал, и мне кажется, она позволит ему себя выебать… Он ей нравится, говорю ему я, а также сочиняю множество красивостей, которых она не произносила. Поэтому теперь решать ему… помнить нужно только, что на самом деле она хочет, чтоб он ей просто ввинтил, поэтому пусть не боится стремиться к этому. Что же касается меня, то у меня свидание, и я теперь их покину. Я не сообщаю ему, что свидание у меня – с его женой…
* * *
Энн считает мою квартиру очень старомодной и очень удобной. Все в ней так приватно, говорит она… она не знает ничего о парадах, что здесь случаются в самое неподходящее время. Такое место будет в самый раз для женщины, пожелавшей бы завести роман, не правда ли? И много таких тут вокруг? Она, конечно, просто так интересуется…
Энн желает узнать Париж получше, и у нее целый список вопросов, длиной с руку. Где это? Где такое найти? Где для такого и эдакого лучший район? И первые полчаса, что Энн проводит у меня, она сидит и корябает в блокнот все мои ответы. Ей предстоит еще много чего повидать в Париже перед тем, как уедет домой, восклицает она, и ей интересно узнать город во всех ракурсах. Ну а где покупают те ужасные открытки?
Я ей рассказываю, где можно купить гривуазные картинки… Хотя как она могла пробыть здесь столько и до сих пор не повстречаться с барыгами, я не знаю. Затем она желает знать, настолько ли они на самом деле скверны, как о том все говорят… или же просто… риске´? Она, конечно, ни одной раньше не видела… Ну а хотела бы посмотреть? О, а у меня есть? Ну, это как-то неловко… но, наверное, такова часть жизни. Да, она должна их видеть; образование человека должно быть всесторонним…
Я показываю ей снимки Анны, даю целую пачку и позволяю все проглядеть. Она заливается румянцем, едва взглянув на первый. Ох… они довольно забористы, нет? Смотрит их все очень быстро, а потом еще раз, очень медленно… Ей становится тепло, она бросает взгляд на камин и ослабляет на себе ворот свитера. Выпивает много бокалов вина…
После этого извлечь ее из одежды вовсе не так трудно. Несколько ощупываний, и она готова ко всему… или же так сама считает. Как только я запускаю руку ей под юбку, плавание становится гладким. Она раздвигает ляжки, когда я их тискаю, и позволяет мне спустить с нее штанишки, даже не вздев бровь. И духом этих картинок она прониклась на самом деле, сука… между ног у нее столько сока, что все штанишки промокли, а большая пизда – как огневая коробка.
Быть может, я бы предпочел, чтобы на ней был пояс, спрашивает она? Одеваясь, она подумала об этом, но, похоже, носить такой предмет одежды – извращение, поскольку он возбуждает половые аппетиты… И все равно, если мне этого хочется, она всегда будет его потом надевать, даже под спортивную одежду…
Я ею удовлетворен как есть… большой жопы у нее вполне достаточно, чтобы у моего хуя шея затекла, есть там пояс или нет. А оттого что на ней остаются чулки и туфли, он, кажется, становится больше обычного…
Пока я ее ощупываю, Энн перекатывается туда-сюда по тахте. О, что бы подумал Сэм, что бы он сделал, увидь он ее сейчас! Она сует мне в штаны кулак и хватает меня за болт. Что подумал бы Сэм! Какой позор для нее… прийти сюда, чтобы я ее выеб, предоставить Сэма самому себе. Она должна быть дома, своего мужа дрючить, а не тут мне давать… Я ее не разочаровываю… но, по моим прикидкам, Сэм и Александра уже должны крепко подружиться.
Энн спускает с меня штаны и играет с моим кустом. Ох, эти волосы! Она запускает в них пальцы и щекочет мне яйца. Когда она вообще видела столько волос, восклицает она! А знаю ли я, что она хочет от этого делать? От этого ей хочется преклонить голову возле него… да, прямо взять и прижаться к нему щекой… Но, сказав это, она принимается жеманничать. Наконец мне приходится схватить ее и придавить ее голову…
Колется, жалуется она… но это приятная щетина, прибавляет она довольно скоро. А будут ли колоть мне щеку ее волоски, интересуется она… Она уверена, что они очень мягкие… Я вполне убежден, что снимки Анны, играющей в тет-беш с ее дружочками, застряли у Энн в уме, но она боится в этом признаться или даже подумать о том, чтобы пососать мне елду. Я обхватываю руками эту ее огромную задницу и кладу голову ей на бедра. Она ерзает… так распалилась, что и связно говорить не может… но все равно она боится сунуть эту штуку себе в рот…
Черт, я б мог заставить ее, наверное… Почти любая пизда, если достаточно разгорячится, откроет рот, когда ей кончик хуя в губы сунут… но я хочу, чтоб она взяла сама… или подумала, будто сама берет. Я принимаюсь лизать ей живот и бедра… она раздвигает ноги и робко целует меня в живот. Я двигаю бедрами, как будто мы медленно ебемся… и Энн делает то же самое.
Вот же пёзды! Как же они любят получать что-то ни за что! Больше всего Энн бы сейчас хотелось, чтоб я сунул язык ей в этот разруб и попытался вылизать его досуха, а с моим хуем ближе, чем есть, она знакомиться не желает… Но я могу быть так же упрям, как она… Лижу по краям ее пизды, кусаю ее за ляжки, щекочу ей манду носом. Когда очень близко подбираюсь к ее фиге, она возбужденно шепчет… там… поцелуй там… отчего бы мне тут же не высунуть язык… О, сейчас мы, должно быть, смотримся как те жуткие люди в кинокартинах, правда же? Да, мы делаем почти то же самое, что и они…
В конце концов я даю ей попробовать то, что она так хочет почувствовать. Целую ее прямиком в пизду, проскальзываю языком ей по губам и внутрь… бедра у нее распахиваются настежь, как две створки ворот, что никогда больше не закроются, и она ахает, когда я сосу ее сочный, жаркий плод… О, что за чувство! Мне нельзя больше переставать! Мой язык может проникнуть глубже… Я могу сосать сильней… она еще шире раздвинет ноги… Она пытается свернуть Джону Четвергу шею, но по-прежнему его не сосет…
Ей не верится, что я прекратил. Как… о, как мог я остановиться, если ей так хорошо? Вот… она ляжет иначе, чтобы мне стало легче… А вот как она будет играть с моей елдой, пока я этим занят… Ведь так же хорошо? Почему я не начинаю сызнова? Ох, ну пускай же я припаду ртом к ее пизде и пососу еще!
Я трусь своим хером о ее губы, но она отстраняет голову. Второй раз она мне это сделать позволяет… затем целует его. Я этого от нее хотел, шепчет она? Поди, не знала, поди, не было у нее ни малейшего понятия о том, чего я жду! Хочу ли я, чтоб она поцеловала мне яйца, как и мой живот? Так, да? Она поцелует, если мне хочется. И тому подобное.
Такую срань можно терпеть лишь постольку-поскольку. Вообразите женщину с такой взрослой дочерью, как Клубочек, пизду уже столько лет замужем, сколько Энн, и она делает вид, будто не знает, что ты хочешь, чтоб тебе сосали хуй! Я решаю дать ей еще один шанс… затем, если она не откроет рот, когда раскрывает мне эту свою пизду, я либо в то, либо в другое суну ногу, а в то, что останется, – елдак. Начинаю лизать ей фигу и перекатываюсь на нее сверху, тыча хером ей в лицо. Внезапно ощущаю на нем ее язык… она открывает рот и принимает в него голову Джонни… Затем обе ее руки оказываются у меня на талии, и она сосет изо всех сил… Я ей выдаю все, с чем она способна справиться…
Энн не слишком хорошо оборудована, чтобы брать хуй с этого конца, – хуже, чем с другого, во всяком случае… она давится, но упорно за него держится. Пизда ее раскрыта так широко, что вывалилось бы все, что в ней может быть, но ничего подобного не происходит… там она, должно быть, хорошо прошита. Может, живот у нее и не чугунный, как у Тани или Анны, но заякорена она прочно. Вот еще чем американские любительницы убирают всех парижских профессионалок… их хоть вверх тормашками крути, не нужно волноваться, что матка у них на пол вывалится…
Энн хочет, чтоб я щекотал ей очко, пока сосу ей фигу. Она не заметила, очевидно, что в жопу ей я уже засунул два пальца… Сую еще один, и она счастлива. Я делаю вид, словно пытаюсь съесть ей пизду, она хихикает… Она не знает, что все это оттого, что я сам боюсь, как бы этот огромный рот меня не проглотил…
Я мог бы кончить почти сразу же, как только Энн взяла Джона Ч. в рот… Я сдерживался, поскольку хочу, чтоб она сама была готова кончить, как только поймет, что у нее во рту полно молофьи. Жду, покуда не убеждаюсь, что она на самом краешке, пока не задавила меня своими ляжками и не утопила в своем соке… У нее в жопе жучок и пламя в животе, и, зайди сейчас сюда Сэм лично, она б не смогла остановиться. Затем, когда она уже такова, я даю Джону Четвергу управляться со всем по-своему.
На кратчайший миг все приостанавливается. Энн вроде бы в панике… она поверить не может, что сама только что у меня отсосала, и это для нее кошмарное потрясение. Но все равно молофья заполняет ей рот, и она не знает, что с нею делать. Я ей ору, чтобы глотала… угрожаю, что, если не проглотит, я перестану сосать ей пизду. Провожу языком ей внутри по этим кустистым краешкам, и Энн вдруг решается. Внутрь проваливается вся порция одним махом, а она по-прежнему сосет мой болт. Я снова прижимаюсь ртом к ее бонн-буш, и она тоже кончает… сок из нее вытекает квартами…
Едва Энн вновь способна к речи, она говорит, что больше не заглянет ко мне в квартиру никогда. Нет, на сей раз она зашла слишком далеко… чересчур далеко. Сознаю ли я, что у нее есть муж, который в нее верит, и малютка, которая просто ее обожает? Ей нужно подумать о них. О, жена и мать не может так себя вести! Время подобных приключений давно миновало… для женщины в ее возрасте и ее обстоятельствах – безумие пускаться в такие плавания и т. д. и т. п…
Она желает уйти немедленно, но я этого не допущу. Убеждаю ее остаться еще на бокал вина, затем на второй. Она снова берет картинки. Те, на которых Анна сосет разнообразные елдаки, а ей при этом лижут пизду, похоже, притягивают ее больше прочих. Какое распутство здесь, в этой Франции… должно быть, что-то в атмосфере. Она, разумеется, никогда не делала ничего подобного тому, чем мы занимались сегодня вечером… осознаю ли я это?
Я осознаю это изумительно, заверяю ее я… а теперь, если она пройдет в спальню… или предпочитает тахту? Она считает, что тахта весьма хороша, но, вообще-то, ей не следует… Бедный Сэм… Бедный Сэм… неправильно ей так его обманывать… и она перекатывается на спину и раздвигает ноги…
