V. Ашбанал: Тени собираются
Объединившись, скользили мы к звездам,
К древнему дому людей,
прежде столь славному,
Видавшему дни и славы, и горестей.
Когда-то ярко пылавший — сгорел,
обратился во прах.
«Ярко те солнца горят в памяти людской».
Миры из бесплодного камня
они теперь освещают.
Развеяны были по ним семена наших сил,
Сокрытые от врагов, ждущие только слова.
Мы же искали тех немногих,
кто был способен
Тайный Град осадить. Отважных
и сильных, готовых
К задаче, предписанной нам Ошуа. Войти
Мы в город были должны.
Донован был ключом, но
Молчанье хранил, знания свои растеряв
средь осколков.
Не помнил, кем был он. Или помнил…
кто скажет теперь,
Что мог скрывать его раздробленный разум?
Против воли к нашей стае примкнувший,
Возможно, хотел он, держась в стороне, ускользнуть.
Конфедерация называет свои трубы Красникова в честь рек, находя аналогию с водными потоками более подходящей. Покинув Генриетту, Ошуа проследовал вдоль Звонкой Галис до Нового Анатолия, а оттуда по Меконгу мимо Святого Кхамбонга до впадения в Великий Ганг, гарантировавший спокойное путешествие до Ашбанала.
На этой планете их дожидался Манлий Метатакс, перешедший на сторону восстания, чтобы расквитаться за старые обиды. Очень разные причины заставляли людей влиться в наши ряды. Да, арфистка, именно так, и мотивы Манлия оказались старее, чем мир: ревность к женщине. Келли Стейплофе была его коллегой — «сестрой», если использовать правила Абаттойра, — а потому любовная связь им была запрещена. И все же за то время, что они провели на совместных заданиях, Келли и Манлий сблизились, и тогда, чтобы разлучить их, верховная Тень подослал к ним Эпри Гандзиньшау, второго из лучших своих учеников. Тот решил действовать по старинке и влюбил Келли в себя. Манлий мог бы смириться с ее похищением, заточением в тюрьму или даже убийством, но никак не с кражей ее сердца, тем более учеником верховной Тени.
Доновану на корабле Ошуа предоставили полную свободу, если в такой ситуации вообще уместно говорить о свободе. Это было огромное, просторное судно. Находясь в объятиях планеты, оно скорее напоминало замок, нежели что-то пригодное для полета. Там были залы для тренировок, дзадзена, пыток, отдыха, приема пищи. Имелись в наличии даже такие места, где Донован мог насладиться иллюзией уединения. Но он был не столь глуп, чтобы поверить в то, что за каждым его шагом не следят, что сказанные им слова остаются неуслышанными или что никто не отмечает того, каким развлечениям он предается или какие книги читает. Судно контрабандиста переделывалось на скорую руку, а потому там у человека со шрамами оставалось хоть какое-то личное пространство. «Черный конь» же являлся личным кораблем Ошуа, и все происходившее на борту всецело подчинялось его воле.
Экипаж состоял из восьми Сорок, несших по старинной морской схеме посменные дежурства. Они были одеты в черные обтягивающие трико — шэньмэты, — оставляющие открытыми только лица. Спустя сутки ползания прочь от Генриетты Донован окончательно убедился, что в поле его зрения всегда попадает как минимум один из них. И от этого ему стало неуютно, потому что, по древней терранской примете, если видишь на своем окне сороку — это к смерти.
Во время путешествия Ошуа старался ускорить возвращение к Доновану памяти, постоянно называя его Падаборном или даже более неформально — Тешем. Он подготовил подборку материалов по восстанию Падаборна, как официальных, так и неотредактированных, прославляющих его подвиги. Нашлась даже одна пиратская копия погрусима — «погружающей симуляции», — который успели создать до того, как Имена решили, что никакого восстания не было, и уничтожили все упоминания о нем. Но и после того, как Донован вновь побывал в шкуре Падаборна, родник его памяти оставался иссохшим. Симуляция вряд ли была достоверной. Большинство мятежников погибли, а потому совершаемые ими поступки являлись всего лишь художественным домыслом.
Ошуа попытался прибегнуть к измененным состояниям сознания; в трех случаях Донована предупредили об этом, еще в двух все проделали втайне от него. И все же расщепленное сознание человека со шрамами сводило все попытки на нет. Что бы ни использовалось: наркотики, гипноз или дхьяна, — какая-то его часть оставалась незатронутой, а потому он никогда полностью не «уходил в полет».
— Может, мы еще не говорили, — после очередного сеанса медитации произнес Фудир, — но мы двадцать лет глушили виски в баре на Иегове и никогда не бывали пьяны. Мы словно корабль с герметичными каютами. Накачай или загипнотизируй одну из личностей, все прочие останутся незатронутыми.
Ему вспомнился единственный случай, когда под воздействие попали все разом, но об этом он предпочел не упоминать. Все равно он не знал состава того зелья, которым его опоил Дикарь.
Они вместе с Ошуа поднялись с мата и поклонились друг другу.
— Что ж, зато становится понятным, зачем Названные так с тобой поступили. Разбитый на кусочки сосуд, ты устойчив к вопросам. А был бы ты цел? Всегда остается каовèн, — задумчиво произнес он. — Часто, знаешь ли, приносит весьма неожиданные плоды.
У Донована зачесались шрамы на голове.
— Я же ничего намеренно не утаиваю, — рискнул он возразить.
— Знаю, знаю, — отмахнулся Ошуа. — Только потому до сих пор и не применил. Того, кто обладает знанием, можно разговорить. Как, впрочем, и того, кто не знает ничего. В определенный момент истязаемый начинает ни о чем так в жизни не мечтать, как подробно ответить на мои вопросы. Но для него важно не правду рассказать, а всего лишь получить передышку. Опираясь на полученные таким путем сведения, мы стремительно приближаем свою погибель.
— Тогда зачем вообще использовать каовèн?
Ярко-рыжие брови Ошуа поползли вверх.
— Я ведь уже сказал: если человеку известна истина, его исповедь будет правдива. Серьезно, Геш, мы же не просто вот так, из прихоти, прибегаем к пыткам, в пустой надежде, что человек что-то может знать. Это было бы варварством. Каовèн используется только тогда, когда нам достоверно известно, что у истязаемого есть необходимые нам сведения.
— Какая гуманность.
— Те, кого мы допрашиваем, сами не слишком гуманны. Что же, может быть, нам с тобой повезет в следующий раз. Надо опробовать другую медитативную школу. Возможно, гандилапскую? Воспоминания подобны голограммам. Их невозможно разрушить полностью. Нужно лишь найти нужный кусочек и направить свет под нужным углом.
— Существует и третья вероятность, — сказал Донован. — Я могу не помнить, как Падаборн сбежал, потому что я — не Падаборн.
— Ради твоего же собственного благополучия я бы надеялся, что это не так, — мрачным тоном произнес Тень. — Впрочем, думаю, здесь нет ошибки. Просто то, что Названные учинили с Падаборном, редко на чью долю выпадает. — Ошуа поклонился. — Ступай с миром, Геш.
Донован открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с Равн.
— Беги! — завопила она.
Донован вздрогнул и крикнул:
— Вниз!
Равн покатилась со смеху от своей непревзойденной шутки. Успокоив несколько обидевшегося Донована и выставив его за дверь, они с Ошуа решили обсудить непроизвольную реакцию человека со шрамами и то, представляет ли она какую-либо ценность для них.
— Он раздумывал над вопросом, — произнес Ошуа. — И, спасаясь, Падаборн, возможно, бежал вниз.
Но на Равн эта гипотеза впечатления не произвела.
— Так ведь в последний раз его и видели на крыше. Куда он еще мог оттуда бежать?
Донован же, направляясь к выделенной ему каюте, размышлял над секретом, который ему раскрыл Ошуа.
«Значит, — сказал Ищейка, — есть и другие такие же, как мы».
Ашбанал был миром четвертого поколения, лежащим в пределах региона под названием Карнатика — скопления миров, соединенных паутиной коротких и быстрых дорог, известных под общим именем Оакс. Считается, что Ошуа родился на одной из этих планет, хотя сам он никогда не говорил не только на какой именно, но и правда ли это вообще.
— Когда человек ступает в Пасть Льва, — сказал он Доновану, — его прежнее «я» умирает, а вместе с ним и все былые привязанности. «Абаттойр — вот мой дом, — говорим мы, — и Тени — моя семья».
Ашбанал расположен на неравном удалении от Элрии, Данлемора, Габберстепа и Нью-Кракаса. Когда на него впервые обратили внимание, в водах его Одинокого океана плавали примитивные прокариоты, с которых и начинается жизнь, и древняя терраформирующая арка не ведала покоя, пытаясь ускорить ее развитие. Теперь же три континента покрывали старые густые леса, вырубленные лишь вокруг пристаней, бухточек для катеров на воздушной подушке, да на вершинах холмов, где были обустроены площадки для баллистических челноков. Что касается четвертого континента… на нем то ли терраформирование не удалось, то ли планетарные архитекторы Содружества решили выделить эту область под добычу полезных ископаемых. Во всяком случае, его поверхность была изрыта сильнее, чем у самой старой луны, гигантские молекулярные сита зачерпывали и просеивали его почву, добывая руду.
За портом на луне Неб’Кайзар из-за множества отростков, к которым причаливали суда, закрепилось прозвище Актиния. Оставив четырех Сорок охранять корабль, Ошуа повел остальных по прорубленным в недрах луны туннелям, направляясь к гостевому шлюзу и расположенным за ним площадкам со спускаемыми аппаратами.
Постовым, которые проверяли их документы, по всей видимости, было весело.
— Прыятн разв’ечса, — произнес начальник поста с гортанным выговором сконсайтца. — Но овэц нэ убывать, я пред’предыл.
Ди Карнатика заинтересованно на него посмотрел.
Постовые были из военных, гражданским положено их побаиваться, но начальнику вдруг стало неуютно под этим взглядом. Поморщившись и ослабив воротник, старшина произнес:
— Проста мног’ вас в последне’ врэмя прилетэл’, я-т’ знаю.
Ошуа не представлялся как Смертоносный, но, впрочем, не слишком и таился, так что не было ничего ни удивительного, ни тревожащего в том, что постовые сумели его опознать. Всех Теней окружает плотная аура смерти.
— Мы здесь пролетом, — сказал Ди Карнатика. — На самом Ашбанале у нас никаких дел нет.
Начальник поста посмотрел на Олафсдоттр, и та ткнула большим пальцем в сторону Ошуа.
— Я с ним.
Тогда старшина перевел взгляд на Донована.
Фудир протянул подорожные документы, выглядящие не менее внушительно, чем настоящие, хотя их изготовили по пути от Генриетты.
— А я как раз именно сюда, — сказал он. — Эти ребята решили меня подбросить.
Это было достаточно близко к истине, чтобы звучать искренне.
Но в ответ старшина пожал плечами.
— Слушай, наш суосвай савсэм нэ дурак. Ваших тут уже двадцать четверо. Дэлай шо хочешь, только овэц не трогай.
Когда они проходили через шлюз, Сороки переглянулись с военными. В одних глазах читалась надменность искусного мастера, взирающего на чернорабочего, а в других обида простого труженика на дипломированного специалиста.
Они заняли следующий уходящий к планете челнок, пройдя без очереди мимо рядов простых обывателей, которым пришлось пропустить Тень и его свиту. Те пассажиры, кто как раз собирался подняться на борт, стояли потупив глаза, хотя кое-кто порой даже бросал косые взгляды. Из-за того, как вели себя что военные, что гражданские, Донована не оставляла подспудная неприязнь к Пасти Льва. Если в Лиге Гончих славили поэты и боготворил народ, то в Конфедерации Смертоносных просто боялись. Да, до определенного момента такой подход действенен, но обожание вдохновляет людей следовать за тобой добровольно, а страхом их приходится принуждать.
Ошуа и Равн заняли кресла в последнем ряду и показали Доновану, что он должен сесть перед ними. Четыре Сороки расположились в разных частях пассажирского отсека: один возле входа, другой у люка, ведущего в кокпит, и двое в резерве. Как только все уселись, второй пилот прошелся по салону, проверяя, пристегнуты ли ремни.
— Мы спускаемся быстро, спускаемся тряско, — как бы объясняя, произнес он.
«Но обычным следствием неполадок, — заметил Внутренний Ребенок, — становится сгорание в атмосфере. Спасательные ремни мало чем помогут в такой ситуации».
«Да ладно тебе, — отозвался Силач, — может, мы и превратимся в головешки, зато останемся надежно пристегнутыми к своим креслам».
Внутреннего Ребенка эта мысль совершенно не радовала.
Ошуа подался вперед и похлопал Донована по плечу.
— Перестань уже разговаривать сам с собой и удели мне капельку внимания. Обстановка следующая: Манлий проследил за Эпри до Ашбанала и бросил ему вызов на падарм. Эпри не может покинуть планету, пока не сразится с Манлием. С этим решением согласны все.
«Pas d’armes, — сказал Педант. — В переводе с одного из древних языков это означает „схватка на оружии“. Нечто вроде импровизированного рыцарского состязания, поединка. Эта традиция древнее самого Содружества».
«Да заткнись ты, Педант».
— Вы согласны, — произнес Донован. — Нас не спрашивали.
— Слушай, Падаборн! Все в Пасти Льва стараются сделать так, чтобы о нашем противостоянии никто не узнал. Открытое столкновение только обратит на себя внимание военных и втянет их в драку. У нас нет ни малейшего желания увидеть кровавые сражения, бомбардировки и выжженные планеты. Да и Лига тут же воспользуется шансом и начнет пощипывать пограничные миры. Взрыв на Генриетте и без того привлек слишком много внимания. Наш конфликт лучше держать в тайне, чтобы избежать куда более скверных последствий.
— Как бы то ни было, а это не мой конфликт, — ответил Донован. — Не стоит ждать, что я приму в нем участие.
Он отвернулся и выпрямил спину как раз в тот момент, когда включились двигатели и челнок, набирая скорость, устремился к планете.
— Я и не( собираюсь тебя втягивать, — сказал Ошуа. — Во всяком случае, не в нынешнем твоем состоянии ума. Я не готов тобой сейчас рисковать. Даже и не знаю, с чего Гидула питает такие надежды…
Челнок сел в Шаллумсаре, столице, откуда они на высокоскоростном поезде добрались до Нимвея — средних размеров города, расположенного в провинции Уиллит-Смолл. Ошуа снял для Донована номер в гостинице «Аксла» в самом замшелом районе на окраине и приставил к нему одного из Сорок.
Прежде чем отправиться вместе со всеми на остров Слез, Равн потрепала человека со шрамами по щеке.
— Со-оро-ока поможет, если тебе что-о-то-о по-онадо-обится, — заверила конфедератка. — Не убивай ехо-о, и о-он не станет убивать тебя. Ты наш по-очетный го-ость, а если еще и вспо-омнишь, кто-о ты тахо-ой, то-о и предво-одитель во-осстания.
— Ты зря думаешь, что после этих слов мне захочется расстаться с амнезией, — проворчал Фудир.
Равн и Ошуа оставили его в одиночестве и, спустившись по лестнице, вышли на Грэндмавер-стрит. Процессию возглавляли выстроившиеся клином Сороки, за ними следовал Ди Карнатика, а потом уже Олафсдоттр. Начинало смеркаться, и солнце этой планеты, Авгар, пламенело над небоскребами Маргаш-Нимвея на другом берегу Геннел-ривер. Одеты спутники Ошуа были в черные либо лиловые шэньмэты, украшенные серебряными слезами. И все, за исключением Равн, носили красные нарукавные повязки с черным конем — герб Ди Карнатики. На черной же повязке Олафсдоттр была изображена стилизованная комета Гидулы. К поясам и нательным ремням крепилось всевозможное полезное оборудование. Сверившись с показаниями одного из приборов, Ошуа произнес:
— Пергола к северу.
И отряд зашагал по Грэндмавер по направлению к заброшенной автофабрике. Они казались скользящими по земле преждевременно удлинившимися вечерними тенями, двигаясь бесшумно, экономя силы. Ашбанальцев на улицах было мало: вечером в этом районе становилось небезопасно — и случайные прохожие спешили обойти Смертоносных по другой стороне дороги. И лишь один человек спокойно стоял в сгущающихся сумерках на углу Грэндмавер и Берил, наблюдая за гостями планеты так, как шакал провожает взглядом проходящий мимо львиный прайд.
— Над нами, — шепнула Равн Ошуа.
— Вижу, — ответил тот.
Сверившись еще раз со своим локатором, он продолжил идти прежним путем.
Над ними другая Тень повисла на цзань-тросе, перелетев с балкона жилого здания на опору, поддерживающую более высокий уровень Берил-стрит. Там он — или она — покачался на своей веревке, словно паук с паутины наблюдая за проходящими под ним Смертоносными. Мятежник? Лоялист? Или кто-то из редеющего числа «нейтральных», привлеченный объявленным падармом? Этого Равн не знала, но, когда она проходила под эстакадой, волосы на ее загривке зашевелились. Теоретически объявлено перемирие, да только в Пасти Льва взаимодоверие давно принесли в жертву в угоду страсти Манлия. Перемирие на падарм казалось хрупкой и ненадежной соломинкой.
Ошуа взмахнул рукой, и внимание Равн, как и Сорок, переключилось на возникший впереди силуэт, тоже сопровождаемый Сороками, расположившимися в шахматном порядке: Даушу, чуть ли не против своей воли втянутый в восстание.
В конце концов, это не важно. Хотел он того или нет; мечтал или был всей душой против; двигали им корыстные или благородные мотивы… кости брошены, и на кону стояли жизнь и победа. Равн отметила, насколько изможденным стало лицо Даушу с момента их первой встречи на Мире Дангри, когда она сама была еще Сорокой. Время берет свое даже при самом благоприятном стечении обстоятельств… а последние двадцать лет спокойными точно не были.
— Пергола наверху, — прошептал Даушу, кивнув в сторону заброшенной фабрики. — Все обговорено. Остальные держатся в стороне. Верховный сказал… — Он помедлил и облизал губы. — Сказал, что пора уладить конфликт. Если победу одержит Манлий, верховный отзовет своих людей. Если Эпри — это должен сделать я.
— Стало быть, — напрягся Ошуа, — ради одной только гордыни Манлия мы все должны забыть свои клятвы?
— Манлий — мой брат по оружию. Я не могу стоять в стороне и ждать, пока его раздавит верховный.
— Одно следует из другого, — проворковала Равн. — Из крепких семян всходят хлипкие ростки…
— Шевелятся твои губы, — бросил на нее взгляд Даушу, — но слышу я голос Гидулы.
— А что, если Эпри убьет твоего собрата? — играя желваками, воскликнул Ошуа. — Просто забудем о двадцати годах борьбы? О наших погибших братьях… о тех, кого мы сами убили?
К ним присоединился еще один человек: рослая дама, кутающаяся в светло-коричневый плащ и, так же как и Даушу, носящая церемониальный головной убор старшей Тени. Екадрина Шонмейзи опиралась на ростовой посох. Ее улыбка почти повторяла оскал черепа на ее головном уборе.
— Как и мы, — заявила она повстанцам. — Для нас это еще друдней. Мы дралис, чтоб защитит Имена, которых вы хотели убит.
Она говорила с ярко выраженным котизармайанским акцентом, преображавшим, сливавшим согласные и делавшим более твердыми окончания слов. «С» и «з» в их конце звучали подобно змеиному шипению, а начальные — звенели.
Ошуа попятился.
— Мы верные слуги Конфедерации…
Екадрина только отмахнулась.
— Вер своей собственной пропаганде сколько хочеж, Карнатика. На свой зтрах и ризк. Я уже говорила верховному — это плохая мысл, но вражда промеж нас рвет его сердце и грозит его убит. Не так важны условия примирения, как то, что он наступит.
Что интересно, в диалекте Нойтойшлауна напрочь отсутствует понятие среднего рода.
Сзади тихо подошел Гидула, не преминувший сразу же вставить шпильку:
— И что, если победит Манлий, верховный присоединится к нам в борьбе против Названных? А еще какие-нибудь сказки знаешь? Ты так увлекательно их рассказываешь…
Екадрина отбросила плащ за плечи. Под ним обнаружилась превосходного плетения рассеивающая броня, а также пояс и разгрузочный жилет, увешанные всевозможным оружием.
— Имена сами могут о себе позаботитсса, — сказала она.
А потом тихо и не без некоторой настороженности добавила:
— Ходят злухи, кое-кто вышел погулят.
Даушу заметно вздрогнул. Если обыватели и вояки пребывали в страхе перед Тенями, то сами они боялись Названных.
— Они вышли за пределы Тайного Города?
— Некоторые. Возможно. Кто же Им сторож? Помниж, какое-то время назад поговаривали, что один из них сбежал на Периферию? — Вновь улыбнувшись, она отвернулась. — Прошу проздит, мне надо поговорит з моим глупым брадом.
Как только предводительница лояльных Теней удалилась, Ошуа шумно втянул воздух, выдохнул и посмотрел на Даушу.
— Стало быть, соглашение. Но станут ли они его придерживаться?
Равн же задала куда более интересный вопрос:
— А мы?
Раньше в комплексе зданий размещалась автоматическая фабрика, а теперь на первом этаже громоздились бесформенные глыбы проржавевших станков. Разумеется, всеструментов, как и роботов, здесь уже давно не было — их продали, когда предприятие разорилось. Бóльшую часть приборов забрали с собой прежние хозяева, остальное подчистили местные жители. Теперь постройки напоминали грубый карандашный набросок к прекрасной, написанной маслом картине. Огромные участки крыши обрушились то ли от урагана, то ли просто под гнетом прошедших лет. Ржавчина поселилась везде, где только могла, с другими металлическими деталями разделалась коррозия, а все деревянное пожирала гниль. Лишь керамика и пластик делали вид, будто время им нипочем, если только не считать пыльной патины да пятен излишне оптимистичного мха.
Обнаженный скелет фабрики служил местом встреч Теней, хотя случайный прохожий, даже если бы постарался, вряд ли заметил бы хоть какие-то свидетельства того, что они здесь. Они сливались со своими тезками, падающими в свете закатного солнца, и казались всего лишь их продолжением, а их движения для стороннего наблюдателя выглядели как пляска естественных вечерних теней.
Внутри стены были выкрашены в серый цвет, с элементами золотой и серебряной отделки. С центральной балки свисало огромное темно-лиловое знамя, в середине которого красовалась единственная серебряная слеза. Рядом колыхались еще два стяга: небесно-голубой с белым голубем и травянисто-зеленый с желтой лилией. Гербы дуэлянтов, Манлия и Эпри. Третье же полотнище, подвешенное в стороне, Равн не узнавала: кроваво-красное с белым крестом того типа, что называют «мальтийским».
— Рифф Ашбанала, — сказал Гидула, зашедший в помещение вместе с ней. — Ему выпало быть судьей на смертоубийстве. В конце концов, это ведь его планета.
Тени, которым велели сторожить единственную планету, пользовались особым уважением среди тех детей Абаттойра, кому приходилось заниматься разъездной работой. Командировка, как правило, означала единственное поручение и конкретную цель: сгонять туда и обратно, выполнить задачу и вернуться. И всего лишь одна планета могла показаться малозначительной на фоне необъятного Спирального Рукава, но она была достаточно большой для риффа и его Сорок, которые изо дня в день выслеживали преступников, карали предателей, подавляли инакомыслие и устраняли коррумпированных чиновников. Среди стремительных Теней риффы были подлинными марафонцами.
На расчищенной крытой веранде установили фонтан с лакричным пуншем, и ром струился по чаше из дезинфицирующего камня. Стоявшее рядом трио Сорок риффа играло легкую музыку на лютне, тамбурине и виоле. Живое исполнение на старинных инструментах! Тени и их подопечные мирно общались, из разных уголков доносился смех; вражда была отложена на полку, а былая дружба на время воскресла. Ордена и братства как ни в чем не бывало обсуждали текущие заботы. Равн остановилась, чтобы наполнить чашу. Та была сделана из тонкой керамики, окрашенной в лиловый, чтобы соответствовать цвету флага падарма, и тоже с изображением одинокой слезы.
— Я присутствовал на падармах, — заявил Сорока, стоявший у фонтана, — где над перголой свисали десятки знамен, а дуэли продолжались день и ночь напролет.
Говоривший носил тайчи Екадрины Шонмейзи — инь, окружающий ян, окружающий инь, и цифра, указывающая на то, что в свите этот человек числится под третьим номером. Мужчина посмотрел на лишенную подобной отметки повязку Равн, но ничего не сказал, а только отхлебнул из чаши. Еще вчера их вполне могли отправить охотиться друг на друга. И никто не гарантирует, что этого не случится завтра. Но сегодня, на время перемирия, в соответствии со старинным обычаем, они были братьями и сестрами.
— Мне доводилось видеть, как Тени гибнут в потешном бою, — признался он, — но это первый в моей жизни раз, когда трагический исход спланирован с самого начала.
— Поединок мало чем будет отличаться, — сказала Равн, — разве что окажется короче. Использовать рассеивающую броню запрещено. А так-то результат преднамеренного убийства выглядит в точности так же, как и последствия несчастного случая.
Над ними развернули украшенный кометой стяг Гидулы, привлекший внимание Третьего номера Шонмейзи.
— Старик, — прошептал он, — вот это будет представление, верно? — Заскользив взглядом по знаменам, он начал перечислять славные имена. — Смотри! Лев на лаймовом фоне. Эйния Фарер. А это… желтый и два ворона! Фойто Бхатвик, советник Екадрины. Алое полотнище с черным конем. Это же сам Ошуа Ди Карнатика! О, сколько знаменитых людей здесь собралось… Скажи, Смертоносная, — спросил Равн этот случайный собеседник, чьи глаза увлажнились от восторга, — а ты была на том ристалище, где Хэтборден бился против Билли Чинса? Оно состоялось на Белополье у солнца Тобрука. О да! Когда еще увидишь пример такой благородной доблести? Или хотя бы равное мастерство во владении пистолетом и ножом? Когда бой завершился, они обменялись личным оружием и поклялись сразиться вновь, если на то будет дозволение судьбы, но та им не дала такого шанса. Полный набор был доставлен на Абаттойр, где выставлялся в храме на протяжении целого года и еще одного дня. — Сорока вновь приложился к рому. — Надеюсь, он погибнет с честью.
Равн Олафсдоттр не стала спрашивать, кого именно из дуэлянтов он имеет в виду.
— Великая игра прекрасной жизни, — проворковала она и, осушив чашу, поставила перевернутой на подставку, как велел обычай.
Олафсдоттр уже собиралась пройти к зрительским местам под стропилами, когда Третий номер вдруг схватил ее за руку, — жест в прочих обстоятельствах самоубийственный.
— Боюсь, я не понял.
— Великая игра прекрасной жизни, — повторила она. — Как думаешь, зачем мы ради подобных встреч надеваем шэньмэты с серебряной слезой? Зачем так старательно украшаем место скорого убийства и столь активно обсуждаем каждый выпад, выстрел и движение? А потому, что внутри этого пространства, внутри ринга все это имеет значение. Есть оговоренный итог. Есть правила, по которым побеждает лучший из воинов. За пределами же круга все отнюдь не так упорядоченно и красиво. Смерть там никогда не подчиняется правилам и не всегда приходит именно к тому, кто менее искусен. Зачастую она наносит визит даже без особой на то причины: всего лишь отвлекись на миг — и вот она тут как тут. Не хватит бумаги, чтобы перечислить все героические фразы, которые наши товарищи по оружию произнесли, прежде чем истечь кровью в каком-нибудь темном переулке. Или же перед тем, как их жизнь оборвало нежданно-негаданно нагрянувшее стихийное бедствие. Хэтборден погиб во время землетрясения, когда занимался зачисткой на Жасмине. Билли Чине сгинул на территории Лиги, и никто не знает — когда и как.
Сорока побагровел от злости.
— Тогда почему же ты не ушла со службы?
— Потому что ничего другого я делать не умею.
— Когда враг бросит тебя истекать кровью, — сказал Сорока, — молись, чтобы это был кто-то из Гончих, а не сородич из Теней.
Равн сложила пальцы в знак, защищающий от судьбы.
— Да будет так, но пусть кровью лучше истечет Гончая.
Эти слова немного успокоили ее собеседника. Тени могли быть разделены гражданской войной, зато их объединяло отношение к врагам по другую сторону звездного Разлома.
— Хорошо сказано, сестра!
На этой дружественной ноте они и расстались.
Равн присмотрелась к знаменам, повисшим в неподвижном воздухе развалин. Ей подумалось, что неплохо бы повесить и собственное, но сейчас она была приписана к Гидуле, и подобный жест мог выглядеть неподобающе.
По дороге к зрительским насестам ее перехватил Гидула.
— Он разозлился, — заметил старик, — потому что понимает: ты говорила правду.
Олафсдоттр не стала спрашивать, как ему удалось подслушать их разговор.
— Правда, часто вызывает подобную реакцию.
Равн подтянулась и уселась на жердь в углу. Вокруг нее схожим образом расположились и другие. У некоторых даже были при себе различные записывающие устройства. Оба бойца ценились высоко, и поединок обещал быть не только увлекательным, но еще и весьма познавательным.
Прямо напротив нее, на другой стороне перголы у некоего подобия балкона, был разбит временный лагерь командования, оформленный в стиле острова Слез. Над ним красовался стяг верховной Тени — единственное знамя во всей Пасти Льва, которое было чисто черным, без какого-либо символа или орнамента. Сам верховный стоял прямо под ним, делая вид, будто сохраняет нейтралитет. Отец Пасти Льва, судья Абаттойра, добрый пастырь для всех, кто в этот день собрался… впрочем, на чьей стороне его сердце, сомнений не вызывало: он был лоялистом как благодаря длительным психологическим обработкам, так и из-за своей привязанности к Эпри и Екадрине. С того момента как Равн видела его в последний раз, в волосах верховного прибавилось седины, а лицо стало еще более изможденным.
«Что было бы, выбери двое его любимых учеников другой путь? — задумалась Равн. — Как бы обстояли дела, примкни они к восстанию? Поднял бы верховный ради своих чувств к ним всю Пасть Льва на войну против Имен? Кому он более верен — Названным или своим „детям“?»
В темноте под ним промелькнул белый силуэт — «бледная принцесса» Келли Стейплофе, чьи излишне изменчивые чувства и послужили причиной всей цепочки событий. Единственная из всех, она оделась в белое, и только ее знамя не выставили на всеобщее обозрение. Лишенная на время поединка даже собственного имени, она была просто «леди Тайного острова», за чье сердце сражались две Тени.
Равн Олафсдоттр не симпатизировала ни одному из троих Смертоносных, причастных к этому омерзительному действу, и меньше всего Келли. Манлий пошел на поводу у нефритового жезла. И однажды тот приведет его к гибели; Теням нельзя слишком привязываться к людям. Эпри хотя бы следовал приказу, когда разлучил их. Правда, в процессе выполнения этой задачи он совершил ровно ту же самую ошибку Но, как подозревала Равн, в роли соблазнителя что в первом, что во втором случае выступала сама Келли Стейплофе, и ее действия вкупе с другими причинами и событиями привели Пасть Льва к этой тихой, но отчаянной гражданской войне.
— А что скажешь ты? — поинтересовался Гидула, беззвучно возникнув сбоку от Равн. Он проследил за ее взглядом и нашел объект ее интереса. — Кому она на самом деле отдает предпочтение? Быть может, поползновения Манлия возмущали ее с самого начала и потому она использовала Эпри, чтобы отомстить? Или же, когда Эпри оказался у нее в плену, ее вдруг нечаянно настигла любовь?
Равн сделала вид, будто ей безразлично.
— Мне дела нету до нее. Все их печали, скорби суть ничто на фоне миллиарда прочих. Искрой она была, не взрывом. И поединок сей ничего уж не исправит.
— Полагаешь, верховный без уважения отнесется к решению собрания?
— Волнует ли взрывчатку то, что спичка, воспламенившая ее запал, затухла?
Зубы Олафсдоттр на долю секунды обнажились в улыбке. Но затем Равн обнаружила, что последнюю фразу бросила в пустоту. С отсутствующим выражением на лице Тень провела пальцами по гербу Гидулы на своем нарукавнике. У старика было странное чувство юмора. В толпе она видела тайчи, голубей, лилии и прочие символы, гербы, орнаменты.
На открытую площадку внизу вышел Подер Ступ — рифф Ашбанала. Он был облачен в белое сюрко с красным поясом, символизирующими то, что он является судьей поединка. Насколько знала Олафсдоттр, в идущей войне этот человек придерживался нейтралитета. Кто бы ни одержал в ней верх, победителю понадобится тот, кто сможет поддерживать порядок на Ашбанале, — рифф и его представители.
Рядом с ним встали Эпри Гандзиньшау и Манлий Метатакс, а также две Сороки риффа. Все, кроме ученика верховной Тени, были мрачны. Эпри улыбался и махал рукой поддерживающим его зрителям. При этом в сторону Келли он не бросил ни единого взгляда. Оба дуэлянта надели церемониальные золотые кандалы на лодыжки — символ того, что они скованы обязательством сразиться друг с другом. Рассказывали, что Манлий дал обет не есть сидя, пока не покончит со своим врагом. Какие клятвы приносил Эпри, Равн не знала, но была уверена, что не менее причудливые.
Было бы ошибочно сказать, что воцарилась тишина, ибо Тени и до того не издавали ни звука. Но все-таки, когда рифф поднял жезл горизонтально над своей головой, вдруг стало еще тише.
— Достопочтенный отец. — Подер низко поклонился верховной Тени.
Затем он добавил по сети, охватывающей весь зал:
— Смертоносные, услышьте меня. Вот положения падарма острова Слез. Каждый поединщик и весь совет избранных сошлись во мнении, что спор между Манлием Метатаксом и Эпри Гандзиньшау должен быть улажен посредством древней традиции нашей гильдии. Невзирая на вынесенное советом Теней решение, что Манлий и Эпри в равной мере нарушили закон и им стоит начать отношения между собой с чистого листа, оба наших брата продолжают упорствовать в своей вражде и тем самым сеют рознь в наших рядах. И поскольку эта рознь есть зло более великое, отец наш и старшие собратья — Даушу Йишохранн и Екадрина Шонмейзи — решили выступить в поддержку сегодняшнего падарма.
Его блуждающий взгляд скользил по импровизированным зрительским рядам, а по старому зданию раскатывался мягкий гул аплодисментов и топота.
— Ха, — прошептал Гидула, — ищет, на чьи бы плечи переложить вину, да?
«Да чума на оба ваших дома», — подумала Равн.
— Пытается угодить и нашим и вашим, — ответила она вслух предводителю своей группировки. — С галерки все выглядит совсем иначе, чем когда сам стоишь по колено в песке и крови.
Гидула улыбнулся.
— Хочет остаться в стороне, да. Но вот вопрос, кто он: нейтральный лоялист или нейтральный мятежник? Прямо даже интересно, осознает ли он, что те времена, когда было безопасно держаться подобной позиции, уходят в прошлое…
Стоящий на арене Подер закончил рассказывать о правилах и перешел к ритуальной формуле:
— Братья! Настал черед битвы до крови, до костей! Да прольется кровь!
С этими словами он с силой ударил по полу автоматической фабрики своим жезлом, и эхо разнесло гул по заброшенным, похожим на пещеры помещениям. Леди острова Слез, стоявшая на мостках, скинула на арену единственную черную розу. Сороки риффа сняли с ног бойцов золотые оковы и отвели своих подопечных к случайным образом выбранным стартовым позициям.
— Лучше бы нам себя подсветить, — прошептал Гидула, — не ровен час, кто-то из дуэлянтов примет нас за своего соперника.
Равн нацепила очки ночного видения и рассмотрела, что все собравшиеся в здании гости замерцали бледно-зеленым, обозначавшим их как зрителей. Вверх били золотые лучи света, напоминавшие то ли натянутые веревки, то ли решетку и отмечавшие края арены. Олафсдоттр вновь подняла взгляд к насесту, где стоял верховный, и обнаружила, что леди уже удалилась. Возможно, она была не в силах наблюдать за тем, как погибает ее возлюбленный. Кто бы из двоих им ни был.
Ни Эпри, ни Манлий не были настолько глупы, чтобы сразу броситься вперед. Еще никто не выходил победителем из поединка Теней, превращая себя в мишень. Напротив, сидевшая наверху Равн видела, как оба осторожно перемещаются, укрываясь за ржавеющими остовами станков, и пытаются вычислить местоположение соперника. По воле случая их начальные позиции оказались в одном квадранте на относительно малом расстоянии друг от друга. Олафсдоттр задумалась, не жульничал ли при жеребьевке рифф, надеясь на скорый финал. Впрочем, если и так, его затея не увенчалась успехом, поскольку оба дуэлянта, сами того не зная, удалялись друг от друга. По галерке прокатилась волна приглушенных смешков.
Манлий ростом был выше соперника. Гибкий и мускулистый, он двигался с изяществом пантеры. В случае ближнего боя преимущество определенно останется за ним. Эпри же был более стройным и проворным — прирожденный танцор, а кроме того, меткий стрелок. На дальней дистанции, где верный глаз важнее физической силы, перевес был на его стороне. Рифф хорошо выбрал место. Препятствия и линии обзора позволяли обоим мужчинам использовать свои сильные стороны.
— Я тебя на лоскуты порежу, Эпри! — выкрикнул Манлий.
Второй дуэлянт тут же выстрелил на звук.
Про себя Равн вычла из счета обоих по одному баллу. Конечно, на этом падарме нельзя было делать ставки, так как происходящее не имело никакого отношения к спорту, но в уме она все-таки продолжала взвешивать шансы бойцов. Манлию не стоило тратить воздух на издевки. А поспешный выстрел показал, что нервы у Эпри на пределе. Вероятность того, что Манлий окажется хоть сколько-нибудь близко к тому месту, откуда доносился его голос, стремилась к нулю.
Зато для того, у кого имелись правильные светофильтры — а у Манлия они, разумеется, были, — крохотная вспышка разряда из «щекотуна» выдавала местоположение стрелка куда лучше, чем голос.
Умно. Равн вернула Манлию полбалла. Брат Даушу не стал сразу же палить туда, где заметил вспышку, поскольку Эпри вряд ли все еще там. Зато двинулся туда, куда, на его взгляд, должен был отступить противник. Лучший способ выследить жертву — начать думать как она и идти не туда, где та была, а туда, куда бы она отправилась.
Действо разворачивалось с неспешностью балета и, так же как и балет, удерживало зрителей в постоянном напряжении. Обе Тени бесшумно скользили из угла в угол, стремясь занять позицию выше и позади врага. Манлий преследовал непрестанно перемещавшегося Эпри, с каждым разом подбираясь все ближе. Эпри ускользал, время от времени стреляя наудачу, кружа по периметру арены. Сейчас они всего лишь разыгрывали дебют, пробуя друг друга на прочность и пытаясь разгадать чужую стратегию. Зрители же с нетерпением ждали эндшпиля, когда все решит физическое превосходство Манлия… и втихаря делали ставки на то, успеет ли Эпри пристрелить противника раньше.
Эпри метнул И-шарик по высокой дуге, и встроенные в комбинезон Гандзиньшау системы собрали в единое целое изображение, передаваемое раскрывшимися камерами. Должно быть, ему удалось установить местоположение Манлия — Эпри тут же отправил в полет мультибомбу. Взрыв оглушил даже сквозь надетые зрителями фильтры. Вторичные заряды поразили пять из тех мест, куда мог отпрыгнуть Манлий… но тот укрылся в шестом.
— Ему стоит опробовать «паука», — заявил Сорока, усевшийся на насест рядом и украшенный двумя воронами Фойто Бхатвика. — Пусть козлина еще попробует подобраться.
Равн ничего не ответила. В поединке двух Теней пытаться обустраивать снайперскую позицию равносильно самоубийству. Противник, скорее всего, вычислит гнездо прежде, чем окажется на линии огня.
Чуть ранее Манлий растянул «хрустяшки» на одном из пересечений. И эта затея окупилась, когда Эпри пробежал по ним. Пассивное оружие запрещено правилами, и потому «хрустяшки» всего лишь издали характерный звук, выдавший Гандзиньшау. Едва услышав сигнал, Метатакс послал туда ручную гранату, но Эпри при первом же треске под ногой метнулся наугад и, запрыгнув на машину, прижался к ее поверхности.
Равн опять вычла у каждого по баллу. У Эпри — за то, что он был настолько неосторожен, что ухитрился угодить в очевиднейшую ловушку. А у Манлия — за то, что разместил ее на пересечении. Установи он «хрустяшки» посреди прохода, у Гандзиньшау было бы меньше вариантов действия и больше шансов попасться. Впрочем, стоило помнить, что если падарм объявлен до последней капли крови, то можно победить по очкам и все-таки погибнуть.
Осколок угодил Эпри в икру, когда он подтягивался на машину. Публика взревела:
— Кровь!
Травма была незначительной, Гандзиньшау выдернул осколок, и шэньмэт тут же стянул края раны. А Равн продолжила вычитать очки, поскольку, услышав рев толпы, Манлий начал красоваться и потерял инициативу.
Эпри попытался повторить трюк с И-шариком, но Манлий сбил тот прямо на лету, чем вызвал уважительный шепот даже со стороны приверженцев Гандзиньшау. Затем Метатакс включил собственные И-шарики и послал их один за другим катиться по проходам, предпочтя увидеть пространство арены таким, каким оно предстает пешеходу. Так их труднее уничтожить, но и панорамного изображения нельзя получить. Проследив за движением шаров, Эпри вычислил то пересечение, с которого они были запущены, но, когда добрался до места, Манлия там уже не было.
Так все некоторое время и происходило — неспешно, будто игра в шахматы. Иногда соперникам удавалось заметить друг друга, и тогда в ход шли пистолеты, ножи и прочие инструменты. Но куда чаще огонь велся просто по тем координатам, где теоретически мог притаиться враг. Однажды донесшийся с галерки крик известил всех, что кто-то из зрителей не успел вовремя уйти с линии огня. Услышав это, Манлий осклабился, и сначала Равн не поняла его, кажущейся неуместной, радости.
Но затем она сообразила, на что обратил внимание Метатакс. Перемещения зрителей были хорошо заметны благодаря подсветке, что позволяло ему вычислить направление, в котором находится враг! Те, кто оказывался непосредственно на линии огня, спешили отодвинуться в сторону, оставляя между собой темное пространство. Чтобы найти Эпри, достаточно провести прямую линию между ареной и этим своеобразным прицелом на зрительских рядах.
Манлий со скоростью и проворством кошки помчался к противнику, надеясь успеть, пока тот не заметил такое же слепое пятно за спиной Метатакса и не понял всей важности этого явления. Оказавшись возле старой развороченной машины, Манлий запрыгнул на нее так, словно ничего и не весил, и сдернул с пояса метательную звездочку. Толпа затаила дыхание, и Эпри, сидевший прямо под своим соперником, услышав это, хотя и не мог знать подлинного значения происходящего, извлек из кобуры парализатор и заглянул за угол машины.
Но эмоции и личные обиды взяли в этот миг верх. Манлий всего на мгновение замешкался, предвкушая неизбежную победу, но именно это промедление и не дало ему насладиться столь желанным блюдом.
— Эпри! На семь часов! — раздался чей-то крик.
Манлий отпрыгнул… Гандзиньшау откатился в сторону, навскидку стреляя из шокера. Заряд промчался над композитным покрытием пола, потрескивая в темноте. По поверхности машины, на которой долю секунды назад стоял Манлий, рассыпались искры.
— Кто кричал? — потребовал Даушу. — Это нарушение!
Манлий набросился на противника, не желая упускать преимущества, которым обладал в ближнем бою, но Эпри вырвался из захвата и исполнил двойной кувырок. Гандзиньшау вскинул парализатор, но Метатакс выбил у него оружие. Тогда Эпри торопливо попятился, протягивая руку к поясу. Манлий с разворота ударил соперника ногой в висок.
Оглушенный лоялист рухнул, Манлий выдернул из ближайшего станка ржавый стальной прут и с силой обрушил вниз, намереваясь пригвоздить врага к полу.
Но Эпри там уже не было.
Стальной прут лязгнул, ударив в бетонное покрытие, и Манлий, отпустив его, развернулся, принимая защитную стойку. Соперника нигде не было видно. Зрители на насестах начали перешептываться.
Равн оглядела арену, но Эпри просто… исчез.
— Я смотрела прямо на него, — сказала Тень справа от нее. — И вдруг он испарился.
Благодаря очкам Равн разглядела тайчи Екадрины на повязке говорившей.
Мысленно вернувшись назад, Олафсдоттр припомнила, что в то самое мгновение, когда Манлий готовился пронзить Эпри, мир вокруг словно замер… будто кто-то рассек само время и украл из него секунду. И Равн, кажется, даже успела заметить некое движение, словно взмах плаща во тьме. А затем Эпри исчез.
По старой фабрике прокатился гул смущенных голосов. Ди Карнатика провозгласил изгнание Эпри, Даушу объявил Манлия победителем. Курьер Екадрины, сидевшая рядом с Равн, начала поглаживать рукоять шокера. Олафсдоттр осторожно переместилась подальше, под самую крышу. Что-то было не так. Случилось — она чувствовала это — нечто очень скверное. Каким бы пронырой он ни был, как бы ни славился тем, что предпочитал улаживать конфликты хитростью и убийствами с безопасного расстояния, Эпри отнюдь не был трусом и не сбежал бы с поля боя.
На той же балке, где затаилась Равн, сидела, тяжело дыша от возбуждения, еще одна Тень, во все глаза следившая за шумихой на арене, где Даушу и Манлий спорили с Екадриной и верховной Тенью. Даушу призывал последнего придерживаться заключенного уговора.
Отвлекающий маневр.
Олафсдоттр вдруг со всей отчетливостью поняла, что спор внизу предназначен лишь для отвода глаз. Она посмотрела по сторонам: вверх, вниз, направо и налево…
Сидевший рядом Тень тяжело дышал вовсе не от возбуждения, а от усталости. Это был Эпри. Избежав — неведомо как! — последнего удара Манлия, он укрылся от всех прочих единственным возможным в этой ситуации способом: ярко обозначив себя. Он включил проблесковые огоньки своего костюма и слился с толпой, доверившись темноте и положившись на то, что мало кто станет искать его здесь.
Стоявший внизу Ошуа Ди Карнатика принялся оглядывать галерку. По всей видимости, он пересчитывал зрителей.
Эпри был отличным снайпером. С этой дистанции он мог всего тремя выстрелами прикончить Манлия, Даушу и Ошуа, полностью обезглавив восстание.
После длящейся вот уже двадцать лет войны Теней в Пасти Льва мог наступить мир.
Эпри перехватил парализатор обеими руками и изготовился к стрельбе из коленной позиции. Рука Равн опустилась на пояс и вскинулась, сжимая стилет. Брошенный одним поворотом кисти, клинок впился в правую руку Эпри, когда тот выстрелил в первый раз.
Снизу раздались крики: «Манлий! Манлий застрелен!», «Предательство!», «Нет, все честно!», «Засада!», «Нет, Манлия поспешили объявить победителем, падарм еще не был закончен!»
Последнее утверждение было лживым — это Равн знала точно. Правила падарма предоставляют бойцам много свобод, но к ним не относится право спрятаться среди зрителей. Эпри проиграл в тот самый момент, когда забрался наверх. Но если Манлий погиб, технически это имело теперь не столь уж большое значение.
Эпри тем временем выдернул стилет из руки и метнул обратно, но Равн ожидала этого и, отшатнувшись в сторону, поймала оружие на лету, одновременно свободной рукой гася проблесковые огни на своем костюме.
Пусть Эпри и проиграл поединок, но Равн знала, что значительно уступает ему в мастерстве. Разумнее всего сейчас было отступить и объединиться с Гидулой либо с Ошуа. Она бросилась бежать даже раньше, чем эта мысль окончательно сформировалась в ее голове, и только благодаря этому Гандзиньшау, вынужденный стрелять с левой руки, промахнулся. Кто-то из зрительского ряда открыл ответный огонь, возможно просто следуя зову справедливости.
К сражению подключились все: и стоявшие на арене, и наблюдавшие сверху. Ошуа и остальные мятежники обстреляли позицию, откуда было совершено подлое убийство. Затем многие из лояльных Теней, по всей видимости решив, что бунтовщики напали на зрителей, начали палить в ответ. Предводители восстания оказались зажаты плотным огнем в самом центре арены, но за них вступились их Сороки и другие мятежники из числа болельщиков. Один из них прежде хранил нейтралитет, но выбрал сторону, став свидетелем предательства. Екадрина и верховный поспешили укрыться, но пока не открывали огня и о чем-то оживленно спорили. Даушу склонился над Манлием, защищая того, и отстреливался от лоялистов из-за стойки конвейера. Кто-то из Сорок свалился с насеста, ударился о станок и сломанной куклой скатился на пол. Ошуа прикрывал спину Даушу, одновременно выкрикивая приказы по коммуникатору и командуя контратакой. В поднявшейся пыли были отчетливо видны вспышки выстрелов среди зрительских рядов. От балок со звоном и визгом отскакивали заряды.
Равн метнула цзань-трос к проходящей над ней балке и, не дожидаясь, пока тот зацепится, прыгнула с огромной высоты туда, где стоял рифф Ашбанала. Вместе со своими Сороками он спрятался позади груды изъеденных коррозией бочек. В руке у него был шокер, но рифф не спешил его применять.
Своего положения этот человек добился отнюдь не одной политикой. Безжалостный и решительный боец, он взмахнул сжатым в левой ладони жезлом и едва не сбил Равн с ног. Но та успела отскочить и широко раскинула руки, показывая, что безоружна.
— Призовите к миру, магистр! — затараторила она. — Вы держитесь нейтралитета, и это ваши владения. Они должны послушать вас.
— Неужели? Чт’-то незаметно, чтобы до сих пор мои слова имели какой-то вес.
— Старые привычки не так скоро забываются. Ваш герб все еще пользуется уважением. Потребуйте от Ошуа и Екадрины выступить в качестве ваших представителей. Наш дом был опозорен, — напомнила она о преступлении Эпри.
Ступ смерил Равн долгим взглядом, и за это время погибли еще две Сороки.
— Поспешите, — закричала Олафсдоттр, — или гора трупов станет такой, что из-за нее уже никто не услышит слов мира.
Рифф кивнул и включил коммуникатор.
— Смертоносные! — разнесся его голос по всей разрушенной фабрике. — Было объявлено перемирие! И перемирие это грубейшим образом нарушено. Решение по случившемуся вынесет суд Теней на Дао Хетте. Екадрина Шонмейзи! Ошуа Ди Карнатика! Требую от вас привести своих людей к порядку!
Он повернулся и одарил Равн кривой улыбкой.
— Что же, п’смотрим, уважает ли еще кто-нибудь эт’ старую тряпку на моей руке, — тихо произнес он.
Выйдя из укрытия, он трижды ударил по полу арены своим жезлом. Спокойствие и тишина разливались вокруг него вышедшей из берегов рекой; один за другим сражавшиеся выходили из боя. Плечом к плечу с риффом встал Ошуа, а спустя мгновение к ним присоединилась Екадрина. Подер убрал пистолет в кобуру и вздохнул.
— Как там Метатакс? — спросил он.
— Ранен, — доложил Ошуа. — Выстрел прошел вскользь.
— Тогда эдо не мой брад, — сказала Екадрина. — Эпри не промахиваедсса.
— Еще как, когда в нем торчит мой стилет, — отозвалась Равн. — Он спрятался среди зрителей на балке рядом со мной. Я повредила ему руку.
— Не верю!
— Обвинение очень серьезное, Шонмейзи, — сказал рифф. — Стреляли из-под крыши. Это прямое нарушение правил дуэли и тех соглашений, которые предварительно заключили Даушу и верховный.
— В сравнении с тем, сколько правил уже было нарушено, — сказала Высокая, — так ли уж серьезно это прегрешение?
— Манлий победил, — произнес Ошуа. — И, в соответствии с нашим уговором…
— Была объявлена бидва до крови, до косдей, — отрубила Екадрина. — Взываю к хабеас корпус. Где тело Эпри? Бесс него о какой победе реч?
Ошуа начал закипать, но рифф поднял руку.
— Пока еще я здесь судья.
Затем, уже громче, он обратился к остальным:
— Смертоносные! ’слышьте мое решение. Манлию Метатаксу не присуждается победа в падарме, поскольку ему не удалось заполучить кость Эпри Гандзиньшау. Но и Эпри не победил, поскольку не добыл ни крови Манлия, ни его кости. Та кровь, что мы видим, пролилась в результате преступления. Посему я объявляю падарм несостоявшимся!
Он вновь ударил в пол жезлом.
— Требую от всех разойтись спокойно и без драк. Зона перемирия простирается от арены и до подъемников. — Эта фраза означала, что сражения запрещены во всей солнечной системе Ашбанала.
— Отважные слова, рифф! — выкрикнул кто-то из темноты. — Вот только как ты собрался за этим проследить?
Сороки риффа обступили своего наставника и настороженно переглядывались. Потом подал голос Ошуа:
— За этим прослежу я.
Екадрина поддержала его почти в ту же секунду:
— И я.
Она подняла свой жезл горизонтально над головой.
Подер Ступ, приподняв бровь, посмотрел на Равн, и Олафсдоттр пожала плечами.
— Они враги, — сказала она так, чтобы никто, кроме него, не слышал, — но люди чести.
Рифф на мгновение прикрыл глаза и вздохнул.
— Боюсь, это-то и хуже всего. В том вся и беда. Скверно, когда зов чести разводит таких людей по разные стороны баррикад. Будь они подлецами, все можно было бы уладить, всего лишь предложив подходящую цену.
Позднее, когда друзьям и врагам погибших и раненых пришло время исполнить перед ними свой долг, Равн Олафсдоттр и двое из Сорок Ошуа занялись телом того, кто упал со зрительских рядов. На горле его оставила свой след «звезда скорби». Такова была прихоть судьбы, что это оказался Третий номер Шонмейзи. Равн на секунду остановилась и всмотрелась в его изувеченное лицо. Каким удивленным оно казалось. Похоже, он так и не успел понять, что именно с ним происходит. Она наклонилась и опустила его веки.
Рядом стояли Ошуа и сама Шонмейзи. Последняя не проявила особых эмоций при виде тела своей Сороки.
— Надеюсь, он погиб достойно, — вот и все, что она сказала, прежде чем отвернуться.
Ошуа наклонился к Равн.
— В чем дело? — спросил он.
Олафсдоттр махнула рукой в сторону неподвижного безжизненного тела.
— Скажи мне, что все это не зря, — попросила она. — Скажи, что в этом есть какой-то смысл.
— Для него он определенно был.
— Этого не должно было произойти.
— Чего именно?
— Смерти. Речь о том, как мы с ней встречаемся. Этими играми мы убеждаем самих себя, что если захотим, то сможем сковать ее. Здесь. Внутри границ ринга. Умер ли этот парень достойно? Нет, он умер глупо, словно случайный свидетель другого убийства. Благодаря подлости, совершенной одним из своих же товарищей.
— Куда важнее то, — заверил Ошуа, — что в наших силах свергнуть этот строй.
Но Равн отвернулась и вновь склонилась над телом.
— Спи спокойно, Смертоносный, — произнесла она последнюю формулу и поцеловала холодные разорванные губы.
Его, как и остальных погибших, должны доставить на Абаттойр на корабле верховной Тени и превратить в удобрения для Сада Роз. Имя Третьего номера выбьют на Кён-Суне — стене доблести. Жаль, что на его смерть наложит отпечаток свершившееся в этот день предательство… не многие придут почтить его. Нет смерти хуже, чем та, что ведет к забвению. Впрочем, в смерти в принципе нет ничего хорошего.
Ошуа молчал, пока Равн не отвернулась от трупа.
— Пришла пора разобраться с загадкой, — сказал тогда Ди Карнатика.
Люди риффа приступили к разборке сооружений перголы и разрушили фонтан. Музыканты ломали свои инструменты, а знамя Эпри было сорвано и брошено на землю, чтобы сгореть вместе со зданием.
Олафсдоттр не стала спрашивать, о какой загадке идет речь. Эпри исчез на глазах у четырех десятков наблюдателей. Если Ошуа говорил еще о какой-то, более важной тайне, Равн предпочла бы о ней не слышать. Хватало и того, что Екадрина Шонмейзи сказала еще перед поединком… и в глазах Высокой Равн тогда видела тот же самый страх, что чувствовала и сама.
Имена вышли в мир.
