XXXIII
Наконец наступила торжественная минута, когда суд должен был приступить к рассмотрению этого важного дела. Многочисленная публика заполнила зал суда, с нетерпением ожидая начала слушаний. Председательствовал Мандос, прокурором был Мулен. Взгляды всех присутствовавших привлекла госпожа Тарад, бледное прекрасное лицо которой, отмеченное достоинством и печалью, вызвало у публики искреннее сочувствие.
Она сидела рядом со своим братом, Тюрши де Марселанжем, и Теодором Баком, который сделался знаменитым благодаря своей великолепной обвинительной речи в Пюи и который вместе со своей клиенткой пользовался всеобщим вниманием. После некоторого ожидания публика заволновалась. Ввели Жака Бессона и пастуха Арзака, первого как подсудимого, второго в качестве свидетеля, но под конвоем двух жандармов.
Здесь, как и в Пюи, Арзак при входе в зал переглянулся с Жаком, после чего Бессон сделался по-прежнему равнодушным и серьезным, а Арзак спокойно улыбался. Однако под маской обычного бесстрастия лицо Жака Бессона все равно выражало признаки сильнейшего волнения. Он, как никто другой, понимал всю роковую важность момента, поскольку должен решиться вопрос о его виновности, а значит, о его жизни или смерти.
Подсудимый с бесстрастным спокойствием выслушал обвинительное заключение, которое зачитали в воцарившейся торжественной тишине. После этого начался допрос подсудимого и свидетелей.
Опустив малозначительные вопросы и подробности, мы перейдем к показаниям свидетелей об убийстве и нахождении подсудимого в другом месте, поскольку это важнейший пункт всех слушаний и главный предмет состязания сторон. Сначала вызвали трех слуг Марселанжа, находившихся на кухне в момент убийства. Это Пьер Сюшон, Пьер Пикар и Жанна Мари Шабрие. Их показания слушали с огромным вниманием.
ПЬЕР СЮШОН: — Первого сентября вечером, в половине девятого, наш хозяин сидел на стуле в кухне. Я увидел яркую вспышку, после чего он упал.
Вопрос: Видели ли вы, как кто-нибудь бежал по двору?
Ответ: Нет, не видел.
В.: Собаки лаяли?
О.: Совсем не лаяли, они лежали под столом и даже не пошевелились, а вы ведь знаете, что у охотничьих собак чутье тонкое, однако они не залаяли.
В.: Был ли Бессон огорчен смертью своего хозяина, когда появился в Шамбла?
О.: Право, не знаю… Он казался немного огорченным… а пожалуй что и нет.
Пьер Пикар дал точно такие же показания. Председатель обратился к нему со следующими вопросами.
В.: Вы очень любили вашего бывшего хозяина?
О.: Его все очень любили, у него не было врагов, кроме Жака Бессона и одного бывшего фермера.
В.: Какое лицо было у Бессона, когда он на другой день приехал в Шамбла?
О.: О! У него было мрачное лицо.
В.: У сторожевой собаки была привычка гулять с Арзаком, пастухом?
О.: Да, она часто убегала; когда ее разыскивали, она была рядом с Арзаком.
ЖАННА МАРИ ШАБРИЕ: Господин Марселанж разговаривал с нами, как добрый хозяин, когда вдруг я увидела яркую вспышку и услышала громкий выстрел. Хозяин упал на золу, его приподняли, он не шевелился, он был мертв. Поднялась суматоха, и мы не сразу выбежали во двор. Стрелявший успел убежать. Это потому, что мы сильно растерялись.
Откровенность, простодушие и естественное волнение, присутствовавшие во всех трех показаниях, произвели сильное впечатление на публику. Потом вызвали Клода Рейно, земледельца из Риу, самого важного свидетеля по ключевому вопросу нахождения подсудимого в другом месте. От решения этого вопроса зависело оправдание подсудимого или вынесение ему смертного приговора. Поэтому прежде чем свидетель начал говорить, в зале наступила глубокая тишина. Жак Бессон помнил, при каких обстоятельствах он встретился с этим человеком, и, зная заранее важность его показаний, не мог удержаться от трепета, услышав его имя. Вот показания Клода Рейно:
«Первого сентября я на своем поле собирал картофель. Вдруг я заметил на опушке леса Риу человека в блузе, в бархатных панталонах оливкового цвета и с двуствольным ружьем. Я тотчас догадался, что это Жак Бессон, и подошел поговорить с ним, но он отвернулся, бросил камень в чащу, словно вспугивая птиц, и углубился в лес, где я скоро потерял его из виду. Удивленный увиденным, я ушел с поля и отправился домой, время от времени оглядываясь назад. Вскоре я заметил человека, выходящего из леса Риу и шедшего через мое поле. Он шел неспешным шагом. Тогда я сказал себе: „Нет ли тут чего-нибудь неладного?“ — и пошел быстрее. Я вернулся домой, рассказал жене, что я видел, взял заступ и притаился у выхода из леса, где, судя по всему, обязательно должен был пройти человек, замеченный мной четверть часа назад. Вдруг я увидел Жака Бессона, но не знал, откуда он появился. Он стоял в пяти-шести шагах от меня и оглядывался, но меня не заметил, потому что я стоял за сосной. Скоро он снова двинулся в путь, перепрыгнул через ручей и с трудом вскарабкался на крутой противоположный берег. Я следил за ним, пока он не скрылся в лесу. На этот раз я его узнал и сказал себе: „Какой же я глупец, что пришел сюда, чтобы увидеть тебя опять; это он, я не ошибся“. Когда я сначала увидел его на своем поле, солнце еще не село, а теперь уже садилось. На другой день, когда объявили о смерти господина Марселанжа, я сказал себе: „Это сделал вчерашний человек. Надо посмотреть, где он проходил“. Я вернулся на свое поле и очень ясно увидел следы на том месте, где у меня посажена репа. Я приметил, что гвоздей у него на башмаках не было».
На первых допросах Клод Рейно показывал, что не узнал Жака Бессона, он говорил, что видел двух человек. Только на последнем допросе он сказал:
– Послушавшись наконец голоса совести и преодолев страх, я должен вам сказать, что в человеке, которого я видел на своем поле, я узнал Жака Бессона.
Председатель стал подробно расспрашивать его, он хотел, чтобы столь важные для обвинения показания Клода Рейно были изложены как можно более детально.
В.: Видели ли вы его лицо?
О.: Я был на таком расстоянии от него, как теперь от вас. Он меня не видел, а я его видел. Лицо его и губы распухли от оспы. У меня было время узнать в нем Жака Бессона.
В.: Вы в этом совершенно уверены?
О.: Да, уверен.
В.: Вы не сомневаетесь? Если у вас есть хоть малейшее сомнение, надо об этом сказать.
О.: Это точно был Бессон, я не сомневаюсь. Я сказал правду. А другой человек, второй, о котором я вам говорил, был очень далеко, он не двигался с места. Я подумал, что этот человек смотрел, так же как и я, и не участвовал в этом деле.
Свидетель перешел к попыткам подкупа и запугивания, которым он подвергался после первого сентября:
— Однажды туманным и дождливым вечером ко мне пришел какой-то человек. Дверь была заперта, я не хотел открывать, но говорил он таким спокойным голосом, что я подумал: «Он не может причинить мне зла, у него голос слишком спокойный». Я сказал ему: «Подождите, сейчас открою, только зажгу свечу». Человек мне ответил: «Не нужно огня, мне надо передать вам всего пару слов». Когда он вошел, то сказал мне, что я не должен никому говорить, где и кого я видел, и что мне дадут за это много денег. Потом он ушел, а мне стало интересно, куда он пойдет. Я вышел на задний двор и через стену увидел, как два человека присоединились к первому в поле и зашли в лес. Потом за мои показания меня в кабаке побили Берже, лардерольский мэр, и Будуль. До этого мы всегда дружески выпивали после обедни.
Несколько свидетелей подтвердили, что Клод Рейно говорил с ними сразу после своей встречи, сказав, что узнал Жака Бессона, и выразил мнение, что стрелял, должно быть, Жак Бессон. Многочисленные и точные подробности, приведенные свидетелем, а также его убежденность в истинности всего сказанного им — все это произвело сильное впечатление на публику.
Эту своеобразную перемену в настроении публики угадал и Жак Бессон. Его до сих пор не доказанная виновность стала теперь очевидна и, можно сказать, осязаема. Он дрогнул, спрашивая себя, хватит ли у него мужества стоять до конца. К чему продолжать бороться, если он побежден, если с этой минуты он осужден судьями? Он уже начал поднимать руку, чтобы что-то сказать, как вдруг в его голове молнией сверкнула какая-то мысль, заставившая его изменить свое решение, после чего к нему вернулось обычное спокойствие.
После Клода Рейно были вызваны еще два свидетеля, показания которых еще более убедили присутствовавших в виновности Жака. Этими свидетелями были Изабо Делень, жена Тариса из Камбриоля и Матье Рейно, земледелец. Первая видела Жака Бессона первого сентября на закате у ручья Леш. Второй видел его рядом с лесом Фрейсили, когда Жак входил в лес Шамбла, в руках у него было ружье. Некоторое время спустя, когда Матье ужинал со своим дядей и Антуаном Видалем, которым он рассказал об этой встрече, они услышали выстрел. На следующий день, когда Видаль рассказывал Матье Рейно об убийстве господина Марселанжа, тот ответил ему, что это его не удивляет и что убийца, очевидно, Жак Бессон.
После этих показаний, ужасное совпадение которых, казалось, рассеяло малейшие сомнения, начали допрос свидетелей другой стороны. Эти свидетели были ханжи, привлеченные Мари Будон для опровержения страшных показаний, оглушительный эффект которых она предвидела. Первым вызвали аббата Карталя. При этом имени, которое напомнило Жаку о смелом замысле Мари Будон, он повернул голову, и в его глазах сверкнула искра надежды. Аббат Карталь, священник из Пюи, дал следующие показания:
«За несколько дней до преступления я видел, что Бессон с трудом волочит ноги. После убийства я пошел утешить графинь де Шамбла, как это предписывает обязанность служителя Божия. Госпожа Марселанж сказала мне рыдая: „Если бы, по крайней мере, он успел примириться и поручить себя Богу! Но он был убит так внезапно!“ Моя служанка сказала мне на другой день после ареста подсудимого, что первого сентября видела, как он поднимался по лестнице в восемь часов вечера, чтобы лечь спать».
Когда допросили Мариону Ру, она подтвердила это обстоятельство. Она показала, что встретила в этот день и в этот час Бессона на лестнице. «Разве вы не останетесь посидеть сегодня?» — спросила она его. «Я очень устал», — ответил он.
Свидетельница не слышала, как в полночь открылась и закрылась дверь. У графинь де Шамбла сидели только до десяти или одиннадцати часов. Она никогда не видела на подсудимом панталон оливкового бархата, игравших столь важную роль. Четыре свидетеля, видевшие Жака Бессона в окрестностях Шамбла первого сентября, и вообще все свидетели обвинения единогласно показывали, что видели на подсудимом эти панталоны, а свидетели защиты также единогласно утверждали, что у Жака Бессона никогда не было таких панталон.
Аббат Друэ, священник из Пюи, вспомнил, как его служанка говорила ему, что видела Бессона первого сентября в половине восьмого вечером.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы повторяли это замечание кому-нибудь?
Ответ.: Я говорила об этом в доме…
Свидетельница запнулась и умолкла, внезапно замешкавшись.
Вопрос: Вы должны говорить правду. Вы обязаны это сделать, отвечайте не колеблясь, кому вы говорили об этом?
О.: В доме графинь де Шамбла.
Мариона Жибер, служанка аббата Друэ, показала, что первого сентября, в половине восьмого вечера, она видела Бессона на улице. Она предложила ему руку, чтобы помочь ему вернуться и подняться по лестнице.
ЖАННА МАРИ БАРИОЛЬ: Первого сентября в половине седьмого я видела Бессона разговаривающим с портным напротив дома графинь де Шамбла.
– Видели ли вы на нем бархатные панталоны?
– Нет, никогда, — горячо ответила свидетельница.
ПОРТНОЙ СЕЖАЛОН: Я видел Бессона первого сентября на улице.
В.: Вы сами вызвались в свидетели?
О.: Мари Будон велела мне пойти, для этого она приходила записать мое имя.
В.: Видели ли вы на подсудимом панталоны оливкового бархата?
О.: Видел очень часто.
Тусента Фабр показала, что видела, как подсудимый первого сентября вечером в половине восьмого возвращался домой. Подсудимый слушал все эти показания с волнением, которого не мог скрыть. Вызвали двух новых свидетелей, супругов Пюжен. Жером Пюжен, сосед графинь де Шамбла, очень хорошо помнил, что первого сентября в полночь или в половине первого дверь дома с шумом открылась и закрылась. Виктория Видаль, жена Пюжена, прибавила:
«Услышав, что дверь закрылась с таким шумом, я сказала моему мужу: „Вот кто-то вернулся…“»
Свидетельница прибавила еще, что Бессон так много говорил о своих больных ногах, что она не могла не сказать: «Этот Бессон надоел мне со своими ногами». Таким образом, после показаний, из которых явствовало, какой дорогой шел убийца до совершения преступления, эти показания определили время его возвращения в Пюи.
Если сопоставить показания Клода Рейно, Матье Рейно и Изабо Делень, то показания супругов Пюжен проливали свет на главный вопрос — нахождение в другом месте. Они в мгновение ока разрушили всю созданную Мари Будон систему доказательств, включая показания аббата Карталя и его окружения. Жак Бессон был поражен, ему казалось, что за ним наблюдал некий таинственный глаз, видевший его повсюду, у ручья Леш, в лесах Риу, Фрейсили и Шамбла, сопровождавший его до той минуты, когда он постучал в дверь дома графинь де Шамбла, переводя дух и думая, что избежал всех опасностей. Вызвали свидетеля Луи Ашара, бывшего слугу в Шамбла, который дал следующие показания:
«Второго сентября в восемь часов утра я пришел в Пюи с известием о смерти господина Марселанжа, и когда я вошел в комнату Бессона, он указал мне на свои ноги и сказал: „Вот как оспа меня отделала“».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы сами захотели увидеться с Бессоном?
О.: Нет, горничная Мари Будон сказала мне, прежде чем я поел супа: «Наш Жак очень болен, не хотите ли повидаться с ним?» Тогда я пошел к нему.
В.: Дамы казались огорчены?
О.: О да!
В.: Плакали?
О.: Нет!
Несколько других свидетелей слышали, как подсудимый жаловался на свою болезнь. Все они, как Луи Ашар и супруги Пюжен, были поражены его стремлением демонстрировать свои больные ноги и доказывать, что он никак не мог быть в Шамбла в день убийства. Наконец вызвали графиню ла Рош-Негли. При этом имени публика в зале заволновалась, по рядам прокатился негромкий ропот, и глаза всех присутствующих с жадностью обратились на дверь, откуда должна была появиться свидетельница.
Графиня подошла, и все отметили ее благородную и надменную походку, ее живые глаза, самоуверенный взгляд, тонкие сжатые губы. Она была одета с богатой простотой, длинные черные локоны окаймляли чрезвычайно изящное и, несмотря на ее пятьдесят восемь лет, весьма моложавое лицо. Угадав тайные мысли публики, она медленно обвела зал гордым и презрительным взором. С таким же надменным видом, с твердостью, не выказывая ни малейшего волнения, графиня отвечала на вопросы председателя.
В.: Знали ли вы, что с самого начала супружества между господином Марселанжем и вашей дочерью возникли раздоры?
О.: Господин Марселанж не был счастлив с моей дочерью с самых первых дней супружества.
В.: Не были ли вы свидетельницей ссор между ними?
О.: Никогда.
В.: Не были ли вы сами действующим лицом в этих ссорах?
О.: Нет.
В.: Не было ли у вас конфликтов с вашим зятем?
О.: Не было.
В.: Почему он перестал жить в одном доме с женой?
О.: Вероятно, потому, что этого требовали его интересы.
В.: Однако, кажется, его интересы требовали, чтобы он жил вместе с женой. Известно ли вам, что однажды господин Марселанж, съев яичницу, приготовленную вашими слугами, почувствовал себя очень плохо и заявлял, что его отравили?
О.: Мы никогда не слышали об этом.
В.: Не жаловался ли он на грубое обращение с ним Жака Бессона и Мари Будон?
О.: Нет.
В.: Не принимала ли участия Мари Будон в происходивших конфликтах? Не сказала ли она однажды: «Он счастлив, что у него такая жена; будь я на ее месте, я бы живо расправилась с ним»?
О.: У меня слуги знали свое место; они не вмешивались в эти конфликты.
В.: Известно ли вам, оставался ли Бессон в Пюи первого сентября?
О.: Да, он лег спать в восемь часов.
В.: Известно ли вам, выходил ли он вечером в этот день?
О.: Он совсем не выходил, никуда!
В.: Не прогуливался он, прежде чем лег спать?
О.: Да, только недалеко.
В.: Вы рано вернулись домой первого сентября?
О.: Я вернулась в девять часов с моей дочерью, с которой я была у одной из наших знакомых.
В.: Думаете ли вы, что кто-нибудь из вашего дома вернулся в полночь или в час ночи?
О.: Никоим образом этого не думаю.
В.: Случались ли ссоры между Жаком Бессоном и вашим зятем?
О.: Мне говорили о них, но никогда не подчеркивали, что они носили серьезный характер.
В.: После того как ваш зять разошелся со своей женой, не старались ли некоторые из ваших родных помирить их?
О.: Старались.
В.: Вы, кажется, противились этому?
О.: О, никогда.
Графиня заняла свое место после этого допроса, который выдержала с честью, и с презрительным видом села рядом с другими свидетелями. Потом допрашивали женщину по фамилии Шамар, которая показала, что после того, как супруги Марселанж разошлись, она однажды видела Жака Бессона прогуливающимся в лесу с госпожами Шамбла; он обеих вел под руки. Свидетельница прибавила, что во время прогулки в лесу под руку с госпожой Марселанж Бессон вел себя не так, как следует.
Публика снова заволновалась, когда вызвали свидетельницу Теодору ла Рош-Негли, вдову Марселанж. Эта женщина воплощала таинственную сторону драмы, ту, о которой подозревали, но о которой говорили шепотом. Хоть это и не высказывалось, но именно в этой женщине все видели истинную причину преступления. Поэтому появление госпожи Марселанж вызвало огромное любопытство публики; все старались разглядеть ее лицо сквозь вуаль.
Это любопытство было наконец удовлетворено: по просьбе председателя госпожа Марселанж приподняла свою вуаль, и прежде всего всем бросилось в глаза ее поразительное сходство с матерью. Однако она оказалась совсем не так хороша собой, как мать, возможно, из-за следов оспы. В любом случае она мало походила на тот свой портрет, который задолго до этого нарисовала досужая публика. Когда она вошла, Жак Бессон вдруг обернулся к ней, окинул ее взглядом, потом опять принялся смотреть прямо перед собой.
Мы считаем необходимым привести показания госпожи Марселанж полностью, как привели показания графини ла Рош-Негли. Во-первых, по причине их важности и представляемого ими громадного интереса, во-вторых, потому, что эти показания позволят читателю оценить характеры этих двух женщин.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (вежливо и предупредительно): Можете ли вы сообщить суду что-либо об убийстве господина Марселанжа, вашего мужа?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Я ничего не знаю об этом.
В.: Были ли у вашего мужа враги?
О.: Не знаю. Я разошлась с ним задолго до его смерти.
В.: Ваш муж прислал вам подтвержденное судом требование жить вместе с ним, а вы ему ничего не ответили.
О.: Мое здоровье не позволяло мне жить вместе с мужем: в Шамбла очень холодно, и я хотела остаться зиму в Пюи.
В.: Ваш отец был доволен, как Шамбла управляется вашим мужем?
О.: Нет.
В.: Однако есть документ, доказывающий, что ваш отец перед смертью отдал свое поместье Шамбла своему зятю в аренду на условиях, очень выгодных для вашего мужа.
О.: Шамбла был отдан моему мужу по моей просьбе.
В.: Ваш муж при жизни всегда говорил, что он жил бы согласно с вами, если бы не советы вашей матери?
О.: Это неправда.
В.: Сколько прошло времени между смертью ваших детей?
О.: Четыре месяца.
В.: Предупреждали вы вашего мужа о смерти вашего второго ребенка?
О.: Он умер очень быстро.
В.: Ваш муж старался тогда сблизиться с вами?
О.: Старался.
В.: А вы?
О.: Я не знаю.
Публика выражает удивление.
В.: Бессон, кажется, заболел оспой вскоре после вас?
О.: Да, седьмого или восьмого августа.
В.: А когда он совсем выздоровел?
О.: Его выздоровление началось в конце августа.
В.: Приходил ли к вам кто-либо в полночь первого сентября 1840 года?
О.: Не знаю, я спала.
Председатель напоминает свидетельнице слова, слышанные от Мари Будон несколькими свидетелями: «Он счастлив, что у него такая жена; будь я на ее месте, я бы живо расправилась с ним».
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Никогда не слышала ничего подобного.
В.: Знали ли вы, что от яичницы, приготовленной вашими слугами, ваш муж опасно заболел и даже жаловался на отравление?
О.: Никогда не слышала об этом.
В.: Однажды в Шамбла, наблюдая за работой молотильщиков, вы обронили при Обрие такую фразу: «Хорошо, если бы моего мужа измолотили, как зерно».
О.: Обрие? Кто это? Я не знаю этого человека.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Пристав, позовите Обрие.
Явился свидетель Обрие.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы узнаете этого человека?
ГОСПОЖА Марселанж: Я никогда не говорила с ним, но видела его.
В.: Как же он мог сказать, что слышал от вас эти слова и что вы говорили с ним?
О.: Я не могла этого знать.
В.: Но сознаетесь ли вы, что говорили с ним?
О.: Обрие никогда не был моим доверенным лицом.
В. (обращаясь к Обрие): Вы слышали от госпожи Марселанж переданные вами слова?
О.: Слышал.
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: Нет.
Обрие рассказал подробности этого разговора. Госпожа Марселанж перебивала его на каждом слове; она уже не боялась говорить громко, она смотрела прямо на Обрие.
– В какое время, — сказала она, — вы слышали от меня эти слова, в котором часу?
ОБРИЕ: Ах! Времени я не знаю.
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: А год?
ОБРИЕ: Кажется, это было в месяце…
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: Начнем с года.
ОБРИЕ: Это было в месяце…
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: Скажите год! Год! Нам нужен год!
ОБРИЕ: Это было после смерти вашего отца.
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: Этого недостаточно. Скажите год. Говорите же, нам нужен год!
Госпожа Марселанж точно так же отказалась от слов, которые от нее слышала Марианна Морен: мне хотелось бы, чтобы мой муж, экипаж и лошади свалились в пропасть.
Марианна Морен уверяет, что она это слышала.
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: Я даже не знала эту женщину.
Маргарита МОРЕН: Вы меня не знаете, а я пасла ваших коров в Шамбла.
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ: Может быть, но я ее не знаю. Притом я не могла говорить ей подобных слов. Я по природе своей неразговорчива, особенно со слугами. Где же это я говорила?
Маргарита МОРЕН: На вашем дворе, около дверей; я видела вас у входа.
ГОСПОЖА МАРСЕЛАНЖ, (надменно): Разве я служила когда-нибудь привратницей?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Известно вам, что анонимное письмо было написано и отправлено в Мулен господину Марселанжу-старшему?
О.: Нет.
В.: Вы не слышали об этом?
О.: Нет.
В.: Хотите, я вам покажу?
О.: Как вам угодно.
Свидетельница, взглянув на письмо, сказала:
– Я не знаю этого письма.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не находите ли вы в почерке этого письма сходства с вашим почерком?
О.: Нет.
В.: Не замечаете ли вы, что первая буква написана точно так же, как пишете ее вы?
В.: Нет.
Господин Бак: Вот при деле письмо госпожи Марселанж мэру Берже; вы узнаете его?
О.: Узнаю.
В.: Не посылали ли вы Бессону в тюрьму еду и вещи?
О.: Я посылала ему каждый день обед и один раз отослала тюфяк.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Однако вы тогда знали, что его обвиняли в убийстве вашего мужа?
О.: Я никогда не могла поверить, что он виновен. Я видела его у себя в доме в восемь часов вечера, когда он ужинал и шел спать.
В.: Вы его видели, когда он шел спать?
О.: Нет, я вышла провести вечер у вдовствующей графини ла Рош-Негли, моей тетки.
В.: В котором часу вы вернулись?
О.: В девять часов.
В.: Не приходил ли к вам Арзак просить прощения за какой-то проступок?
О.: Тогда я в первый раз видела этого человека. Я послала его к Жирону, стряпчему из Пюи.
В.: Не приказали ли вы накормить его и напоить?
О.: Господин Берже был также внимателен к моим слугам, поэтому я и велела накормить и напоить Арзака.
В.: Не запрещали ли вы ему объявлять в суде, что он знал?
О.: Ни слова не говорила ему об этом.
БАК: Господин Марселанж не старался примириться с женой после того, как разошелся с ней?
До сих пор, за исключением надменного нетерпения, Теодора де Марселанж держала себя прекрасно. При вопросе Бака она в первый раз повернула голову к публике, самоуверенно окинула глазами зал и ответила:
– Нет, никогда!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: После возвращения с вашей матушкой в Шамбла не прогуливались ли вы в лесу?
О.: Прогуливалась.
В.: Не гуляли ли вы под руку с Жаком Бессоном?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА (с пренебрежением): Нет-нет! Если бы устала, я взяла бы под руку мою горничную.
ПРОКУРОР: Вы сказали, что видели, как Бессон первого сентября в восемь часов вечера ел суп, прошу вас это повторить.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Я видела, как Бессон ел суп на кухне около восьми часов вечера первого сентября. Я проходила в эту минуту по коридору, я шла из своей комнаты к моей матери, которая была у одной из наших знакомых.
ПРОКУРОР: Я прошу, чтобы это показание было записано в точности.
БАК: Я присоединяюсь к господину прокурору.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Это будет записано.
В.: Вам известно, что в Пюи к вашему мужу была подослана женщина дурного поведения, пока вы хлопотали о разводе?
О.: Ничего не знаю об этом.
В.: Вы хлопотали, собственно, не о разводе, а о разделе имущества. Какие причины руководили вами?
О.: Мой муж портил имение и отказывал мне в самом необходимом.
В.: Не называли ли вашего мужа лавочником?
О.: Я не говорила ничего подобного. Я только узнала, что его фамилия не Марселанж, а что он называется только Виларден, но это было до нашего брака и не помешало ему жениться на мне.
ПРОКУРОР: Не получили ли вы письмо из Мулена от господина Марселанжа, в котором он говорил, что если с его братом что-то случится, то это будет на вашей совести?
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Я получила только одно письмо от этого господина, в котором он благодарил меня за безделицу, которую я послала ему.
БАК: Господин председатель, не угодно ли вам спросить госпожу Марселанж, не сказала ли она, осматривая свое поместье в Шамбла после смерти мужа: «Ах, мой замок! Мой замок! Как испортили мой бедный замок! Почему этот свинья Марселанж не умер раньше?»
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Я никогда не употребляю подобных выражений!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Следовательно, вы не говорили «почему он не умер раньше»?
О.: Не говорила.
БАК: Известно ли вам, что за несколько месяцев до смерти вашего мужа его терзали зловещие предчувствия?
О.: Я не жила с ним и не могла этого знать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Угодно ли задать свидетельнице какие-нибудь другие вопросы? (Молчание.) Можете занять свое место.
Один из ПРИСЯЖНЫХ: Мне хотелось бы знать, не дали ли господину Марселанжу неудобную комнату в то время, когда он был в Пюи?
О.: Ему дали единственную свободную комнату.
Теодора де Марселанж села возле своей матери. Ни в той ни в другой нельзя было заметить ни малейших признаков волнения. Последняя ирония судьбы, так часто унижавшей графиню ла Рош-Негли перед ее соперницей, состояла в том, что ей выпало сидеть напротив госпожи Тарад. Но графиня решила до конца сохранять бесстрастное лицо и презрительную улыбку.
Аббат Гед, свидетель защиты, духовник подсудимого, расхваливал его прекрасные качества и уверял, что исповедовал его в тюрьме. Это заявление опроверг тюремщик, согласно показаниям которого аббат Гед с Бессоном в тюрьме не общался. Две монахини ордена Св. Иоанна Иерусалимского старались подвергнуть сомнению показания Маргариты Морен, приводя разные разговоры, нелепость которых могла бы заставить сомневаться в рассудке этой свидетельницы.
Жак Бернар повторил постыдное деяние, за которое Арзак осужден на десять лет. Он обвинил Клода Рейно, самого важного из свидетелей против подсудимого, в том, что Клод предлагал ему, Бернару, и еще какому-то Масану свидетельствовать против Бессона, как Клод сам сделал это за мешок муки.
КЛОД РЕЙНО (с твердостью): Это лжец, я не говорил ему об этом ни слова, он все выдумал. У меня есть свидетели, которые могут подтвердить, что графини де Шамбла дали ему шестьсот франков за то, чтобы он нашел лжесвидетелей.
БЕРНАР: Это ложь!
Председатель заявляет, что Бернар, допрашиваемый на следствии три раза, не говорил ни слова об этом.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Подумайте, Бернар, вы отец семейства.
БЕРНАР: Да, и очень большого.
Председатель прочел статью из Уложения о наказаниях, карающую лжесвидетельство, и заметил:
– Видите, Бернар, вы можете быть осуждены на каторжную работу от пяти до двадцати лет.
БЕРНАР: Я сказал правду и говорил все это судебному следователю в Пюи; он не хотел этого записать.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Поймите же, что это невозможно. Судебный следователь не мог и не имел права так поступить.
БЕРНАР: То есть у писаря… как вы его называете, у письмоводителя волосы стали дыбом от упорства судебного следователя не давать ему писать того, что я говорил.
Эти слова, произнесенные свидетелем, словно заученные, занесли в протокол. Уличенный во лжи двумя свидетелями, Обрие и Тувэ, Бернар сверх того был опознан приставом, который видел, как тот шел в кабак с одним из братьев Бессон. Тогда по приказанию председателя к Бернару подошел жандарм и арестовал его.
БЕРНАР: Да будет воля Божья!
Все это произвело огромное впечатление на публику, которая в этом дерзком и бесстыдном спектакле, как и во всех показаниях «кружка Шамбла», увидела настоящий заговор с целью спасти подсудимого, а вместе с ним и обеих женщин, которые чувствуют, что им угрожает та же участь, что и Бессону.
Список свидетелей закончился, но самый важный свидетель не явился — это Мари Будон. Почему ее нет? В чьих интересах скрыть ее от суда? Кто опасается ее показаний, которые могли бы пролить свет на суть дела? Именно эти вопросы задал суду Теодор Бак.
На них должны отвечать графини де Шамбла, и Теодору де Марселанж вызвали снова. Она вошла с графиней; в зале сразу же воцарилась тишина. Несмотря на надменность и высокомерное спокойствие, мать и дочь, очевидно, очень взволнованы.
Пока госпожа Марселанж подходила к перилам, ее мать оставалась сидеть на скамье свидетелей напротив госпожи Тарад, чей печальный, спокойный и исполненный достоинства вид внушал графине какой-то неумолимый страх. При имени Мари Будон, произнесенном председателем, госпожа Марселанж слегка вздрогнула, но тотчас овладела собой и голосом громким и твердым ответила на все заданные ей вопросы.
– Эту женщину нигде не могли отыскать, — заявил председатель. — Не можете ли вы сообщить о ней какие-нибудь сведения?
О.: Я не знаю, где она.
В.: Вы ничего не можете сообщить нам о ней?
О.: С тех пор как она перестала у меня служить, я потеряла с ней всякую связь.
В.: Давно ли они оставила службу у вас?
О.: Давно… Она оставила нас, когда мы в ней перестали нуждаться.
В.: Но не слышали ли вы о ней? Не старались ли вы о ней что-либо разузнать и не разузнали ли?
О.: Нет.
БАК: Сколько времени прошло с тех пор, как вы видели ее в последний раз?
О.: Шесть недель. Я была на водах в Э. и оставила ее там.
В.: Как! Вы оставили эту женщину, которая так долго служила вам, которая сопровождала вас в долгом путешествии, вы оставили ее в далекой чужой стране?
О.: Она сама захотела там остаться.
В.: И вы согласились оставить ее в чужой стране и больше о ней не заботитесь?
О.: Ей очень понравилась та страна.
В.: И эта женщина, которая до тех пор так верно служила вам, позволила, чтобы вы вернулись без прислуги?
О.: Я вам говорю, что она сама захотела остаться.
В.: Но это невероятно, любовь наших крестьян к своим горам общеизвестна: не найдется никого, кто согласился бы остаться один за границей.
О.: Она так захотела.
В.: И вы согласились, хотя очень хорошо знали, что она должна явиться в суд и что ее показания так важны?
О.: Я не имела никакого права принуждать ее.
Невозможно передать, в какое изумление пришла публика, услышав это в высшей степени странное заявление, за которым явно скрывалась какая-то страшная тайна. Суд, как и публика, был также безмерно удивлен. Председатель печально проводил глазами госпожу Марселанж, которая в мертвой тишине медленно вернулась на свое место.
Бак сел в кресло. На его лице читалось плохо скрытое недоумение. Воцарилось зловещее молчание. Атмосфера в зале накалена до предела, вот-вот грянет буря. Бак вдруг вскочил, и весь зал ахнул. Его взгляд вспыхнул решимостью взять верх над этими высокомерными женщинами и вырвать у них тайну.
– Можете ли вы сказать, какое чувство побудило вас отослать от себя вашу служанку? — спросил он госпожу Марселанж.
Отвечала не госпожа Марселанж; графиня ла Рош-Негли поняла, какая опасность угрожает им в эту минуту; она знает человека, затеявшего с ними поединок. Она почувствовала, что настал тот час, когда кто-то восторжествует — она или ее противники, и сказала сама себе: «Я восторжествую!» При словах адвоката она обернулась, смерила его надменным взглядом и, презрительно подперев голову рукой, ответила:
– Разве по чувству отсылают своих слуг?
В.: Можете ли вы объяснить, какая причина заставила вашу дочь оставить ее служанку в Швейцарии?
ГРАФИНЯ (со сдерживаемым нетерпением): Оставить ее в Швейцарии! Эта служанка оставила нас для того, чтобы находиться рядом со своей больною матерью, которая вскоре умерла. Она осталась в Швейцарии потому, что заболела от горя.
В.: Ее здоровье было расстроено?
О.: Да, расстроено.
В.: И вы оставили ее там без средств? Какие же важные причины удерживали ее там без всяких средств?
О.: Она искала там душевного спокойствия.
После этого ответа по залу пронесся ропот. Председатель прервал затянувшееся молчание, спросив взволнованным голосом:
В.: На какие же средства эта женщина живет за границей?
О.: Я думаю, что ее характер заставит всех уважать ее.
В.: Но уважение ничему не служит, когда нечем жить. Вы оставили ей деньги или посылали их ей?
О.: Она пользуется там уважением и будет работать.
В.: Но она больна. (Настойчиво.) Вы ей оставили или послали деньги?
О.: Нет, не оставляла и не посылала.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Довольно! Ваши ответы оценены по достоинству.
ГРАФИНЯ: Пусть так.
БАК: Есть один вопрос, который я не смел задать матери. Но как ни тягостна моя обязанность, я должен задать его вам. Когда умер ваш внук, не сказала ли ваша дочь: «Хорошо, что он умер, он был бы так дурно воспитан!»
ГРАФИНЯ: Не думаю.
БАК: Аббат Поль засвидетельствовал это суду.
ГРАФИНЯ: Аббат Поль… А!
БАК: Позвольте задать еще один прискорбный вопрос. Известно вам, что ваш зять думал, будто его жена отравила своих детей?
Графиня встала, бросила на адвоката взгляд, полный невыразимого презрения, и воскликнула:
– Милостивый государь, на такие вопросы не отвечают!
Она удалилась, не поклонившись членам суда и преследуя Бака тем странным взглядом, от которого присутствующие невольно содрогнулись. Прокурор Мулен встал, чтобы прочесть обвинительную речь, и тут случилось нечто неслыханное. Потрясенный показаниями этих двух женщин, кровавыми тайнами, сочащимися из каждого их слова, и самим процессом, где причудливо переплелись и убийство, и грабеж, и прелюбодеяние, побледневший прокурор едва успел произнести несколько слов, как голос его изменился, лицо помертвело, из горла раздался хрип. Он схватился рукой за поручень, затем опустился на свое место и лишился чувств.
Сначала подумали, что он умер от удара, и в зале поднялся невообразимый шум. Однако Мулен скоро пришел в себя, и председатель объявил, что ввиду неспособности прокурора произнести речь заседание переносится на завтра. На другой день он смог прочесть свою обвинительную речь, и мы приведем из нее несколько отрывков. Обрисовав в общих чертах причины, объединившие графинь де Шамбла и Жака Бессона в ненависти к Марселанжу, напомнив слова Бессона: «Я пас свиней в Шамбла и скоро буду там хозяином», обвинитель продолжал:
«Вынужденный уехать из Шамбла, господин Марселанж отдал его в аренду. Вообразите, какое раздражение и ярость вызвало это известие. Договор должен быть подписан второго сентября, счет идет буквально на минуты. Спешите все, кому выгодно убийство Марселанжа! Завтра будет уже поздно! Ночь выдалась темная, небо затянуто тучами, дует сильный ветер — час настал! Вы выздоравливаете после опасной болезни, ваше состояние отведет от вас всякое подозрение — так торопитесь же! Поборите свою слабость, соберите свою волю в кулак — и в путь, потому что завтра второе сентября и вы опоздаете. Убийца, торопись!»
Потом, прямо обвиняя графинь де Шамбла, он добавляет:
«После совершения преступления дамы произносят только несколько холодных фраз: „Это невозможно. Я не понимаю, как это могло случиться“ — вот и все. Я обращаюсь к вашей совести, мадам. Как вы восприняли подобное известие? Самый бесчувственный человек — ограничился бы он такими холодными словами? Оставил бы своего посланца на кухне? Не поспешил бы он к нему, чтобы расспросить и узнать подробности? Мы обвиняем только одного человека, господа присяжные, но прошу вас задуматься, что мы касаемся здесь нравственной стороны процесса…
Бессон должен был утолить и свою ненависть, и ненависть графинь де Шамбла, и именно в доме графинь де Шамбла надо искать старые, глубокие и веские причины, породившие преступление».
Обвинение против графинь де Шамбла читается очень ясно и прямо в словах прокурора, когда тот напомнил показания Клода Рейно и супругов Пюжен.
«Из показания Пюжена явствует, что после полуночи дверь графинь де Шамбла открылась и закрылась в ночь с первого на второе сентября. Графини де Шамбла вернулись в тот день в десять часов; аббат Карталь вернулся в начале одиннадцатого. Оставалась Мари Будон, которая могла вернуться позже. Спросите себя теперь, почему Мари Будон не явилась в суд?»
Прокурор, связав в своей пламенной обвинительной речи имена графинь де Шамбла и подсудимого, закончил ее следующим образом: «Преступник, совершивший кровавое злодеяние и имевший в этом деле высоких покровителей, находится теперь перед вами. Именем общества мы призываем всю строгость правосудия на Жака Бессона».
Перед лицом этих доказательств, которые не оставили и тени сомнения и самым очевидным образом представили виновность подсудимого, Жак Бессон оставался бесстрастным. Однако он воодушевился в ту минуту, когда Руэ встал защищать его. В своей трудной задаче Руэ — знаменитость французской адвокатуры — постоянно шел вровень со своими страшными противниками, и мы сожалеем, что можем привести здесь лишь несколько слов из его замечательной речи. Защитник очень искусно отыскал причину, по которой подсудимого удалили от его законных судей, и заявляет:
«Это потому, что в этом деле повсюду кипят страсти, которые могут привести к непоправимой ошибке. Это потому, что стало ясно — первые судьи не обладали должным беспристрастием, и разве страсти, эти зловредные советницы и гнусные причины судебных ошибок, не смогут настигнуть нас и здесь? Разве не известны различные публикации, призванные повлиять на совесть тех, кто еще не знал, будут ли они присяжными в этом деле?»
Защитник продолжил свою речь, и ему силой своего дарования удалось вызвать сомнения в самых ясных доводах и в самых неопровержимых доказательствах, приведенных в обвинительной речи. Потом, дойдя до главного вопроса процесса, ставшего одновременно его краеугольным камнем и гордиевым узлом, он закончил:
«Но все рушится перед проблемой нахождения в другом месте. Никогда не бывало доказательств лучше, чем представленные восемью свидетелями. Осудите этих свидетелей вместе с Жаком Бессоном, если хотите быть логичными. У вас не хватит мужества арестовать их, следовательно, нахождение в другом месте остается во всей своей силе, остается как главнейшее сомнение среди уверток и лжи главных свидетелей. Это сомнение будет спасением для подсудимого».
Бак красноречиво и страстно возражал, но мы должны привести только поразительное обвинение, заканчивающее его трогательную речь:
«Родные господина Марселанжа предвкушают тот миг, когда достигнут своей цели. Два года они постоянно видят перед собой призрак Луи де Марселанжа, все еще восклицающий: „Если меня убьют, отомстите за меня!“ — и видение это будет вечно являться им до совершения мщения. Две кровавые раны в сердце убитого закроются только тогда, когда на его могиле свершится тройное искупление!»
Произнеся эти слова, повергшие публику в трепет, адвокат на минуту прервался, после чего продолжил:
«Да!.. Для того чтобы желание ваше исполнилось… для того чтобы его призрак наконец удалился, вы напишете на его могиле три имени: вчера Арзак, сегодня Бессон, завтра графини де Шамбла!..»
Эти слова вызвали в публике сильное волнение, все начали машинально искать глазами графинь де Шамбла — они исчезли.
Наконец судебные прения закончились, присяжные удалились совещаться и снова вошли в зал через двадцать пять минут. Каков будет их вердикт? Какова будет развязка этого бесконечно длинного процесса, в котором речь идет о жизни человека: свобода, тюрьма или эшафот? Вот вопрос, который каждый задавал себе, вот страшное решение, которого публика ждала в торжественном молчании… Склонив голову, устремив глаза на старшину присяжных, Жак Бессон тоже ждал; он ждет, и вся его душа сосредоточилась на этом человеке, который сейчас заговорит, на этих губах, которые произнесут слова о жизни или смерти, и Жак Бессон стоял до того неподвижно, что даже глаза его стали похожи на глаза мертвеца. Эти слова наконец были произнесены и прогремели в безмолвном зале как погребальный звон. Подсудимый признан виновным большинством голосов без смягчающих вину обстоятельств.
Бессон словно громом поражен. Он не старался даже бороться; смертельная бледность разлилась по его лицу, глаза его выкатились, как у хищного зверя, загнанного и смертельно раненного. Однако он еще чего-то ждал. Председатель огласил роковой приговор: смертная казнь! Бессон зашатался, лицо его сделалось еще бледнее, глаза его потускнели, руки опустились, ноги подломились; он упал бы, если бы жандарм не поддержал его. Его увели.
