XXXII
Утром 22 августа 1842 года Риом наполнился приезжими, желавшими присутствовать на процессе, о котором повсюду так много говорили. Трагедия в Шамбла была окружена такой таинственностью и таким количеством сплетен, пересудов и кривотолков, что дело это приняло исключительные масштабы. Арзак, уличенный в лжесвидетельстве и приговоренный к десяти годам, множество подкупленных и запуганных свидетелей, подсудимый, которому открыто покровительствовали жена и теща жертвы, предположения о постыдной близости как о вероятной причине преступления, близости, о которой дотоле лишь намеками упоминалось в судебных слушаниях и которая теперь могла быть доказана, — все это привлекло в Риом столько народа, что в гостиницах и на постоялых дворах не осталось свободных мест.
Однако подлинная причина всеобщего любопытства состояла в том, что было объявлено о присутствии на процессе графинь де Шамбла, сделавшихся за два года поистине легендарными личностями и предметом постоянных разговоров. В Риоме, как и в Пюи, подсудимый, виновность которого стала почти очевидной в ходе предыдущих слушаний, из-за повышенного интереса публики к процессу оказался отодвинутым на второй план. Всеобщее внимание сосредоточилось на двух женщинах, делая из них настоящих героинь этой кровавой драмы. Город волновался с раннего утра. На улицах собирались группы людей, которые задавали друг другу одни и те же вопросы: увидят ли они графинь де Шамбла? Приехали ли они? Где остановились? О приезде графинь де Шамбла в Риом никто не слышал, и, поскольку казалось, что в небольшом городе подобное событие не может остаться незамеченным, поползли слухи, что эти две свидетельницы в суде не появятся.
Однако это не соответствовало действительности. Обе дамы находились в Риоме еще с 21 августа. Для того чтобы избежать ненужного внимания, они приехали поздно вечером и под чужими именами поселились в одной из главных гостиниц города неподалеку от здания суда. Проснувшись от шума на улице, они вдруг ощутили в этом городе те же беспокойство, волнение и тревогу, которые так часто преследовали их в Пюи. Из своей комнаты они следили за движениями групп людей, которые им были незнакомы и в которых они изначально чувствовали врагов.
Они уже час неподвижно и безмолвно стояли за кисейными занавесками, глядя на улицу, как их внимание привлекло какое-то необычное движение у входа в зал суда. Взволновавшаяся толпа вдруг бросилась к ступеням, образуя живую гору или какого-то чудовищного зверя — гигантского, размахивающего руками, с пылающей головой и сверкающими глазами. Среди этой безобразной ревущей людской массы графини де Шамбла смогли разобрать двух женщин, бледных, испуганных, в изорванных платьях, которые пытались вырваться из страшных объятий этого тысячеглавого чудовища.
– Несчастные! — вскрикнула графиня, побледнев от испуга. — Эти негодяи разорвут их!
– Боже мой! — прошептала госпожа Марселанж. — Чем провинились эти бедные дамы, что навлекли на себя гнев такой массы народа?
Графиня бросилась к звонку. Тотчас явился слуга.
– Что там случилось? — спросила графиня, вся дрожа и указывая на то место, где происходила ужасная сцена.
– Не знаю, но сейчас пойду разузнать, — ответил слуга, который сам казался взволнованным.
– Пожалуйста, поскорее.
Слуга вышел. Графиня и госпожа Марселанж отошли от окна, будучи не в состоянии наблюдать это отвратительное зрелище, и, повернувшись спиной к улице, ждали возвращения слуги. Он вернулся через несколько минут.
– Ну что? — полюбопытствовала графиня.
– Это две бедные женщины, которых толпа чуть не убила. К счастью, стало известно, что произошла ошибка, и теперь две дамы вне опасности.
– Ошибка?.. — спросила госпожа Негли.
– Да, — сказал слуга. — Их приняли за графинь де Шамбла.
Он повернулся и вышел. Эти слова, произнесенные самым простым тоном, произвели на обеих женщин впечатление разорвавшейся бомбы. После ухода слуги они долго стояли, словно окаменев.
– Приняли за графинь де Шамбла!.. — прошептала наконец госпожа Негли, склонив голову на грудь и устремив глаза в пол.
После долгого молчания она добавила:
– За графинь де Шамбла!.. Этого достаточно… это объясняет все… это оправдывает все!..
Потом, подняв голову и остановив взгляд на дочери, она спросила:
– Ну, что ты скажешь на это, Теодора? Что ты скажешь об этом имени, странном и гибельном талисмане, который пробуждает убийц? Нам еще не вынесли никакого приговора и не назначили наказания, а между тем здесь, как и в Пюи, нам достаточно одного имени Шамбла, чтобы низкая чернь бесстыдно освистала нас и, возможно, изрубила бы на куски, если бы не…
– Если бы не мужество Мари Будон, матушка, — перебила ее госпожа Марселанж.
От этих слов гнев графини вдруг стих, она смутилась, отвернулась и промолчала. Госпожа Марселанж продолжала:
– Пятьдесят шагов отделяют нас от здания суда, куда мы должны явиться через час, а мы не уверены, сможем ли дойти туда живыми. Ах! Если бы Мари Будон была тут, я пошла бы без опасения и без нерешительности, так же спокойно под защитой ее преданности, как если бы проходила по нашей гостиной в Пюи. Но ее здесь нет — и мы робеем, как заблудившиеся ночью дети, не смея ни оставаться на месте, ни сделать шаг вперед!
– Я очень хорошо понимаю твое состояние, — возразила графиня. — Но ты преувеличиваешь грозящую нам опасность. Мари постаралась избавить нас от величайшей угрозы, добившись от Маргариты Морен, чтобы та отказалась от своих прежних показаний. Она заново переписала их своей рукой и передала лардерольскому мэру.
Госпожа Марселанж, глаза которой в эту минуту были устремлены на улицу, ответила таким голосом и с такой улыбкой, которые никак не вязались со сказанными ей словами:
– Да, но и это еще не все. Мари Будон не только сумела уговорить Маргариту Морен, наивную и честную, отказаться от своих слов и притвориться больной, то есть солгать дважды. Поскольку она опасалась, что Клодина Бессон донесет на нас, если Жак будет осужден, знаете ли вы, что она сделала, чтобы избавить нас от этой опасности?
– И что же она сделала? — спросила графиня.
– Вы помните, что ей удалось на три дня оттянуть нашу поездку в Швейцарию?
– Да, но с какой целью?
– Я сейчас вам скажу. Через два дня, то есть накануне нашего отъезда из Пюи, узнав, что Клодина Бессон продала свой клочок земли за сорок франков, на которые она надеялась добраться до Риома, Мари поехала в Лардероль, увиделась с матерью Жака и успела… Ах! Я спрашиваю себя, подло это или благородно, но вот в чем дело — она украла у нее эти сорок франков!
Графиня вздрогнула, потом очень долго молчала и наконец прошептала:
– Бедная Мари!
– Итак, Клодины в Риоме не будет. Она продала свое последнее имущество, у нее ничего не осталось, а Бессонам никто не даст взаймы сорока франков. Пешком же прийти из Пюи в Риом она и не подумает, самый здоровый из ее сыновей не решится на это. Следовательно, нам нечего бояться Клодины Бессон.
– И Маргариты Морен тоже, — с живостью перебила графиня. — Мы себя обезопасили, и если послушать тебя, Теодора, то до здания суда вы дойдем совершенно свободно, потому что нас здесь никто не знает.
Госпожа Марселанж горько улыбнулась.
– Никто! Кроме этой женщины, матушка! — вскрикнула она.
Схватив графиню за руку, она подвела ее к окну.
– Смотрите!
– Где? Где же? — спросила графиня, испуганная волнением дочери.
– Там, там, на площади, эта женщина в красной юбке!
Графиня взглянула туда, узнала эту женщину и вскрикнула:
– Маргарита Морен!
Это действительно была она. Поодаль от многочисленных групп, наполнявших площадь, Маргарита Морен мирно беседовала со священником в двадцати шагах от здания суда, так что узнать ее было легко.
– Маргарита Морен! — с ужасом повторила графиня. — Почему она решила нарушить данное ей слово и зачем она явилась сюда?
– Заметьте, с кем она разговаривает, и вы все поймете.
– Это Лега.
– Лардерольский священник и духовник Маргариты Морен.
– И что же?
– Скорее всего, Маргарита ходила к нему исповедоваться, призналась во всем, о чем она договорилась с Клодиной и Мари Будон. Лега, испугавшись нетвердого характера Маргариты, уговорил ее явиться в суд и, конечно, подтвердить свои прежние показания. Вот что случилось!
Госпожа Марселанж угадала. Действительно, все случилось так, как она говорила, и в результате серьезного разговора, в котором лардерольский священник объяснил Маргарите, в какую ловушку она попала, Маргарита решила сама приехать в Риом и настойчиво повторить свои прежние показания.
Графиня помрачнела и задумалась.
– Теодора, — произнесла она наконец. — Меня мучает страшное предчувствие, и я не могу думать без трепета о том, что случится там. — Она указала пальцем на здание суда. — Мы выйдем оттуда свободными или же под конвоем жандармов, как Жак и Арзак? Кто знает! А что потом?.. — Она затрепетала, произнося последнее слово.
– Матушка, — сказала ей госпожа Марселанж. — Подумайте о том, что мы сейчас явимся в суд, и соберитесь с мужеством. Там госпожа Тарад. Хотите ли вы, чтобы она вам сочувствовала?
Это имя произвело в графине внезапный переворот, и лицо ее тотчас приняло энергичное и надменное выражение.
– Который час? — спросила она неровным голосом.
– Половина одиннадцатого.
– У нас всего час времени, а еще надо одеться.
Она добавила, устремив на дочь решительный взгляд:
– Сейчас в суде ты увидишь, сможет ли кто-нибудь прочесть на моем лице душевное волнение и позволят ли мое поведение и мои слова госпоже Тарад сказать, что она сочувствует графине ла Рош-Негли.
