XXXI

На следующий день за завтраком госпожа Марселанж заметила, что ее мать волнуется гораздо больше, чем вчера. Когда завтрак закончился и Мари Будон ушла, Теодора хотела расспросить графиню, но та, словно угадав ее мысли, сама сказала ей:

– Ты вчера спрашивала меня о моей озабоченности, Теодора, и теперь я тебе все расскажу.

Когда госпожа Марселанж приготовилась слушать, графиня распорядилась:

– Пойди посмотри, заперта ли дверь.

– Но только Мари могла бы вернуться, — сказала госпожа Марселанж с удивлением, — а у нас нет привычки…

– Именно о Мари я и хочу с тобой поговорить, — возразила графиня.

Госпожа Марселанж с удивлением встала, пошла посмотреть, заперта ли дверь, потом вернулась к матери.

– Теодора, — начала графиня, лицо которой сделалось серьезным и непреклонным, — через десять дней высокий суд вынесет приговор Жаку Бессону… и нам тоже. Через десять дней имя ла Рош-Негли де Шамбла или будет заклеймено несмываемым позором, или вернет себе свой былой блеск.

– Как! Матушка, — сказала Теодора, не веря своим ушам, — не вы ли меня сейчас уверяете, что наше имя и наша честь зависят от судей, о которых до сих пор вы отзывались с глубоким пренебрежением?

– Дочь моя, — ответила графиня с серьезным видом, — эти люди по-прежнему внушают мне ненависть, но отнюдь не презрение, и я, наконец, понимаю, что бессмысленно возмущаться против приговоров, которые клеймят и убивают, но перед которыми равны все, несмотря на богатство, имя и звание.

После небольшой паузы графиня продолжала:

– Следовательно, через несколько дней будет решаться вопрос о нашей жизни или смерти. Угроза нависла над нашими головами и над нашей честью — вот настоящая ставка в партии, которая будет разыграна в Риоме. Таково наше положение — оно страшно и ужасно. — Она добавила глухим голосом: — Словом, это эшафот, и мы уже поставили ногу на первую ступень. Мы должны себе в этом признаться, потому что знаем всю правду!

При последних словах графини госпожа Марселанж побледнела от страха.

– Однако, матушка, — прошептала она взволнованным голосом, — мы вчера согласились с Мари, что благодаря новым показаниям Маргариты Морен и свидетельству аббатов Карталя, Друэ и Геда мы можем считать оправдание Жака почти решенным делом.

– Все свидетельства на свете, скажу больше — само оправдание Жака не сможет успокоить меня, пока меня постоянно, дома и на улице, днем и ночью, преследует опасность пострашнее всех, с которыми нам до сих пор пришлось столкнуться.

– Боже мой! Что же это за страшная опасность, матушка?

– Наши сообщники, — проговорила графиня, понизив голос.

– Я вас не понимаю, матушка, — сказала госпожа Марселанж. — Вы, очевидно, говорите об Андре Арзаке и Жаке Бессоне, но мне непонятно, почему вы не доверяете им после того, как они оба доказали вам свою преданность? Осужденный на десять лет, Арзак остается непоколебим! Что же вам еще нужно и чего вы можете бояться после этого? А Жак…

Она на мгновение умолкала, после чего продолжила уверенным тоном:

– Он не побоится ни тюрьмы, ни даже эшафота и не произнесет ни единого слова, способного скомпрометировать нас. Вы плохо думаете о нем, матушка, если сомневаетесь в этом.

– Нет, — отвечала графиня. — Я не сомневаюсь ни в Жаке, ни в Арзаке. Они оба будут молчать до конца: один из преданности, которая не знает границ, другой из жадности.

– Но если так, матушка, если вы не боитесь ни Жака, ни Арзака…

– Есть другой сообщник, — перебила дочь графиня, едва сдерживая волнение, — который знает больше Арзака, даже больше Жака, потому что этому сообщнику известны не только мельчайшие детали преступления, но все наши мысли и планы, поскольку он каждый день присутствует при наших разговорах и знает все наши переживания и чаяния.

– Но кто же этот таинственный сообщник? — вскрикнула госпожа Марселанж.

– Как! — сказала графиня с удивлением. — Ты до сих пор не поняла, что я говорю о Мари Будон?

При этих словах госпожу Марселанж словно током ударило. Она вскочила, отступила назад и, устремив глаза на мать, несколько мгновений молчала, словно онемев от потрясения.

– Мари!.. — прошептала она наконец. — Вы подозреваете… Мари!.. Ах, матушка!..

Она не могла сказать ничего больше и упала на стул, бледная и дрожащая. При виде подобного волнения графиня смутилась, однако быстро взяла себя в руки и продолжала:

– Вопросы чистой деликатности и даже признательности меркнут перед главным вопросом — вопросом о нашей безопасности. А спасти нас могут только крайняя осторожность и то, что мы не можем доверять никому, кроме самих себя. Вот поэтому я решила отослать Мари, присутствие которой будет для нас опасно.

– Отослать Мари! — воскликнула госпожа Марселанж. — Позвольте мне сказать, матушка, что это было бы не только неловко, но стало бы проявлением неблагоразумия и даже неблагодарности.

– Да, если я оставлю ее в Пюи, — возразила графиня. — Но я хочу увезти ее в Швейцарию и оставить там.

– Не только вдали от нас, но и вдали от своей родины! Подумали ли вы об этом, матушка?

– Я много думала об этом. Этого требуют наши интересы, и я объясню это Мари.

– Я слышу шаги в коридоре — это она.

Действительно, вошла Мари Будон. На ее выразительном лице читалось волнение, а взгляд ее был напряженнее и острее, чем обычно.

– Чего ты хочешь, Мари? — спросила ее графиня.

– Спросить вас о том, что вас удивит, — ответила Мари Будон с едва заметным трепетом в голосе.

– Говори.

– Я часто слышала от вас… — продолжала служанка взволнованным тоном, — я часто слышала от вас и от маркизы, вашей матушки, историю вашего рода, и история эта глубоко запала мне в душу, поскольку рядом с именами ваших предком всегда шло имя Будонов. Мой отец рассказывал мне о празднествах, браках и рождениях, свидетелем которым был он сам или же слышал о них от своего отца и деда. Он каждый раз с гордостью напоминал мне, что Будоны всегда оставались главными и первыми слугами. Словом, графиня, уже несколько столетий наша скромная фамилия связана с вашим родом. В этом-то и состоит благородство нашего происхождения, которым мы можем гордиться, потому что в длинном ряду слуг, наших предков, не найдется места ни низости, ни слабости, ни измене.

– Я давно все это знаю, — ответила графиня, которая не могла преодолеть легкого смущения, когда услышала подобные воспоминания.

– А как по-вашему, графиня, — продолжала Мари Будон, — оставалась ли я верна с тех самых пор, как служу вам, то есть с самого детства, тем чувствам, которые испытывали к вашему роду мои предки и которые переходили от отца к сыну?

– Без всякого сомнения, — сказала графиня, устремив на служанку изумленный взгляд. — Я даже могу сказать, что ты превзошла их всех и что в анналах нашего рода нет примера такой слепой и безграничной преданности, которую ты доказала нам. Однако хочу тебя спросить, что все это значит?

– Ровным счетом ничего, мне только хотелось услышать от вас это уверение до того, как я вас оставлю.

– Ты хочешь нас оставить?! — закричали в один голос графиня и госпожа Марселанж.

– Успокойтесь, ваше сиятельство, — с горечью произнесла Мари Будон. — Я вас оставлю не раньше, чем мы окажемся в Швейцарии, далеко от Пюи и Риома. Я сделаю это, чтобы избавить вас от всякого беспокойства.

При этих словах графиня вдруг вскочила в сильном волнении.

– Мари! — вскрикнула она, крепко сжимая руку служанки. — Мари, ты подслушивала нас!

– Нет, — ответила Мари Будон, освобождая свою руку. — Но я все слышала, все слышала… это произошло совершенно случайно. Я была в вашей комнате и… смотрите.

Она указала пальцем на потолок, где находился люк между этажами.

– Люк был открыт, — объяснила Мари Будон. — И я услышала свое имя… и все остальное.

Госпожа Негли опустилась на стул в глубоком смятении.

– Графиня, — сказала наконец Мари Будон, стараясь казаться спокойной. — Знаете ли вы что-нибудь трогательнее привязанности собаки к ее хозяину? Если хозяин прогонит ее, она все равно вернется к нему, если он несправедливо побьет ее, она ползает у его ног, умоляет и просит прощения. Несчастен ли он, голоден, презираем и отвергнут всеми, собака всегда с ним. Она разделяет его бедность, терпит с ним голод, следует за ним повсюду. Как бы жалок он ни был, пусть виновен в воровстве и даже в убийстве, на свете всегда есть существо, для которого он чист и свят, которое сохраняет ему неизменную верность, — это его собака. Этот хозяин хоть и может совершить преступление, но он никогда не расстанется с верным псом, который видит в преступнике только любимого хозяина и будет защищать его даже ценой собственной жизни. Хозяин никогда не расстанется с ним, а вы, графиня, хотите это сделать!

Эти слова совершенно выбили графиню из колеи. Когда Мари Будон закончила, госпожа даже не знала, что ей ответить: надменная графиня ла Рош-Негли испытывала чувство стыда перед своей служанкой!

– Послушай, Мари, — сказала она наконец тихим голосом, — я была не права и прошу тебя остаться.

– Это невозможно, ваше сиятельство, — ответила Мари Будон печально и твердо. — Я уже не та верная служанка, которой вы полностью доверяли, а вы уже не та уважаемая хозяйка, за которую я не колеблясь дала бы изрубить себя на куски.

– Мари! — вскрикнула госпожа Марселанж умоляющим тоном.

– Ваше сиятельство, я сейчас уложу вещи и поеду завтра с вами в Швейцарию, — сказала Мари Будон. — Вы меня оставите там, где вам угодно, и клянусь вам, я всегда стану хранить молчание.

Она медленно удалилась, оставив обеих дам, пораженных этим последним ударом. Что с ними будет без Мари Будон? Без этой верной, бдительной и неустрашимой собаки, постоянно готовой напасть на тех, кто им угрожал? Когда уедет Мари Будон, их домом овладеют пустота, холод и мрак. Вот что говорили себе эти женщины, вдруг впавшие в уныние и видевшие в отъезде служанки зловещее предзнаменование.