XXIX
Через четверть часа Клодина и Мари Будон пришли к Маргарите Морен. Ее хижина была довольно красивой и возвышалась над оградой, окруженной деревьями. Маргарита кормила кур и уток. Ее лицо, отражавшее доброту сердца и простоту честного и прямого ума, было в ту минуту серьезно и печально. Услышав шаги, она обернулась, и при виде Мари Будон и матери Жака сильно заволновалась.
– А! Это вы, Клодина? — проговорила она нетвердым голосом. — Вы пришли навестить меня. Как это мило с вашей стороны.
Потом, обратившись к Мари Будон, она сказала тоном резким и грубым:
– Здравствуйте, Мари. А вот вас я увидеть не ожидала.
Мари Будон не потрудилась даже ответить на это недружелюбное приветствие.
– Маргарита, — сказала тогда Клодина. — Пойдемте в дом, мы пришли поговорить с вами.
Маргарита бросила своим птицам все зерно, остававшееся в ее переднике, и вошла в свою хижину в сопровождении обеих женщин.
– Маргарита, — продолжала Клодина, — вы не догадываетесь о причине, которая привела меня сюда?
– Нет… нет… не догадываюсь, Клодина, — смущенно отвечала Маргарита.
– О! Вы знаете, Маргарита, эта причина вам прекрасно известна, вот почему у вас дрожит голос и вы отворачиваетесь, — сказала Клодина в сильном волнении. — Я мать Жака. Зачем я могу прийти к вам, если не затем, чтобы просить вас спасти моего сына, жизнь которого в ваших руках?
– О чем просите вы меня, Клодина? Я ведь не судья, не меня надо просить об этом. К тому же я ничего не могу сделать для Жака.
– Напротив, вы можете сделать все! — вскрикнула Клодина. — Объявите в суде, что вы ошиблись, откажитесь от того, что сказали раньше, и Жак будет спасен!
– Мне бы этого хотелось, Клодина, видит Бог, что этого хотелось бы и мне, — ответила Маргарита, сильно волнуясь. — Но я не могу и не умею лгать.
Обратившись к Мари Будон, она сказала:
– Вы это знаете, Мари, вы это знаете, потому что вы умоляли меня не говорить то, что я знала, а я не могла. Когда судьи привели меня к присяге, правда невольно срывалась с моих губ. Клодина, вы же знаете, что дело касалось моего племянника, моего бедного Арзака, который попал на галеры потому, что поддался на какие-то посулы.
– Вы ничего не хотели слушать, когда я пришла к вам по поручению дам, — возразила тогда Мари Будон. — И теперь сами видите, что произошло из-за вашего упрямства. Но вы еще можете все поправить, если послушаете эту бедную мать.
– Маргарита! О моя добрая Маргарита! — с жаром закричала Клодина. — Вы же знаете, что сердце у вас не камень. Ни я, ни мои родные не сделали вам ничего плохого. Если бы ваш муж оказался на месте Жака, я бы не колеблясь солгала, лишь бы спасти его! Подумайте, подумайте, Маргарита, что значат несколько слов, правдивых или нет, если речь идет о жизни человека? Маргарита, я на коленях прошу вас за своего сына, моего бедного Жака, который не причинил вам зла. Он вас любил, он часто говорил мне об этом. Вы же не хотите его смерти, это невозможно!
Бедная Клодина, стоя на коленях перед Маргаритой Морен, целовала ее руки.
– Клодина, Клодина! — вдруг закричала Маргарита, зарыдав. — Я не могу видеть, как вы плачете. Встаньте и утрите глаза, у меня разрывается сердце, когда я вижу ваши слезы.
– Обещайте мне спасти Жака, Маргарита!
– Хорошо, хорошо, теперь встаньте и садитесь.
Клодина села. Мари Будон сияла от радости. Но Маргарита сильно переживала, лицо ее буквально пылало от переживаний.
– Маргарита! Добрая и милая Маргарита! — повторяла Клодина, утирая слезы. — Я не знаю, как вас благодарить.
– Послушайте, Клодина! — вскрикнула Маргарита. — Я вам обещала спасти Жака. Поймите, Клодина, я приложу для этого все усилия, в этом я вам клянусь. Я сделаю все, чтобы солгать, все, что смогу, больше от человека требовать нельзя.
– О, как вы великодушны, милая и добрая Маргарита! — прошептала Клодина, утирая слезы, на сей раз слезы счастья.
Но Мари Будон была недовольна. Она вдруг нахмурила лоб и сурово взглянула на Маргариту Морен. Когда Клодина схватила Маргариту за руки, Мари Будон оттолкнула ее и резко сказала:
– Не благодарите ее, не стоит.
Когда старуха удивленно посмотрела на нее, Мари продолжала:
– Маргарита говорит вам, что приложит все усилия, а вы знаете, чем все это кончится? Я вам скажу. В суде она пролепечет несколько слов, пытаясь сдержать данное вам слово, а потом какая-нибудь чепуха, одно слово председателя вдруг перевернут все ее мысли, она расплачется, как ребенок, и расскажет все, что знает. Вот так все и будет. Я хорошо знаю Маргариту, так что верьте слову.
– Это правда? — обратилась Клодина к Маргарите.
– Очень может быть, Мари, — с замешательством ответила Маргарита. — Я не знаю и не могу ручаться за себя.
– Бедняжка! — с негодованием вскрикнула Мари Будон. — Не может притвориться на один час, когда речь идет о жизни человека!
– Но если так, — пролепетала Клодина, дрожа, — кто мне поручится, что она не обвинит Жака вместо того, чтобы оправдать его? Значит, я не могу полагаться на нее?
– Нет, — сказала Мари Будон.
– Господи Иисусе Христе! — вскрикнула Клодина с отчаянием. — Напрасно же я надеялась. Жак погиб! Погиб!
Наступило минутное молчание, во время которого Мари Будон, не спуская глаз с Маргариты, по-видимому, размышляла. Вдруг ее черные глаза засверкали и, приблизившись к Маргарите, она сказала:
– Ты решила сделать все, чтобы спасти Жака?
– О! Мари, в этом я клянусь душой моей покойной матери! — воскликнула Маргарита.
– Только ты не можешь ручаться, что можешь сказать и сделать, когда будешь выступать в суде.
– Это правда, Мари.
– Есть способ избежать этой опасности и наверняка спасти Жака.
– Скажи же мне, Мари, — воскликнула Маргарита, — что надо делать?!
– Очень просто, надо притвориться больной за несколько дней до того, как тебя вызовут в Риом вместе с другими свидетелями. Вместо этого пошлем твои письменные показания, которые мы сочиним втроем.
Клодина Бессон чуть не вскрикнула от радости. Даже Маргарита Морен нашла этот план превосходным и не колеблясь согласилась.
– Ах, Мари, — сказала она печально, — правду говорят, что ты женщина умная. Как жаль, что ум свой ты используешь во вред другим.
– Это мое дело и касается меня одной, — отрезала Мари Будон. — Но прежде чем мы уйдем, давайте договоримся. Во-первых, ты ничего не скажешь мужу ни о нашем приходе, ни о том, о чем мы будем говорить.
– Не скажу, не скажу, — импульсивно ответила Маргарита. — А то он не согласится…
– Вот почему не надо ничего говорить ни ему, ни кому бы то ни было.
– Я ничего не скажу, Мари.
– Что дальше? — спросила Клодина Бессон.
– Через несколько дней, Маргарита, ты получишь повестку явиться в Риом.
– Хорошо, — сказала Маргарита.
– Ты подготовишься к этой поездке.
– Для чего, — простодушно возразила Маргарита, — если я не поеду?
Мари Будон пожала плечами.
– Для того, чтобы ничего не заподозрили, когда на другой день ты сляжешь в постель.
– Правда, я об этом не подумала.
– Твой муж поедет один, а ты пошлешь письменные показания по образцу, который тебе принесет Клодина и который ты спишешь слово в слово.
– Слово в слово, хорошо.
– Помни, что ты не должна ни слова говорить об этом мужу.
– Не раскрою рта.
– Хорошо, ты мне обещала, я полагаюсь на тебя. Теперь, — обратилась Мари к Клодине, — ты можешь радоваться: я думаю, что Жак спасен.
– И он будет обязан жизнью вам так же, как и Маргарите! — воскликнула старуха, тронутая до слез. — Ах, Мари, я прощаю вам все зло, которые вы мне причинили.
– Полноте, нам некогда приходить в умиление, — грубо сказала Мари Будон. — Мишель Сулье не должен застать нас здесь, пойдемте.
Клодина горячо обняла Маргариту Морен, а Мари Будон только кивнула ей, потом обе женщины удалились. Они шли молча: каждая была погружена в свои мысли. Через некоторое время Клодина вдруг спросила Мари Будон:
– Далеко отсюда до Риома, Мари?
– Около сорока миль, — отвечала та.
– Сорок миль, — прошептала старуха с глубоким вздохом. — Длинная дорога для моих старых ног.
– Неужели вы хотите сделать сорок миль пешком, Клодина, в ваши-то годы? Это было бы безумием, вы не дойдете, я вам говорю.
– Однако я должна быть там. Подумайте о моем бедном Жаке, если он меня не увидит, когда предстанет перед судьями. В подобном положении самый сильный человек превращается в ребенка, он ищет глазами мать, и ему кажется, что все в порядке, если она тут, и что все погибло, если ее нет. Хоть он и взрослый мужчина, а мать всегда волнуется за ребенка, которого носила на руках и кормила своим молоком.
– Я понимаю ваше желание отправиться в Риом, Клодина, но вы не можете идти туда пешком. А поехать разве нельзя?
– Это дорого стоит, Мари.
– Двадцать франков туда и столько же обратно. Это немного.
– Слишком много для меня, мы так бедны!
– Я поговорю с дамами, Клодина, они такие добрые, они дадут вам денег на дорогу.
Старуха вдруг остановилась посреди дороги, выпрямилась и голосом, дрожавшим от негодования, сказала:
– Мари, если речь о моей жизни и жизни моих детей, я не приму от дам ни сантима.
– Хорошо, но от меня вы примете?
– Нет, потому что вы получаете деньги от дам.
– Стало быть, вы не пойдете в Риом, потому что, повторяю вам, каково бы ни было ваше мужество, вы упадете на дороге.
– А я все-таки буду в Риоме.
– Каким же образом?
Клодина помолчала, потом сказала печальным и серьезным голосом:
– У нас есть за домом маленький клочок земли, наше последнее владение. Там растут овощи и пшеница, которыми мы питаемся. Я продам эту землю, сорок франков за нее дадут.
– Стало быть, вы хотите умереть от голода вместе с сыновьями?
– Жак должен видеть меня в суде, — произнесла Клодина решительным тоном. — Я должна быть там, чтобы обнять его, если его освободят, и плакать вместе с ним, если его осудят… я не хочу думать о том, что будет после.
– Итак, вы продадите ваше поле?
– Продам.
– Рассудите, Клодина…
– Продам.
Снова наступило долгое молчание.
– Когда слушается дело в Риоме? — спросила наконец Клодина.
– Двадцать второго августа.
– А сегодня какое?
– Двенадцатое.
– Десять дней! — прошептала старуха. — Этого слишком мало для того, чтобы найти покупателя и все приготовить.
Они подошли к хижине Клодины.
– Вот вы и дома. Я оставляю вас тут, а сама вернусь в Пюи, — сказала Мари Будон старухе.
– Завтра я приду за показаниями, которые Маргарита Морен должна переписать, — сказала Клодина.
– Где мне вас найти? — спросила Мари Будон.
– В гостинице «Дева».
– В котором часу?
– В два часа.
– До завтра, Клодина.
Пока Клодина возвращалась в свою хижину, где ее ждали семь братьев Жака, Мари Будон шла по дороге, которая вела в город, и шептала:
– Еще не все погибло… напротив.
За несколько дней до процесса, результатом которого стало осуждение Арзака, Марселанжи распространили брошюру, из которой явствовало, что население Пюи и Верхней Луары разделилось по этому делу на два лагеря. Тогда защитник Бессона Гильо, основываясь на этой брошюре и ее предвзятом содержании, потребовал, чтобы дело было перенесено в другой суд. Следующие слушания были назначены в Риоме.
Графиня ла Рош-Негли с восторгом восприняла это решение, считая его первым признаком того, что суд и присяжные, не находящиеся под влиянием бушевавших в Пюи страстей, наверняка пойдут по пути оправдания. Но эта радость оказалась недолгой, потому как вскоре случилось нечто, что для женщины с таким характером, находившейся в таких обстоятельствах, стало равносильно катастрофе. Это была повестка, постановлявшая госпоже Марселанж, Мари Будон и самой графине явиться 22 августа в риомский суд в качестве свидетелей.
Этот удар, казалось, сразил графиню наповал, в одночасье сломив ее гордость. Для этой надменной женщины настала наконец пора мрачных мыслей и черных предчувствий. Скрестив руки на коленях, склонив голову, с неподвижным пылающим взором, госпожа Негли размышляла или вспоминала какую-нибудь ужасную картину, возможно ту, которая чуть раньше предстала перед ее испуганным взором. А увидела она вот что…
