Золотой жук

С Вильямом Леграном я познакомился несколько лет назад. Он происходил из старинной протестантской семьи, когда-то очень богатой, но, к сожалению, обедневшей. Нужда и постоянные превратности судьбы заставили Леграна покинуть Новый Орлеан и поселиться на острове Салливан, близ Чарльстона, в Южной Каролине.

Об этом местечке ходят самые разные слухи. Состоит остров исключительно из морского песка, мили три в длину и не более четверти в ширину. От материка его отделяет едва заметный пролив, заросший камышами и затянутый илом, постоянным местопребыванием болотных дергачей. Растительность, разумеется, очень бедна. Высоких деревьев нет совсем. С западной стороны, около форта Мультри, встречаются маленькие колючие пальмы. Здесь же ютятся несколько жалких деревянных домиков. Летом их снимают дачники, которые убегают из Чарльстона от пыли и лихорадок. Но весь остров, за исключением его западной части и песчаного унылого берега со стороны моря, покрыт густым кустарником пахучей мирты, которую очень ценят английские садоводы. Кусты эти достигают иногда пятнадцати или двадцати футов в вышину и срастаются непроходимой чащей, наполняя воздух сладким ароматом.

Посреди этой чащи, неподалеку от восточного, самого отдаленного края острова, Легран сам выстроил хижину. Здесь я впервые увидел его. Наше знакомство скоро переросло в дружбу. Легран получил хорошее образование, и хотя в его доме было много книг, он не читал их. Он предпочитал ходить на охоту, заниматься рыбной ловлей и собирать раковины на морском берегу. Постоянным спутником Леграна в его экскурсиях был старый негр по имени Юпитер. Юпитер уже давно получил свободу, но категорически отказывался покидать своего хозяина – «массу Виля», как он его называл. Вполне возможно, что это родители Леграна повлияли на решение старика: они считали, что юноша лишился рассудка, и боялись оставить его без присмотра.

Зима на острове Салливан редко бывает суровой, однако в октябре 18.. года стояли на редкость холодные дни. Однажды перед закатом солнца я отправился к моему другу, которого не видел уже несколько недель – в то время я жил в Чарльстоне, за девять миль от острова, а пути сообщения между этими географическими точками не были столь удобны, как теперь. Дойдя до хижины, я постучался и, не дождавшись ответа, взял ключ – я знал, где он спрятан, – отворил дверь и вошел. В очаге весело пылал огонь. Это был приятный сюрприз. Я снял пальто, пододвинул кресло к огню, сел и стал ждать хозяев.

Они возвратились вскоре после заката солнца и очень обрадовались, увидев меня. Юпитер приветствовал меня широкой улыбкой и принялся хлопотать, готовя дичь к ужину. Легран же сиял от удовольствия, рассказывая, что поймал необыкновенного золотого жука, и собирался показать мне его на следующее утро.

– Почему же не сегодня вечером? – спросил я, потирая руки перед огнем и в душе посылая к чертям всех жуков на свете.

– Ах, если бы я знал, что вы здесь! – воскликнул Легран. – Я так давно вас не видел! И мог ли я предугадать, что вы приедете ко мне именно сегодня вечером? Возвращаясь домой, я встретил поручика Г. из форта и по глупости отдал ему жука, так что до завтрашнего утра вы не сможете на него посмотреть. Останьтесь у меня ночевать, а с восходом солнца я пошлю за насекомым Юпитера. Ничего не может быть прекраснее!..

– Чего? Восхода солнца?

– Ах, нет… жука. Он золотого цвета и величиной с большой орех, с двумя темными пятнами внизу спины и с длинными пятнышками повыше. Щупальца…

– Какие там щупальца, масса Виль, – прервал его Юпитер. – Он будто из литого золота! Я никогда в жизни не встречал такого тяжелого жука.

– Положим, что так, Юпитер, – серьезным тоном сказал Легран, – но не отвлекайся, а то сожжешь дичь… Этот жук, – обратился он ко мне, – цвета чистейшего золота, как говорит Юпитер. Трудно представить себе что-либо более блестящее. Ну, завтра сами увидите. А пока я постараюсь вам нарисовать его.

С этими словами он сел за столик, где были перо и чернильница, но не нашлось бумаги. Он поискал в ящике, но и там не было.

– Ну, все равно, – сказал он, наконец, – можно и на этом!

И он вытащил из кармана жилета грязный обрывок бумаги и принялся рисовать. Я сидел у огня, пытаясь окончательно согреться. Окончив рисунок, Легран, не вставая, протянул его мне. В ту же секунду, когда я взял его в руку, послышалось ворчание за дверью. Юпитер отворил ее, и в комнату влетела громадная собака Леграна. Узнав меня, она бросилась ко мне на грудь и стала ласкаться. Когда животное угомонилось, я взглянул на бумагу и, говоря по правде, удивился рисунку друга.

– Да, жук этот, признаюсь, необычный, я никогда ничего подобного не видел… Это настоящий череп… Человеческий череп.

– Череп! – повторил Легран. – Да… если хотите… на рисунке он немного напоминает череп… Верхние пятна можно принять за глазные впадины, нижние продолговатые – за рот… но ведь форма его все-таки овальная.

– Может быть, Легран, вы плохой художник. Я лучше подожду, пока сам увижу насекомое, и тогда уже лично составлю о нем мнение.

– Не знаю, – возразил мой друг несколько обиженно, – я рисую, кажется, достаточно хорошо… Или по крайней мере должен рисовать хорошо, потому что брал уроки у известных учителей и не сказать, что неопытен.

– В таком случае, милейший, – ответил ему я, – это самый настоящий череп, так что вашего жука смело можно назвать уникальным. На основе его удивительной формы можно придумать какой-нибудь поразительный предрассудок. Я думаю, что вы назовете жука «Scarabeus caput hominis» или что-нибудь в этом роде. Таких названий в естественной истории немало. Но где же щупальца, о которых вы говорили?

– Щупальца? – вскрикнул Легран, начиная горячиться. – Неужели вы не видите щупальцев? Я нарисовал их…

– Может быть, может быть, – сказал я, подавая ему бумагу, – только я их не вижу.

Я не хотел раздражать друга, но был крайне удивлен его поведением. Что касается рисунка, то на нем был изображен положительно не жук – Легран явно нарисовал череп.

Мой друг с недовольным видом взял бумажку, хотел ее смять и, вероятно, бросить в огонь, но взгляд его остановился на рисунке, и вдруг лицо его сделалось багрово-красным и затем покрылось смертельной бледностью. Несколько минут Легран внимательно осматривал бумажку, потом встал, взял свечу со стола и сел на сундук, стоявший в другом конце комнаты. Там он снова начал внимательно осматривать бумажку со всех сторон.

Все это он делал молча, и поведение его изумляло меня, но я не хотел усугублять его дурное расположение духа новыми расспросами. Тем временем Легран вынул из кармана бумажник, осторожно положил в него рисунок и запер бумажник в письменный стол. После этого он стал заметно спокойнее, и его прежнее возбуждение совершенно исчезло. Теперь он был не столько не в духе, сколько до крайности рассеян. С наступлением вечера он впал в такую задумчивость, что никакие мои шутки не могли развлечь его. Сначала я хотел остаться ночевать, как это бывало прежде, но, видя хозяина в столь мрачном настроении, счел за лучшее проститься. Он не уговаривал меня, но, прощаясь, пожал мне руку крепче обыкновенного.

Я ушел домой. Через месяц ко мне в Чарльстон приехал Юпитер. Он был так расстроен, что я даже испугался.

– Как здоровье твоего хозяина? – спросил я с беспокойством.

– Ах, говоря по правде, он не очень здоров, – печально ответил негр.

– На что же он жалуется?

– Он никогда не жалуется… Тем не менее он болен.

– Болен, Юпитер!.. Что же ты раньше не сказал этого? Он в постели?

– Нет-нет… Это-то меня и беспокоит. Я очень боюсь за массу Виля.

– Юпитер, я не понимаю, о чем ты толкуешь. Ты говоришь, что господин твой болен. Разве он не сказал тебе, что с ним?

– Знаете, от этого можно с ума сойти… Масса Виль не говорит, что с ним… Но отчего же, по-вашему, он ходит, опустив голову, и бледный, как гусь? И все время царапает…

– Царапает что?

– Царапает цифры и разные странные знаки. С него теперь глаз нельзя спускать. Недавно он ушел от меня до заката солнца, и я хотел даже ударить его палкой, но у меня духу недостало. У него был такой несчастный вид.

– Нет, Юпитер, это не дело, будь к нему снисходителен… Что же с ним случилось и с каких пор он так себя ведет?

– С тех пор, как вы были у нас.

– Не понимаю, о чем ты!

– Я говорю о жуке. Я уверен, что золотой жук укусил массу Виля в голову.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что жуку есть чем кусаться. Я еще такого кусаки никогда не видывал: он вцепляется во все, что ему попадается. Я видел, как масса его поймал и потом бросил, а я взял кусочек бумажки, бумажкой ухватил жука и завернул его в нее.

– И ты думаешь, что жук укусил твоего господина?

– Я не думаю – я уверен в этом. Иначе с чего ему бредить золотом? Я много слышал о жуках.

– С чего ты взял, что он бредит золотом?

– Как с чего взял? Он и во сне все говорит о нем…

– Может быть, ты и прав, Юпитер. А чему я обязан твоим приходом? Ты пришел с поручением от мистера Леграна?

– Нет, масса, я принес эту записку.

Юпитер подал мне записку, и я прочел:

«Что это вас так давно не видно, мой милый друг? Неужели вы обиделись? Не может быть! Все эти дни я был не совсем здоров, и старик Юпитер страшно надоедал мне своей внимательностью. Поверите ли, он хотел побить меня за то, что я ушел от него один и провел день на материке. Мне кажется, что только мой расстроенный вид спас меня от побоев. Приходите вместе с Юпитером, если сможете. Приходите, приходите! Мне необходимо видеть вас сегодня же вечером по очень важному делу. Ваш Вильям Легран».

После прочтения записки мне стало не по себе – ее тон так не походил на обыкновенный тон Леграна. Что он опять затеял? Какая фантазия пришла ему на ум? По какому это важному делу ему необходимо меня увидеть? Юпитер так странно отзывался о своем господине, что я испугался, не сошел ли мой друг с ума. Не колеблясь ни минуты, я тотчас отправился с Юпитером. На дне лодки лежали коса и три заступа.

– Что это такое? – спросил я.

– Коса и заступы.

– Это я вижу. Но зачем они?

– Масса Виль велел мне купить их в городе, и я заплатил за них кучу денег.

– Ради всего таинственного в мире, скажи мне, на что они твоему господину?

– Этого я не знаю, да и черт меня возьми, если сам он знает. Всему причиной золотой жук.

Видя, что я ничего не добьюсь от Юпитера, в голове которого крепко засел жук, я сел в лодку и поднял парус. Довольно сильный ветер быстро пригнал нашу лодку в маленький пролив к северу от форта Мультри. Мы прошли пешком две мили и добрались до хижины. Было три часа пополудни.

Легран ждал нас с заметным нетерпением. Он нервно сжал мне руку, что еще более утвердило меня в моих подозрениях насчет его умственного расстройства. Он был мертвенно бледен, впавшие глаза неестественно сверкали. Справившись о его здоровье, я, не зная, с чего начать, спросил, вернули ли ему золотого жука.

– Да, вернули, – ответил Легран, сильно покраснев, – я взял его на следующее же утро и ни за что в мире не расстанусь с ним… Знаете, ведь Юпитер был совершенно прав.

– В чем? – с замиранием сердца спросил я.

– В том предположении, что жук из настоящего золота. Он принесет мне состояние… Чего вы смотрите на меня с таким удивлением?.. Если судьбе угодно было вручить его мне, я должен воспользоваться своим счастьем… Юпитер, принеси жука.

– Жука, масса! Да я не хочу даже дотрагиваться до него! Возьмите его сами.

Легран торжественно встал и достал жука из стеклянной коробки, в которой тот сидел. Это был действительно замечательный жук, в то время совершенно еще не известный натуралистам и, конечно, весьма ценный с научной точки зрения. На спине у него красовались два круглых пятнышка и два продолговатых. Крылья его были необыкновенно твердыми и блестящими и очень походили на литое золото. Насекомое показалось мне особенным и по своей тяжести. Принимая все это во внимание, я находил весьма естественным, что Юпитер считал его золотым, но никак не мог понять, почему Легран одного с ним мнения.

– Я пригласил вас, – сказал мой друг, – чтобы посоветоваться насчет моей судьбы и жука…

– Милый Легран, – прервал я его, – вы, право, нездоровы… Лягте лучше в постель, я останусь у вас, пока вы не поправитесь. У вас лихорадка.

– Посчитайте мой пульс, – попросил он.

Я посчитал и не нашел никаких признаков лихорадки.

– Но вы можете быть больным и без лихорадки. Позвольте мне хоть раз в жизни быть вашим доктором. Ради бога, лягте теперь же в постель, а потом…

– Вы ошибаетесь, – прервал меня Легран, – я настолько здоров, насколько могу быть в своем возбужденном состоянии. Если вы действительно хотите мне добра, то лучше помогите мне успокоиться.

– Что же я должен сделать?

– Очень немногое. Мы с Юпитером отправляемся на холмы, на материк, и нам нужна помощь человека, на которого мы могли бы положиться. Удастся мое предприятие или нет, возбуждение мое во всяком случае пройдет.

– Я готов служить вам, – ответил я, – но неужели этот проклятый жук имеет какое-то отношение к вашей экспедиции?

– Конечно!

– В таком случае, Легран, я не могу участвовать в вашем бессмысленном предприятии.

– Очень жаль, очень жаль, нам придется сделать все одним.

– Одним? Да вы с ума сошли!.. Долго ли продолжится ваше путешествие?

– Вероятно, всю ночь. Мы отправляемся сейчас и в любом случае будем дома к восходу солнца.

– Дадите ли мне честное слово, что, удовлетворив свой каприз, вы вернетесь домой и станете слушаться меня и доктора?

– Да, даю слово!

С тяжелой душой я исполнил просьбу своего друга. Мы, то есть Легран, Юпитер, собака и я, вышли в четыре часа. Юпитер настоял на том, что сам понесет косу и заступы, скорее, как мне показалось, не из услужливости, а из страха доверить какое-либо орудие своему господину. Вид у негра был весьма недовольный, на протяжении пути из его уст то и дело вырывались слова: «Проклятый жук!» Мне пришлось нести два потайных фонаря, а Легран держал привязанного на длинной веревке жука, которого вертел вокруг себя с таинственным видом. Замечая столь явные признаки помешательства, я едва сдерживал слезы. Но в настоящую минуту я счел за лучшее исполнить его прихоть, чтобы потом с бо’льшим успехом принять действенные меры. Сколько я ни спрашивал его о цели нашего предприятия, все мои расспросы оставались без ответа. Уговорив меня отправиться с ним, он, по-видимому, не желал вести разговоров о пустяках и на все отвечал: «Увидим!»

Мы переправились на челноке через пролив и, выйдя на высокий берег материка, направились к северо-западу по дикой и пустынной местности, лишенной каких бы то ни было человеческих следов. Легран уверенно шел вперед, лишь изредка замедляя ход, чтобы проверить знаки, оставленные им прежде.

Так мы шли часа два. Солнце уже начало садиться, когда мы пришли на место в высшей степени мрачное и унылое: это было нечто вроде площадки неподалеку от вершины крутой горы, густо поросшей лесом и усыпанной громадными камнями, которые непременно свалились бы вниз, если бы их не удерживали корни деревьев. Глубокие рвы в разных местах прорезали гору и придавали местности суровый характер.

Естественная платформа, на которую мы взобрались, до такой степени заросла ежевикой, что мы не прошли бы сквозь нее, не будь с нами косы. Юпитер, по указанию хозяина, проложил дорогу до громадного тюльпанного дерева, стоявшего на высоком холме и превосходившего все деревья, которые мне случалось видеть, красотой, толщиной своих сучьев и величественным видом. Когда мы дошли до дерева, Легран спросил Юпитера, может ли он на него залезть. Старик, по-видимому, немного удивился такому вопросу, поэтому не сразу ответил. Он подошел к толстому стволу и, внимательно осмотрев его, сказал:

– Да, масса, нет такого дерева, на которое Юпитер не смог бы залезть.

– Ну, так залезай, да поскорее, а то смеркается.

– Как высоко лезть? – спросил Юпитер.

– Сначала лезь вверх по стволу, а потом я тебе скажу, куда. Постой-постой, возьми с собой жука.

– Жука, масса, золотого жука! – вскрикнул негр, в ужасе отступая. – Да к чему же мне тащить наверх этого жука? Провались я сквозь землю, если возьму его с собой!

– Юп, ты, старик, боишься маленького жука! Ну, я привяжу его к веревочке, а если ты и тогда его не возьмешь, я разобью тебе заступом голову.

– Ну хорошо, хорошо, – согласился Юпитер, – вам лишь бы поссориться со стариком! Я же пошутил…

Юпитер осторожно взял кончик веревки и, держа ее на вытянутой руке, начал взбираться на дерево. Молодое тюльпанное дерево, великолепнейшее из американских деревьев, отличается чрезвычайно гладким стволом, часто лишенным каких-либо сучков, но с годами кора его становится неровной, шероховатой, со множеством выпуклостей, поэтому залезть на такое дерево совсем не трудно. Обхватив толстый ствол руками и ногами и цепляясь за выступы, Юпитер, дважды едва не упав, добрался до первого сучка и считал свое дело почти оконченным. Конечно, главная опасность миновала, хотя он находился на высоте шестидесяти или семидесяти футов над землей.

– Куда же лезть теперь, масса Виль? – спросил он.

– Полезай по самому большому суку, – отозвался Легран.

Негр тотчас исполнил это приказание и, похоже, без малейшего труда. Он лез все выше, пока совсем не скрылся из виду.

– Далеко еще лезть? – послышался его голос.

– А высоко ты? – спросил Легран.

– Так высоко, – ответил негр, – что вижу небо.

– Не в небе дело. Слушай, что я буду говорить тебе. Посмотри вниз, на ствол, и сосчитай, много ли с этой стороны сучков. Через сколько сучков ты перебрался?

– Раз, два, три, четыре, пять… пять больших сучков с этой стороны, масса.

– Ну, залезь еще на один сучок выше.

Через несколько минут негр крикнул, что он на месте.

– Теперь, Юп, – в сильном волнении воскликнул Легран, – двигайся по этому суку как можно дальше. Если увидишь что-нибудь странное, скажи мне.

С этой минуты я уже не сомневался в том, что умственные способности моего друга расстроены.

– Я боюсь, этот сук почти весь сгнил, – раздался сверху голос Юпитера.

– Сгнил?! – переспросил Легран голосом, дрожащим от волнения.

– Сгнил. Он совсем сухой.

– Что же делать? – воскликнул Легран почти в отчаянии.

– Что делать? Конечно, идти домой, – ответил я.

– Юпитер, – крикнул Легран, не обращая внимания на мои слова, – слышишь меня?

– Да, масса Виль, хорошо слышу.

– Попробуй дерево ножом и скажи мне, точно ли оно совсем сгнило?

– Сгнило, масса, порядочно сгнило, – ответил негр, – но еще не до конца. Я попробую залезть подальше, но только один.

– Как один? Что ты хочешь сказать?

– Я говорю о жуке. Он очень тяжелый. Если я его брошу, сучок выдержит меня.

– Проклятый плут! – вскрикнул Легран, видимо, успокоенный. – Что ты городишь там?.. Если ты бросишь жука, я тебе сверну шею. Слышишь?

– Слышу, масса, напрасно только вы обращаетесь так с бедным негром…

– Ну, слушай же!.. Если ты продвинешься как можно дальше по суку и не уронишь жука, я подарю тебе серебряный доллар, как только ты спустишься на землю.

– Я лезу, лезу, масса Виль, – живо ответил негр, – я уже на самом конце.

– На самом конце? – повторил Легран. – На самом конце сучка?

– Сейчас буду, масса!.. Ах ты господи спаси нас, что это?

– Ну, что там? – в восхищении спросил Легран.

– Череп человеческий…

– Череп? Отлично! Как он прикреплен к дереву? Что его держит?

– Он держится крепко… надо посмотреть… Череп прибит большим гвоздем.

– Хорошо! Теперь, Юпитер, делай в точности все, что я тебе скажу. Найди левый глаз.

– Левый глаз? Да у него нет левого глаза.

– Эдакий глупец! Можешь ли ты отличить левую руку от правой?

– Могу, могу, я колю дрова левой рукой.

– Левый глаз с той же стороны, что и левая рука… Пропусти через левый глаз черепа веревочку с жуком, но не выпускай ее из рук.

– Сделал. Видите, как жук спускается?

Жук опустился на землю у наших ног. Легран взял косу и обвел круг в три или четыре аршина в диаметре, потом велел Юпитеру бросить веревочку и слезать.

Легран вбил в землю колышек на том самом месте, куда опустился жук. Затем вынул из кармана тесьму, один ее конец привязал к стволу дерева, другой – ко вбитому колышку. Отмерив в этом направлении пятьдесят футов, вбил новый колышек и обвел еще круг четыре фута в диаметре. После этого он раздал нам заступы и велел копать.

Говоря по правде, я никогда не любил подобных удовольствий и теперь охотно отказался бы от них, тем более что наступала ночь и я чувствовал сильную усталость. Однако я не хотел огорчать своего бедного друга отказом. Если бы я мог рассчитывать на помощь Юпитера, то, не колеблясь, попробовал бы силой усмирить сумасшедшего, но я хорошо знал, что негр ни за что не пойдет против желаний своего господина. Я не сомневался, что Легран, как и любой житель юга, верит в предрассудки о зарытых сокровищах. Его воображение явно разыгралось после обнаружения золотого жука или вследствие утверждения Юпитера, что жук сделан из настоящего золота. Человек, склонный к умопомешательству, действительно мог свихнуться при подобных обстоятельствах. Кроме того, я вспомнил слова своего друга, что жук «принесет ему состояние». Вообще мне было и досадно, и тяжело, но я решился терпеть, чтобы доказать безумцу, как сильно он заблуждался.

Мы зажгли фонари и принялись за дело с рвением, достойным лучшей задачи. Мне невольно пришла в голову мысль, сколь живописную картину должны были мы представлять, стоя здесь, на горе, в лучах заходящего солнца, и каким странным и подозрительным должно было показаться наше занятие человеку, случайно увидевшему нас.

Копали мы часа два. Говорили очень мало, и часто тишину нарушал лишь лай собаки, принимавшей самое живое участие в нашей работе. Под конец она стала лаять очень громко, и у нас появилось опасение, что она потревожит кого-нибудь по соседству: этого по крайней мере боялся Легран. Я же, со своей стороны, был бы только рад отправиться домой. Собаку в конце концов унял Юпитер. Он вылез из ямы и завязал ей морду подтяжкой. После этого негр с прежним усердием возобновил работу.

По прошествии двух часов мы вырыли пятифутовую яму. Не было никаких признаков клада. Я надеялся, что на этом забава кончится. Однако Легран, очевидно сильно разочарованный, задумчиво потер лоб и вновь вернулся к работе. Мы расширили яму и углубили ее фута на два, но вновь ничего не обнаружили. Золотоискатель, которого я жалел от всей души, выскочил из ямы, надел сюртук, приказал Юпитеру собрать инструменты, и мы двинулись в путь, развязав морду собаке.

Не прошли мы и двенадцати шагов, как Легран бросился на негра, схватил его за горло и хриплым голосом закричал:

– Злодей! Проклятый черный негодяй!.. Говори! Я тебе приказываю!.. Сейчас же отвечай мне без всяких уверток!.. Где у тебя левый глаз?

– Ах, пощадите, масса Виль! Разве не это мой левый глаз? – воскликнул перепуганный Юпитер, указывая на свой правый глаз и закрывая его, явно опасаясь, что хозяин сейчас его вырвет.

– Я так и думал… я знал это! – возопил Легран, выпуская негра и прыгая на месте, к немалому удивлению Юпитера, который глядел то на него, то на меня.

– Идемте, надо вернуться, – приказал несчастный, – дело еще не кончено. – И он опять направился к тюльпанному дереву. – Юпитер, – произнес он у подножия ствола, – иди сюда и скажи мне, как прибит череп – лицом к дереву?

– Лицом вверх, масса, так, чтобы воронам было удобно выклевать глаза.

– В какой глаз ты пропустил жука?

– Вот в этот, масса… в левый глаз… как вы мне приказали. – И негр снова указал на свой правый глаз.

– Ну, придется начать все сначала!

При этих словах мой друг, в помешательстве которого я более не сомневался, перенес колышек на три дюйма к западу от его прежнего положения. Развернув снова свою тесьму, он протянул ее между стволом и колышком и по прямой линии отмерил еще пятьдесят футов.

Сделав круг несколько шире первого, мы снова принялись за работу. Я был страшно утомлен, но, не знаю отчего, перестал чувствовать отвращение к этой работе. Может быть, во всех странных действиях Леграна было нечто обдуманное и пророческое, повлиявшее и на меня. Я рыл старательно и по временам подмечал, что напрягаю зрение, будто ожидая увидеть клад, мысль о котором свела с ума моего несчастного приятеля.

В минуту наибольшего напряжения, когда мы проработали уже часа полтора, громкий лай собаки снова помешал нам. В первый раз она, может быть, лаяла от радости или от игривости, но теперь она начала лаять резко и сердито. Юпитер опять хотел связать ей морду, но она не далась, а прыгнула в яму и стала рыть. Через несколько минут мы увидели множество человеческих костей, составлявших два полных скелета, смешанных с несколькими металлическими пуговицами и клочьями сгнившей шерсти. Копнув раза два, мы отрыли лезвие большого испанского ножа, а затем, еще немного поработав, обнаружили несколько золотых и серебряных монет.

При виде денег Юпитер едва сдержал восторг, но лицо Леграна выражало полное разочарование. Тем не менее он попросил нас продолжать работу, и, как только он проговорил это, я пошатнулся и упал, зацепившись носком за большое железное кольцо, наполовину прикрытое землей.

Мы вновь принялись за работу. Никогда прежде не переживал я и десяти минут подобного волнения. За несколько мгновений мы вырыли продолговатый сундук, который, судя по его замечательной прочности и по тому, как хорошо он сохранился, вероятно, был подвергнут какому-нибудь процессу минерализации – может быть, посредством сулемы. Сундук был три с половиной фута в длину, три в ширину и два с половиной в высоту. Он был прочно окован железными полосами, скрепленными кругом в виде сети. С каждой стороны сундука около крышки было по три железных кольца, всего шесть, за которые его могли нести шесть человек. Объединив усилия, мы едва смогли сдвинуть его с места и тотчас поняли, что не сможем унести такую тяжесть. К счастью, крышка запиралась лишь двумя задвижками, которые мы и открыли, дрожа и задыхаясь от волнения.

В ту же минуту нашим взорам предстал клад. Свет от фонарей падал в яму и освещал груду золота и драгоценных камней, ослепивших нас своим блеском.

Не стану описывать, какие чувства овладели мной. Преобладало, конечно же, чувство удивления. Легран, казалось, обессилел от возбуждения – он молчал. Лицо Юпитера было бледно, как только может быть бледно лицо негра. Он был не просто удивлен, а потрясен. Негр упал на колени в яму и зарыл руки в золото до самых локтей. Тяжело вздохнув, он воскликнул, говоря сам с собой:

– И все это послал золотой жук! Хорошенький золотой жук, маленький бедный золотой жук, которого я так сильно ругал! Не стыдно ли тебе, негр?.. Что ты скажешь на это?

Мне пришлось напомнить и хозяину, и слуге, что мы должны перетащить клад домой. Было уже поздно, и, чтобы перенести все к утру, следовало поторопиться. Не зная, на что решиться, мы провели немало времени в переговорах. Наконец, мы облегчили сундук, выбрав две трети груза, и только тогда с большим трудом вынули его из ямы. Оставшиеся драгоценности мы положили в кусты, и Юпитер оставил на карауле собаку, строго наказав ей не трогаться с места и ни под каким видом не подавать голоса. После этого мы поспешили домой с сундуком и наконец, страшно утомленные, добрались до хижины. Отправиться в обратный путь мы сразу не могли и потому решили отдохнуть и поужинать. Через час, захватив с собой три мешка, которые нашли в хижине, мы вновь отправились на гору. К четырем часам утра мы успешно добрались до места, разделили оставшееся сокровище между собой и, не засыпав яму, пустились обратно к дому. Не успели мы закрыть за собой дверь хижины, как на востоке из-за вершины деревьев показались первые лучи солнца.

Несмотря на страшную усталость, мы находились в таком возбужденном состоянии, что после трех или четырех часов беспокойного сна проснулись, точно по уговору, и принялись осматривать найденные сокровища.

Сундук был полон до краев, и весь день и большую часть ночи мы провели разбирая находившиеся в нем драгоценности. Порядка или системы тут не было: все лежало грудой. Осторожно вынув все, мы оказались обладателями гораздо больших богатств, чем сначала предполагали. Мы насчитали более четырехсот пятидесяти тысяч долларов – оценивая монеты приблизительно по курсу настоящего времени. Серебра не обнаружилось вовсе. Зато были французские, испанские и немецкие золотые монеты, несколько английских гиней и какие-то деньги, совершенно нам неизвестные. Некоторые большие и тяжелые монеты оказались до того стертыми, что мы не смогли прочесть надписей. Американских денег мы не нашли. Определить же стоимость драгоценных камней оказалось еще труднее. В сундуке были бриллианты, все крупные, а некоторые так и просто огромные и чистые – в общей сложности их было сто десять штук; восемнадцать необыкновенно блестящих рубинов, триста десять великолепных изумрудов, двадцать один сапфир и один опал. Все эти камни были вынуты из оправ и брошены в сундук. Оправы мы нашли тут же, среди золота, они были сплющены, как будто специально для того, чтобы сделать их неузнаваемыми. Кроме того, было много золотых вещей, как, например, двести тяжелых колец и серег; тяжелых цепочек, насколько мне помнится, штук тридцать; восемьдесят три больших и тяжелых распятий, пять дорогих золотых кадильниц; удивительно красивый золотой кубок, украшенный виноградными листьями и фигурами вакханок; две рукоятки от сабель замечательной работы и множество других предметов, которых я не могу припомнить. Все эти вещи весили более трехсот пятидесяти фунтов – в этот вес я не включил сто девяносто семь чудесных золотых часов, из которых трое стоили по пятьсот долларов. Некоторые были очень старые и как часы ничего не стоили, поскольку их механизмы давно проржавели, но все они были осыпаны бриллиантами и в богатых футлярах. В эту ночь мы оценили стоимость сундука в полтора миллиона долларов, и, как потом оказалось, многие вещи мы оценили слишком низко.

По окончании нашего осмотра, когда возбуждение несколько улеглось, Легран, видя, что я умираю от желания разгадать эту удивительную загадку, решил все мне рассказать.

– Помните, – начал он, – тот вечер, когда я подал вам рисунок золотого жука? Помните, как меня задело ваше замечание, будто жук на моем рисунке похож на череп? Когда вы в первый раз сказали это, я думал, что вы шутите, но потом, припомнив пятна на спине насекомого, я мысленно согласился с тем, что в вашем замечании есть доля правды. Тем не менее насмешка, прозвучавшая в ваших словах, рассердила меня – так как я считаю, что хорошо рисую, – и потому, когда вы подали мне пергамент, я хотел смять и выбросить его.

– Бумажку? – сказал я.

– Нет, не бумажку. Сначала я и сам думал, что это бумажка, но, когда стал рисовать, увидел, что это очень тонкий пергамент и очень грязный, если вы помните. В ту самую минуту, как я собирался его смять, мой взор упал на рисунок… Можете представить себе мое удивление, когда я действительно увидел череп в том самом месте, где, по моему мнению, нарисовал жука. В первую минуту я был так удивлен, что не мог ничего понять. Я знал, что мой рисунок вовсе не походил на то, что было нарисовано на пергаменте, хотя относительное сходство все же имелось. Я взял свечку и в другом конце комнаты стал рассматривать пергамент. Повернув его, я увидел на другой стороне свой рисунок, совершенно такой, каким я его сделал. Меня, разумеется, поразил тот факт, что на другой стороне пергамента, как раз под нарисованным мной жуком, изображен череп, похожий на него не только очертаниями, но и размером. Странность этого совпадения совершенно озадачила меня. Такого рода совпадения обыкновенно действуют так: ум пытается определить соотношение – порядок, причины и следствия – и от невозможности решить поставленную задачу впадает на некоторое время в оцепенение. Несколько оправившись от изумления, я почувствовал уверенность, удивившую меня даже больше, чем совпадение. Я ясно помнил, что на пергаменте не было рисунка, когда я рисовал жука. Я был в этом твердо убежден, потому что помнил, как вертел лист со всех сторон, отыскивая подходящее для рисунка местечко. Будь тогда на нем череп, я непременно заметил бы его. За этим, очевидно, крылась тайна, которую я не в силах был разгадать, но в каком-то тайном уголке моего сознания блеснул слабый свет, мысль, подобная светлячку, освещающему истину, таким блестящим образом оправдавшуюся вчера. Я встал, спрятал пергамент и решил отложить всякие умозаключения до тех пор, пока не останусь один. Когда вы ушли, а Юпитер крепко заснул, я стал систематически исследовать этот вопрос. Прежде всего мне надо было узнать, каким образом попал ко мне пергамент. Мы нашли жука на берегу материка, за милю к востоку от острова и неподалеку от черты морского прилива. Когда я взял его, он меня ущипнул, и я бросил его. Юпитер же, со свойственной ему осторожностью, прежде чем взять жука, полетевшего к нему, начал искать, во что его завернуть, и мы одновременно с ним заметили пергамент, который я принял тогда за простую бумажку. Пергамент торчал из песка одним уголком. В этом же месте виднелись следы выброшенного на берег старинного судна. Кораблекрушение, по-видимому, произошло давно, потому что от остова судна уже ничего не осталось.

Итак, Юпитер поднял пергамент, завернул в него жука и подал мне. Вскоре после этого мы отправились домой. По дороге я встретил поручика Г., направлявшегося в форт. Я показал ему насекомое, и он попросил меня отдать ему жука до утра. Получив согласие, он засунул его в карман жилета. Пергамент, в который был завернут жук, я держал в руке. Может быть, из боязни, чтобы я не взял жука обратно, поручик поскорее положил насекомое в карман – вы знаете, какой он страстный любитель всего, что касается естественной истории. В это же самое время я тоже совершенно бессознательно сунул бумажку к себе в карман.

Вы помните, что, когда я подошел к столу, чтобы нарисовать насекомое, я не нашел бумаги там, где она обыкновенно лежала. В ящике ее тоже не оказалось. В надежде найти какое-нибудь старое письмо, я порылся в карманах и наткнулся на этот пергамент. Я нарочно подробно рассказываю вам, каким образом он попал ко мне в руки, так как все эти обстоятельства сильно поразили меня.

Вы, без сомнения, считаете меня мечтателем, я же тогда усмотрел в этих событиях некоторую связь. В моих руках находились два звена логической цепи: разбившееся судно на берегу и недалеко от него пергамент с изображением черепа. Вы, может быть, спросите, где же тут связь? Я вам скажу, что череп, или мертвая голова, – самая известная эмблема пиратов. Во всех стычках они поднимают флаг с изображением мертвой головы.

Пергамент вещь прочная, почти вечная, на пергаменте редко пишут вещи неважные. Это соображение привело меня к выводу, что изображение черепа должно что-нибудь означать. Я обратил внимание и на форму пергамента. Один угол был немного оборван, но пергамент все-таки имел продолговатую форму – на таких листах обычно и пишут что-нибудь важное, на память.

– Но вы говорите, что на пергаменте не было черепа, когда вы рисовали жука, – сказал я. – Каким же образом вы могли установить связь между судном и черепом, который, как вы сами говорите, был сделан (бог знает как и кем) задолго до вашего рисунка?

– В этом-то и заключается тайна, хотя разгадка ее далась мне сравнительно легко… Я двигался в верном направлении и мог прийти только к одному результату. Я рассуждал так: когда я рисовал жука, на пергаменте не было и следа черепа. Окончив рисунок, я передал его вам и не спускал с вас глаз, пока вы мне его не вернули. Следовательно, нарисовали его не вы, а между тем никого другого тут не было. Значит, его нарисовал кто-то раньше нас.

Сделав такой вывод, я стал припоминать все происшедшие события и восстановил в памяти обстоятельства, при которых было сделано открытие. Погода в это время стояла холодная – редкое и счастливое обстоятельство! – и у меня пылал огонь. Разгоряченный ходьбой, я сел около стола. Вы же придвинули стул к самому огню. Как раз в ту минуту, когда я подал вам пергамент и вы хотели взглянуть на него, вбежал Вольф, моя собака, и бросился к вам на шею. Вы ласкали его левой рукой, а правую, в которой был пергамент, держали на коленях около огня. Мне даже показалось, что бумажка может вспыхнуть, и я хотел предостеречь вас, но скоро вы убрали руку от огня и стали рассматривать рисунок.

Вспомнив об этом, я больше не сомневался, что рисунок проявился в результате нагрева пергамента. Вы, конечно, знаете, что испокон веков существует такой способ писать на бумаге или на пергаменте, при котором буквы проявляются только при нагревании. Сафра, распущенная в царской водке и разведенная в четырех частях воды, иногда употребляется для этой цели и дает зеленый цвет. Кобальт дает красный цвет. Все эти краски исчезают за более или менее короткий срок после того, как пергамент остынет, а потом под воздействием тепла могут снова проявиться.

Я тщательно исследовал пергамент и нашел, что края рисунка были видны намного лучше, чем его середина, – следовательно, действие жара было неравномерным. Я тотчас развел огонь и нагрел все части пергамента. Сначала появилось более ясное очертание черепа, но потом в углу лоскутка, диагонально противоположном тому, на котором был изображен череп, выступил рисунок, напоминающий козу. При более точном исследовании я убедился, что это изображение козленка.

– Ха-ха! Конечно, я не имею права смеяться над вами, – сказал я, – полтора миллиона – дело нешуточное, но вам все-таки не прицепить третье звено к вашей цепи – вам не найти близкой связи между пиратами и козой. Пираты коз не разводят – это дело фермеров.

– Но я не говорил, что видел изображение козы.

– Ну так козленка – не все ли равно?

– Нет, не все равно, – покачал головой Легран. – Вы, быть может, слышали об известном капитане Киде? Я тотчас решил, что рисунок – это иероглифическая подпись, тем более что положение его на пергаменте подтверждало мою мысль. Череп, помещенный в диагонально противоположном углу, казался мне штемпелем или печатью. Но меня сбивало с толку отсутствие самого главного – а именно, какого бы то ни было текста.

– Вы, конечно, надеялись обнаружить письмо между штемпелем и подписью?

– Да, нечто в этом роде. Меня, знаете ли, не покидало предчувствие, что мне предстоит найти что-то хорошее, но я не знал, что именно. Может быть, это было не предчувствие, а только желание, но, знаете, глупые слова Юпитера о том, что этот жук из чистого золота, врезались мне в память. Кроме того, стечение обстоятельств показалось мне необыкновенно странным. Заметьте первое обстоятельство: надо же было, чтобы все произошло именно в этот единственный день в году, когда было настолько холодно, что пришлось затопить камин. Опять же обратите внимание на появление собаки именно в ту минуту, когда вы сидели у огня. Если бы не все эти совпадения, я никогда бы не узнал о существовании на пергаменте черепа и, следовательно, никогда не нашел бы клад.

– Продолжайте, я слушаю с нетерпением.

– Вы знаете, сколько историй рассказывают о Киде и сокровищах, зарытых им и его товарищами на берегу Атлантического океана. Ведь должно же быть какое-нибудь основание для этих слухов! Мне казалось, что подобные толки могли ходить так долго и упорно только в том случае, если зарытые богатства не были найдены. Если бы Кид, спрятав свои сокровища, потом отрыл их, слух о них вряд ли дошел бы до нас. Заметьте, обычно судачат о том, что клад ищут, а не о том, что он найден. Если бы пират нашел свои деньги, о кладе перестали бы говорить. Слышали ли вы, что в этих местах кто-нибудь находил клад?

– Никогда.

– А между тем всем известно, каким богатством обладал Кид. Я был твердо уверен, что его сокровища еще лежат в земле, и вы вряд ли удивитесь, если я скажу вам, что надеялся найти подсказку на пергаменте.

– Что же вы сделали?

– Я снова начал нагревать пергамент, но ничего не вышло. Сообразив, что слой грязи, осевший на нем, мешает действию жара, я вымыл пергамент горячей водой, потом взял жестяную кастрюльку, поставил ее на жаровню и положил в нее пергамент рисунком вверх. Через несколько минут кастрюлька нагрелась; вынув пергамент, я увидел, к своей невыразимой радости, что он в нескольких местах испещрен знаками, похожими на ряды цифр. Я положил пергамент в кастрюльку еще на минуту, и, когда вынул его, он был в таком виде, как я вам сейчас покажу…

Тут Легран снова нагрел пергамент и показал его мне. Между черепом и козленком проявились грубые красные цифры и знаки:

– И все-таки, – сказал я, возвращая ему пергамент, – я ничего не понимаю. Никакие сокровища не заставили бы меня разгадать эту загадку.

– А между тем, – продолжал Легран, – разгадка не так трудна, какой кажется с первого взгляда. Все эти знаки, как всякий может легко догадаться, несомненно, составляют шифр. Я сразу понял, что это должен быть самый обыкновенный код, который необразованному моряку, однако, показался бы совершенно недоступным.

– И вы в самом деле разобрали его?

– Очень легко. Я разбирал шифры гораздо более трудные. Обстоятельства и известный склад ума были причиной того, что я интересовался подобными загадками. Не думаю, что человек может изобрести такую загадку, которую другой не сумел бы разгадать. Раз мне удалось добраться до букв, мне нетрудно было разобраться и в их значении.

В настоящем случае, да и вообще расшифровывая такого рода рисунки, самое трудное – понять, на каком языке написан текст. Надо пробовать разные языки, пока не доберешься до подлинного. На этой же зашифрованной записке стояла подпись – Kid, – и так как она могла быть только на английском, то главную задачу я уже решил. Не будь этого, я начал бы с испанского и французского – с самых распространенных среди пиратов языков. Здесь же я знал, что шифр – английский.

Заметьте, что между словами нет промежутков. Будь тут промежутки, задача была бы гораздо легче. Я прежде всего отыскал и разобрал бы самые короткие слова и если бы нашел, то считал бы задачу решенной. Теперь же мне надо было найти цифры, которые встречались чаще всего и реже всего. Я сосчитал все знаки и составил следующую таблицу:

Знак 8 встретился 33 раза

«;» – 26 раз

«4» – 19

«††» и «)» – по 16 раз

«5» – 12

«6» – 11

«+» и «1» – 8

«0» – 6

«9» и «2» – 5

«:» и «3» – 4

«?» – 3

«!» – 2

«-» и «.» – 7 раз.

В английском языке чаще всего встречается буква «e». Другие буквы следуют в таком порядке: a, o, i, d, h, n, r, s, t, u, y, c, f, g, l, m, w, b, k, p, q, x, z. «E» преобладает так сильно, что очень редко можно встретить фразу, где бы эта буква не встречалась чаще других.

Таким образом, с самого начала у нас есть основание, более определенное, чем простое предположение. Польза, какую можно извлечь из такой таблицы, очевидна, но для настоящего шифра мы будем пользоваться ею весьма мало. Так как тут преобладающий знак 8, то мы принимаем его за букву «e». Чтобы проверить это, надо посмотреть, встречается ли двойная цифра 8, так как двойное «e» встречается очень часто в английском написании, например, в словах meet, fleet, speed, seen, been, agree и т. д. В настоящем документе мы встречаем двойное «e» пять раз, несмотря на краткость написанного.

Ясно, что цифра 8 означает букву «e». Теперь дальше. Так как слово the в английском языке часто употребляется, нужно было узнать, не повторяются ли три знака подряд в нескольких местах так, чтобы третьей стояла цифра 8. Если мы найдем такого рода повторение, это будет, вероятно, слово the. Проверив, мы находим в семи местах три знака;48. Можно предположить, что «;» значит «t», «4» значит h, а 8 значит «e» – и следовательно, значение последней буквы снова оправдывается. Как видишь, мы сделали большой шаг вперед.

Сейчас мы определили только одно слово, но это слово дает нам возможность отыскать начало и конец в других словах. Например, мы находим в одном месте;48 неподалеку от конца шифра. Мы знаем, что за знаком «;» начинается слово, и из шести букв, следующих за «the», нам известно пять. Заменим же известный шифр буквами, оставив для неизвестного знака пустые места и обозначив их точками:

t. eeth

Тут мы тотчас же можем отодвинуть th, как не принадлежащее к слову, начинающемуся буквой t, так как, попробовав заменить пустое место всеми буквами алфавита поочередно, мы видим, что никакое слово не может быть составлено с буквами th. Это заставляет нас ограничиться

t. ee

Перебрав опять весь алфавит, мы остановимся на слове tree (дерево) как на единственно подходящем. Таким образом, мы приобретаем новую букву r и знаем два смежных слова the tree – дерево.

Далее мы находим комбинацию;48 и ставим ее окончанием знаков, находящихся перед ней. Мы получаем такое слово:

thetree;4(††?34the

или же, замещая буквами известные уже нам знаки:

the tree thr††3h the.

Если неизвестные знаки мы заменим точками, то получим:

the tree thr…h the.

Само собой разумеется, что слово с пробелом должно обозначать through (через), и оно дает нам три новые буквы: o, u и g, знаками ††? и 3.

Посмотрим теперь шифр, и мы найдем близко к началу такое распределение:

83 (88, или egree,

что, несомненно, должно быть окончанием слова «degree» (градус), которое дает нам новую букву d, обозначенную +.

Через четыре буквы после слова degree мы находим такое место:

;46 (;88*

Теперь мы напишем известные нам буквы, а вместо неизвестных поставим точки. Это нам даст

th. rtee.

Мы тотчас догадываемся, что это должно быть «thirteen» (тринадцать), и получаем, таким образом, две новые буквы «i» и «n», заменимые на 6 и *.

53†††† +

Переводя по-прежнему, мы получаем

good,

что позволяет нам утверждать, что первый знак – это буква «a» и первые два слова значат «a good» (хороший). Теперь мы можем составить ключ, насколько возможно в алфавитном порядке, и будем руководствоваться им.

5 представляет a

+ – b

8 – e

3 – g

4 – h

6 – i

* – n

†† – o

(– r

; – t

Таким образом, у нас есть десять самых важных букв, и я нахожу бесполезным продолжать с вами дальнейшее исследование. Надеюсь, я убедил вас, что разгадывать шифры очень интересно и совсем не трудно. Будьте уверены, что шифр, который мы разбираем, принадлежит к числу самых легких. Теперь мне остается только перевести вам этот документ целиком. Вот он:

«A good glass in the bishop’s hotel in the devil’s seatfortyone degrees and thirteen minutes northeast and by north main branch seventh limb east side shoot from the left eye of the death’s head a bee line from the tree through the shot fifty feet out». То есть «Хорошее стекло в епископском доме на чертовом стуле сорок один градус и тринадцать минут северо-восток к северу главный ствол и седьмой сук восточной стороны спустите из левого глаза мертвой головы прямую линию через пулю пятьдесят футов далее».

– Эта загадка, – сказал я, – остается для меня столь же сложной, как и в самом начале. Какой толк может выйти из таких слов, как чертов стул, мертвая голова и епископский дом?

– Да, все это не имеет никакого смысла, если не вникнуть в суть текста. Прежде всего я нашел нужным разбить текст на фразы.

– И для этого поставили знаки препинания? – спросил я.

– Да, нечто вроде того.

– Но как же вам это удалось?

– Я сообразил, что автор с умыслом не разделил фраз, чтобы сделать загадку сложнее. Человек не очень развитый, составляя такой текст, всегда склонен хватить через край и ставит буквы теснее именно в тех местах, где следовало бы оставить пробелы. Посмотрите на этот документ, и вы увидите, что в пяти местах шифр стоит плотнее. Основываясь на этом, я разделил текст таким образом: «Хорошее стекло в епископском доме в чертовом стуле – сорок один градус и тринадцать минут – северо-восток к северу – главный ствол и седьмой сук восточной стороны – спустите из левого глаза мертвой головы – прямую линию через пулю пятьдесят футов далее».

– Несмотря на ваше объяснение, я ничего не понимаю.

– Я тоже в течение нескольких дней ничего не понимал, – вздохнул Легран. – В эти дни я расспросил многих людей в окрестностях острова Салливан о здании, называвшемся прежде епископским домом или трактиром епископа. Не узнав ничего, я уже хотел начать другого рода изыскания, как вдруг мне пришла в голову мысль, что слово епископ (Bishop) может иметь нечто общее с семьей Бессопов (Bessop), с незапамятных времен владевшей старым замком милях в четырех от острова. Я отправился на плантации и стал расспрашивать пожилых негров. Наконец, одна старуха сообщила мне, что знает место, которое называется «трактиром епископа», и может проводить меня туда, но все, что я увижу, это всего лишь один большой утес. Я предложил заплатить ей за труды, и после некоторого колебания она согласилась проводить меня. Мы нашли это место без труда и, отпустив старуху, я приступил к осмотру окрестностей. Один из утесов привлек мое внимание своей величиной и особой изолированностью. К тому же его форма показалась мне несколько искусственной. Я взобрался на вершину и там положительно встал в тупик, не зная, что делать дальше.

В это время мое внимание привлек узкий выступ с восточной стороны утеса, на какой-нибудь ярд пониже того места, где я стоял. В нем было не более восемнадцати дюймов длины и одного фута ширины; ниша в скале как раз над этим местом делала его похожим на стул с выпуклой спинкой, какие стояли в домах наших предков. Я понял, что это и есть тот чертов стул, о котором говорилось в документе. Тайна начала проясняться.

«Хорошее стекло» должно было обозначать подзорную трубу – матросы часто называют этот прибор стеклом. Я тотчас понял, что надо сесть на «стул» и направить трубу по обозначенному в записке градусу. Я уже не сомневался, что слова «сорок один градус и тринадцать минут» и «северо-восток к северу» обозначали то, в какую сторону нужно направить телескоп. Страшно взволнованный этими открытиями, я отправился домой, достал подзорную трубу и вернулся обратно.

Я пробрался на место, похожее на стул, и увидел, что сидеть на нем можно только в одном положении. Этот факт подтвердил мое предположение. Я взялся за телескоп. Конечно, слова «сорок один градус и тринадцать минут» могли относиться только к высоте над горизонтом. Направление «северо-восток к северу» я тотчас же определил по карманному компасу и, установив телескоп по возможности под углом в сорок один градус, стал потихоньку поднимать его выше и ниже, пока мое внимание не привлекло круглое отверстие среди листвы большого дерева, господствовавшего над окружающей местностью. В середине этого отверстия я увидел белую точку, но сначала не мог разобрать, что же это такое. Присмотревшись, я, наконец, разглядел, что передо мной человеческий череп.

Это открытие страшно обрадовало меня. Я считал загадку уже отгаданной, так как фраза главный ствол и седьмой сук» могла относиться только к положению черепа на дереве, а слова «спустите из левого глаза мертвой головы» могли относиться только к месту, где зарыто сокровище. Я понял, что надо спустить пулю из левого глаза черепа и что прямая линия должна была проходить через пулю (или через то место, на которое она укажет), и затем, отсчитав пятьдесят футов, я найду место, где спрятан клад.

– Все это, – сказал я, – чрезвычайно умно, хотя в то же время просто и объяснимо. Ну, а что вы сделали потом?

– Хорошенько запомнив дерево, его форму и положение, я отправился домой. Как только я слез с чертова стула, круглое отверстие скрылось из глаз. В этом деле меня больше всего поражал тот факт (повторяя эти опыты, я убедился, что это факт), что просвет виден был только с чертова стула. Во время этого путешествия в замок Бессопа меня сопровождал Юпитер, который, заметив мою задумчивость в последнее время, не решался оставлять меня одного. Но на следующий день я встал очень рано, и мне удалось ускользнуть от него и направиться на поиски дерева. Я нашел его с большим трудом. Когда же вечером я вернулся домой, Юпитер собрался побить меня. Все остальное, кажется, вам известно так же хорошо, как и мне самому.

– В первый раз, – сказал я, – вы не нашли нужное место в результате ошибки Юпитера, который по бестолковости принял правый глаз за левый.

– Совершенно так. Эта ошибка составляла разницу в каких-нибудь два с половиной дюйма относительно пули, то есть положения линии около ее места. Если бы клад был зарыт в месте, обозначенном пулей, эта ошибка ничего бы не значила. Но пуля и ствол тюльпанного дерева выполняли лишь роль двух точек для проведения прямой линии. Естественно, что погрешность, весьма ничтожная в начале, с расстоянием увеличивалась, и когда мы прошли пространство в пятьдесят футов, то оказались совсем в другом месте. И не будь я твердо уверен в том, что клад точно зарыт где-то здесь, наш труд мог оказаться напрасным.

– Но к чему же эта театральность, все эти манипуляции с золотым жуком? Я решил, что вы с ума сошли! Отчего вы так настойчиво требовали спустить из черепа именно жука, а не пулю?

– Сознаюсь, я был раздосадован вашими намеками на мое сумасшествие и хотел наказать вас мистификацией. Для этого я заставил Юпитера привязать жука к веревке и спустить его с дерева. Ваше собственное замечание о его необыкновенной тяжести навело меня на эту мысль.

– Понимаю… Теперь меня смущает только одно: что вы скажете о костях, найденных в яме?

– Тут я знаю не больше вас… Объяснить это я могу только одним образом, хотя страшно предполагать такую жестокость. Ясно, что Киду – если именно Кид зарыл сокровища, в чем я, со своей стороны, не сомневаюсь, – помогали закапывать клад другие люди. Когда сокровища были зарыты, ему, вероятно, захотелось избавиться от свидетелей его тайны. Двух сильных ударов заступом было достаточно, чтобы уложить тех, кто рыл яму, а может, и больше, откуда мне знать?..

Вот так и закончилась история о золотом жуке и кладе капитана Кида.