Тайна Мари Роже

Не много есть людей, даже среди самых невозмутимых мыслителей, которым не приходилось бы иногда испытывать смутную, тем не менее потрясающую полуверу в сверхъестественное. Происходит это благодаря целому ряду совпадений, по-видимому, особого, чудесного свойства. Такие чувства – ибо полувера, о которой я говорю, никогда не достигает полной силы и ясного сознания, – неотвязны, их можно разбить только ссылкой на теорию вероятности. Но это, в сущности, теория чисто математическая, таким образом появляется аномалия: самое строгое и точное в науке применяется к самому туманному, духовному, неосязаемому и относящемуся к области умозрения.

Необычайные подробности, которые я намерен предать гласности, составляют первую ветвь целой серии почти непонятных совпадений. Развязку этих событий читатели узнают в истории убийства Мэри Сесилии Роджерс, произошедшей в Нью-Йорке.

В своем рассказе «Двойное убийство на улице Морг» я пытался передать склад ума моего друга Огюста Дюпена; тогда я не подозревал, что мне когда-нибудь придется вновь вернуться к этой теме. Единственной моей целью было изобразить это свойство его ума, и обстоятельства вполне помогли мне достигнуть цели. Я мог бы привести другие примеры, но не прибавил бы новых доказательств. Однако последующие события открыли мне такие необыкновенные стороны его аналитического ума, что я не могу долее хранить молчание.

После развязки драмы о двойном убийстве Дюпен вновь погрузился в свое прежнее мечтательное настроение, которое вскоре передалось и мне. Мы продолжали занимать нашу уединенную квартиру в Сен-Жерменском предместье, предоставляли будущее воле судеб и мирно дремали в настоящем, разнообразив скучную действительность грезами.

Но нам не всегда удавалось свободно предаваться мечтам. Неудивительно, что роль, которую играл мой друг в драме на улицы Морг, произвела сильное впечатление на полицию: имя Дюпена получило громкую известность среди ее агентов. Так как он никому не объяснил, посредством каких простых соображений ему удалось раскрыть тайну, неудивительно, что это дело считали почти чудом, и благодаря способности Дюпена к аналитическому мышлению за ним закрепилась необыкновенная слава ясновидца.

Нередко префектура обращалась к нему за содействием. Одним из случаев, при котором снова понадобилась его помощь, стало убийство молодой девушки Мари Роже.

Мари была единственной дочерью вдовы Эстеллы Роже. Еще в детстве она потеряла отца, после его смерти мать с дочерью поселились на улице Сент-Андре, где содержали пансион. Но, когда девушке минул двадцать второй год, владелец парфюмерной лавки, помещавшейся в подвальном этаже Пале-Рояля, обратил внимание на ее поразительную красоту и предложил ей работу. Месье Леблан сообразил, что такая продавщица, как Мари, непременно увеличит его доход, тем более что магазин давно облюбовали молодые искатели приключений. Мари с радостью приняла выгодное предложение парфюмера, хотя мать неохотно согласилась отпустить ее.

Расчет торговца оказался верным: вскоре благодаря прелестям веселой и красивой гризетки его магазин получил некоторую известность. Мари прослужила в магазине около года, как вдруг неожиданно исчезла, повергнув в смятение своих многочисленных обожателей. Леблан не сумел объяснить ее отсутствия, мадам Роже была вне себя от тревоги и горя. Даже газеты обратили внимание на это таинственное происшествие, а полиция энергично принялась за розыски девушки. Но вот по прошествии недели, в одно прекрасное утро, Мари вновь появилась за прилавком, здоровая, цветущая, но с оттенком легкой грусти на лице.

Официальное следствие, разумеется, прекратилось, Леблан продолжал утверждать, что ровным счетом ничего не знает, а Мари и ее мать на все вопросы отвечали, что девушка неделю гостила у родственников в деревне. Так это дело и заглохло, тем более что Мари, очевидно, желая избежать назойливого любопытства публики, вскоре оставила магазин Леблана и вернулась жить к матери, на улицу Сент-Андре.

Месяцев пять спустя девушка исчезла во второй раз. Прошло три дня, а о ней не было ни слуху ни духу. На четвертый день ее тело нашли плавающим в Сене у берега, противоположного тому кварталу, где жила ее мать.

Жестокость убийства (то, что это было убийство, выяснилось тотчас же), молодость и красота несчастной жертвы, а главное, прежняя ее известность – все это привело в необычайное волнение умы пылких парижан. В течение нескольких недель это убийство составляло главную тему всех разговоров, из-за него были позабыты даже насущные политические вопросы. Префект энергично взялся за это дело, вся парижская полиция была поставлена на ноги.

Вначале рассчитывали быстро найти убийц, но все надежды оказались тщетны. По прошествии недели было назначено небольшое вознаграждение в тысячу франков. Тем временем следствие шло своим чередом, несколько человек были подвергнуты допросу, но все безрезультатно, а волнение в обществе росло. На десятый день сочли нужным удвоить сумму вознаграждения, однако и по прошествии второй недели ничего не разъяснилось. Извечное предубеждение парижской публики против полиции выразилось в серьезном неудовольствии. Тогда префект назначил сумму в двадцать тысяч франков за «поимку убийцы или убийц». В объявлении о награде была обещана полная безнаказанность всякому, кто даст показание против своих товарищей. Кроме того, несколько граждан изъявили намерение пожертвовать из своих средств еще десять тысяч франков, чтобы увеличить сумму вознаграждения. Таким образом, она выросла до тридцати тысяч франков – сумма большая, если принять во внимание невысокое общественное положение девушки и то, как часто случаются подобные преступления в таком большом городе.

Никто уже не сомневался в том, что тайна вскоре будет раскрыта. Но, хотя арестовано было несколько человек, пришлось освободить их за недостатком улик. Прошло три недели, с тех пор как нашли труп, но мы с Дюпеном еще ничего не слышали о происшествии, так как последний месяц не следили за газетами, не посещали общественных мест и не принимали гостей.

Впервые мы узнали об этом деле от самого префекта полиции. Тринадцатого июля он посетил нас после полудня и просидел до поздней ночи. Он признался, что его самолюбие крайне уязвлено невозможностью, несмотря на все усилия, отыскать виновных. «Моя репутация, моя честь поставлены на карту, – говорил он. – Все взоры устремлены на меня, и я готов на какую угодно жертву, лишь бы только разоблачить виновных». Свою несколько комическую речь он закончил похвалой необыкновенному такту Дюпена и тут же обратился к нему с чрезвычайно выгодным предложением.

Мой друг отклонил эти комплименты, но на предложение согласился с готовностью. Тогда префект обстоятельно изложил свой собственный взгляд на дело, комментируя показания свидетелей. Говорил он много, описывая все в подробностях. Дюпен сидел неподвижно в своем любимом кресле и казался воплощением почтительного внимания. В тот вечер на нем были синие очки, и я, случайно взглянув на него искоса, убедился, что все то время, пока префект оставался у нас в гостях, Дюпен спокойно дремал.

На другое утро я достал в префектуре полный протокол всех показаний, а в редакции газет собрал все номера, где сообщались сведения, касающиеся этого печального дела. Если отбросить все предположения, которые были опровергнуты, вырисовывалась следующая картина.

Мари Роже ушла из квартиры своей матери, на улице Сент-Андре, около девяти часов утра, в воскресенье 22 июня. Уходя, она сообщила некоему Жаку Сент-Эсташу, и только ему одному, что намерена провести день у своей тетки, жившей на улице Дром. Это очень короткий, узкий, но густо населенный переулок, недалеко от берега реки; он находится в двух милях, если идти кратчайшим путем, от «пансиона» госпожи Роже.

Сент-Эсташ считался женихом Мари, он жил и обедал тут же, в пансионе. В сумерках он обещал зайти за своей невестой и проводить ее домой. После обеда, однако, полил сильный дождь, и Сент-Эсташ, предположив, что девушка останется ночевать у тетки (как она уже не раз поступала в подобных случаях), не счел нужным выполнить свое обещание. С приближением ночи мадам Роже (старая, больная женщина лет семидесяти) почему-то высказала опасение, что никогда больше не увидит Мари, но в то время на эти слова никто не обратил внимания.

В понедельник выяснилось, что девушка не появлялась на улице Дром. Прошел целый день, а никто так и не узнал, где она. Наконец, были предприняты розыски в разных частях города и в окрестностях. Только на четвертый день после ее исчезновения удалось узнать кое-что о ее судьбе.

В среду, 25 июня, некто Бове, разыскивая со своим приятелем исчезнувшую девушку, узнал, что рыбаки вытащили из Сены мертвое тело, плававшее на поверхности воды. Взглянув на труп, Бове после некоторых колебаний опознал продавщицу из парфюмерной лавки. Его приятель согласился с этим мнением.

Лицо погибшей затекло темной кровью, изо рта просочилась кровь, но на губах не было пены, как это обыкновенно бывает у утопленников. На шее виднелись кровоподтеки и отпечатки пальцев. Руки несчастной девушки были сложены на груди и закоченели. Правая рука была крепко сжата в кулак, левая наполовину разогнута. На левом запястье были две кольцеобразные ссадины, очевидно, от веревок или одной веревки, обмотанной несколько раз. На правой кисти и на всей спине, особенно на лопатках, кожа была местами содрана. Вытаскивая тело на берег, рыбаки, правда, привязали к нему веревку, но она не могла стать причиной ни одной из упомянутых ссадин. Шея была сильно раздута, а вокруг горла так плотно затянут шнурок, что с первого взгляда его было не различить: он совершенно впился в тело и был завязан узлом под левым ухом. Одного этого было бы достаточно, чтобы причинить смерть. Медицинское вскрытие подтвердило, что девственность покойной не нарушена. Однако над ней, несомненно, было совершено грубое насилие.

Платье покойной было разодрано, от верхней юбки оторвана полоса около фута шириной – ее трижды обмотали вокруг стана девушки и затянули на спине петлей. Под верхним платьем была надета юбка из тонкой кисеи, из нее была вырвана полоса шириной около восемнадцати дюймов, притом с большой аккуратностью. Эта полосу обмотали вокруг шеи погибшей и завязали крепким узлом. Поверх кисейного лоскута и обрывка шнурка были завязаны ленты от шляпки, болтавшейся тут же. Узел казался не простым женским узлом, а так называемым матросским.

После опознания труп отвезли в морг и уже на следующий день похоронили неподалеку от того места, где девушку вытащили на берег. Благодаря стараниям Бове дело постарались замять, насколько это было возможно, и прошло несколько дней, прежде чем смутные слухи дошли до публики. Наконец, одна еженедельная газета подняла этот вопрос; тело было вырыто из земли, и произведен вторичный осмотр, однако не выяснилось ничего, кроме того, что уже было известно. Платье покойной предъявили матери и друзьям, и они единогласно признали его тем, в котором она вышла из дома.

Между тем общее возбуждение росло с каждым часом. Нескольких человек арестовали, но затем освободили. Особенное подозрение тяготело над Сент-Эсташем, и сначала он не мог дать ясного отчета, где находился в то воскресенье, когда исчезла Мари. Потом, впрочем, он предъявил префекту удовлетворительные объяснения насчет того, как провел этот роковой день. Однако время шло, а тайна оставалась неразъясненной; стали появляться разные противоречивые слухи, журналисты принялись строить предположения. Было даже высказано мнение, что Мари Роже жива, а тело, найденное в Сене, принадлежит другой несчастной. Считаю нужным привести здесь дословную выдержку из газеты «Этуаль».

«Мадемуазель Роже ушла из дома своей матери в воскресенье утром, 22 июня, как говорят, с намерением навестить свою тетку или каких-то знакомых на улице Дром. С этого часа, насколько известно, никто не видел ее. Она пропала бесследно. Не нашлось ни одного человека, который заявил бы, что видел ее после того, как она покинула дом матери. Хотя мы не имеем доказательств, была ли Мари жива после девяти часов утра в понедельник 23 июня, мы убеждены в том, что до этого часа она находилась в живых. В среду, в полдень, труп женщины найден плавающим у берега Сены. Это случилось (даже если предположить, что Мари Роже бросили в реку через три часа после того, как она вышла из дома) всего три дня спустя после ее исчезновения. Но ведь было бы безумием предположить, что убийство – если таковое действительно имело место – могло произойти так скоро и что преступники имели возможность бросить труп в реку раньше полуночи. Убийцы обычно предпочитают действовать в потемках. Итак, мы видим, что если тело, найденное в реке, действительно принадлежит Мари Роже, то оно должно было оставаться в воде двое с половиной суток. Но опыт доказал, что тела утопленников или вообще тела убитых, брошенные в воду немедленно по совершении преступления, достигают известной степени разложения и всплывают на поверхность воды не ранее чем через шесть-десять дней. Даже если тело и всплывет раньше этого срока от сильного сотрясения, как, например, от пушечного выстрела, то и тогда оно вскоре снова погрузится под воду, если его не трогать. Спрашивается, что именно в этом случае могло вызвать подобное отклонение от законов природы?

Если бы тело находилось на суше до вечера вторника, то в таком случае на берегу, вероятно, были бы найдены какие-нибудь следы убийц. Сомнительно также, что тело могло бы всплыть так скоро, если бы его бросили в воду спустя два дня после смерти девушки. Да и, кроме того, чрезвычайно маловероятно, чтобы злодеи, совершившие такое возмутительное убийство, бросили тело в реку без какого-нибудь груза, ведь, в сущности, легко было принять эту предосторожность».

Далее газетчики продолжали доказывать, что тело пробыло в воде не три дня, а по меньшей мере в пять раз дольше, ибо оно разложилось настолько сильно, что Бове с трудом узнал его. Этот последний пункт, однако, был впоследствии опровергнут.

Продолжаем приводить текст газеты:

«Каковы же факты, на основании которых господин Бове утверждает, что тело принадлежало Мари Роже? Он засучил рукав ее платья и сказал, что нашел какие-то знаки, которые убедили его в этом. Публика вообще думала, что эти знаки – не что иное, как шрамы, а между тем Бове потер кожу на руке и нашел на ней волосы – словом, его показание весьма туманно, неопределенно и столь же малоубедительно, как, например, если бы он заявил, что нашел руку в рукаве. Бове не вернулся в этот вечер к старухе Роже, а послал сказать ей в среду, в семь часов вечера, что следствие по делу об убийстве ее дочери продолжается. Если допустить, что госпожа Роже, удрученная горем и по старости лет, не могла сама пойти туда (а допустив это, мы уже допускаем очень многое), то, разумеется, должен был найтись хоть кто-нибудь, кто решился бы присутствовать при осмотре трупа, если близкие Мари действительно думали, что это она. Но, как оказывается, на опознание не явилось ни души. Более того, об убийстве никто даже не слышал. Сент-Эсташ, жених Мари, квартировавший у ее матери, показал, что не знал о случившемся до того утра, когда господин Бове пришел к нему в комнату и сообщил о том, что найден труп Мари. Поразительно то, с какой холодностью Сент-Эсташ выслушал столь страшное известие».

Газета особенно напирает на то равнодушие, которое проявили родственники девушки, совершенно непонятное в том случае, если они действительно думали, что найдено тело Мари. Газета строит следующие догадки: что молодая девушка с ведома своих друзей скрылась из города с какой-нибудь целью, бросающей тень на ее нравственность, и что, когда в Сене было найдено тело какой-то женщины, несколько похожей на Мари, ее родные обрадовались возможности распространить среди публики весть о ее смерти.

Но газета слишком поторопилась с заключениями. Вскоре доказали, что о равнодушии речь не шла – напротив, старуха была подавлена горем и так взволнована, что ходила как потерянная, а Сент-Эсташ вовсе не проявлял холодности, а был вне себя от отчаяния и так безумствовал, что Бове попросил приятеля приглядеть за ним и не позволять ему присутствовать при извлечении тела из земли. К тому же, хотя «Этуаль» и утверждала, что тело было погребено на казенный счет и что ни один из членов семьи не присутствовал даже на похоронах, – словом, старалась всячески доказать справедливость своих аргументов, – все это было опровергнуто самым убедительным образом. В следующем номере газеты делается попытка набросить тень подозрения на самого Бове:

«Вдруг дело принимает несколько иной оборот. Мы узнали, что однажды, в то время, когда некая госпожа Б. была в доме старухи Роже, господин Бове, собираясь уходить, сказал ей, что в дом должен прийти жандарм и чтобы она, госпожа Б., ничего не говорила этому жандарму, пока он, Бове, не вернется, и вообще, чтобы она предоставила это дело ему. Судя по всему, господин Бове взял дело в свои руки. Нельзя сделать ни шага, чтобы не наткнуться на него, куда ни повернись – всюду он перед нами. Почему-то он решил, что никто не должен вмешиваться в это дело, кроме него самого; странным образом он оттеснил всех родственников мужского пола. Ему, очевидно, не хотелось, чтобы родные увидели труп».

Следующий факт несколько подтверждает подозрение, брошенное на личность Бове. За пару дней до убийства девушки один из посетителей, придя в контору Бове в отсутствие хозяина, заметил розу, воткнутую в замочную скважину, и имя «Мари», начертанное на грифельной доске, висевшей тут же.

Самое распространенное мнение, насколько можно заключить из газет, по-видимому, было таково, что Мари стала жертвой шайки негодяев и развратников, которые перевезли ее через реку, подвергли насилию и лишили жизни. Однако серьезная и весьма влиятельная газета «Коммерсьель» не согласна с таким предположением. Приводим выдержку из этого издания:

«Мы убеждены, что до сих пор следствие шло по ложному пути. Немыслимо, чтобы личность, настолько хорошо известная тысячам людей, могла пройти по трем улицам незамеченной, а всякий увидевший ее не припомнил бы это. Ведь девушка вышла из дома в такой час, когда улицы были полны народу. Невозможно допустить, что она пришла на улицу Дром, не будучи узнанной десятками лиц, а между тем не нашлось ни одного человека, который бы видел ее после того, как она ушла из дома матери, да и кроме заявления Сент-Эсташа о намерениях, будто бы высказанных ею, нет никаких доказательств того, что она действительно выходила из дома. Платье ее разорвано, обмотано вокруг ее стана и завязано; с помощью этой петли тело ее, очевидно, тащили, как тащат тяжелый узел. Тот факт, что тело найдено плавающим у заставы, отнюдь не доказывает, где именно оно было брошено в воду. Из юбки несчастной девушки вырван лоскут в два фута длиной и один фут шириной и завязан под ее подбородком и вокруг головы – вероятно, чтобы предупредить крики и стоны. Это сделано людьми, у которых не было носового платка».

За день или два до того, как Дюпена и меня посетил префект полиции, было получено несколько важных сведений, явно опровергавших основные доводы газеты «Коммерсьель». Два маленьких мальчика, сыновья некоей госпожи Делюк, бродя по лесу у заставы, случайно забрели в чащу, где увидели три или четыре больших камня, образовывавших нечто вроде сиденья со спинкой и скамеечкой под ноги. На одном камне лежала белая юбка, на другом – шелковый шарф. Тут же были найдены зонтик, перчатки и носовой платок, помеченный именем «Мари Роже». На ветках вокруг висели клочья одежды. Почва в этом месте была истоптана, кусты помяты – словом, виднелись следы борьбы. Между зарослями и берегом изгородь была поломана и на земле виднелся широкий след тяжелого предмета, который тащили к воде.

По поводу этого нового открытия еженедельный журнал «Солей» приводит следующие комментарии, которые, в сущности, являются отголоском общего настроения всех парижских журналистов:

«Найденные вещи, очевидно, пролежали на этом месте по меньшей мере три или четыре недели; они сильно испорчены дождем и слиплись от плесени. Кругом выросла трава, отчасти скрыв их из виду. Шелковая материя на зонтике сохранилась, но верхняя его часть, покрытая плесенью, полопалась, как только зонтик открыли. Клочки платья, зацепившиеся за кусты, были около трех дюймов шириной и около шести дюймов длиной. Один из них являлся частью верхнего платья, другой клок материи также составлял часть юбки. Эти лоскуты висели на кусте терновника, на расстоянии около фута над землей. Судя по всему, наконец-то найдено место, где было совершено возмутительное преступление».

После этого появились новые свидетельские показания. На допросе госпожа Делюк показала, что она содержит трактир у большой дороги, неподалеку от берега реки. Местность глухая, уединенная. По воскресеньям трактир служит притоном для разных темных личностей, приезжающих из города и переправляющихся через реку в лодках. Часов около трех, в то воскресенье, о котором идет речь, в гостиницу явилась девушка в сопровождении смуглого молодого человека. Они пробыли там некоторое время, потом вышли из гостиницы и направились к лесу, расположенному по соседству. Госпожа Делюк обратила особенное внимание на платье девушки, поразившее ее сходством с платьем ее умершей родственницы. Заметила она и шарф. Вскоре после ухода парочки появилась компания каких-то головорезов; они безобразничали, не заплатили за съеденное и выпитое и ушли из трактира той же самой дорогой, к лесу, вслед за молодым человеком и девушкой; в сумерках буяны вернулись в гостиницу и тотчас переправились на другой берег реки, очевидно, торопясь куда-то.

В тот же вечер, вскоре после того, как окончательно стемнело, госпожа Делюк и ее старший сын услышали отчаянные женские крики. Длились они недолго.

Госпожа Делюк признала не только шарф, найденный в зарослях, но и платье, надетое на убитой. Кучер омнибуса, Валанс, также заявил, что он видел в то воскресенье Мари Роже переправляющейся через Сену на пароме в обществе смуглого молодого человека. Он, Валанс, хорошо знал Мари и не мог ошибиться. Родственники девушки единогласно признали вещи, найденные в чаще, как принадлежавшие покойной.

К этой сумме сведений и данных, собранных мной из газет по поручению Дюпена, прибавился лишь один факт, но факт, очевидно, большой важности. Оказалось, что после обнаружения упомянутых вещей в чаще леса было найдено почти безжизненное тело Сент-Эсташа, жениха Мари Роже, и найдено поблизости от предполагаемого места преступления. Возле него лежала опорожненная склянка с этикеткой «лавдан». По его дыханию стало ясно, что он отравился. Он умер, не сказав ни слова. В его кармане была записка, где он в немногих словах говорил о своей страстной любви к Мари и о своем намерении покончить жизнь самоубийством.

– Нечего и говорить, – сказал Дюпен, просмотрев мои заметки, – что это дело гораздо запутаннее, нежели дело об убийстве на улице Морг, от которого оно разнится в одном важном пункте. Настоящее дело – обыкновенное, хотя и возмутительное преступление. В нем нет ничего особенно чудовищного. Вы сами видите, что именно из-за кажущейся заурядности дела его сочли легко разрешимым, хотя в действительности выходит наоборот. Сначала не признали даже нужным назначить награду.

Помощники префекта были сбиты с толку. Они тотчас сообразили, каким образом и почему могло быть совершено подобное злодейство, вообразили, что знают и способ, и мотив убийства – даже представили несколько возможных способов и мотивов – и решили, что все непременно должно было происходить согласно одной из их догадок. Но легкость, с которой были созданы эти версии, и сама вероятность каждой из них должны, в сущности, указывать скорее на трудность, чем на легкость отыскать правду.

Я уже замечал ранее, что, только поднимаясь над обыденным, рассудок находит надлежащий путь к истине и что в таких случаях, как этот, самым подходящим вопросом является не «Что случилось?», а «Что случилось такого, чего никогда не случалось прежде?» При проведении следствия на улице Морг полицейские агенты были смущены и озадачены необычностью обстоятельств преступления. Для более тонкого ума они послужили бы, наоборот, гарантией успеха, между тем как этот же ум пришел бы в отчаяние от заурядного характера, которым на первый взгляд отличается дело Мари Роже.

В деле об убийстве на улице Морг уже в самом начале следствия не существовало никаких сомнений, что тут действительно совершено убийство. Мысль о самоубийстве была полностью исключена на первых же порах. В настоящем случае мы точно так же свободны от всяких подозрений насчет самоубийства. Мертвое тело, которое вытащили из воды у заставы, найдено в таком положении, что не может быть никаких сомнений относительно этого важного пункта. Но существовала догадка, что найденное тело принадлежит вовсе не Мари Роже. А между тем назначена награда за поиск именно ее убийц, да и мы заключили условие с префектом только касательно Мари Роже.

Мы оба хорошо знаем этого господина – нельзя безраздельно ему доверять. Если мы, приняв за исходную точку наших поисков найденный труп, нападем на след убийцы, а между тем позже выяснится, что тело принадлежит не Мари, а кому-нибудь другому, или, с другой стороны, если вдруг мы отыщем Мари живой, в обоих случаях труд пропадет даром. Поэтому для нашей же собственной выгоды, если не ради правосудия, необходимо прежде всего установить тождественность найденного тела с личностью исчезнувшей Мари Роже.

Надо иметь в виду, что цель наших газет – скорее вызвать сенсацию, нежели способствовать разоблачению истины. Последняя цель преследуется лишь тогда, когда совпадает с первой. Газета, которая просто придерживается общего мнения (каким бы небезосновательным оно ни было), не пользуется успехом в глазах толпы. Публика считает умным и прозорливым то, что идет в разрез с общими представлениями. В умозаключениях, как и в литературе, больше всего ценится эпиграмма.

Предположение, что Мари Роже жива, привлекло газету «Этуаль» вовсе не правдоподобностью, а скорее своим полуэпиграмматическим, полумелодраматическим оттенком, и по той же причине эта мысль была с таким сочувствием принята публикой. Разберем аргументы этой газеты в основных чертах.

Прежде всего, автор статьи, основываясь на краткости срока, прошедшего между исчезновением Мари и обнаружением тела, пытается доказать, что найденное тело не имеет никакого отношения к исчезнувшей девушке. Потому он задается целью уменьшить этот срок и строит смелые гипотезы. «Но ведь было бы безумием предположить, – говорит он, – что убийство – если таковое действительно имело место – могло произойти так скоро и что преступники имели возможность бросить труп в реку раньше полуночи». Спрашиваем почему (и этот вопрос весьма естественный). В самом деле, почему было безумием предполагать, что убийство совершено, допустим, через пять минут после того, как девушка вышла из дома матери? Почему было бы безумием предполагать, что убийство произошло днем? Преступления совершаются в любое время дня и ночи. Но, случись это убийство в период с девяти часов утра в воскресенье до половины двенадцатого ночи, времени было бы достаточно, чтобы бросить тело в реку раньше полуночи. Значит, эта гипотеза сводится именно к тому, что убийство вовсе не было совершено в воскресенье, а раз газета «Этуаль» предположила это, то можем дозволить ей всякую вольность. Журналист хотел сказать, что в какой бы час дня или ночи в воскресенье убийство ни было совершено, вряд ли убийцы рискнули бы тащить тело в реку раньше полуночи. А в этом-то и кроется та неверная гипотеза, которая мне не нравится. В ней подразумевается, что убийство было совершено в таком месте и при таких обстоятельствах, что тащить тело в реку оказывалось необходимым. Но ведь убийство могло произойти на берегу реки или возле нее – тогда самым естественным, самым непосредственным поступком было бросить тело в воду. Вы поймете, что я ничего не выдаю здесь за вероятное или совпадающее с моим собственным мнением. Пока мои рассуждения не касаются самих фактов дела, я хочу лишь опровергнуть гипотезы, приведенные газетой «Этуаль».

Наметив, таким образом, отрезок времени, сопоставимый с его предвзятым мнением, то есть предположив, что если тело действительно принадлежало Мари, то оно могло пробыть в воде лишь весьма короткое время, журналист газеты продолжает:

«Но опыт доказал, что тела утопленников или вообще тела убитых, брошенные в воду немедленно по совершении преступления, достигают известной степени разложения и всплывают на поверхность воды не ранее чем через шесть или десять дней. Даже если тело и всплывет раньше этого срока от сильного сотрясения, как, например, от пушечного выстрела, то и тогда оно вскоре снова погрузится под воду, если его не трогать».

С этими положениями молчаливо согласились все парижские издания, за исключением газеты «Монитер», которая постаралась разбить аргумент, касающийся «утопленников», приведя пять-шесть примеров, когда тела утонувших были найдены на поверхности воды по прошествии срока куда более короткого, чем названный газетой «Этуаль». Но я считаю чрезвычайно неудачной попытку «Монитера» поколебать заявление «Этуаль» посредством отдельных исключений. Если бы даже можно было привести не пять, а десять примеров о телах, найденных всплывшими по прошествии двух или трех дней, то и тогда их можно было бы считать лишь исключениями из общего правила, приведенного газетой «Этуаль», пока само правило не опровергнуто.

Если же допустить, что правило существует (а «Монитер» этого не отрицает), то аргумент «Этуаль» останется в силе, поскольку он трактует только о невероятности того, что тело могло всплыть на поверхность раньше чем через трое суток, и это будет свидетельствовать в пользу газеты «Этуаль», пока не наберется достаточное количество исключений, чтобы установить другое правило.

Вы сами видите, что если пускаться в дискуссии по этому вопросу, то не иначе как выдвинув аргументы против самого правила. Поэтому мы должны подвергнуть его надлежащей критике. Человеческое тело вообще не легче и не тяжелее воды, то есть удельный вес тела в его естественном состоянии почти равен весу воды, которую оно вытесняет. Тела субъектов полных и мясистых, с тонкими костями, и женщин – легче, чем тела людей худощавых и ширококостных, в том числе мужчин. С другой стороны, удельный вес воды в реке находится в некоторой зависимости от морского прилива и отлива. Но, оставив в стороне даже это последнее соображение, надо заметить, что только очень немногие человеческие тела могут пойти ко дну сами собой, пусть даже в чистой речной воде. Почти всякий, упав в реку, будет способен уравнять свой удельный вес с весом воды, если он постарается погрузиться как можно больше, оставив на поверхности по возможности меньшую часть тела.

Самое лучшее положение для человека, не умеющего плавать, – это держаться стоя, как будто идешь по суше, откинув голову назад и оставив над водой только рот и ноздри. В таком положении можно долго продержаться на воде. Понятно, что достаточно какого-нибудь пустяка, чтобы нарушить равновесие между удельным весом тела и весом вытесняемой воды. Например, стоит высунуть руку из воды, как погрузится вся голова. Между тем поддержки маленького кусочка дерева достаточно, чтобы дать возможность человеку поднять голову и оглянуться. Когда же не умеющий плавать начинает барахтаться, то он неизменно вскидывает руку кверху, а голову старается держать в ее обыкновенном, вертикальном положении. Вследствие этого рот и ноздри погружаются, а вода, при судорожном дыхании утопающего, проникает в легкие. Много воды набирается также в желудок, и все тело становится тяжелее вследствие разницы между весом воздуха, первоначально наполнявшего эти полости, и весом жидкости, которая наполнила их теперь. Обыкновенно этой разницы достаточно, чтобы вызвать погружение тела, но ее недостаточно в тех случаях, если у человека тонкие кости и большое количество жирового вещества.

Если тело, предположим, опустилось на дно реки, оно останется там до тех пор, пока по каким-либо причинам его удельный вес вновь не станет меньше, чем вес вытесняемой им воды. Вследствие разложения образуются газы, которые растягивают клетчатую ткань и все полости, и тело раздувается. Когда растяжение дошло до той степени, что объем тела значительно увеличился без соответствующего увеличения его массы, тогда удельный вес тела становится меньше, нежели вес вытесняемой им воды, и вследствие этого тело всплывает на поверхность. Но разложение обусловлено множеством различных обстоятельств, оно происходит быстрее или замедляется вследствие массы причин. Например, этот процесс зависит от жара или холода, от минеральных примесей и чистоты воды, от глубины и мелководья, от течений и от застоя в воде, от температуры тела и от того, был ли субъект в болезненном или в здоровом состоянии до смерти. Поэтому нельзя с точностью обозначить период времени, когда тело должно всплыть вследствие разложения.

Есть химические вещества, с помощью которых животный организм может навсегда быть предохранен от гниения, одно из них – двухлористая ртуть. Но независимо от разложения в желудке могут образовываться газы вследствие окисления растительных веществ (а в других полостях от иных причин), и этого достаточно, чтобы произвести известное растяжение и заставить тело всплыть на поверхность. Или, например, пушечный выстрел вызывает сотрясение, вследствие которого тело отделяется от топкого ила или тины, где оно завязло, и таким образом получает возможность всплыть, когда другие процессы уже подготовили его к этому, или же это сотрясение помогает уничтожить сопротивление некоторых гниющих частей, которые до тех пор не поддавались воздействию газов.

Рассмотрев вопрос с научной точки зрения, мы легко можем судить, насколько основательны вышеперечисленные аргументы газеты «Этуаль».

Теперь весь этот параграф целиком является в наших глазах сплетением непоследовательностей и несообразностей. На опыте вовсе не доказано, что телу требуется именно от шести до десяти дней для того, чтобы оно, достигнув известной степени разложения, могло всплыть. Напротив, срок всплытия мертвых тел на поверхность является довольно неопределенным. С другой стороны, если труп всплывет от действия пушечного выстрела, то он вовсе не «погрузится снова, если его оставить в покое», как говорит газета, по крайней мере не погрузится, пока разложение не дойдет до той точки, когда отделятся все образовавшиеся газы.

Теперь я хотел бы обратить ваше внимание на различие между «телами утопленников» и «телами убитых, брошенных в воду немедленно по совершении преступления». Хотя автор статьи и допускает это различие, но он подводит оба случая под одну категорию. Я уже рассказал, каким образом тело утопающего человека становится тяжелее того объема воды, который он вытесняет, причем объяснил, что утопающий вовсе не пошел бы ко дну, если бы не делал резких движений, поднимая руки над поверхностью, и если бы не силился дышать под водой, вследствие чего вода проникает в легкие и заменяет собой находившийся там воздух. Но этих резких движений и этих судорожных усилий сделать вдох не может быть у мертвого тела, «брошенного в воду немедленно по совершении преступления». Таким образом, оказывается, что в последнем случае тело вовсе не идет ко дну, чего газета «Этуаль», очевидно, не знает. Когда разложение достигло значительной степени, например, когда мясо уже большей частью отделилось от костей, тогда действительно тело погрузится, но не раньше.

Так является ли обоснованным аргумент, что обнаруженное тело не может быть телом Мари Роже, потому как оно найдено всплывшим спустя всего три дня? Если бы она просто утонула, то, как женщина, могла бы всплыть через двадцать четыре часа и даже меньше. Но никто и не предполагает, что она утонула, а если она была уже мертва до того, как ее бросили в воду, то, по всей вероятности, она все время плавала бы на поверхности воды.

Но «Этуаль» утверждает, что если бы тело находилось на суше до вечера вторника, то на берегу, вероятно, нашлись бы следы убийц. Трудно сразу угадать, к чему ведет это заключение. Автор, должно быть, хочет заранее опровергнуть следующее возражение: что, если бы тело два дня находилось на суше, оно бы подвергалось разложению более быстрому, чем в том случае, если бы оно было погружено в воду. Журналист допускает, что только в таком случае оно могло бы действительно всплыть на поверхность в среду. Поэтому-то он и торопится доказать, что тело не находилось на суше, ибо тогда, по его словам, на берегу нашлись бы какие-нибудь следы убийц. Вы, кажется, улыбаетесь этому заключению. Вы не понимаете, каким образом пребывание тела на берегу способно умножить следы убийц. Признаться, я тоже не понимаю.

«Кроме того, чрезвычайно маловероятно, – продолжает газета, – чтобы злодеи, совершившие такое возмутительное убийство, бросили тело в воду без какого-нибудь груза, ведь, в сущности, легко было принять эту предосторожность». Заметьте, какое забавное смешение понятий! Никто, включая газету «Этуаль», не оспаривает тот факт, что совершено убийство. Следы насилия слишком явные. Единственная задача, которую поставил себе наш философ, – это доказать, что это не тело Мари Роже. Он пытается установить, что Мари не убита, и вовсе не собирается доказывать, что найденное тело не было жертвой преступления. А между тем его довод направлен только на этот последний пункт. Перед вами мертвое тело, к которому не привязан груз. Убийцы, бросая его в воду, не преминули бы привязать груз. Следовательно, не убийцы бросили тело в воду. Вот и все, что доказано газетой, если вообще доказано хоть что-нибудь. Вопрос о тождественности тела и личности Мари Роже даже не затронут ею, «Этуаль» выбивается из сил, чтобы опровергнуть то, что сама же признала. «Мы убеждены, – говорит она, – что найденное тело принадлежит женщине, над которой совершено убийство».

Но это не единственный пример, когда наш философ бессознательно развенчивает сам себя. Его цель, как я уже сказал, состоит в сокращении, насколько это возможно, промежутка времени между исчезновением Мари и обнаружением тела. Однако он напирает на то, что ни одна душа не видела девушку с той минуты, как она покинула дом матери. «Мы не имеем доказательств, – говорит он, – что Мари Роже находилась в живых после девяти часов в воскресенье 22 июня». Этого ему вовсе не следовало говорить (тем более что его аргумент очень односторонен), ибо, если кто-нибудь видел Мари, положим, в понедельник или во вторник, то упомянутый промежуток времени значительно сократился бы и вместе с тем, согласно собственному умозаключению журналиста, значительно уменьшилась бы вероятность того, что это тело гризетки Мари. Любопытно видеть, как «Этуаль» напирает на этот пункт, в полной уверенности, что он подкрепляет остальные ее положения.

Разберем теперь то, что касается показаний господина Бове. Относительно волос на руке «Этуаль», очевидно, покривила душой. Бове, не будучи идиотом, не мог признать в погибшей Мари Роже исключительно на основании волос на руке. На всякой руке есть волосы. Газета, несомненно, исказила смысл показания свидетеля. Вероятно, он говорил о какой-либо особенности волос на руке – их цвете, длине или расположении.

«Нога у нее была очень мала, – говорит газета, – но такие ноги бывают у тысячи женщин. Подвязки ее вовсе не служат доказательством тождественности, башмаки так же, потому что такие подвязки и башмаки продаются большими партиями. То же самое можно сказать о цветах на ее шляпке. Бове особенно настаивает на одном пункте – что пряжка на подвязке переставлена, чтобы сузить резинку. Это не имеет значения: большинству женщин удобнее взять подвязки домой и приспособить их к своей ноге, нежели примерять их в магазине». Трудно поверить, что журналист говорит серьезно. Раз Бове, ища Мари, нашел тело, похожее по своему виду и росту на исчезнувшую девушку, то он уже имеет право думать, что его поиски увенчались успехом. Если же вдобавок он нашел какие-то особенные знаки на руке погибшей, вполне понятно, что это укрепило его уверенность, а принимая во внимание, что ноги Мари были так же малы, как и у погибшей, мы видим, что вероятность возрастает уже не в простой арифметической, а в геометрической прогрессии. Прибавьте ко всему этому тот факт, что башмаки на теле погибшей были точно такие же, какие были на девушке в день ее исчезновения (даже если они и продавались партиями), и вероятность увеличивается настолько, что граничит с уверенностью.

Каждая из этих подробностей в отдельности не доказывает тождественности тела и личности Мари, но в совокупности они становятся доказательством явным и неоспоримым. Прибавим к этому цветы на шляпе у пропавшей девушки, и не один цветок, а два-три или больше, – и заключение будет сделано. Каждое последующее доказательство не только дополняет остальные, но умножает их в сто, в тысячу крат. Мы нашли на покойной точно такие же подвязки, какие носила Мари, и этого более чем достаточно. Но оказывается еще, эти подвязки крепились особым образом, так же, как это делала Мари, переставляя пряжку незадолго до ухода из дома. Сомневаться теперь было бы глупо или лицемерно.

«Этуаль» утверждает, что такое приспособление подвязок не является чем-то необычным, но это только свидетельствует о том упорстве, с которым газета держится своих заблуждений. Сама эластичность подвязок говорит в пользу того, что переделка их не совсем обыкновенна. Вещь эластичная по своей природе редко нуждается в переделке или приспособлении. Уже одни эти подвязки подтверждают то, что погибшая – Мари. Но здесь речь не о том, что на погибшей найдены такие же подвязки, какие были на пропавшей девушке, или такие же точно башмаки, или такая же шляпка с одинаковыми цветами, или же что у трупа оказались такие же необыкновенно маленькие стопы или особенные волосы на руке, или, наконец, что рост и общий вид трупа соответствовал Мари Роже, – нет, суть в том, что все эти отличительные признаки свелись воедино. Если после всего этого издатель «Этуаль» еще мог сомневаться, то легко заподозрить, что он не в своем уме. Он счел, что будет очень глубокомысленным с его стороны прибегнуть к языку юристов, которые в большинстве случаев довольствуются повторением прямолинейных судебных понятий. Замечу, что весьма многое из того, что суд отвергает, на самом деле является лучшим доказательством для ума постороннего. Ибо суд, руководствуясь общими принципами – принципами книжными и очевидными, – не любит отклоняться в сторону.

Что касается инсинуаций против Бове, то их легко можно опровергнуть. Вы уже, вероятно, догадались, каков характер этого доброго малого. Это хлопотун, не очень умный, но довольно романтичный. Всякий человек подобного сорта будет вести себя точно так же в случаях, вызывающих общее возбуждение, и непременно навлечет на себя подозрение со стороны слишком прозорливых или недоброжелательных людей.

Итак, подозрительные обстоятельства, приведенные против него, больше вяжутся с моей гипотезой о его характере, нежели с серьезным подозрением в виновности. Приняв это более снисходительное объяснение, нам нетрудно будет понять смысл и розы, воткнутой в замочную скважину, и имени Мари, написанного на аспидной доске, и стараний оттеснить всех родных мужского пола, и нежелания допустить, чтобы близкие люди видели тело. Понятным становится и его явная решимость никому не позволять вмешиваться в это дело, «кроме него самого». По-моему, нет сомнения, что Бове был влюблен в Мари; она кокетничала с ним, и ему из тщеславия хотелось показать, что он был с ней близок и пользовался ее доверием. Но довольно об этом. Свидетельские показания опровергают уверения «Этуаль», будто мать Мари и ее родные выказывали совершенно необъяснимое равнодушие; если они действительно верили, что это тело Мари, то мы считаем вопрос о тождественности тела решенным.

– А что вы думаете о предположениях, высказанных газетой «Коммерсьель»? – спросил я Дюпена.

– Я полагаю, – ответил он, – что по своей осмысленности они гораздо больше заслуживают внимания, нежели все то, что говорилось об этом предмете в других изданиях. Выводы, вытекающие из рассуждений этой газеты, строго последовательны и логичны, но по крайней мере в двух случаях основаны на неверных наблюдениях. «Коммерсьель» желает доказать, что Мари попала в руки целой шайки негодяев. «Немыслимо, – рассуждает газета, – чтобы личность, настолько хорошо известная тысячам людей, могла пройти по трем улицам незамеченной». Очевидно, это рассуждение человека, долго прожившего в Париже, человека публичного, чьи прогулки большей частью ограничивались улицами, лежащими поблизости от разных деловых контор. Он знает по опыту, что ему самому редко случается отойти на несколько улиц от своей редакции, не будучи узнанным и не встретив знакомых. И вот, сравнивая свою собственную известность с известностью продавщицы из парфюмерной лавки и не находя между той и другой большой разницы, он делает заключение, что девушку заметили бы точно так же, как и его самого. В действительности же это было бы возможно только в том случае, если бы ее прогулки имели такой же однообразный, методический характер и совершались в одной и той же четко ограниченной части города. Журналист направляется в редакцию и возвращается обратно в известные часы, по известным улицам, изобилующим людьми, которые поневоле наблюдают за ним с интересом – благодаря родству их занятий с его профессией.

Надо думать, что прогулки Мари были разнообразнее, особенно в настоящем случае. Разумным будет предположить, что она пошла несколько в ином направлении, не той дорогой, где чаще всего гуляла. Итак, параллель, которую, очевидно, имел в виду автор статьи, еще могла бы выдержать критику, если бы и журналист, и молодая девушка прогуливались по всему городу. Тогда – допуская, что знакомых у них обоих одинаково много, – шансы оказались бы равными, и оба имели бы возможность встретить одинаковое число людей. Со своей стороны я считаю не только возможным, но и гораздо более вероятным, что Мари могла пройтись в какое угодно время дня и по какой угодно дороге между домом ее матери и домом тетки, не встретив ни единой знакомой души. Если взглянуть на этот вопрос в надлежащем свете, то не следует упускать из виду громадного несоответствия между личными знакомствами каждого известного парижанина и всей остальной массой населения.

Как бы ни были убедительны доводы «Коммерсьель», они значительно потеряют свою силу, если принять во внимание тот час, когда девушка вышла из дому. «Это было в ту пору дня, когда улицы кишат народом», – говорит «Коммерсьель». На деле это вовсе не так. Она вышла в девять часов утра. Всю неделю в девять часов утра улицы действительно полны народа, но в воскресный день в девять часов большинство людей сидит дома и собирается в церковь. Всякий наблюдательный человек не мог не заметить, насколько пустынным кажется город с восьми до девяти часов утра по воскресеньям. Между десятью и одиннадцатью улицы, действительно, кишат народом, но не в такой ранний час, как сказано выше.

Есть и другой момент, который заставляет обвинить «Коммерсьель» в недостатке наблюдательности. «Из юбки несчастной девушки, – говорит газета, – вырван лоскут в два фута длиной и один фут шириной и завязан под ее подбородком и вокруг головы, вероятно, чтобы предупредить крики и стоны. Это сделано людьми, у которых не было носового платка». Основательно или нет предположение насчет того, с какой целью подвязан этот лоскут, мы увидим дальше; говоря же о людях, которые не носят с собой носового платка, журналист подразумевает самый низший сорт проходимцев. Но у них-то как раз всегда найдется носовой платок, даже если на теле не будет рубашки. Вы, вероятно, замечали, что в последние годы носовой платок стал необходимой принадлежностью туалета всякого мошенника.

– А каково ваше мнение о статье «Солей»? – спросил я.

– Жаль, что ее автор не родился попугаем – он был бы самым знаменитым экземпляром своей породы. Он просто повторяет все мнения, уже высказанные прежде различными газетами. «Найденные вещи, очевидно, пролежали на этом месте, – заявляет он, – по меньшей мере три или четыре недели… Судя по всему, наконец-то найдено место, где было совершено возмутительное преступление». Признаюсь, факты, которые приводит газета «Солей», далеко не рассеивают моих сомнений на этот счет, но мы рассмотрим их после, в связи с еще кое-какими обстоятельствами дела.

Теперь же мы должны заняться другими исследованиями. Вы не могли не заметить чрезвычайной небрежности, с которой производился осмотр тела. Конечно, вопрос о тождественности был быстро установлен, но оставались и другие вопросы, требующие изучения. Ограбили ли убитую? Были ли на Мари какие-нибудь ценные украшения, когда она вышла из дома? Если были, то нашлись они на теле или нет? Все это важные вопросы, которых даже не коснулось следствие; есть и другие, столь же важные, но также оставленные без внимания. Нам поневоле придется довольствоваться своими собственными справками. Дело Сент-Эсташа следует рассмотреть еще раз. Я, со своей стороны, не имею никаких подозрений насчет этого человека.

Будем действовать методично. Прежде всего посмотрим, правдивы ли его слова относительно того, где он находился в то роковое воскресенье. Подобного рода показания легко вводят в заблуждение. Если же здесь все окажется в порядке, то мы оставим Сент-Эсташа в покое.

Его самоубийство подтверждает подозрение в том только случае, если в показаниях его обнаружится обман, но, напротив, это самоубийство вовсе не должно считаться обстоятельством темным и странным, если обмана не окажется. Одним словом, самого по себе этого самоубийства вовсе недостаточно, чтобы заставить нас уклониться от обыкновенного анализа.

Теперь я намерен оставить в стороне главные пункты этой трагедии и сосредоточить внимание на мелочах. Самая распространенная ошибка судей в делах подобного рода заключается в том, что они ограничиваются основными фактами и совершенно пренебрегают побочными или случайными обстоятельствами, которые с виду кажутся им неважными. А между тем доказано, что истину зачастую позволяет установить именно то, что кажется неважным, второстепенным. Согласно этому принципу, новейшие науки начали строить свои расчеты и соображения на непредвиденном. Но вы, может быть, не совсем понимаете меня. История человеческого знания часто доказывала, что мы обязаны самыми великими и полезными открытиями именно случайным, побочным и непредвиденным обстоятельствам. Случай допускается как часть основания фундамента. Мы делаем случай предметом точного вычисления, подчиняем непредвиденное и неожиданное математической формуле.

Повторяю, истину зачастую помогают установить второстепенные обстоятельства, и в силу этого принципа я намерен в настоящем деле увести исследование с до сих пор бесплодной почвы главных фактов и обратиться к побочным обстоятельствам. Пока вы будете разбирать, насколько достойны доверия показания свидетеля насчет его алиби, я займусь изучением газет – изучением более полным, нежели то, которое было предпринято вами. До сих пор мы только производили рекогносцировки на поле исследования, и, право, будет очень странно, если тщательный просмотр газет не добавит нам каких-либо деталей, которые и направят наши исследования в нужное русло.

Согласно плану Дюпена, я принялся за тщательное изучение показаний. В результате я пришел к твердому убеждению, что объяснения Сент-Эсташа правдивы, а следовательно, он не виновен. Тем временем мой друг занялся с кропотливостью, которая показалась мне даже чрезмерной, разбором различных газетных заметок. По прошествии недели он представил мне следующие выдержки:

«Около трех с половиной лет назад произошел точно такой же переполох по поводу исчезновения этой самой Мари Роже из парфюмерной лавки господина Леблана. В конце недели, однако, она снова появилась за своим прилавком как ни в чем не бывало, только на лице ее замечалась непривычная бледность. Господин Леблан и мать девушки объяснили, что она гостила у знакомых в деревне, и дело быстро замяли. Мы предполагаем, что настоящее исчезновение – точно такая же выходка и что по прошествии недели, а может быть, и месяца, мы снова увидим ее среди нас» («Вечерняя газета», 23 июня).

«Вечерняя газета в своем вчерашнем номере ссылается на предыдущее таинственное исчезновение Мари Роже. Известно, что во время своего отсутствия она находилась в обществе молодого морского офицера, не раз обращавшего на себя внимание своим распутством. Вероятно, они поссорились, и это обстоятельство заставило девушку вернуться домой. Нам известно имя этого ловеласа, который в настоящее время находится в Париже, но по понятным причинам мы не называем его» («Меркюри», вторник, 25 июня).

«Возмутительное преступление было совершено три дня назад в окрестностях столицы. Некий господин с женой и дочерью, для того чтобы переправиться через реку, наняли лодку с шестью молодыми людьми, катавшимися взад-вперед вдоль берега Сены. Когда лодка достигла противоположного берега, все трое пассажиров вышли на берег и отошли от него настолько далеко, что потеряли из виду лодку, как вдруг дочь вспомнила, что оставила в лодке зонтик. Она вернулась за ним, но негодяи неожиданно схватили девушку, увлекли ее с собой на реку, заткнули ей рот, чтобы заглушить крики, подвергли насилию и, наконец, бросили на берег неподалеку от того места, где она в первый раз села в лодку с отцом и матерью. Негодяи успели скрыться, но полиция уже напала на их след, и вскоре некоторые из них будут арестованы» («Утренняя газета», 25 июня).

«Мы получили несколько сообщений по поводу недавнего убийства Мари Роже. Согласно им, подозрение падает на некоего Менне, но так как этот господин оправдался на следствии и так как аргументы наших корреспондентов отличаются больше усердием, нежели глубиной, то мы не считаем нужным предавать их гласности» («Утренняя газета», 28 июня).

«Нам прислали из разных источников несколько весьма убедительных сообщений, которые доказывают, что несчастная Мари Роже стала жертвой многочисленной шайки негодяев, которые наводняют окрестности по воскресеньям» («Вечерняя газета», вторник, 31 июня).

«В понедельник один из лодочников в таможенном ведомстве заметил пустую лодку, плывшую вниз по Сене. На дне лодки лежали паруса. Лодочники втащили лодку на свою пристань. На следующее утро ее увели оттуда без ведома офицеров. Руль же до сих пор находится в конторе пристани» («Ла Дилижанс», четверг, 26 июня).

Прочитав эти выдержки, я не только счел их неважными, но и никак не мог сообразить, какое отношение они имеют к интересующему нас делу. Я стал ждать объяснений Дюпена.

– Я не намерен пока останавливаться на первой и на второй из этих выдержек, – сказал он. – Я привел их, главным образом, для того, чтобы показать крайнюю небрежность полиции, не потрудившейся даже, насколько я понял из слов префекта, допросить морского офицера, о котором идет речь.

Однако безрассудно полагать, что между первым и вторым исчезновением Мари не существует никакой связи. Допустим, что первый побег окончился ссорой между любовниками и возвращением оскорбленной девушки домой. На этом основании проще всего предположить, что второй побег (если мы узнаем, что здесь опять имел место побег) указывает скорее на возобновление домогательств того же самого обожателя, чем на начало новой интрижки с другим лицом, – словом, мы скорее склонны видеть в этом продолжение старой любви, нежели начало новой. Десять шансов против одного говорят в пользу этой догадки.

Обратите внимание еще и на тот факт, что промежуток времени между первым побегом Мари и вторым (если предположить, что это был побег) лишь немного превышает срок плавания наших военных судов. Быть может, любовник не успел осуществить свой гнусный поступок в первый раз вследствие необходимости отправиться в плавание и по приезде сразу же решил возобновить начатое. Все это нам неизвестно.

Вы, конечно, возразите, что во втором случае вовсе не было побега. Без сомнения, нет, но кто может поручиться, что не было плана совершить побег – плана, не удавшегося по какой-нибудь причине? Кроме Сент-Эсташа, да еще, пожалуй, Бове, у Мари не было ни одного явного обожателя. Ни об одном таком поклоннике не упоминается. Кто же этот тайный любовник, о котором родные (по крайней мере большинство из них) ничего не знали, но которого Мари встретила в роковое воскресенье утром и который пользовался таким глубоким ее доверием, что она не побоялась остаться с ним до наступления ночи в уединенной роще у заставы? Кто этот тайный любовник, спрашиваю я, о котором большинство родных ничего не знает? И что значит странное пророчество госпожи Роже в день исчезновения ее дочери: «Боюсь, что больше никогда не увижу мою Мари!»

Но если даже госпожа Роже не знала о плане побега, то разве нельзя предположить, что у девушки был такой план? Уходя из дома, она сообщила, что намерена навестить тетку, живущую на улице Дром, и условилась с Сент-Эсташем, что он придет за ней в сумерки. С первого взгляда этот факт идет вразрез с моим аргументом, но поразмыслим об этом хорошенько. Что она встретила какого-то мужчину, переехала с ним через реку и была у заставы около трех часов пополудни – это нам известно. Но, соглашаясь сопровождать таким образом какую-то личность (с какой бы то ни было целью, известной ее матери или нет), она должна была подумать о словах, сказанных ею перед уходом из дома, и представить себе удивление и гнев своего жениха, Сент-Эсташа, когда тот, придя за ней в назначенный час на улицу Дром, убедится, что она вовсе там не была, а потом, вернувшись домой с этой тревожной вестью, увидит, что ее еще нет. Повторяю, она должна была подумать обо всем этом. Не могла она не предвидеть огорчения Сент-Эсташа и подозрений близких людей. Не могла она рассчитывать, что вернется домой и развеет все подозрения, но они теряют для нее всякую важность, если она вовсе не намерена возвращаться.

Можно предположить, что она рассуждала так:

«Я должна встретиться со своим другом, чтобы бежать с ним (или с другой целью, известной ей одной). Необходимо устроить так, чтобы нам не могли помешать; надо выиграть время, чтобы избавиться от преследований. Скажу, что хочу навестить тетку на улице Дром и провести там день, а Сент-Эсташа попрошу прийти за мной лишь в сумерки – таким образом я смогу надолго покинуть дом, не вызывая подозрений и тревоги, и выиграю больше времени, чем любым другим способом.

Если я велю Сент-Эсташу зайти за мной в сумерки, он наверняка не придет раньше, но если я совсем ничего не скажу ему, все, естественно, будут ждать моего возвращения раньше, и мое отсутствие быстрее вызовет тревогу.

В том случае, если бы я намеревалась вернуться, то есть если бы предполагалась лишь простая прогулка с моим приятелем, с моей стороны было бы неправильно просить Сент-Эсташа зайти за мной, ибо, придя к тетке, он непременно узнал бы, что я его обманула. Но так как мое намерение – никогда не возвращаться домой, то единственно, что для меня важно, – это выиграть время».

Как вы могли убедиться из своих заметок, самым распространенным мнением по этому печальному делу с самого начала было то, что девушка стала жертвой шайки негодяев. Общественное мнение при известных условиях нельзя игнорировать. В девяносто девяти случаях из ста я готов подчиниться приговору общественного мнения. Но важно, чтобы это мнение не зависело ни от каких посторонних подсказок или суждений, чтобы оно было свободно от всякого влияния. Зачастую эту разницу чрезвычайно трудно уловить и доказать. В настоящем случае мне кажется, что на общественное мнение слишком сильно повлияло то случайное происшествие, о котором рассказано в третьей газетной выдержке.

Весь Париж взволнован обнаружением трупа Мари Роже, девушки молодой, красивой и многим знакомой. Труп, обнаруженный в реке, имеет явные признаки насилия. Между тем установлено, что почти в то же самое время, когда произошло убийство девушки, совершено другое насилие подобного рода: шайка негодяев расправилась над другой молодой девушкой. Разве удивительно, что в глазах публики одно преступление имеет связь с другим?

Тело Мари точно так же нашли на реке – на той самой реке, где было совершено другое насилие. Связь между этими двумя событиями казалась настолько очевидной, что странно было бы, если бы народ не ухватился за это совпадение и не воспользовался им. Но на самом деле тот факт, что одно преступление было совершено определенным образом, уже сам по себе служит гарантией того, что другое преступление произошло при совсем иных обстоятельствах. Было бы настоящим чудом, если бы в то время, как одна шайка злодеев совершила в известной местности неслыханную гнусность, нашлась бы еще одна такая же шайка, в том же городе, почти в той же местности и совершила преступление точно такого же рода в тот же самый период времени! Однако общественное мнение предполагает, что мы поверим именно этому длинному ряду необычайных совпадений.

Прежде чем продолжить, исследуем предполагаемое место убийства в лесной чаще, близ заставы. «Эта чаща, очень густая, находится вблизи от большой дороги. Среди зарослей есть три или четыре больших камня, образующие нечто похожее на сиденье, со спинкой и скамеечкой под ноги. На одном камне была найдена белая юбка, на другом – шелковый шарф, рядом лежали зонтик, перчатки и носовой платок, помеченный именем «Мари Роже». Клочья одежды висели на ветках. Почва была истоптана, кусты помяты – словом, всюду были заметны следы борьбы».

Обнаружение этих вещей вызвало сильное волнение среди публики. И хотя все единогласно высказали предположение, что здесь-то и совершилось преступление, на мой взгляд, есть много причин сомневаться в этом. Если убийство действительно было совершено, как предполагает «Коммерсьель», напротив улицы, где жила девушка, то виновные (если допустить, что они остались в Париже) пришли бы в ужас, заметив столь пристальное внимание общественности. А так как чаща у заставы уже навлекла на себя подозрение, то вполне естественно, что у преступников могла появиться мысль подложить туда все эти вещи. Нет никаких доказательств того, что найденные вещи пролежали там дольше нескольких дней (хотя газета «Солей» и утверждает обратное); напротив, гораздо разумнее предположить, что они не могли пролежать там незамеченными все двадцать дней, истекших между роковым воскресеньем и тем днем, когда их нашли мальчишки.

«Все вещи были сильно испорчены дождем, – говорит «Солей», – и слиплись от плесени. Кругом выросла трава, отчасти скрыв их из виду. Шелковая материя на зонтике сохранилась, но верхняя его часть, покрытая плесенью, полопалась, как только зонтик раскрыли».

Что касается утверждения о траве, отчасти скрывшей из виду вещи, то очевидно, что этот факт мог быть основан только на словах или, вернее, на воспоминаниях двух маленьких мальчиков, потому что дети сами взяли вещи и принесли их домой без участия третьего лица. Но ведь трава растет быстро, вырастает на два-три дюйма в день, особенно в теплую сырую погоду. Поэтому зонтик, лежавший на свежем дерне, мог легко быть скрыт из виду выросшей травой за одну неделю. А что касается плесени, на которую журналист напирает так усиленно, то разве он не знает свойств плесени? Это один из многочисленных видов грибка, который тем и отличается, что вырастает и исчезает за двадцать четыре часа.

Итак, мы видим с первого же взгляда, как в сущности нелепы и ничтожны эти доводы, якобы блистательно подтверждающие мысль о том, что найденные вещи пролежали в лесу по крайней мере три-четыре недели. С другой стороны, чрезвычайно трудно предположить, что эти вещи оставались в зарослях больше недели, то есть дольше, чем от воскресенья до воскресенья. Всякий, кто мало-мальски знает окрестности Парижа, понимает, как трудно найти уединенное место вблизи от города, при этом не углубляясь далеко в лес. Невозможно и представить себе уголка парижских рощ, который не посещался бы довольно часто. Пусть какой-нибудь искренний любитель природы, по своей службе прикованный к жаркой, пыльной столице, попробует даже в будний день поискать уединения на лоне природы. На каждом шагу его одиночество будет нарушаться чужими голосами или вторжениями каких-нибудь бродяг. Напрасно он будет искать уединения среди густой зелени. Там-то больше всего и встретишь подозрительных личностей, там-то и находятся их гнусные притоны. И любитель природы с тоской поспешит назад, в развращенный Париж, как более спокойное место. Но если даже в будние рабочие дни окрестности города наводнены, то что же бывает по воскресеньям! Тогда-то в особенности, освободившись от всякой работы, мошенник спешит из города в окрестности – не из любви к природе (в душе он ее презирает), а для того, чтобы избежать стеснений и установленных обществом правил приличий. Он жаждет не столько чистого воздуха и свежей зелени, сколько полной свободы, доступной ему за городом. Здесь, в придорожном кабаке или под сенью листвы, он беспрепятственно предается разгулу и веселью со своими приятелями. Повторяю, всякому беспристрастному наблюдателю должно быть ясно, что если упомянутые вещи могли пролежать нетронутыми в какой бы то ни было чаще в окрестностях Парижа дольше недели, то это обстоятельство можно считать почти чудом.

Есть и другие основания подозревать, что вещи положили в чащу нарочно, с целью отвлечь внимание от настоящего места, где совершилось убийство. Прежде всего заметьте, когда именно были найдены упомянутые вещи. Сопоставьте это время с временем появления пятой газетной выдержки, приведенной мной. Вы увидите, что вещи нашлись после того, как в «Вечернюю газету» прислали убедительные сообщения. Эти сообщения, хотя и проистекающие, по-видимому, из различных источников, ставили целью обратить внимание публики на то, что убийство будто бы совершила некая шайка вблизи от заставы. Разумеется, подозрительно не то, что мальчики обнаружили вещи после появления в печати сообщений, а то, что вещи не были найдены раньше. А этого не случилось по той причине, что раньше их в чаще не было – их туда положили преступники, которые позднее и поделились этой информацией с журналистами.

Чаща эта была чрезвычайно густа. В этой естественной ограде находилось три необыкновенной формы камня, образующих род сиденья со спинкой и скамеечкой под ноги. И эта заросль, отличающаяся таким редким естественным устройством, лежала в непосредственной близости, всего в нескольких саженях, от жилища госпожи Делюк, чьи малолетние сыновья имели привычку бегать среди зелени в поисках коры сассафраса.

Можно смело побиться об заклад (имея тысячу шансов против одного), что дня не проходило, чтобы эти мальчики или по крайней мере один из них не забирались в тенистую чащу и не восседали на этом естественном троне. Сомневаться здесь может только тот, кто или сам никогда не был ребенком, или позабыл детские привычки. Повторяю, чрезвычайно трудно понять, каким образом вещи могли оставаться в этой чаще незамеченными дольше даже одного-двух дней, потому есть основательные причины подозревать, вопреки доводам «Солей», что их подложили в то место гораздо позже.

Кроме того, существуют и другие, более важные причины думать, что вещи подложены туда нарочно. Прежде всего попрошу вас заметить, как неестественно расположены эти предметы. На одном камне – белая юбка, на втором – шелковый шарф, рядом – зонтик и носовой платок, помеченный именем Мари Роже. Бросается в глаза именно такое искусственное расположение, какое наверняка придал вещам человек не слишком проницательный. Я скорее ожидал бы увидеть эти вещи брошенными на землю, растоптанными. Едва ли было возможно, учитывая ограниченное пространство, что юбка и шарф остались на камнях – несколько борющихся людей легко могли задеть их и сбросить на землю.

«Почва была истоптана, кусты помяты – словом, всюду были заметны следы борьбы», – как сказано выше. Тем не менее юбка и шарф найдены аккуратно сложенными, как на полках. Лоскуты платья, вырванные колючими ветками кустарника, имели около трех дюймов ширины и около шести дюймов длины. Лоскуты одежды напоминали вырванные клочья. Здесь «Солей» нечаянно употребил чрезвычайно подозрительную фразу. Эти лоскуты, как их называют, действительно похожи на вырванные клочья, но вырванные руками.

Едва ли может случиться, чтобы такой клок одежды, о каком здесь идет речь, был вырван колючками кустарника. По самому свойству подобных предметов колючка или гвоздь, задев за них, рвет их по прямой линии, под прямым углом, и обе прорехи сходятся в той точке, где ткань зацепилась о колючку, но лоскут не будет таким способом полностью вырван, он повиснет. Чтобы вырвать целый лоскут из подобного предмета, нужны почти всегда две силы, действующие в противоположных направлениях.

Все это такие вещи, которым простительно не поверить, однако, взятые вместе, они, пожалуй, менее поразительны, нежели то изумительное обстоятельство, что вещи были вообще оставлены в чаще какими-либо убийцами, которые имели достаточно ума, чтобы избавиться от трупа. Не думайте, будто я задался целью отрицать, что убийство совершилось в этих зарослях. Преступление могло произойти здесь или, что еще вероятнее, у госпожи Делюк. Но, в сущности, это факты второстепенной важности. Мы выясняем не место преступления – мы пытаемся разоблачить самих виновников убийства. То, о чем я говорил, имело целью, во-первых, установить нелепость уверений «Солей», а во-вторых и главным образом – вызвать у вас сомнения насчет того, что убийство было делом рук шайки преступников.

В связи с этим вопросом упомянем лишь вскользь о возмутительном эпизоде, касающемся медицинского осмотра трупа. Достаточно сказать, что заключения врача относительно того, что насилие совершено несколькими злодеями, были опровергнуты и осмеяны всеми сведущими анатомами Парижа как совершенно несправедливые и безосновательные. Теперь обратимся к следам борьбы. Спрашивается, что именно эти следы должны были доказать? Присутствие шайки? Но не вернее ли думать, что они скорее указывают на отсутствие шайки? Какая борьба могла произойти, какая борьба – настолько упорная, что везде остались следы, – могла быть между слабой, беззащитной девушкой и шайкой злодеев? Несколько движений дюжих рук – и все было бы кончено, жертва, безусловно, покорилась бы их воле. Только в том случае, если преступник был один, могла произойти борьба настолько ожесточенная, что после нее остались бы явные следы.

Опять-таки нельзя упускать из виду следующее соображение. Я уже упоминал о нелепости того, что вещи могли остаться в чаще, где были найдены. Немыслимо, чтобы такие улики могли быть случайно оставлены на месте преступления. У убийц хватило духа избавиться от трупа, а между тем весьма серьезные улики оставлены на виду – я говорю о носовом платке, помеченном именем Мари Роже. Если это случайность, то случайность, несовместимая с представлением о целой шайке. Это могло быть случайностью только со стороны одного лица.

Подумайте сами: человек совершил преступление. Он остался наедине с телом покойной. Он подавлен видом этого трупа, неподвижно лежащего перед ним. Пыл его страсти утих, и в его сердце, естественно, закрался ужас, в нем уже нет той смелости, которую обыкновенно внушает присутствие товарищей. Он один с трупом. Он трепещет, он растерян. Между тем необходимо спрятать мертвое тело. Он тащит его к реке, но оставляет позади другие улики своего злодеяния, ибо ему трудно – даже невозможно – захватить все разом. Он собирается вернуться за остальными вещами потом, но во время мучительного пути к воде его опасения усиливаются. До него доносятся какие-то звуки. Раз десять ему чудятся людские шаги. Даже далекие огни города смущают его. Однако кое-как, после долгих и частых остановок, полных глубокой муки, он достигает берега реки и бросает тело в воду, может быть, с лодки. Но какие сокровища в мире, какие угрозы могли бы заставить одинокого убийцу вернуться назад по трудному, опасному пути к чаще с ее страшными воспоминаниями, от которых стынет кровь? Он не вернется, каковы бы ни были последствия его поступка. Он не смог бы вернуться, если бы даже и захотел. Единственная его мысль – поскорее бежать. Он навсегда расстается с этой страшной чащей и бежит без оглядки.

Но так ли обстояло бы дело с целой шайкой негодяев? Уже одна их численность внушала бы им смелость, если вообще есть недостаток в смелости у отъявленного мошенника, а из таких-то именно мошенников и должна была состоять шайка. Одна их численность, повторяю, вселяла бы в них уверенность, в то время как человек одинокий мог поддаться слепому, дикому ужасу. Если бы один сообщник допустил промах, то не второй, так третий или четвертый непременно исправил бы оплошность. Злодеи ничего не оставили бы позади, ведь они могли забрать все сразу. Им не было надобности возвращаться.

Припомните теперь то обстоятельство, что из верхнего платья жертвы была вырвана полоса шириной в фут в продольном направлении от нижнего рубца до талии, обмотана три раза вокруг стана и завязана узлом на спине. Это явно было сделано для того, чтобы легче тащить тело. Но если бы убийц было много, разве им пришло бы в голову придумывать такое приспособление! Им было бы удобнее взять жертву за конечности и таким образом нести ее. Эта уловка явно придумана человеком одиноким. Вспомним факт, что между зарослями и рекой часть забора отсутствовала, а на земли видны были следы, будто по ней волокли какой-то тяжелый груз. Но разве несколько людей взяли бы на себя бесполезный труд снимать перекладины забора, чтобы протащить через них тело, если они могли в одну минуту приподнять его над забором? Да и стали ли бы они вообще тащить тело так, что оно оставляло следы на земле?

Здесь необходимо коснуться одного замечания, приведенного газетой «Коммерсьель», – замечания, о котором я уже упоминал. «Из юбки несчастной девушки вырван лоскут в два фута длиной и один фут шириной и завязан под ее подбородком и вокруг головы, вероятно, чтобы предупредить крики и стоны. Это сделано людьми, у которых не было носового платка».

Я уже говорил, что всякий отъявленный мошенник считает долгом иметь при себе носовой платок. Теперь же я обращу внимание вовсе не на этот факт. Эта повязка употреблена вовсе не с целью, указанной газетой «Коммерсьель». В свидетельских показаниях говорится, что упомянутый лоскут был обмотан вокруг шеи и завязан тугим узлом. Эти выражения довольно неопределенны, но существенно разнятся со словами «Коммерсьеля». Лоскут был шириной в восемнадцать дюймов и, следовательно, хотя и кисейный, но мог образовать довольно крепкую тесьму, если его сложить и скрутить жгутом в продольном направлении. Именно в таком виде он и был найден. Мое заключение таково: одинокий убийца пронес труп на некоторое расстояние (из чащи или из другого места) с помощью повязки, обмотанной и затянутой вокруг туловища, и тут нашел, что тяжесть ему не под силу. Тогда он решил тащить труп по земле, в результате чего и остались следы. Ввиду этого решения появилась необходимость привязать к телу нечто вроде веревки. Лучше всего было обвязать что-нибудь вокруг шеи. Тут убийце пришло на ум сделать повязку вокруг стана. Он и воспользовался бы этой повязкой, но та была запутана вокруг тела, завязана узлом, с которым трудно было сладить, кроме того, лоскут этот не совсем был оторван от платья. Легче было оторвать новый лоскут от нижней юбки. Он и оторвал его, обвязал вокруг шеи погибшей и таким образом потащил свою жертву к берегу реки. То обстоятельство, что он вообще прибегнул к этому приспособлению, которое отняло у него много времени, доказывает, что потребность в приспособлении возникла уже тогда, когда носовой платок нельзя было достать, то есть после того, как убийца вышел из чащи (если чаща вообще играла какую-то роль).

Вы возразите мне, что из показаний госпожи Делюк следует, будто в то время, когда было совершено убийство, вблизи от чащи находилась шайка преступников. Это я допускаю. Может быть, даже была целая дюжина подобных шаек у заставы или в ее окрестностях в то время, когда разыгралась трагедия. Но шайка, навлекшая на себя такое энергичное порицание госпожи Делюк в ее несколько запоздалом и очень подозрительном показании, была единственной группой злодеев, которая, по словам этой честной и добродетельной женщины, уничтожила ее пироги и выпила водку, не потрудившись заплатить за все это.

В чем собственно заключается показание госпожи Делюк? «Шайка каких-то темных личностей явилась в трактир, эти люди безобразничали, не заплатили за съеденное и выпитое и ушли той же дорогой, по которой направились молодой человек с девушкой. Потом буяны вернулись в трактир около сумерек и переправились через реку, как будто сильно спеша куда-то».

Эта поспешность могла показаться ненормальной госпоже Делюк, которая горевала о своих пирогах и все еще питала слабую надежду получить плату. А иначе почему, учитывая, что наступали сумерки, ее так поразила поспешность этих людей? На самом деле нет ничего удивительного, даже для шайки мошенников, что они торопились добраться домой, – ведь им предстояло переправляться через реку в маленьких лодках, вдобавок собиралась буря и приближалась ночь.

Я говорю «приближалась», потому что ночь еще не наступила. Были сумерки, когда эта неприличная поспешность буянов оскорбила целомудренные очи госпожи Делюк. Но мы узнаем, что в тот же вечер Делюк и ее старший сын слышали женские крики неподалеку от трактира. Теперь посмотрим, в каких выражениях женщина определяет, когда именно послышались эти крики. «Это случилось вскоре после того, как стемнело», – говорит она. Но это значит, что тогда было уже совершенно темно, в то время как сумерки – несомненно еще светло. Таким образом, ясно, что шайка убралась из трактира возле заставы раньше, нежели раздались крики, якобы услышанные госпожой Делюк. Однако при допросе никто не заметил противоречия – ни газеты, ни представители полиции.

Ко всему сказанному прибавлю только один аргумент, свидетельствующий против шайки, но этот аргумент, по-моему, имеет огромную важность. Ввиду обещанной большой награды и прощения тому, кто выдаст преступника (или преступников), немыслимо допустить ни на минуту, чтобы кто-либо из членов банды самого низкого разбора уже давным-давно не выдал своих сообщников. Каждый из членов шайки, поставленный в подобное положение, не столько жаждет награды, сколько боится доноса. Он выдает товарищей охотно и спешит это сделать, чтобы его самого не выдали. Но в настоящем случае тайна не была разоблачена, и это самое лучшее доказательство. Тайна этого темного дела известна лишь одному или двум живым существам да Богу.

Подведем теперь итог нашему анализу. Мы приходим к заключению, что или произошел несчастный случай в самом трактире госпожи Делюк, или совершено убийство в чаще леса близ заставы – любовником или по крайней мере близким и тайным знакомым покойной. Человек этот смуглый. Обратите на это внимание. Способ, которым затянута повязка вокруг тела, и матросский узел, замеченный на лентах шляпки, – все это указывает на моряка. Тот факт, что он имел связь с покойной, девушкой веселой, но честной, свидетельствует о том, что он стоял по своему положению выше простого матроса. Подтверждением этого служат присланные в газеты убедительные сообщения, написанные хорошим языком. Обстоятельства первого побега, изложенные в «Меркюри», подтверждают связь, существовавшую между этим моряком и тем морским офицером, который, насколько известно, пытался совратить девушку с пути добродетели.

При этом бросается в глаза продолжительное отсутствие таинственного «смуглого» незнакомца. Замечу мимоходом, что лицо у него было, вероятно, необыкновенно смуглое и загорелое, если оно бросилось в глаза обоим свидетелям, и госпоже Делюк, и Валансу, и то, что оно составляло единственную особенность его внешности, которую они припомнили. Но отчего этот человек не появляется? Не был ли он тоже убит шайкой отъявленных злодеев? Если так, то почему остались следы только убитой девушки? Естественно предположить, что оба убийства совершены в одном месте. В таком случае где же его труп? Убийцы, вероятно, расправились бы с обоими трупами одинаковым образом.

Можно допустить, что этот человек жив и боится показаться из опасений, что его заподозрят в убийстве. Однако это соображение важно для него только теперь – в тот период, когда уже доказано, что его видели вместе с Мари. Оно не имело для него значения сразу после убийства. Первым побуждением человека невинного было бы заявить о преступлении и помочь уличить злодеев. Благоразумие побудило бы его к этому шагу. Его видели с девушкой. Он переправлялся с ней через реку на открытом пароме. Даже идиот понял бы, что донос на убийц – самое верное средство избавить себя от всякого подозрения. Не можем же мы предположить, что он был и сам не виновен и не знал ничего о совершенном злодействе. А между тем только при таких обстоятельствах можно допустить, что он не донес бы на убийц, если бы остался в живых.

Посмотрим, какие у нас есть средства, чтобы добраться до истины? Мы видим, что эти средства умножаются и становятся все более ясными, по мере того как мы продвигаемся в этом деле. Изучим вопрос о первом побеге. Разузнаем в точности всю историю этого «офицера», разведаем, каково его теперешнее положение и где он находился в то время, когда было совершено убийство. Сличим различные сообщения, присланные в «Вечернюю газету» с целью свалить вину на шайку злодеев. Сравним эти рукописи с сообщениями, присланными раньше в «Утреннюю газету» и обвиняющими некоего Менне. А потом, покончив с этим, сравним опять-таки эти сообщения с известным почерком подозреваемого офицера. Постараемся разузнать, с помощью допроса госпожи Делюк, ее сыновей и кучера Валанса, нечто более важное о наружности и поведении «смуглого человека».

Теперь проследим за лодкой, найденной лодочниками в понедельник, 23 июня, утром. Вооружившись терпением и осторожностью, мы, несомненно, сумеем проследить за этой лодкой до конца, потому что не только ее тождественность может быть установлена лодочником, задержавшим ее, но вдобавок в наличии имеется руль от этой лодки. Никто, у кого совесть спокойна, не оставил бы таким образом руль от парусной лодки, даже не спросив о нем. Здесь я обращу ваше внимание на один вопрос. Не было сделано никакого объявления насчет того, что найдена лодка. Она была приведена к пристани, а после похищена. Но каким образом ее владелец или лицо, пользовавшееся лодкой, сумел так быстро узнать, а именно – во вторник утром, где находится эта лодка? Это возможно, только если допустить, что это лицо имело некое отношение к флоту, благодаря чему могло знать обо всех незначительных местных происшествиях.

Говоря об одиноком убийце, тащившем свою страшную ношу к берегу, я уже указывал на вероятность того, что он воспользовался лодкой. Теперь допустим, что труп Мари Роже был действительно сброшен в воду с лодки. Мнение это подтверждается также тем, что к телу не был привязан груз. Если бы его сбросили с берега, то к нему непременно привязали бы какую-нибудь тяжесть. Отсутствие же груза может быть объяснено лишь тем обстоятельством, что убийца позабыл запастись им, прежде чем отчалил от берега. В тот момент, когда он опускал тело в воду, он, бесспорно, должен был заметить свою оплошность, но тогда уже поздно было возвращаться к проклятому берегу. И вот, избавившись от своей страшной обузы, убийца, по всей вероятности, поспешил в город, там он высадился где-нибудь на уединенной пристани. Но, спрашивается, отчего он не привязал лодку? Очевидно, слишком торопился, чтобы позаботиться об этом. Кроме того, он боялся, что привязанная лодка послужит некоторой уликой для его преследователей. Он инстинктивно старался избавиться от всего, что имело какое-либо отношение к преступлению. Без сомнения, он должен был отпустить лодку на произвол судьбы. Но проследим дальше нашу мысль.

Наутро несчастный пришел в неописуемый ужас, узнав, что лодка задержана и направлена в такое место, которое он посещает ежедневно, быть может, согласно служебным обязанностям. И вот на следующую же ночь, не решаясь попросить руль, он похищает лодку. Теперь, спрашивается, где эта лодка без руля? Прежде всего надо разузнать это. Если мы нападем на след лодки, мы можем быть уверены в успехе наших дознаний. Лодка приведет нас к тому преступнику, который плыл в ней ночью в то роковое воскресенье. Улика последует за уликой, и убийца будет обнаружен.

По причинам, которых мы не станем приводить, но которые читатель поймет, мы позволили себе выпустить ту часть рукописи, где выясняется, каким образом Дюпен установил истину. Считаем нужным сказать только, что желаемый результат был достигнут и что префект, хотя и неохотно, тем не менее исполнил обязательства, принятые им относительно Дюпена.