XVII
Далай-лама

Аэроплан был снабжен электрическим фонарем, который зажигался в случае необходимости. Когда корабль пролетал над Гималаями, то он все время был включен, бросая яркий свет на мрачные горы, лежавшие под ним. Фонарь работал от той же паровой машины, которая приводила в движение винт. Когда аэроплан пошел на снижение, то при приближении к земле работа винта была остановлена, и тотчас погас и фонарь. В эту минуту «Галлия» коснулась почвы.

Луна зашла за тучи, и путники оказались в кромешной темноте. Но вскоре винт разъединили с мотором, который снова запустили. Тотчас загорелся круглый электрический глаз на мачте и осветил окрестности ярким светом. Все увидели, что «Галлия» стоит на лужайке, окруженной деревьями. Яркие лучи фонаря, пробиваясь сквозь переплетенные ветви, освещали прилегающие заросли белым матовым светом. Гигантские деревья с толстыми кривыми ветвями резко выступали вперед, точно черные великаны, принимая фантастические очертания; многие из путешественников глядели на них со страхом.

– Эти ветви, – промолвила Мюриэль, дрожа от ужаса, – похожи на громадные руки, которые будто тянутся к нам и хотят схватить… А густая листва точно скрывает какую-то ужасную тайну. Мне кажется, что это тот самый страшный лес, о котором я читала, где все деревья были осужденными преступниками…

– Лес дантовского ада? – подсказал Оливье.

– Да-да, верно! Вы помните?.. Если отрезать даже самую маленькую ветку, то дерево начинает стонать и плакать… Фу, какие ужасные мысли!.. Мне теперь кажется, что мы спустились в один из этих проклятых кругов…

– Успокойтесь, мадемуазель, прошу вас, – сказал Оливье, – и будьте уверены, что первый луч солнца рассеет все ваши мрачные фантазии…

Пока он говорил, Мюриэль вдруг издала пронзительный крик.

– Что я говорила!.. Там, там… я их вижу!.. Они приближаются двумя длинными шеренгами! Это, наверно, людоеды!.. – И, закрыв глаза руками, испуганная девушка убежала в каюту.

Все стоявшие на палубе невольно повернулись в ту сторону, куда указывала Мюриэль.

– Людоеды! – сказал Оливье с улыбкой. – Я даже мысли не допускаю, что подобное возможно в Тибете. И тем не менее будем осторожны! Подождем немного; я думаю, мы скоро узнаем, чего хотят от нас эти люди.

Выйдя из густой тени леса, где их заметила Мюриэль, незнакомцы вступили в яркую полосу электрического света. Можно было ясно видеть их длинные красные облачения и высокие желтые колпаки, напоминающие митры. Твердой походкой они двигались прямо к «Галлии». Когда пришельцы были уже на небольшом расстоянии от столбов аэроплана, они остановились и вдруг все одновременно упали на колени, ударяя лбами о землю.

– Вот видите! – сказал успокоительным тоном капитан Дерош, который, как ответственный за экспедицию, не без некоторого беспокойства следил за приближением многочисленной толпы. – Это вовсе не враги. Это духовенство, которое поздравляет нас с благополучным прибытием. Мы, очевидно, спустились на землю около какой-нибудь буддийской молельни. Вот это, как говорится, прямое попадание в цель! В стране лам мы не могли бы выбрать лучшего места… Но слушайте, они собираются петь.

Распростершиеся на земле ламы наконец поднялись по приказанию одного из них, две длинные цепи сомкнулись в плотную линию, и вдруг послышалось стройное, довольно звучное хоровое пение, похожее на некий гимн.

– Странно, – сказал Оливье, внимательно вслушавшись в первые строфы гимна, – слова я слышу ясно, но совсем не понимаю их… Между тем я знаю тибетский, или по крайней мере думал, что знаю… Что вы на это скажете, мистер Мей… то есть, я хочу сказать, мистер доктор?

– Это легко объяснить, – торопливо приближаясь, сказал чернокожий доктор, довольный тем, что опять попал в милость. – Вы, наверно, изучали язык под руководством учителя, который не владел той певучестью и особой музыкальностью, которой отличается говор Лхасы, вот и все.

– А вы сами понимаете?

– Вполне. Но успокойтесь, вы тоже начнете понимать через некоторое время, поскольку знаете слова. Для человека, привыкшего, как вы, говорить на многих языках, это дело нескольких дней.

– О, нескольких дней! – воскликнул Оливье. – Боюсь, в таком случае мне придется покинуть Лхасу, так и не обмолвившись с жителями ни словом.

– Хотела бы я знать, о чем они поют, – произнесла Этель, внимательно прислушиваясь к песне, – мелодия кажется мне чудесной.

– Ваш вкус вас не подвел, мисс Дункан, – сказал доктор. – Это гимн Тамерлана, поэтическое произведение, единственное в своем роде. Хотите, я вам переведу?

– Буду вам премного обязана! – ответила девушка.

Доктор стал громко переводить: «Когда божественный Тамерлан жил под нашими шатрами, монгольский народ был воинственным и страшным; его воины покоряли все земли; один взгляд его сковывал ужасом десятки тысяч народов подлунного мира. О, божественный Тамерлан, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись! Мы ждем тебя, о, Тамерлан!

Мы живем среди обширных лугов, тихо и спокойно, как ягнята, но наши сердца еще полны огня. Память о славном времени Тамерлана преследует нас. Где же тот властитель, который встанет во главе нас и вновь сделает нас доблестными? О, божественный Тамерлан, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись! Мы ждем тебя, о, Тамерлан!

Молодой монгол имеет могучие руки, чтобы укротить дикого коня; он умеет далеко в степях находить следы блуждающих верблюдов… Увы, но у него нет силы, чтобы натянуть лук своих предков; глаза его не могут распознать хитростей врага. О, божественный Тамерлан, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!.. Мы ждем тебя, о, Тамерлан!

Мы увидели, что на святом холме развевается красный шарф великого ламы, и вновь надежда расцвела в наших шатрах… Скажи нам, о великий лама, когда с уст твоих слетает молитва, открывает ли тебе Ормузд что-нибудь о нашей будущей судьбе? О, божественный Тамерлан! Скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись! Мы ждем тебя, о, Тамерлан!

Мы жгли благоуханное дерево у ног божественного Тамерлана; с лицом, опущенным к земле, мы предлагали ему зеленые листья чая и молоко наших стад. Мы, монголы, готовы восстать, о, Тамерлан! А ты, великий лама, окропи счастьем наши стрелы и наши копья! О, божественный Тамерлан, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись! Мы ждем тебя, о, Тамерлан!»

Гимн кончился, ламы снова растянулись в две линии, и тот, кто был во главе хора, приблизился почти к самой решетке, где стояла группа путешественников, и произнес несколько слов.

– Без сомнения, он желает поговорить с нами, – сказал Оливье, – но я с трудом понимаю его слова. Господин доктор, позвольте попросить вас быть нашим переводчиком.

– К вашим услугам, – отозвался Отто Мейстер.

Он подошел к капитану и, встав рядом, начал переводить слова ламы на английский язык, а затем ответ Оливье – на тибетский. Все это он делал с легкостью, как человек, для которого восточные языки не представляли сложности. Речь тибетца сводилась приблизительно к следующему: они увидели спускающийся с неба воздушный корабль и пришли поклониться чуду. Благородные путешественники, вероятно, знают, что спустились к ограде великой кумирни?

Сам оратор был одним из служителей этого храма. От имени своих братьев он приглашал посетить кумирню, обращаясь к славным гостям, которых послало к ним милостивое небо… На такой прекрасный прием Оливье ответил через Отто Мейстера с подобающей учтивостью; наконец, после обмена любезностями он пообещал, что с наступлением дня небольшое представительство, состоящее из капитана, переводчика и лорда Темпля, отправится с визитом в кумирню, а пока путешественникам надо отдохнуть. Затем члены экспедиции разошлись по каютам, между тем как ламы, погруженные в размышления, уселись на корточках вокруг аэроплана.

Предосторожность, которую Оливье счел необходимой, решив отправиться на разведку в маленьком составе, вполне оправдывалась закрепившейся за Тибетом репутацией негостеприимной страны. Из всех уголков Средней Азии Тибет менее всего был исследован европейцами.

Двое или трое путешественников уже в наше время смогли проникнуть в эту страну, но только один из них, француз, дошел до Лхасы и вернулся назад. Тибетцы действительно всегда были начеку, а причиной их подозрительности были захватнические замыслы Англии. Эти опасения порождали разнообразные притеснения, которыми они преследовали европейцев, оказавшихся в стране. Как бы то ни было, исследователи могли попасть туда только с востока, по дорогам, идущим из Китая.

Лхаса – святыня, земля жрецов – сохранила до нашего времени свою таинственность и неприступность, а для азиатов ее значимость так велика еще и оттого, что это священная резиденция далай-ламы, или великого ламы.

Великий лама – это первосвященник и в то же время государь страны, которая находится под протекторатом Китая, но, мало того, он является бесспорным воплощением Будды на земле, то есть объектом поклонения для четырехсот миллионов буддистов. Все знают, что Будда живет на земле в облике какого-либо человека; душа его переселяется из одного тела в другое. Когда наступает момент переселения души великого ламы, тело его умирает, но душа в ту же минуту входит в другое тело, избранное Небом. Тогда все верные буддисты с трепетом ожидают, пока им откроется новое воплощение божества.

Очень скоро через посредство лам они узнают, что где-то в отдаленной хижине открылось ламам воплощенное божество; обычно это бывает младенец, который в первый же день своей земной жизни дает понять родителям о своей священной миссии, и те проникаются благоговением к своему ребенку. Тотчас же снаряжается громаднейший караван, и тибетцы, нагруженные богатейшими дарами, пускаются в путь на розыски молодого ламы. Затем его везут в главное святилище, то есть в Лхасу, где дают воспитание и посвящают в буддийскую премудрость. С этих пор и до своей смерти он – воплощение Будды на земле. Как только он испустит последний вздох, душа его переселится в другого ребенка, на которого впоследствии укажут ламы. Этот ребенок помнит все свои предыдущие воплощения. Он рассказывает об этом со всеми подробностями, и его до тех пор не признают великим ламой, пока он не выдержит публичного опроса обо всех своих прошлых жизнях. Он также, по убеждению буддистов, обладает от рождения всеми знаниями и понимает все языки Вселенной, но не следует забывать при этом, что для тибетцев Вселенная ограничивается на востоке Китаем, а на западе и юге – Индией. За этими границами, говорят они, существует только страшное безбрежное море… Из всего этого видно, что настоящая власть находится целиком в руках лам.

По всей стране разбросаны многочисленные монастыри, или кумирни, которые поглощают все народные богатства. Невероятное количество золота, серебра и драгоценных камней уплывает из рук населения к ненасытным ламам. Но, несмотря на очевидные выгоды этого сословия, не следует думать, что их ряды всегда пополняются добровольно. Нет, обыкновенно бывает, что родители решают судьбу своих сыновей с самого рождения, будут ли они в числе длинноволосых, то есть простых смертных, или с голой головой, то есть станут ламами, которым с детства бреют голову. Ребенок, посвященный в ламы, с раннего детства воспитывается в какой-нибудь кумирне, где ему преподают буддийские законы. Существует три разряда лам: ламы, живущие в своих домах, странствующие ламы и ламы при кумирнях. Ламы первого рода ведут жизнь такую же, как и все остальные тибетцы: пасут стада и живут в шатрах вместе с братьями и сестрами и едва ли исполняют какие-нибудь религиозные обряды. Все их отличие от обыкновенных людей заключается в том, что они принимают обет безбрачия и носят красные и желтые одежды. Странствующие ламы, как видно из названия, не имеют своего жилья, а постоянно странствуют по Тибету. Всюду они пользуются гостеприимством, но предпочитают все же спать под открытым небом, согреваемые солнцем, защищенные, как они говорят, обширным шатром, имя которому – Вселенная. Что касается лам при кумирнях, то они живут там большими общинами по четыре-пять тысяч человек. Это огромное количество объясняется тем, что в семьях только старший сын остается свободным, все же остальные посвящаются в духовное сословие.

Эти пояснения необходимы, чтобы дать читателю представление о том месте, где оказалась «Галлия». В шесть часов утра Оливье Дерош и его три спутника, верные обещанию, спустились по лестнице аэроплана, чтобы встретиться с главой лам. Это был старший лама Матанга, как он представился гостям, прежде чем осведомиться об их званиях и титулах. По его знаку все ламы опять выстроились в две шеренги, а возглавил шествие Матанга с четырьмя европейцами. Все двинулись в лесную чащу. Лес этот, который так напугал Мюриэль, на самом деле вовсе не был так непроходим, как казался, и минут через десять, не больше, процессия уже вышла на открытое место. Взорам европейцев открылась живописная картина: солнце, стоявшее уже высоко, обливало их ярким светом; обширный луг, покрытый дерном и изрезанный ручейками, огибал лесистый холм; на лугу теснилось множество ослепительно белых домиков. Среди них зеленели сады, в тени которых возвышались буддийские храмы со своей величественной и причудливой архитектурой, изящными колоннами и позолоченными крышами.

Тропинки, разделявшие длинные ряды домиков, были заполнены народом. Ламы, в красных одеждах и желтых колпаках, своей твердой и медленной походкой и особыми плавными жестами сразу выделялись из толпы многочисленных буддистов, наводнявших кумирню. Пассажиры «Галлии», таким образом, оказались далеко не единственными посетителями священного места. В этот день был праздник, а потому народ стекался сюда со всех сторон. Одни шли на праздник из любопытства, но другие, и, вероятно, большая часть, – чтобы помолиться в святой кумирне. За стенами кумирни слышен был стук колес, топанье мулов, пронзительные крики верблюдов и рев яков, привозивших все новые толпы богомольцев. Весь этот шум напоминал деревенскую ярмарку, которая не обходилась без странствующих торговцев, предлагавших богомольцам множество различных товаров, например четки, зеркальца, стеклянные вещи, металлические священные изображения, разную мелочь, а также чай и благовония, – словом, здесь можно было найти не только священные принадлежности, но и обыденные вещи.

Избегая многолюдных дорог, Матанга провел своих гостей в квартал сановников, высших лам, где дома заметно отличались от простых построек низших лам. Вскоре они остановились перед величественным храмом. Крыша, или, вернее, крыши, потому что их было две – одна над другой, из которых нижняя выступала вперед, – были выложены золотыми черепицами. Верхняя крыша поддерживалась красивыми колоннами, покрытыми красным лаком; эти колонны составляли галерею с окнами, единственными отверстиями, через которые свет проникал в храм. К храму вела дорога, по обеим сторонам которой стояли скамейки для молящихся. Перед храмом было распростерто множество богомольцев.

При входе в храм путешественников встретили три особы, рассыпавшись в любезных приветствиях. Так же, как и прежние, эти в высокопарных выражениях предложили гостям свой кров, свои услуги и свою преданность. А затем величественно удалились, оставив пассажиров «Галлии» на попечение Матанги.

Первый из этих сановников, как объяснил лама, был настоятелем, верховным главой кумирни, второй – амбаном, лицом, в обязанности которого входило поддерживать дисциплину, но в действительности это был представитель китайского правительства, который следил, какой дух в кумирне, дружеский или враждебный китайскому владычеству. Третий человек был святым.

Во всех особенно чтимых кумирнях встречается такое привилегированное лицо, которое не занимается ни административными, ни светскими вопросами, – этого человека держат только для того, чтобы он появлялся па церемониях. Он придает особую славу учреждению в силу своей всеми признанной святости. Присутствие святого значительно увеличивает приток доходов, ему подносят самые богатые приношения.

Святой, которого видели наши путешественники, был редкого достоинства, как с гордостью объяснил это Матанга, – он воплощение Будды; благодаря ему возродилось могущество кумирни Кумбун (конечно, ценой самых изощренных интриг), и благосостояние ее заметно возросло. Рассказывая об этом, Матанга вел своих гостей вокруг храма, наблюдая при этом, чтобы святыня оставалась непременно по правую руку: такое правило строго исполняется по всей стране. Из-за этого с лордом Темплем произошло неприятное приключение. Рассматривая архитектурную деталь храма, он отстал, а потом, чтобы сойтись с остальными путниками, направился к ним таким образом, что храм остался у него по левую руку. Лишь только он сделал два или три шага, как вдруг две сильные руки схватили его за плечи и развернули в другую сторону. Это грубое движение сопровождалось оскорбительным выговором, чтобы он не забывал этикета, установленного в святых местах.

Осмотрев храм снаружи, путешественники вошли внутрь. Тут их прежде всего поразило изображение Будды, выполненное из чистого золота. Вокруг него они увидели бесчисленное множество сокровищ. Кувшины, разные сосуды, кадильницы и статуэтки из драгоценных металлов, картины, рукописи, причудливо раскрашенные ковры и дорогая обивка стен – все дышало роскошью и богатством, но стояло в полумраке под высокими и темными сводами. В этом сумраке они заметили на стенах изображение двух стражников с отвратительным прибором в руках, состоящим из кожи змеи и человеческих черепов, дьяволов с головами собаки, орла или быка, имеющих целью, вероятно, своим ужасным видом устрашать воров, которые дерзнули бы проникнуть сюда.

Затем путники вошли в молельню. Моления в кумирне производились столь оригинальным образом, что наши путешественники не могли не удивиться.

Вдоль длинной галереи стояло множество маленьких столиков. Они были расставлены параллельными рядами; около каждого из этих миниатюрных алтарей сидел лама, громко и с ошеломляющей быстротой читавший что-то по листочкам, большая стопка которых лежала перед каждым. Это были 108 тибетских канонов, которые делились между всеми ламами одной кумирни. Каждому приходилось прочесть около сорока страниц в день, а потому вся задача их сводилась к тому, чтобы читать как можно быстрее. Время от времени лама проглатывал чашку чаю, подносимую одним из слуг, которые слушали эти молитвы. Выпив чай, лама вновь приступал к чтению, похожему на какое-то беспрерывное жужжание или урчание.

Рассматривая все это с большим интересом, путешественники убеждались в то же время, что им не грозит никакая опасность в столице великого ламы. Действительно, мало того что с ними обращались с подчеркнутой вежливостью, заметно было особенное почтение, которое внушали ламам пассажиры «Галлии», вероятно, вследствие их внезапного появления с неба на воздушном корабле. Ввиду всего этого Дерош думал вскоре пригласить с собой остальных пассажиров, чтобы и те могли полюбоваться невиданным зрелищем.

Приближалось время завтрака, и Оливье обратился к сановнику Матанге, приглашая его разделить с ними трапезу на аэроплане. Предложение тотчас было принято. Дамы не могли нарадоваться любезности ламы и со своей стороны прилагали все старания, чтобы отплатить ему тем же, хотя невозможность понять друг друга поначалу несколько затрудняла эту задачу. Но не прошло и часа, как мисс Рютвен, совершенно забывшая свой первый испуг, стала просить любезного Матангу повторить «Гимн Тамерлана», объясняя ему, что мечтает научиться тибетскому языку. Отто Мейстер, желая доказать необходимость своего присутствия, неутомимо переводил все, что его просили, а Оливье уже уловил этот особенный строй языка, так что у всех теперь была возможность понять друг друга.

– Объясните мне, пожалуйста, если можете, – обратился к присутствующим лорд Дункан, – смысл некоторых слов, которые все утро звучат у меня в ушах. Где мы только ни были, каких людей ни встречали – ламы, продавцы, богомольцы, просто люди, женщины и дети, – отовсюду, из каждых уст я слышал одну и ту же фразу, которую могу вам повторить, хотя ничего в ней не понимаю…

– И я также, – сказали лорд Темпль и Оливье почти одновременно. – «Ом мани падме хум»!

– Да, она самая, – подтвердил лорд Дункан. – Что значат эти слова?

– Это не так легко объяснить, – ответил доктор, – буквальный смысл такой: «О, драгоценность в лотосе!»

– И эта фраза не только слышится отовсюду, – добавил Оливье, – но и написана на камне, на мраморе, на металле, на флагах и знаменах… Я везде ее вижу. Что бы это могло значить?

– Образно выражаясь, – сказал доктор, – «мани» – это лучшее средство обрести добродетель и оказаться на верном пути. Его проповедуют и распространяют путем гравирования, письма или красок и всякими другими возможными средствами, – это символ высшей филантропии и добродетели… Но я вижу, что лама Матанга понимает, о чем мы говорим; он, наверно, может сообщить нам много интересного насчет «мани»…

Лама действительно догадался, о чем идет речь, и так как он был прекрасным рассказчиком, то приготовился уже поведать путешественникам одну историю.

– Эта формула, – начал он, когда доктор передал ему суть дела, – имеет в глазах верных величайшую ценность. Вот ее происхождение… Однажды совершенный Будда, называемый «бесконечным светом», вошел в состояние нирваны; из его правого глаза вышел луч белого света, а из левого – луч голубого света; лучи эти милостиво упали на народы запада. Там в это время царствовал государь, называемый «Наилучший». Он управлял четырьмя материками; богатства его были неизмеримы, а могущество безгранично, но у него не было детей. В этой же стране существовало одно озеро, называемое озером Лотоса, и каждый год в известное время туда приходили царские посланники, чтобы нарвать цветов для священного жертвоприношения. Но вот однажды, придя за цветами, они остановились в изумлении. Посередине озера возвышался лотос, украшенный стеблями в виде копий и прикрытый листьями в виде щита. Посланцы поспешно вернулись к царю, чтобы сообщить ему эту новость, на что царь ответил: «Нет никакого сомнения, что в этом цветке произошло чудесное зарождение какого-нибудь творения. Я сам хочу увидеть это чудо». И, позвав жену, министров и всю свиту, он отправился в путь с обозами, наполненными подарками и различными дарами, со знаменами и флагами, под звуки божественной музыки.

На берегу озера все сели на корабли и длинной процессией направились к чудесному цветку. Как только приблизился корабль с королем, лотос вдруг раскрылся, и все увидели юношу лет шестнадцати, отмеченного всеми характерными знаками Будды. Он был неописуемо красив, сверкал драгоценностями и держал в руках блестящий меч. Из уст его послышались слова: «Любите всякую тварь».

Тогда царь и вся свита пали ниц, преклоняясь перед ним, а затем отвезли его во дворец; он сделался предметом общего почитания. Его прозвали «Сердце лотоса». И чудесный ребенок, окинув мир сострадательным взором, увидел, что люди погрязли в мутной воде разврата, закованы в цепи эгоизма, закутаны в покрывала невежества, сжигаемы огнем страстей и охвачены гордыней. Обильные слезы полились из его глаз, а с уст сорвались слова, которые должны спасти мир: «Ом мани падме хум».

Все были очарованы рассказом Матанги, хотя, в сущности, рассказ этот проливал только слабый свет на смысл изречения. Лама прибавил к этому много подробностей из своей жизни, рассказал о занятиях, богатствах и искусствах ламы. Об искусствах он распространялся с таким воодушевлением, в таких ярких красках изображал их, особенно барельефы, что каждому захотелось увидеть это своими глазами. На празднике, который проходил в кумирне, как раз выставлялись барельефы. Все тотчас решили отправиться в кумирню; на этот раз и дамы приняли участие в экскурсии.

Праздник был в самом разгаре. Приезжие торговцы разносили товары, громко крича, местные же сидели в неудобной позе, по тибетскому обычаю, приставая без разбору ко всем прохожим, из которых жители Лхасы пользовались особым почтением. Но вскоре наши путешественники убедились, что, несмотря на кажущуюся свободу, ламы зорко следили за тем, чтобы праздник сохранял религиозный характер и не походил бы на настоящую ярмарку.

Матанга вдруг провел своих спутников на одну улицу, где они увидели толпу, которая, словно охваченная паническим ужасом, разбегалась в разные стороны с громкими криками. Семь или восемь человек, в черных повязках на голове, вооруженные длинными кнутами, подходили к толпе и хлестали без милосердия всех, кто попадался им под руку. Возглавлял их прекрасно одетый сановник с бритой головой. Это был цензор, или старшина; его обязанностью было следить, чтобы устав кумирни строго исполнялся. Заметив, что шатры комедиантов, игорные столы и другие запрещенные развлечения помещались не за оградой кумирни, а внутри нее, он сию же минуту принимался разгонять толпу; его подчиненные переворачивали столы, ломали палатки и крушили все, что попадалось им на пути, восстанавливая таким образом порядок.

Когда страшные мстители удалились, Матанга поспешил показать гостям главное зрелище, перед которым все остановились в изумлении. Никто не мог себе представить, чтобы в стране, отсталой, варварской, оторванной от цивилизации, могли рождаться такие произведения искусства.

Под тенью развесистого дерева напротив храма, который путешественники осматривали утром, были выставлены искусственные цветы; среди них сверкало бесчисленное множество огней, придавая картине волшебную красоту. Путешественники рассматривали во всех подробностях эти недолговечные шедевры, плоды терпеливого труда, – барельефы. Требовалось не менее трех месяцев, чтобы вылепить фигуры из воска и разрисовать их, а после праздника все это будет разбито и уничтожено. Выставка стоит больших трудов, потому что создавая шедевры, приходится постоянно смачивать руки водой, чтобы материал не растаял, а так как три месяца, предшествующие выставке, самые холодные в году, то положение скульпторов не всегда приятно.

Эти творцы, которые не ищут другой славы, как только прославления своей кумирни, и которые похожи на создателей наших старых соборов, забывающих себя, чтобы отдаться всецело искусству, – они и есть истинные художники.

Барельефы по большей части были двадцати фунтов в длину и десяти в высоту, окружены рамой из цветов, птиц и разных религиозных символов. Для сюжета барельефа обычно бралась сцена из истории в раю или в аду. Фигуры, стоящие впереди, доходили до футов трех высоты, а задние постепенно уменьшались, изображая процессию, битву или охоту; каждая сцена была исполнена с безупречной тщательностью и вполне законченна, движения и выражения лиц переданы с таким изумительным искусством, что картина производила полную иллюзию реальности.

Барельеф «Шерсть баранов, лисиц и волков» был выполнен с таким совершенством, что многие из посетителей даже ощупывали его, чтобы убедиться, что это статуи, а не настоящие животные. Надо еще прибавить, что барельефы раскрашивались. Окончив работу над шедевром, скульптор передавал его живописцу.

Наши путешественники не могли налюбоваться этим новым для них искусством, к великому удовольствию Матанги, который был в восхищении оттого, что национальное искусство его страны оценено по достоинству. Мисс Рютвен даже пожелала увезти в Лондон один образчик скульптуры лам. Но это было невозможно: шедевр растаял бы по дороге…