Заседание суда присяжных происходило в Линнборо, в очень обширной зале. Публика проявляла к этому процессу живейший интерес. Тому способствовало высокое общественное положение обвиняемого, его прежний образ жизни, его отношения с леди Карлайль, приговор, произнесенный ранее против Ричарда Гэра, и тысяча других обстоятельств. На особых местах сидели полковник Бетель, судья Гэр, друзья Карлайля и сторонники обвиняемого.

В девять часов первый судья вошел в залу. Вскоре все присутствовавшие узнали, что Отуэй Бетель перешел на сторону правосудия и обещал сообщить весьма ценные сведения.

Наконец подсудимого, сэра Фрэнсиса Левисона, ввели в залу. Он был бледен, взгляд его блуждал, волосы были растрепаны. В глазах время от времени появлялось странное выражение: злоба, смешанная с ужасом. Он был одет в черное, и на одной из его белых рук все еще блестел знакомый нам бриллиантовый перстень.

Призвали свидетелей. Эбенезер высказался так, что у присяжных не осталось ни малейшего сомнения в том, что Левисон и Торн — одно и то же лицо. Эфи, установив тот факт, что Торн был в коттедже в ночь убийства, вынуждена была дать некоторые объяснения. Наконец настал черед Ричарда Гэра.

Понятно, что он снял то платье, в котором скрывался от преследований, и надел другое, более соответствовавшее его прежнему положению в обществе.

— Ваше имя? — спросили его.

— Ричард Гэр.

— Вы сын судьи Гэра?

— Его единственный сын.

— Вы тот самый Ричард Гэр, который был осужден за преднамеренное убийство?

— Тот самый, милорд.

— Сегодня вы призваны в качестве свидетеля и не обязаны отвечать на те вопросы, которые могут каким-то образом доказывать вашу собственную преступность.

— Милорд, — возразил Ричард Гэр с твердостью и хладнокровием, которых никогда не замечали в нем раньше, — я буду отвечать на все вопросы, какие мне сочтут нужным задать. Я пришел сюда с этой целью и надеюсь, что истина будет наконец открыта.

— Посмотрите на подсудимого и скажите, знаете ли вы его.

— Да, это Фрэнсис Левисон. До апреля я знал его как Торна.

— Потрудитесь рассказать, что произошло в ночь убийства.

— Эфи Галлиджон назначила мне свидание в своем коттедже, и я отправился туда.

— Украдкой? — вставил адвокат.

— Почти. Мои отец и мать не одобряли моих отношений с этой девицей, и я старался, чтобы они знали о них как можно меньше. В тот вечер, когда было совершено убийство, мой отец заметил, что тотчас после ужина я вышел из дома, захватив ружье. Он вернул меня и спросил, куда я иду. Стыжусь признаться в этом, но тогда я солгал: я сказал, что иду прогуляться вместе с молодым Бошаном. Я взял ружье, намереваясь дать его на время Галлиджону, который отдал свое в починку. Когда я пришел, Эфи не хотела меня впускать, уверяя, что она очень занята. Я был убежден, что она меня обманывает и что у нее сидит Торн. Она уже не в первый раз так поступала, и всегда оказывалось, что настоящей причиной, мешавшей ей принять меня, было именно присутствие Торна.

— Существовала ли неприязнь между вами и Торном?

— Я ревновал к нему, но не знаю, ревновал ли он ко мне.

— Какого рода влечение вы чувствовали к мисс Эфи Галлиджон?

— Я любил ее, как любят женщину, которую хотят сделать своей законной женой.

— И не имели относительно нее других намерений?

— Нет! Я слишком любил Эфи, уважал ее отца и чтил память ее матери.

— Продолжайте рассказ.

— Эфи, как я уже сказал вам, не захотела меня принять; я удалился, но прежде отдал ей ружье, предупредив, что оно заряжено. Потом я отправился в лес и спрятался за деревом, дожидаясь, когда выйдет Торн, так как я был убежден, что Эфи выпроводила меня из-за него. В это время проходил Локсли и, заметив меня, спросил, что я там делаю. Я ничего не ответил и отошел подальше. Минут через двадцать или больше до меня донесся ружейный выстрел, и в то же самое время я увидел, как Отуэй Бетель побежал к дому Эфи. Этот выстрел и убил Галлиджона. Но во всяком случае Бетель стрелять не мог — он был еще слишком далеко от коттеджа. Гораздо раньше я увидел другого человека, с бледным лицом, дрожащими губами и блуждающим взглядом, — он быстро шел прочь от коттеджа; проходя мимо кустов, где я стоял, он не узнал меня. Не прошло и минуты, как он ускакал галопом на своей лошади, отвязав ее от дерева.

— И вы не побежали за ним?

— Нет. Я и не подозревал о случившемся. Я поспешил к дому Эфи. Едва я переступил порог комнаты, как ноги мои наткнулись на какую-то массу, распростертую возле двери, и я повалился на труп Галлиджона. Возле него лежало мое ружье — разряженное. Мрачная тишина царила в доме. Я начал звать на помощь, звал Эфи, но не получил ответа. Тогда я машинально схватил ружье и хотел убежать, но неожиданно увидел Локсли, уже возвращавшегося из леса. Я испугался, бросил ружье и как безумный пустился бежать. Мною овладел ужас при мысли, что меня могут принять за убийцу Галлиджона. И в то время, как я бежал вне себя от страха, я снова столкнулся с Бетелем. Я знал, что он пришел в дом Галлиджона в момент выстрела, и сказал ему об этом, но он ответил, что не заходил туда. Тогда я спросил, не встретил ли он Торна, и он уверил меня, что нет. Я испугался еще больше, потерял всякую способность трезво мыслить и убежал из города. Конечно, это было глупо и неблагородно с моей стороны, но я сходил с ума.

— Все, что вы рассказываете, — правда?

— Клянусь, это правда. Если бы сам Бог восседал на том месте, которое вы теперь занимаете, я готов был бы повторить то же самое.

Затем призвали к допросу Эфи Галлиджон.

— Почему вы не приняли Ричарда Гэра, — спросил ее адвокат, — после того, как сами же назначили ему свидание?

— Если вы настаиваете… Я не приняла его потому, что в то время у меня был капитан Торн. Я боялась ссоры между ними.

— Вы знали, зачем Ричард Гэр принес ружье?

— Для моего отца — он отдал свое в починку.

— И вы поставили это ружье у входной двери?

— Да.

— Трогали ли вы его потом? Брал ли его в руки обвиняемый?

— Нет, я его не трогала и не видела, чтобы к нему прикасался обвиняемый.

Судья приказал привести свидетеля Отуэя Бетеля. После присяги он дал следующее показание:

— В тот вечер, когда убили Галлиджона, я был в лесу и видел Ричарда Гэра, направлявшегося к коттеджу с ружьем.

— Ричард Гэр узнал вас?

— Нет, он не мог меня видеть, так как я стоял за кустами. Я видел, как он подошел к двери дома и Эфи поспешила к нему навстречу, как будто желая помешать ему войти; потом я заметил, что Эфи взяла ружье из рук Ричарда, а он, расставшись с ней, спрятался на некотором расстоянии от коттеджа. Через несколько минут я услышал выстрел. Я невольно направился к коттеджу и на повороте в аллею столкнулся с капитаном Торном. «Что с вами?» — спросил я, заметив, что он дрожит с головы до ног. Ему хотелось ускользнуть от меня, но, видя, что я не расположен его отпускать, он устремил на меня умоляющий взгляд и сказал: «Пожалуйста, не говорите никому о том, что вы меня встретили, Бетель… Уверяю вас, что я сделал это не умышленно… он упрекал меня, и мы горячо поспорили». С этими словами он вынул из своего бумажника десятифунтовый банковский билет и сунул его мне в руку. Я взял билет и обещал молчать. Увы! Я не знал тогда, что произошло убийство. Торн исчез, а я еще некоторое время следил за ним взглядом. Позднее я снова встретил Ричарда Гэра. Он засыпал меня вопросами, не встретил ли я «этого презренного Торна», не видел ли, как он вышел из коттеджа. Я ответил отрицательно, и он ушел от меня. Затем я узнал об убийстве старика Галлиджона.

— Итак, сударь, — с негодованием воскликнул судья, — вы прельстились десятью фунтами стерлингов?

— Да, и я признаюсь теперь в этом с чувством глубокого стыда, но повторяю, что я не знал тогда, что дело касается убийства, иначе не взял бы денег.

— Почему же потом вы не раскрыли всего, что знали?

— Для чего? Было слишком поздно. Торн исчез, я совершенно потерял его из виду и только весной узнал его в сэре Фрэнсисе Левисоне. Ричард Гэр тоже пропал без вести, все считали его умершим.

— Что с того? — возразил судья с прежним негодованием. — Даже предполагая, что Ричард Гэр умер, разве вы не должны были помочь нам обелить его в глазах общества?

Отуэй Бетель опустил голову.

Затем последовала речь в пользу обвиняемого, возбудившая только недоверчивые улыбки, нетерпение и неудовольствие слушателей. В четыре часа присяжные ушли на совещание. Через четверть часа они вернулись. Обвиняемого попросили встать. Он был смертельно-бледен.

— Господа присяжные! — сказал председатель суда. — Соблаговолите сообщить ваше мнение: виновен этот человек или не виновен?

— Виновен! Но мы считаем своим долгом просить суд о снисхождении к преступнику. Мы думаем, что преступление было совершено непреднамеренно, а в припадке гнева.

Судья с минуту молчал; потом, вынув из-под мантии черную шапочку, произнес:

— Подсудимый! Вам угрожает смертный приговор. Вы хотите что-нибудь сказать в свое оправдание?

Сэр Фрэнсис Левисон судорожно оперся на решетку, за которой стоял, затем, тряхнув головой, произнес:

— Милорд! Мне нечего сказать, кроме того, что господа присяжные поступили разумно, прося вас о снисхождении. Я не стану отрицать, что я убил Галлиджона, но я убил его непреднамеренно. Поверьте мне! Клянусь вам!.. Когда в ту роковую ночь я покинул Эфи, чтобы забрать шляпу, забытую мною в коттедже, я не собирался никого убивать… Между отцом Эфи и мной завязался спор… и как произошла эта катастрофа, я и сам не знаю…

Судья надел свою черную шапочку, потом, скрестив руки, начал:

— Подсудимый! Присяжные признали вас виновным, и я утверждаю их приговор. Вы убили беззащитного человека. Это отвратительное преступление, поступок подлеца. Ваш защитник надеялся смягчить нас, указывая на то, что вы джентльмен, член английской аристократии. Признаюсь, я был удивлен и оскорблен. По моему мнению, положение, которое вы занимаете в обществе, только отягчает ваше преступление. Когда человек образованный, человек из вашего общества, позволяет себе пасть так низко, он лишается права на всякое сочувствие, на малейшую жалость; впрочем, ваша прошлая жизнь была длинным рядом развратных и бесстыдных деяний. С честным ли намерением вы ухаживали за Эфи Галлиджон? Нет, вы хотели погубить ее… И вы исполнили это даже после того, как умертвили ее отца. Что касается меня, я могу лишь предложить вам воспользоваться теми немногими днями, которые вам остались, чтобы постараться спасти свою душу искренним раскаянием и подумать о другом милосердии, которое не во власти человеческой. Идите к Господу. Он один может теперь сжалиться над вами и простить ваше преступление. Что же до нас, то мы обязаны исполнить свой долг перед обществом, и нам остается только произнести приговор. Фрэнсис Левисон! Вы вернетесь в тюрьму, далее будет приказано отвести вас на место казни, где вы будете повешены и останетесь повешенным до тех пор, пока не испустите последний вздох. Идите же, и да помилует милосердный Бог вашу бессмертную душу! Аминь!

Толпа разошлась, но в тот же самый день в суде должно было рассматриваться другое, не менее интересное дело. Читатель догадывается, что оно касалось Ричарда Гэра, так несправедливо осужденного и изгнанного из общества.

О! Это была трогательная сцена. Здесь собрались люди, знавшие Ричарда еще ребенком и юношей. Все пришли теперь с желанием порадоваться его счастью, его возвращению. А между тем некоторые из них когда-то первыми бросили в него камень, первыми поверили несправедливому обвинению, возведенному на молодого человека, — тем горячее старались они теперь выразить ему свое раскаяние.

Вырвавшись из толпы бесчисленных друзей, оглушенный поздравлениями и пожеланиями, он бросился в объятия отца, который, стыдясь самого себя, крепко прижал сына к груди.

— Отец! — воскликнул Ричард со слезами на глазах. — Я все позабыл с той самой минуты, как тебя увидел! Будем опять счастливы!

Но старик не в силах был ответить; губы его нервно затряслись, лицо перекосилось, дрожь пробежала по всему телу, и несчастный судья, во второй раз сраженный параличом, был отнесен домой Ричардом и полковником Бетелем.