Глава ХХ
Возмездие

Сразу после часа дня мы с Маркхэмом и Вэнсом отправились в клуб «Стивесант». Хит остался в доме Драккера, чтобы покончить с формальностями, написать отчет и отбиться от репортеров, которые непременно должны были слететься туда с минуты на минуту.

Маркхэм вскоре уехал на совещание к шефу полиции, назначенное на три часа, а мы с Вэнсом прошлись до галереи «Штиглиц», где около часа любовались абстрактными цветочными композициями Джорджии О’Киф. Потом мы зашли в зал «Эол» и послушали квартет Дебюсси соль-минор, а в выставочном зале «Монтрос» насладились дивными акварелями Сезанна. День клонился к вечеру. Когда нам удалось пробиться через пробки на Пятой авеню, начало темнеть, и Вэнс велел шоферу ехать в «Стивесант», где нас за чашкой чая ждал Маркхэм.

– Я вновь почувствовал себя молодым, наивным и беспечным, – произнес Вэнс. – Вокруг столько всего происходит, жизнь кипит так, что за всем и не уследишь. Голова кружится, происходящее сбивает с толку. Мне это не нравится, совсем не нравится. Так утомительно. – Устало вздохнув, он отхлебнул чаю.

– Мне бы ваши заботы, – буркнул в ответ Маркхэм. – Вы, наверное, целый день осматривали аркебузы и карабины в музее «Метрополитен». Если бы вы прошли через то, что я пережил на совещании…

– Давайте не будем ссориться, – примирительно сказал Вэнс. – Не будем предаваться эмоциям. На одном энтузиазме нам это дело не раскрыть. Здесь нужны четкая работа ума, спокойствие и логика.

Фило вдруг сразу посерьезнел:

– Маркхэм, по-моему, мы имеем дело с идеальным преступлением. Оно похоже на шахматные этюды Морфи, где все рассчитано на много ходов вперед. Ни единой зацепки, но даже если бы они и были, они наверняка увели нас в неверном направлении. И все же… все же где-то ведь есть ключик. Я просто чувствую это. Называйте это как хотите – интуицией, нервами, чем угодно. Какой-то неясный голос пытается что-то донести до меня, но ему это никак не удается. Несколько раз я ощущал присутствие некой неведомой силы, похожей на призрак, желающий передать мне послание, оставшись при этом неузнанным.

Маркхэм тяжело вздохнул, с трудом сдерживая раздражение:

– Замечательно. Вы что же, советуете обратиться к медиуму?

– Мы явно что-то проглядели, – продолжал Вэнс, словно не заметив в голосе приятеля сарказма. – Все это дело – шифр, и ключевое слово где-то рядом, но мы его никак не можем разгадать. По правде говоря, оно не дает мне покоя. Давайте-ка все по порядку. Четкости и ясности – вот чего нам недостает. Первое: убит Робин. Далее – застрелен Спригг. Затем, миссис Драккер до смерти напугана фигуркой черного слона. После этого Драккера сталкивают со стены. Вся эта цепочка – четыре эпизода спектакля, поставленного убийцей. Три из них тщательно спланированы. Один – черный слон у порога комнаты миссис Драккер – вынужденная мера, на которую преступник пошел без предварительной подготовки.

– Поясните свою аргументацию.

– Ах, дорогой мой! Тот, кто принес черного слона в дом миссис Драккер, безусловно, был движим только инстинктом самосохранения. Его плану стала угрожать непредвиденная опасность, и он принял меры предосторожности. Незадолго до смерти Робина Драккер вышел из помещения стрелкового клуба и расположился в беседке, откуда мог видеть все, что происходило в клубе, через заднее окно. Чуть позже он заметил, что внутри кто-то разговаривает с Робином. Он вернулся к себе домой, и в тот же момент тело Робина выбросили на стрельбище. Миссис Драккер видела это, и в то же самое время она, возможно, видела и Адольфа. Она закричала, что вполне естественно, не так ли? Драккер слышал крик и после нам о нем рассказал, пытаясь обеспечить себе алиби после того, как узнал от нас, что Робина убили. Таким образом, убийце стало известно, что миссис Драккер что-то знает. Что именно – он понятия не имел. Но он не мог позволить себе рисковать. В полночь убийца направился к матери Адольфа в спальню, чтобы заставить ее замолчать навеки, и взял с собой черного слона, чтобы положить его у трупа как некий знак. Но дверь оказалась заперта, поэтому он оставил фигуру снаружи, тем самым пригрозив ей. Он-то не знал, что бедная женщина подозревала своего собственного сына.

– Но почему Драккер не сказал нам, кого он видел в клубе вместе с Робином?

– Нам остается лишь предполагать, что тем человеком был некто, кого Драккер и близко не мог в чем-то заподозрить. Я склоняюсь к тому, что он обмолвился об этом в разговоре с убийцей, тем самым подписав себе смертный приговор.

– Предположим, ваша теория верна. Куда же она нас ведет?

– К тому самому эпизоду, который не был тщательно спланирован заранее. Если убийца действовал спонтанно, то обязательно должны найтись более или менее значительные изъяны как в самом его действии, так и в деталях. Обратите внимание, что во время каждого из убийств на месте преступления мог присутствовать любой из причастных к этой драме. Алиби не было ни у кого. Это, разумеется, явилось плодом скрупулезных расчетов: убийца выбирал время, когда все актеры, так сказать, ждали за кулисами. Но вот полночный визит – это совсем другое дело! На обдумывание просто не оставалось времени – столь явной представлялась угроза. И что в результате? В непосредственной близости оказались только двое – Драккер и профессор Диллар. Арнессон и Белль Диллар ужинали в «Плазе» и вернулись домой лишь в половине первого ночи. Парди по уши увяз в шахматной партии с Рубинштейном, продолжавшейся с одиннадцати до часу. Драккера теперь, конечно же, можно исключить. Ну, и где же ответ?

– Позвольте вам напомнить, – раздраженно возразил Маркхэм, – что алиби всех остальных не проверялись с должной тщательностью.

– Да-да, именно так.

Вэнс лениво откинулся на спинку кресла и принялся пускать к потолку колечки табачного дыма. Внезапно он весь напрягся, подался вперед и затушил сигарету. Затем сыщик встал, посмотрел на часы и вопросительно взглянул на Маркхэма:

– Идемте, старина. Еще нет шести. Вот сейчас-то нам Арнессон очень пригодится.

– Ну что там у вас еще? – вымученно спросил Маркхэм.

– Хочу воплотить в жизнь ваше же предложение, – ответил Вэнс, приглашая прокурора пройти к двери. – Мы проверим алиби Парди.

Полчаса спустя мы уже сидели с Дилларом и Арнессоном в библиотеке профессора.

– Мы прибыли по весьма необычному делу, – объяснил Вэнс. – Однако оно может коренным образом повлиять на ход расследования.

Фило достал бумажник и развернул сложенный вчетверо листок.

– Мистер Арнессон, я бы очень хотел, чтобы вы взглянули на этот документ. Это копия официального протокола шахматной партии между Парди и Рубинштейном. Очень и очень любопытно. Я бегло его просмотрел, но мне бы хотелось узнать ваше мнение как специалиста. Первая часть партии ничем не примечательна, но вот игра после перерыва более чем интересна.

Арнессон взял листок в руки и внимательно изучил его, цинично улыбаясь:

– Ага! Бесславное повествование о разгроме Парди, да?

– Что все это значит, Маркхэм? – спросил профессор Диллар с нотками брезгливости в голосе. – Вы надеетесь загнать преступника в угол, попусту тратя время на разбор какой-то партии?

– Мистер Вэнс считает, что мы сможем почерпнуть оттуда нечто важное.

– Что за вздор!

Профессор налил себе еще портвейна, раскрыл книгу и совершенно прекратил обращать на нас внимание.

Арнессон полностью погрузился в изучение протокола партии.

– Что-то тут не так, – пробормотал он. – Время не сходится. Посмотрите-ка… Согласно протоколу, до перерыва белые, то есть Парди, в общем счете играли час сорок пять минут, а черные, или Рубинштейн, – час пятьдесят восемь. Пока все хорошо. Тридцать ходов. Но на конец игры, когда Парди сдался, общее время белых составило два часа тридцать минут, а черных – три часа тридцать две минуты. Это значит, что после перерыва белые играли всего сорок пять минут, а черные – час тридцать четыре минуты.

Вэнс кивнул:

– Именно так. Игра началась в 23:00, затем прошло два часа девятнадцать минут игрового времени, что приводит нас в точку 01:19. За это время Рубинштейну на все ходы потребовалось на сорок пять минут больше, чем Парди. Вы можете объяснить, что произошло?

Арнессон, поджав губы, мельком взглянул на протокол:

– Пока не могу. Мне нужно время.

– Тогда давайте так, – предложил Вэнс. – Мы восстановим позицию фигур на момент перерыва и доиграем партию до конца. Мне бы хотелось узнать ваше мнение о тактике.

Арнессон резко поднялся и подошел к стоявшему в углу шахматному столику:

– Отличная мысль.

Сигурд высыпал фигуры из коробки и начал расставлять их на доске:

– Посмотрим, посмотрим… Ага, не хватает черного слона. Кстати, когда мне его вернут?

Он печально и вместе с тем хитро посмотрел на Вэнса:

– Ну да ладно. Нам он здесь и не нужен. Будем считать, что черного слона подменили.

Он продолжил расставлять фигуры в соответствии с тем положением, которое они занимали на момент объявления перерыва. Затем он сел и внимательно осмотрел доску.

– Что-то мне не кажется, что у Парди неблагоприятная позиция, – заметил Вэнс.

– Согласен. Не пойму, почему он проиграл. Ситуация скорее ничейная.

Спустя мгновение Арнессон снова обратился к протоколу:

– Мы пройдем всю партию и увидим, где же произошел казус.

Он сделал с полдюжины ходов и после некоторых раздумий громко хмыкнул:

– Ха! Вот тут у Рубинштейна отличная задумка. Он начал великолепную комбинацию. И какую изящную! Насколько я его знаю, ему понадобилось немало времени, чтобы ее продумать. Да, проработал он все основательно.

– Возможно ли, – предположил Вэнс, – что разработка этой комбинации объясняет такую разницу во времени между черными и белыми?

– О, несомненно. Рубинштейн, очевидно, был в хорошей форме, дабы не затягивать разницу и не уйти в цейтнот. Ровно три четверти часа, или я ничего не смыслю в шахматах.

– Как вам кажется, в котором часу, – с напускной беспечностью спросил Вэнс, – Рубинштейн использовал свои сорок пять минут?

– Что ж, давайте взглянем. Партия началась в одиннадцать, шесть ходов до начала комбинации… Ну, скажем, где-то между половиной двенадцатого и половиной первого… Да, около того. Тридцать ходов до перерыва, шесть ходов с одиннадцати – итого тридцать шесть. Затем на сорок четвертом ходу Рубинштейн взял пешкой слона, шах, и Парди сдался… Да, комбинацию обдумывали между одиннадцатью тридцатью и двенадцатью тридцатью.

Вэнс рассматривал фигуры: они занимали на доске то положение, при котором Парди сдался.

– Из чистого любопытства, – негромко произнес он, – прошлым вечером я доиграл игру до мата белым. Мистер Арнессон, не могли бы вы сделать то же самое? Мне чрезвычайно интересны ваши комментарии.

Несколько минут Арнессон изучал положение фигур на доске. Затем он медленно повернул голову и посмотрел на Вэнса. На лице Сигурда промелькнула злорадная усмешка.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Вот так позиция! Черные ставят мат в пять ходов. Почти неслыханный финал в истории шахмат. Другого такого случая я что-то не припомню. На последнем ходу слон берет коня – мат. Иными словами, Парди потерпел поражение от черного слона! Невероятно!

Профессор Диллар отложил книгу.

– Что это?! – воскликнул он, подойдя к шахматному столику. – Парди оказался повержен слоном?

Диллар смерил Вэнса пронизывающим и одновременно полным восхищения взглядом:

– Вне всякого сомнения, сэр, у вас были веские причины для детального разбора партии. Прошу вас, простите старику его несдержанность.

Он смотрел на доску с печалью и удивлением на лице. Маркхэм тем временем недоуменно хмурился.

– Так вы говорите, что это исключительный случай – поставить мат одним слоном? – спросил он Арнессона.

– Исключительный – мягко сказано. Это почти что уникальная ситуация. И надо же такому случиться, что попал в нее именно Парди! Уму непостижимо! – Он иронично усмехнулся. – Поневоле поверишь в неотвратимость возмездия. Знаете, этот самый слон двадцать лет преследовал Парди, словно проклятие, отравляя ему жизнь. Вот бедняга! Черный слон стал символом его несчастий. Судьба, ничего не скажешь! Это единственная фигура, которая напрочь разрушала гамбит Парди. Комбинация «слон-конь» всегда сбивала его расчеты, делала всю его любимую теорию недееспособной, и в итоге труд всей его жизни оказался мыльным пузырем. И теперь, когда ему выпал случай стать равным великому Рубинштейну, снова появился этот злосчастный слон и смешал его с серой массой посредственных игроков.

Через несколько минут мы попрощались и направились в сторону Вест-Энд-авеню, где взяли такси.

– Неудивительно, Вэнс, – заметил Маркхэм, когда мы ехали в центр, – что Парди аж побелел при одном вашем упоминании о том, что черный слон в полночь вырвался на свободу. Возможно, он подумал, что вы намеренно оскорбляете его, вновь напоминая о его жизненном фиаско.

– Возможно… – Вэнс мечтательно смотрел на сгущавшиеся сумерки. – Чертовски странно, что слон преследовал его все эти годы, словно злой гений. Повторяющиеся провалы, подобные этому, иногда способны влиять на самые стойкие умы и вызывать у них желание отомстить всему миру, возводя причину неудач в некий символ божественной справедливости.

– Довольно трудно представить Парди в роли мстителя, – возразил Маркхэм, затем он спросил: – Чего вы добивались, выясняя о расхождении во времени в партии между Парди и Рубинштейном? Положим, Рубинштейну и впрямь потребовалось сорок пять минут, чтобы обдумать свою комбинацию. Игра-то все равно закончилась после часа ночи. Мне кажется, что после вашего визита к Арнессону мы никак не продвинулись в расследовании.

– Это оттого, что вам не знакомы привычки шахматистов и нравы шахматного сообщества. Во время подобных встреч ни один игрок не сидит за столом, пока противник обдумывает очередной ход. Он разгуливает вокруг стола, разминает затекшие мышцы, выходит подышать свежим воздухом, любезничает с дамами, пьет лимонад и даже с удовольствием обедает или ужинает. В прошлом году на Манхэттенском турнире играли за четырьмя столами, и было в порядке вещей, что одновременно пустовало три стула. Парди – довольно нервный тип. Он не стал бы сидеть и наблюдать за размышлениями Рубинштейна.

Вэнс закурил:

– Маркхэм, проведенный Арнессоном разбор игры доказывает, что около полуночи Парди в течение сорока пяти минут был предоставлен самому себе.