Теплое раннее утро в первых числах октября. Сирень и ивы, позолоченные осенним солнцем, — как волшебные мостики, перекинутые чадолюбивой природой для бескрылых существ. Лиственницы и гранатник высоко кверху простирают свои ветви. Дурманящий запах бесчисленного количества разнообразных цветов переполняет воздух. Далеко на совершенно чистом небе рисуется силуэт одинокого ястреба, точно заснувшего, раскинув свои крылья. Тихо и ясно, мир божий царит на земле.

Время — октябрь 1900 года, место — Хоп-Кэнон, серебряный рудник в долине Эсмеральды, очень высоко лежащее, уединенное, недавно образовавшееся поселеньице. Обыватели надеются найти тут богатую руду, но пока дела идут так себе; через год или два вопрос этот окончательно будет решен. Состав населения — человек двести рудокопов, одна белая женщина с ребенком, несколько китайцев, занимающихся стиркой белья, пять скво — индейских женщин и с дюжину бродячих индейцев в измятых пробковых шлемах, костюмах из кроличьих шкур и с оловянными ожерельями на шее. Мельниц еще нет, так же как нет ни церкви, ни газеты. Поселок существует всего два года, прославиться еще не успел и мало кому известен.

По обоим берегам заросшего камышом ручья стенами поднимаются горы в три тысячи футов высотой, а вдоль этих берегов змеится поселок — ряды без всякого порядка разбросанных хижин и шалашей, которых солнце касается только раз в день при своем прохождении через меридиан. Поселок тянется мили на две, но хижины стоят на удалении одна от другой. Таверна представляет собой единственный дом, поскольку лишь она построена из рубленых бревен. Она занимает центральное положение и по вечерам служит местом сбора для всех обывателей. Они там пьют, играют в карты, в домино и даже в бильярд, хотя сукно все изорвано и склеено пластырем; киями служат простые палки, шары расколоты, трещат, когда катятся, и останавливаются вдруг, а не постепенно. Игра на таком бильярде доведена до первобытной простоты — человек, с одного удара положивший шар в лузу, считается выигравшим и имеет право даром выпить кружку пива или рюмку водки.

Шалаш Флинта Бакнера был самым крайним на южном конце поселка, а его рудный участок находился с противоположной стороны, северной. Флинт ни с кем почти не сближался; люди, пробовавшие познакомиться с ним, скоро раскаивались в этом намерении и отставали. Биографии его никто хорошенько не знал, и многие сомневались в том, что даже Самми она известна. Сам Хильер, впрочем, говорил, что ничего не знает, особенно когда его спрашивали малознакомые люди. Флинт делил жилище с англичанином, вялым юношей лет шестнадцати, с которым обращался весьма грубо как наедине, так и на публике. Фетлок Джонс, так звали этого юношу, рассказывал, что встретился с Флинтом на работах и, не имея ни роду, ни племени, ни состояния, ни опытности, предпочел работать на Бакнера из-за жалования, состоявшего из ветчины с бобами. Больше он ничего сообщить не мог.

С месяц уже прожил Фетлок на таком рабском положении, однако его внешняя вялость и апатия скрывали медленно разгорающееся пламя гнева за обиды и унижения, которым подвергал его хозяин. Подобные этому юноше люди особенно страдают от таких обид, гораздо больше, чем люди мужественные, способные вспылить, дать сдачи и тем уменьшить свое душевное напряжение. Добродушнейшие из обывателей поселка решили принять участие в судьбе Фетлока и попробовали переманить его от Бакнера, но мальчик боялся и думать об этом. Пат Райли долго его урезонивал: «Да бросьте вы этого проклятого скрягу, переходите ко мне и ничего не бойтесь: я с ним справлюсь».

Мальчик со слезами на глазах благодарил сердобольного рудокопа, но отказывался, говоря, что «не смеет рискнуть». Он боялся, что Флинт поймает его как-нибудь ночью, и тогда… «О, мистер Райли, я уж и теперь дрожу при одной мысли об этом!» Другие предлагали: «Да бегите вы от него. Мы вас спрячем и переправим куда-нибудь на морское побережье». Но все эти предложения были отклонены. Мальчик опасался, что Флинт его поймает и приведет назад из одного только самодурства.

В конце концов все отступились от уговоров, а между тем бедствия мальчика стали невыносимы. Если бы кто-то мог подсмотреть, как он проводит свободное время, тот понял бы причину его выносливости. Бедняга спал в маленьком шалашике рядом с хижиной Флинта и там ночами напролет разжигал в себе ненависть к последнему и придумывал средства извести его так, чтобы самому не попасться. Эти думы были единственной отрадой в его беспросветной жизни, а часы — единственным временем в течение суток, которого он едва мог дождаться.

Сначала он подумал об отравлении. Но нет, это не годилось — следователь докопается, откуда появился яд и кто его добывал. Затем ему пришло в голову застрелить Флинта сзади, когда тот, по обыкновению, будет возвращаться ночью домой, но кто-нибудь может услышать выстрел и захватить убийцу на месте преступления. Не лучше ли зарезать тирана сонного? Но если Флинт не сразу умрет, так от него уже не убежишь. Одним словом, как ни прикидывал несчастный Фетлок, ни одно средство не годилось, потому что каждое из них заключало в себе элемент случайности, возможности попасться, риска, а на риск мальчик способен не был.

Зато он был терпелив, феноменально терпелив. «Спешить некуда, — думал он, — тот же случай может явиться на помощь. Стоит лишь подождать, а до тех пор терпеть и стыд, и боль, и нужду». Да, должен же он когда-нибудь дождаться случая совершить убийство, не оставив никаких следов, ни малейшей завязки для следователя, а тогда… О, тогда! Ради одной этой минуты стоит жить и терпеть! Пока же следует поддерживать свою репутацию пугливого, нерешительного мальчишки и никому никогда не жаловаться на притеснения.

За два дня до вышеупомянутого октябрьского утра Флинт купил кое-какие припасы и с помощью Фетлока перенес их домой. Ящик со свечами они поставили в угол, жестяную коробку с охотничьим порохом — на ящик со свечами, бочонок с минным порохом — под кровать Флинта, а большой сверток фитиля повесили на гвоздь. Из этих приготовлений Фетлок заключил, что патрон его собирается приступить ко взрыванию скал. Он видел, как это делается, но лично никогда в таких делах не участвовал.

Заключение мальчика оказалось справедливым — тем октябрьским утром они с Флинтом отправились в шахту, захватив с собой сверло, порох и фитиль. Шахта теперь достигала восьми футов в глубину, и спускаться в нее надо было по коротенькой лесенке. Добравшись до места, они принялись за работу. По приказанию хозяина Фетлок должен был держать сверло, а Флинт колотить по нему молотом. Отдав приказание, последний и не подумал объяснить новичку, как следует обращаться с инструментом, а потому при первом же ударе сверло вылетело из рук помощника.

— Ах ты чертов сын! Разве так держат сверло? Подними его! Наставь опять да держи крепче! Я тебя выучу, проклятая собака!

Через час сверление было кончено.

— Ну, заряжай теперь мину!

Мальчик бросился к пороху.

— Идиот!

Тяжелая пощечина бросила Фетлока на землю.

— Вставай, гадина! Не валяться же тебе целый день. Сначала заложи фитиль, дурья голова, а теперь сыпь порох… Держи, держи, скотина! Что ты, полную скважину, что ли, хочешь насыпать? Экая дубина! Ну, замазывай глиной, забивай крепче! Стой! Стой! Ах ты, рохля! Пошел прочь!

Флинт принялся забивать мину сам, все время ругаясь как безумный. Затем зажег фитиль, выскочил из ямы вместе с мальчиком и отбежал от нее ярдов на пятьдесят. Спустя несколько минут тревожного ожидания в шахте раздался взрыв, и туча обломков породы вместе с дымом высоко взлетела в воздух. Немного погодя послышался шум падающих на землю камней, и затем все опять стихло.

— Засадить бы тебя туда! — сказал хозяин.

Вернувшись в шахту, они очистили ее от мусора, просверлили новую скважину и заложили еще одну мину.

— Эй ты! Гляди! Сколько ты хочешь истратить фитиля? Разве не знаешь, сколько времени он горит?

— Не знаю, сэр.

— Он не знает! Никогда такого дурака не видывал!

Затем Флинт выпрыгнул из ямы и крикнул:

— Ну что же ты, идиот? Целый день что ль там сидеть будешь? Отрежь фитиль и зажги его!

— Если позволите, сэр, я… — начал было мальчик дрожа.

— Поговори еще! Режь и зажигай!

Мальчик повиновался.

— Ах, чтоб тебя черт! Одноминутный фитиль! Оставайся же там!

Флинт схватил лестницу и бросился бежать, оставив подручного в яме.

— Помогите! Помогите! Спасите! — начал кричать тот, прижавшись к стене так плотно, как только мог.

Шипенье фитиля перепугало его чуть не до потери сознания. Бедняга замолк и стоял ни жив ни мертв, ожидая через несколько секунд, казалось, неминуемой смерти от взрыва. Затем на него вдруг нашло вдохновение. Он прыгнул к фитилю, потушил его на расстоянии одного дюйма до заливки и таким образом спасся.

Дорого же ему, однако, обошлась его храбрость. Повалившись на землю, мальчик лежал на ней совершенно обессиленный и только бормотал про себя:

— Ладно! Сам научил! Теперь знаю, что делать. Стоило только подождать, и средство само нашлось!

Минут через пять Бакнер тихонько подкрался к шахте, заглянул в нее с беспокойством и сразу понял, в чем дело. Затем он опустил лесенку. Мальчик едва смог взобраться по ней и так ужасно выглядел, что тронул даже сердце своего угнетателя.

— Ну, хорошо, что так обошлось, — сказал последний, — больше никогда никому не груби. И поменьше мели языком! А то я рассердился и не понимал, что делаю. Простая случайность, конечно. Ишь ты как измучился! Довольно на сегодня работать. Ступай домой, поешь и отдохни! Чего на свете не бывает, особенно когда рассердишься.

— Я сильно испугался, — сказал мальчик, — зато и выучился кое-чему. Но ничего, пустяки!

«Быстро утешился! — подумал Флинт после ухода мальчика, следя за ним глазами. — Расскажет или нет?.. Пожалуй, еще дернет его черт рассказать… Жаль, что не разорвало…»

Вернувшись домой, мальчик не воспользовался, однако, свободным временем для того, чтобы отдохнуть. Он употребил это время на лихорадочно поспешную и радостную для него работу. Весь склон горы, до самой хижины Флинта, был покрыт густыми зарослями различных кустарников. Часть задуманного Фетлок выполнил в этих зарослях, а часть — в своем шалаше.

Когда все было готово, он сказал самому себе: «Если он боится, как бы я не пожаловался на него, то к завтрашнему дню этот страх пройдет. Он увидит, что я все такая же размазня, каким был всегда. А послезавтра я с ним покончу, и никто никогда не узнает, как и кем это было сделано. А всего страннее то, что он сам же и научил меня, на свою голову».