Выдержки из писем к матери:

Несколько дней уже я живу в одной гостинице с Джейкобом Фуллером. Познакомился с его запахом настолько, что узнаю его среди целой пехотной дивизии. Часто вижу его и слышу его голос. Рудники дают ему хороший доход, но все-таки он не богат. Смолоду он занимается рудным делом и был сначала простым рабочим. Веселый малый, выглядит моложе своих сорока трех лет. Больше тридцати шести ему дать нельзя. С тех пор он не женился и слывет вдовцом. Имеет очень много друзей, да и вообще любим всеми. Даже мне очень нравится — должно быть, кровь заговорила. Как слепы и случайны в большинстве законы природы! Из-за этого, как вы, конечно, поймете, задача моя стала труднее, так что и усердия убавилось наполовину. Но я все-таки доведу это дело до конца. Если ненависти убавилось, то о долге своем я помню по-прежнему. Я уничтожу этого человека.

На помощь чувству долга является сознание, что человек, совершивший такое ужасное преступление, ходит безнаказанным. Хотя, должно быть, это послужило ему на пользу, изменив его характер к лучшему. Он, виновник преступления, счастлив, а ты, невинная жертва, страдаешь. Но, будь уверена, он получит свою долю».

Ночью 3 апреля я расклеил объявление № 1, а спустя час успел просунуть под дверь его комнаты письмо № 2, назначив срок выезда из Денвера на 11 час. 50 мин. вечера 14 апреля. Той же ночью какой-то ловкий репортер сорвал все мои афиши, так что утром только одна газета — самая распространенная — поместила на своих страницах это объявление, добавив к нему громадную статью о нашем враге и даже пообещав, со своей стороны, еще тысячу долларов за его поимку. Да, здешние газеты умеют делать дело!

За завтраком я занял свое обычное место — недалеко от папы Фуллера, так что мог видеть и слышать его. В столовой находилось от семидесяти пяти до ста человек, и все говорили только об этом деле, высказывая пожелания, чтобы злодей был скорее найден и страна так или иначе избавилась бы от его присутствия.

Фуллер вошел с газетой и моим письмом в руках, и мне, признаюсь, тяжело было его видеть — до такой степени он сразу постарел и осунулся. Веселости и в помине не осталось. И в этом-то настроении, подумай, мама, что он должен был выслушать! Ближайшие его друзья ему же в глаза ругали негодяя в выражениях, заимствованных из словаря самого Сатаны! Он даже вынужден был соглашаться с оценкой собственного своего поведения и одобрять самые жестокие меры расправы с подлецом, о котором шла речь. Одобрение это было, однако, очень натянуто — на мой взгляд, по крайней мере. Есть он ничего не мог, только делал вид и в конце концов сказал:

— Должно быть, родственник несчастной женщины сидит тут же, среди нас, и слышит, как мы отзываемся о подлом виновнике ее несчастий. Желал бы я, чтобы это было так.

Ах, мама! Жалко было наблюдать, как Фуллер подмигнул при этих словах и боязливо оглянулся. Больше он выдержать не мог и ушел. В тот же день он стал распространять слухи, что будто бы купил новые рудники в Мексике, хочет лично заняться их разработкой и потому продает все свое имущество. Разыграл он роль прекрасно! Объявил, что желал бы получить за это имущество сорок тысяч долларов с рассрочкой выплаты на два года, но ввиду нужды в наличных деньгах продаст его, пожалуй, и за тридцать тысяч, только без рассрочки. Эту сумму ему, конечно, сейчас же дали, причем он удивил покупателя тем, что вместо золота или переводов на Нью-Йорк потребовал уплаты ассигнациями, объясняя это тем, что человек, у которого он покупает рудники, будучи настоящим янки, падким на всевозможные спекуляции, предпочитает получить капитал в возможно компактном виде. Это всем показалось странным, поскольку переводы удобны не менее ассигнаций, однако поговорили да и перестали — в Денвере ни о чем долго не говорят.

Все это время я следил за ним. С тех пор как сделка по продаже состоялась и 11 числа деньги были уплачены, я уже не выпускал его из виду ни на минуту. Этой же ночью, то есть, собственно говоря, 12 числа, поскольку дело было после полуночи, я проследил за ним до его комнаты (за три двери от моей, в том же коридоре), потом пошел к себе, переоделся рабочим, загримировался, взял дорожную сумку с необходимыми вещами, приотворил дверь и стал ждать, сидя в темноте. Спустя полчаса по коридору прошла старушка с мешком. Я последовал за ней, потому что благодаря своему чутью узнал в ней Фуллера. Выйдя через задний ход из гостиницы, он повернул в пустынную улицу, я за ним. Пройдя несколько кварталов, он сел в парную карету, очевидно, его поджидавшую, а я без всякого приглашения поместился на запятках, и мы поехали. Удалившись миль на десять от города, карета остановилась возле небольшой железнодорожной станции, Фуллер вышел, расплатился с извозчиком и сел под навесом на скамеечку, подальше от фонаря, а я прошел в здание станции и устроился у кассы. Фуллер, однако, не взял билета, и я не стал. Когда поезд прибыл, он вошел прямо в вагон, и я также, только с другого конца. Когда кондуктор подошел к нему за оплатой проезда, я, притворившись, что ищу места, приблизился к ним, чтобы услышать, до какой станции он берет билет, и потом взял билет до той же станции, удаленной миль на сто к западу.

С этой минуты мы с ним целую неделю кружили по железной дороге, мало-помалу продвигаясь все дальше на запад. Из старушки он превратился в такого же рабочего, как и я, только с большими накладными усами. Разыгрывал он эту роль великолепно, поскольку в самом деле был когда-то простым рабочим. Ближайший друг не узнал бы его, да и я узнавал его только по запаху.

В конце концов мы остановились здесь, в маленьком горном поселке в Монтане. Он снял себе хибарку, а я остановился на постоялом дворе для рабочих. Ужасное место: блохи, грязь — гадость. Он ни с кем не знакомится и каждый день уходит на поиски участка. За четыре недели я видел его только один раз, но каждую ночь выслеживаю по запаху и обхожу по следам. Когда он снял себе жилище, я съездил в соседний город, миль за пятьдесят, и телеграфировал оттуда в Денвер, в гостиницу, попросив хранить мои вещи до востребования. Здесь мне ничего не нужно, кроме нескольких перемен белья, которое я с собой захватил».

Слухи из Денвера сюда не доходят, должно быть. Я познакомился почти со всеми обитателями поселка, и никто из них не упоминал о том приключении. При подобном положении дел Фуллер может здесь чувствовать себя в безопасности. Он занял участок милях в двух от местечка, в самом глухом месте, и усердно работает. Но как он изменился! Весельчак и любитель хорошей компании, он теперь перестал смеяться и ни с кем не сходится. Я несколько раз встречался с ним — одинокий, потерянный, едва бредет. Здесь он называет себя Дэвидом Уилсоном.

Я уверен, что он останется здесь до тех пор, пока мы его не побеспокоим. Если вы непременно хотите, то я его, конечно, прогоню отсюда, хотя не знаю, может ли он стать еще несчастнее. Теперь съезжу в Денвер, отдохну немного от всяческих лишений — поем хорошенько, высплюсь на мягкой постели, потом заберу вещи и начну опять травить папу Фуллера, то бишь Уилсона».

Здесь о нем все жалеют, надеются, что в Мексике ему будет хорошо. Вообще он пользуется искренним и всеобщим сочувствием. Мне, признаюсь, тоже его жаль. На моем месте и вы бы его пожалели. Да, я знаю, вы скажете, что если бы я был на вашем месте и носил в своем сердце такие же воспоминания о нем… Будь по-вашему, сегодня вечером вернусь в Сильвер-Галч…»

Прости нас Бог, матушка, мы преследуем совсем не того человека! Я всю ночь не спал! Теперь жду не дождусь утреннего поезда.

Вообразите, что этот Джейкоб Фуллер — двоюродный брат нашего! Как мы не подумали, что последний неминуемо должен был изменить имя после своего варварского поступка с вами! Денверский Фуллер на четыре года моложе нашего. Он сюда приехал в 1879 году молодым вдовцом двадцати одного года от роду — значит, еще за год до вашего замужества. Вчера я говорил с его близкими друзьями, знающими его со дня приезда. Я ничего им не сказал, но немедленно уезжаю, с тем чтобы вернуть его в Денвер и вознаградить за все потери. Устрою пир на весь мир. „Мальчишество“, — скажете вы. Ну так что же! Я ведь и есть мальчишка, это моя привилегия. Кстати, больше таким мальчиком не буду».

Матушка, он исчез, не оставив никаких следов! Даже запах его улетучился. Я слег от потрясения и сегодня впервые встал с постели. Не будь я мальчиком — легче бы переносил удары судьбы… Все думают, что он уехал на запад. Часа через три сажусь в вагон. Сам еще не знаю, куда поеду, но сидеть на месте не могу.

Уж конечно, он переоделся и изменил имя, так что теперь я могу объездить хоть весь земной шар и не найти его. Я, признаюсь, этого и ожидаю. Вот как судьба-то нами играет, мама, — теперь я превращаюсь в Вечного Жида! А мы готовили эту роль для другого — потеха, право!

Подумайте, с какими затруднениями я должен встретиться! А ведь если бы можно было поместить объявление в газетах, так все бы уладилось. Я измучился, придумывая такую форму объявления, которая его бы не испугала: „Если джентльмен, купивший недавно рудники в Мексике и продавший таковые в Денвере, пришлет свой адрес (кому, мама?), то ему объяснят, что все прошлое было ошибкой, попросят у него прощения и вознаградят за все потери“. Но ведь он подумает, что это ловушка! Всякий бы так подумал. Может быть, прибавить: „Теперь стало известно, что он не тот, которого искали, а лишь однофамилец“ — будет ли этого достаточно? В Денвере, однако, все поймут, о ком идет речь, вспомнят об ассигнациях и скажут: „Зачем же он убежал, если знал, что ищут не его? Это как-то подозрительно“.

Между тем если я его не найду, то он разорится и погибнет от одного беспокойства. Вы умнее и опытнее меня — скажите, что делать? У меня есть одна ниточка, самая маленькая: я знаю его почерк. Если он где-нибудь напишет свое имя — хотя бы фальшивое — и не очень изменит руку, то я его найду».

Вы уже знаете, как тщательно я обыскал все штаты от Колорадо до Тихого океана, как я чуть было его не поймал. Ну, а вчера опять случилось то же самое. Я напал на улице на его свежий след и дошел по нему до дешевенькой гостиницы, но оказалось, что он только что из нее выехал, прожив десять дней. Значит, я ошибся направлением! Собака бы этого не сделала, а я лишь чутьем похож на собаку, по глупости же — настоящий человек.

В гостинице мне сказали, что этот постоялец отправился путешествовать, адреса не оставил и не сообщил, куда едет, мало того — он испугался, когда услышал этот вопрос. Багажа с ним не было — только маленький чемодан. Пришел и ушел он пешком. „Скупой старичок — не великая потеря для гостиницы“. Старичок! Воображаю, как он состарился! Понимаю также, почему он не задерживается долго на одном месте. Подписывается он все тем же именем „Джеймс Уокер“, под которым я чуть было не поймал его девять месяцев тому назад. Не любит, должно быть, менять имена. Почерк также не подделывает — я сразу его узнал.

Выслушав все подробности о нем, я бросился опять по следу, назад и пришел… к пристани! Вообрази, мама, дым парохода, на котором он уехал, еще виднелся вдали! Если бы я сразу пошел по следу в надлежащем направлении, то поспел бы на этот пароход или догнал бы его в прибрежных водах. Но теперь я по крайней мере знаю, куда он отправился, — в Мельбурн».

Вы действительно имеете право жаловаться: по одному письму в год — слишком мало. Но о чем же писать, когда всюду меня ждут только неудачи? Самому тошно смотреть на свет божий!

Я вам писал — как давно это было, — что уже не застал его в Мельбурне и несколько месяцев гонялся за ним по всей Австралии. Затем мы перебрались в Индию; я почти увидел его в Бомбее, оттуда по его следам отправился в Бароду, Роял-Пинди, Лукнов, Лахор, Аллахабад, Калькутту, Мадрас — одним словом, всюду. Неделя за неделей, месяц за месяцем, по пыли и грязи, постоянно я шел следом за ним, иногда очень близко, и таким образом вплоть да Цейлона. А оттуда… но, все равно, не стоит перечислять.

В конце концов, побывали мы с ним в Калифорнии, поехали в Мексику и затем опять вернулись в Калифорнию. С первого января и по сей день я охочусь за ним по всему штату. Почти уверен, что он где-то неподалеку от Хоп-Кэнона. Я следил за ним на протяжении тридцати миль отсюда, а затем потерял след. Должно быть, он сошел с поезда где-нибудь в необычном месте.

Теперь я отдыхаю, время от времени пытаясь отыскать потерянный след. Я ведь страшно устал, мама, и временами совсем теряю силы. Но здешние рудокопы — славные ребята, и общение с ними сильно меня поддерживает. Живу здесь уже целый месяц вместе с неким Самми Хильером, двадцатипятилетним малым и единственным сыном у матери, подобно мне. Он страшно ее любит и пишет ей каждую неделю (это уж не совсем на меня похоже, хотя я люблю тебя не меньше). Застенчивый юноша, пороху не выдумает, но всеми любим. Весел, добр, деликатен, успокоительно действует на нервы, прекрасный товарищ. Хотел бы я, чтобы „Джеймс Уокер“ имел такого сына. Он ведь любил общество, да и сам был похож по характеру на моего Самми, когда жил в Денвере. Как подумаю, что это я испортил ему жизнь!

Сердце у Хильера лучше, чем у меня, да и у кого бы то ни было в здешнем поселке, потому что лишь он один дружен с Флинтом Бакнером, черной кошкой нашей общины. Зная историю Флинта, Самми говорит, что горе сделало последнего таким, каков он есть, и что нужно быть к нему снисходительным. Между тем только очень щедрое сердце может быть способно на такую снисходительность, если все слухи о характере Флинта справедливы. Одной этой черты достаточно для того, чтобы дать вам верное понятие о моем милом Самми. Однажды он сказал мне: „Флинт — мой родственник и только со мной вполне откровенен. Я удивляюсь, как он жив до сих пор, хотя гораздо моложе, чем кажется. Более несчастного человека свет не создавал. Давным-давно он утратил свой душевный мир и с тех пор не знает, что такое спокойствие. Часто говорит, что не прочь даже оказаться в аду, лишь бы избавиться от земных мук“».