Только теперь, пережив все испытания, выпавшие на мою долю, я могу в известной степени дать себе отчет и проследить происшедшие события. Итак, я прибыл в Лондон. Не могу сказать, что он произвел на меня особенно приятное впечатление. Сильное — да, но не приятное. Несмолкаемый шум, действующий мне на нервы (привыкшие к покою океана), вечно куда-то спешащие, волнующиеся толпы народа, поразительное сочетание нищеты и роскоши, красоты и безобразия, изящества и безвкусия — все это, спутанное в гигантский клубок, подавляло, ошеломляло, но никак не привлекало. Но что действительно меня поразило, так это Риджент-парк, где я оказался в это прекрасное летнее утро; красоту его можно вообразить, но не описать.

Я буквально потерялся в этой сутолоке — совершенно бессмысленным взглядом провожал экипажи и автомобили и бесцельно следовал за толпой, увлекаемый ее движением; так продолжалось часа три, наверно. Наконец какой-то фланирующий господин, видя, что я иностранец, принял во мне участие и выразил готовность показать мне Лондон и его достопримечательности, на что я согласился с живейшей радостью. Только теперь я убедился, что осмотреть Лондон со всеми его достойными внимания особенностями невозможно. Но и то, что мне показывал мой добровольный проводник, было столь интересно, что я совершенно незаметно для себя полюбил хмурый Лондон; только вечером я распростился со своим любезным проводником. Еще перед отъездом из Сиднея мой адвокат дал мне адрес гостиницы близ Стренда — туда я и отослал свой багаж еще с вокзала и теперь направился сам. Отель оказался очень приличным и спокойным, и я решил обосноваться в нем уже потому, что на этот адрес мне обещала писать Филлис.

И теперь я тщетно ожидал ее письма и тосковал, зная, что, если письма еще нет, значит, она сама пока не приехала в Лондон; между тем они с отцом собирались провести всего два дня в Неаполе, три — во Флоренции, два — в Риме и столько же — в Париже. Так что моя милая уже дня два как должна была находиться в Лондоне.

Наконец однажды утром мое терпение было вознаграждено с избытком. Мне принесли письмо. На нем была английская марка, и я сразу узнал на конверте дорогой для меня почерк. Я лихорадочно разорвал конверт. Послание оказалось коротким, но говорило мне о многом.

Филлис с отцом приехали в Лондон накануне и остановились в отеле «Метрополь»; они собирались отправиться в свое поместье в конце этой недели. Но, как было указано в приписке, если я пожелаю увидеться с ней, Филлис будет меня ожидать у входа в Британский музей утром следующего дня в одиннадцать часов.

Не могу вспомнить, на что я использовал этот огромный промежуток времени от получения письма до наступления следующего дня, но только в половине одиннадцатого я уже нетерпеливо мерил шагами тротуар перед великолепным входом в музей, украшенный огромными колоннами. Я жадно всматривался в лица проходивших и проезжавших мимо. Минуты тянулись убийственно медленно, но наконец, когда мелодичный звон колокола на соседней церкви возвестил о наступлении одиннадцати часов и к нему немедленно присоединились колокола других храмов, я увидел, что из-за угла выехала изящная карета, в которой сидела Филлис. Подать ей знак и отворить дверцу экипажа было для меня делом одной минуты.

— Ах, Дик, — ответила она на мой вопрос с плутовской улыбкой на прекрасных губах, — вы даже вообразить не можете, сколько препятствий мне пришлось преодолеть, чтобы приехать сюда. Отец собирался вместе со мной посетить тысячу мест, и мне едва удалось от него удрать.

— Наверно, вы сделали вид, что поехали к портнихе, — добавил я со смехом, чтобы показать ей, что я тоже кое-что знаю о женских проделках.

— Надеюсь, что отец так и подумал, — ответила она, очаровательно зардевшись, — но сердце сказало мне, что я должна увидеться с вами во что бы то ни стало.

В этот момент мы оказались в вестибюле музея. Десятки хорошеньких элегантных девушек проходили мимо нас, но моя прекрасная спутница была красивее всех.

— Филлис, дорогая моя, — сказал я, — мы так давно не виделись!.. За это время у вас была возможность все хорошо обдумать. Скажите же, согласны ли вы подарить мне свою любовь?

Она взглянула мне прямо в глаза.

— Ни на одну минуту я не усомнилась в этом, Дик, и не изменила решения. Я уже сказала вам это однажды и не желаю брать свое слово обратно. Достаточно ли вам знать, что я люблю вас и, что бы ни произошло, буду только вашей или ничьей?..

— Да, этого достаточно, — торжественно произнес я. — Но, Филлис, как же нам поступить, ведь ваш отец настроен решительно?

— Я теряюсь в догадках, какова причина его упорства. Он всегда обожал меня и говорил, что никогда не станет стеснять меня в выборе супруга. Но теперь… теперь какая-то тайна встала между нами, чья-то воля идет нам наперекор. Тут таится нечто, чему у меня нет объяснения. Отец совершенно изменился. То он непременно желал ехать в Лондон, а теперь мне часто кажется, что он боится тут встретить кого-то, но кого именно — я не знаю. Меня мучит это. Мне совершенно непонятно поведение отца.

— Да, все это очень таинственно и печально. Но как же быть? Не попробовать ли мне еще раз открыто попросить его согласия?

— Я боюсь, что такой поступок лишь испортит дело. Нет, предоставьте это пока мне, я сама постараюсь уговорить отца. А теперь давайте осматривать музей.

Мы ходили по бесконечным экспозициям музея, где собрано все, что может привести человека в изумление, и особенно долго пробыли в египетском отделении, восхищаясь великолепием ушедшей древней цивилизации. Может быть, и неудобно назначать свидания в музее, но, клянусь честью, я никогда бы не осмотрел музей так внимательно и подробно, как теперь. Ученым должно быть это приятно. Я сообщил свои соображения Филлис, и мы долго смеялись. Но вот она взглянула на часы.

— Без четверти два! — воскликнула она. — Ах, Дик, я должна спешить! Я обещала отцу быть дома к двум часам и не могу заставлять его ждать меня.

И она стала надевать перчатки. Но я остановил любимую и, вынув из кармана маленький футляр, открыл его. Увидев его содержимое, она не смогла удержать легкого возгласа восхищения, и я, надев на тонкий пальчик кольцо, поспешил поднести ее руку к губам.

— Филлис, — проговорил я, — когда вы будете глядеть на это кольцо, вспоминайте того, кто любит вас больше всего на свете и кто готов пожертвовать всем, чтобы доставить вам радость.

Мы вышли из музея, и она подозвала карету. Я усадил ее в экипаж и озабоченно спросил:

— Когда же мы снова увидимся?

— Пока не знаю, но я вас извещу. Умоляю, не отчаивайтесь, что бы ни случилось, мы увидимся. До свидания, дорогой.

Я приподнял шляпу, она махнула мне рукой, и в следующий момент карета укатила. Затем я медленно побрел по Оксфорд-стрит с намерением пересечь город и попасть в свою гостиницу. Мои мысли были до того заняты воспоминаниями о свидании с моей дорогой Филлис, что я шел совершенно наугад и, очнувшись, увидел, что оказался в таком квартале Лондона, где мне еще ни разу не приходилось бывать. Узкие улочки, мрачные покосившиеся дома, странные лавчонки в одно окно, грязная мостовая, изборожденная канавами, — все это было так не похоже на обычно чистые лондонские улицы.