Меня зовут Агата Фелиция Стейси, я из благородной семьи, дочь покойного высокопочтенного декана Эразма Стейси. Я незамужняя, определенного местожительства не имею. Состою компаньонкой при молодой госпоже. Мне чуть больше сорока лет.

Место компаньонки при мисс Уольден я получила только в этом году, весной. Раньше я служила у мисс Самуэлы, с которой, к моему глубокому сожалению, вынуждена была расстаться только потому, что она вышла замуж. Я обратилась в контору для женского трудоустройства, пользующуюся наилучшей репутацией. Благодаря имеющимся у меня рекомендациям я могла рассчитывать, что не останусь без места долго. Так и случилось. Недели через две с небольшим я получила от содержательницы конторы записку. Она извещала меня, что меня навестит доверенный лорда Чарнворта, которому поручено найти компаньонку для племянницы лорда.

Первым делом, конечно, я справилась в списке лордов, приложенном к календарю Дебретта. Из него я узнала, что род лорда Чарнворта существует со времен Георга III, что он собственник дома на Корнуэльской улице и двух имений, заложенных или нет — неизвестно. Конечно, мне было приятно узнать, что фамилия Уольденов, представителем которой был лорд Чарнворт, одна из самых старинных в нашей стране, но мое свидание с поверенным лорда доставило мне еще больше удовольствия. Вначале он несколько сомневался насчет поставленных мною финансовых условий, но я думаю, что скорее из профессионального этикета. Однако рекомендация от самого архиепископа окончательно убедила его, что я заслуживаю ту сумму, которую потребовала. Поверенный сообщил мне, что его клиент, лишь недавно унаследовавший титул лорда после своего старшего брата, находится на пути в Англию из Китая, где он провел последние двадцать лет. Именно поэтому он поручил ему по телеграфу найти для управления его домом даму, занимающую хорошее положение в обществе. Также поверенный объяснил мне, что лорд Чарнворт — второй из трех братьев; старший, холостяк, только что умер, а третий, то есть самый младший, умер уже давно, оставив двух сирот, а именно — мисс Уольден, которой исполнилось девятнадцать лет, и мальчика Мориса двенадцати лет.

Поверенный поставил условие, чтобы я немедленно приступила к исполнению своих обязанностей, и, как только я узнала, что мисс Уольден в то время совершенно одна находилась в доме своего дяди, я не могла не согласиться, что такому в высшей степени нежелательному положению вещей должен быть немедленно положен конец. По совету поверенного я решила тотчас отправиться к мисс Уольден и стала готовиться к переезду.

В моем дневнике записан номер извозчика, который вез меня на Корнуэльскую улицу, — 13291. Возможно, это имеет мало отношения к делу, по которому я даю показания, но я желаю быть точной. Сам вид дома и швейцар, который вышел на мой звонок, еще более усилили то хорошее впечатление, которое сложилось у меня после прочтения календаря Дебретта. Узнав мое имя, лакей сообщил, что мисс Уольден дома и будет рада меня видеть. Затем он провел меня наверх, в гостиную, где и оставил одну.

Едва я уселась, как, к моему удивлению, в комнату вошла фигура, судя по всему мужского пола, в костюме для велосипедной езды. Она приблизилась ко мне и протянула руку.

— Мисс Стейси? Мое почтение! Я Жорж Уольден.

Мои глаза немного слабы, я плохо вижу без очков, а потому неудивительно, что я испытала легкий шок, неожиданно оказавшись в обществе мужчины. Я отлично знаю, что уже не в том возрасте, чтобы допускать вольное обращение с собой. Я всегда с опаской отношусь ко всему, что хоть сколько-нибудь может меня скомпрометировать. В первый момент действительно могло показаться, что я попалась в искусно подготовленную ловушку с целью свидания с молодым человеком. В смущении я попятилась назад, но тут объект моей ошибки, очевидно, заметив мое замешательство, весело воскликнул:

— Жоржем только я себя называю, а мое настоящее имя — Жоржиана!

Тут только я поняла, что вижу перед собой мисс Уольден. Мы, конечно, пожали друг другу руки. Это недоразумение, по-видимому, не вызвало у нее никакого смущения.

— Я состою членом общества велосипедисток, — объяснила она.

— Что же это за общество? — спросила я с замиранием сердца.

— Это клуб незамужних девиц, цель которого — добиться для своих членов того же самого общественного положения, которым пользуются неженатые мужчины. Мы не допускаем в члены мужчин, и та девушка, которая выходит замуж, лишается членства в нашем клубе. У нас есть фехтовальная зала, бассейн для обучения плаванию, кроме того, мы устраиваем лодочные гонки на реке. Вы обязательно должны позволить мне пригласить вас в наш клуб.

— Я была бы очень рада узнать об этом учреждении поподробнее, — ответила я осторожно. — Вероятно, в ближайшем будущем вы познакомите меня с уставом этого клуба и сообщите мне список его членов. Но так как вы сказали, что в него не пускают мужчин, то, вероятно, вы избавите меня от необходимости сопровождать вас туда.

Жоржиана заливисто рассмеялась.

— Наш клуб — вовсе не детская комната, — сказала она, как мне подумалось, несколько дерзко. — Это просто место, где мы отдыхаем, когда нам надоедают мужчины.

Услышав эту фразу, я поняла, что сейчас мне будет трудно внушить Жоржиане, какого образа мыслей я придерживаюсь. Она позвонила, приказала подать чай, и мы стали разговаривать о моих будущих обязанностях. В результате управление хозяйством было полностью передано под мою ответственность, и жизнь потекла своим чередом. Вскоре из замка Чарнвортов прибыли брат Жоржианы Морис и его воспитатель. Они жили там постоянно и приехали сюда только для того, чтобы встретить лорда Чарнворта.

Я заметила, что все слуги хорошо вышколены, так что хлопот с ними мне не предстояло, но при первом же взгляде на воспитателя я поняла, что с ним мне придется помучиться. В домах, где я управляла хозяйством, люди подобного рода всегда были склонны проводить некоторую разницу между их положением и моим. Например, везде, где они были допущены к столу, они заводили нелепую привычку обращаться со мной как с ровней, чего не посмели бы сделать по отношению к жене хозяина. Жоржиана сообщила мне, что господин Карслек Пераун получил приглашение к столу еще при жизни покойного лорда Чарнворта. Делать было нечего, и с этой минуты я стала готовиться к войне.

Как только прибыл Карслек Пераун, я поняла, что мое знание человеческой природы не обмануло меня. Прежде всего он стал обращаться ко мне «мисс Стейси». Похоже, он ожидал, что я позволю ему здороваться со мной за руку. С первой же минуты я почувствовала к нему какое-то непреодолимое предубеждение, которое с тех пор не покидало меня никогда.

Морис Уольден, братишка Жоржианы, наоборот, сразу завоевал мое расположение. Я вообще не люблю мальчишек, но этот был такой тихий, такой добрый, что иной раз я искренне ставила Мориса в пример его гордячке сестре. Мальчик оказался таким запуганным и необщительным, что прошло некоторое время, прежде чем мы подружились. По-видимому, он был очень привязан к своему воспитателю, а тот, вероятно, отлично понимал те выгоды, которые можно было получить благодаря впечатлительной натуре ребенка.

Теперь я перехожу к самой неприятной части моих показаний. Испытывая к хозяевам величайшее уважение, я все-таки не могу не заметить, что отношения между Жоржианой Уольден и воспитателем ее брата показались мне более интимными и непринужденными, чем, на мой взгляд, должны быть в связи с разницей в их социальном положении.

Я хорошо понимала, что господин Карслек Пераун обладал многими достоинствами, которые могли возвысить его в глазах такой девушки, как Жоржиана. Его наружность была в ее вкусе, он отлично одевался, а его речь выдавала в нем образованного человека, близко знакомого с теми вопросами науки и литературы, которыми — как теперь почему-то считается — прилично интересоваться и женщинам, так что понравиться он мог. Я ничего не имела против того, чтобы сидеть молча во время их долгих бесед. Но, когда их разговор начинал касаться сомнительных тем, которые осуждает светское общество, я неизменно вмешивалась. В таких случаях я как бы случайно задавала Жоржиане отвлекающий вопрос или обращалась к господину Перауну с замечанием о погоде.

Я должна сказать, что не столько господин Пераун, сколько сама Жоржиана заставляла меня быть в высшей степени настороже. Однажды она забылась до того, что завела разговор о многоженстве. Господин Пераун говорил что-то о браке вообще, когда Жоржиана вдруг спросила:

— Правда ли, что все народы в древности жили в многоженстве?

Я тотчас прервала их беседу, стараясь говорить как можно естественнее и беззаботнее:

— Жоржиана, что же вы не скажете мне, заказали вы сегодня к обеду землянику или нет?

Она обернулась ко мне с выражением гнева на лице.

— Да… Впрочем, нет… Не заказывала… — ответила она. — Ну, так что вы на это скажете, господин Пераун?

Я нахмурилась и, покашляв, спросила:

— Не пора ли вам, господин Пераун, вести Мориса на прогулку?

У господина Карслека Перауна было достаточно такта, чтобы понять мой намек, и он замолчал, хотя и не сдержал саркастической улыбки, а Жоржиана твердила свое:

— Отчего вы не отвечаете? Говорите же!

К счастью, на столе стоял десерт. Застучав ножами для фруктов, я сказала:

— Не лучше ли продолжить этот разговор в другое время?

Я заметила, что Морис вздрогнул и насторожился. Жоржиана посмотрела на меня в упор и рассмеялась.

— Простите, — сказала она. — Я и не знала, что полигамия считается у вас своего рода табу. Отлично! В таком случае поедем кататься — вы в карете, а я на велосипеде!

Жоржиана отлично знала, что я не очень одобряла ее прогулки на велосипеде, в особенности в этом ее странном костюме. К несчастью, в таких исключительных обстоятельствах я не имела над ней авторитета. Я лишь могла советовать, могла предостерегать, но запрещать было не в моей власти. С момента начала моей службы в доме и до появления лорда Чарнворта я, конечно, сочла своим долгом узнать о нем все, что было возможно. От Жоржианы я ничего путного добиться не могла: она сказала мне, что никогда не видела своего дяди и даже не знает, писал ли он когда-нибудь письма родным.

— Разве покойный лорд Чарнворт ничего не рассказывал вам о своем брате? — с удивлением спросила я.

— Я не помню, чтобы он говорил мне что-нибудь такое, что стоило бы повторять, — ответила она таким тоном, который исключал всякие дальнейшие расспросы. — Кажется, покойный дядя Чарнворт был не в ладах с дядей Чарльзом. Но я никогда не считала нужным совать нос в их отношения.

Однако я считала своим долгом «совать нос», то есть быть более осведомленной относительно характера и прошлого человека, в доме которого я волей судьбы занимала столь ответственное и деликатное положение. Потерпев поражение в беседе с Жоржианой — а она, вероятно, знала больше, чем хотела сказать, — я предпочла вступить в тактичные переговоры с прислугой, выбирая для этой цели только тех служащих, кто дольше других прожил в этом доме.

К несчастью, ни один из слуг в городском доме не работал на этом месте достаточно долго для того, чтобы знать новоиспеченного лорда в лицо. Только дворецкий Клофам, который жил в доме уже четырнадцать лет и производил впечатление умного и почтительного человека, сообщил мне важные сведения. Это была грустная, неприятная история, касавшаяся девушки-крестьянки. Старый лорд узнал о романе сына и устроил ему ужасную сцену. В результате девушку куда-то удалили, а молодого человека, то есть нынешнего лорда, сослали в Китай. Там он прожил двадцать лет. Отец выделил ему ежемесячное жалование, которое аккуратно выплачивал сыну до конца своих дней через отделение какого-то банка в Китае.

— Выплачивать жалование, — продолжал Клофам, — после смерти отца надлежало и старшему брату, так как, говорят, было решено, что господин Чарльз, то есть нынешний лорд, никогда не вернется назад. Это было единственное условие, за соблюдение которого платилось жалование. Каждый месяц он ходил в Китае в банк и сам получал деньги, чем и был связан, как говорится, по рукам и ногам.

Вот и все, что мне удалось узнать о молодых годах Чарльза Уольдена, нынешнего лорда Чарнворта. Что же касается тех двадцати лет, которые он провел в Китае, то оказалось, что о них не знала в доме ни одна живая душа. Вполне понятно, что я чувствовала некоторое беспокойство. Было ясно, что поведение лорда Чарнворта в молодости перешло всякие границы, дозволенные в его положении. Я допускаю, что, приглашая к себе в качестве хозяйки такую даму, как я, он не руководствовался своими дурными наклонностями, однако я почувствовала некоторую неловкость при мысли, что мне придется каждый день сидеть с таким человеком за одним столом.

Чтобы успокоиться, я отправилась в контору к поверенному лорда. Он принял меня очень вежливо, но в его манерах так и сквозило, что он дорого ценит свое время, а это, конечно, помешало мне поговорить о деле так, как бы я того желала.

— Боюсь, что не сумею сообщить вам о лорде Чарнворте больше того, что вам уже известно. Нашей фирме было поручено ежемесячно переводить определенную сумму в Гонконгское отделение Англо-китайского банка для личного вручения господину Чарльзу Уольдену, что мы в точности и исполняли. И всякий раз, когда мы посылали деньги, господин Уольден забирал их, и мы ежемесячно получали из Китая его личные расписки. Больше никаких сведений о нынешнем лорде Чарнворте, за исключением последних недель, мы не имеем.

— Разве за все это время он не писал домой? Ведь была же какая-нибудь переписка между ним и его братом?

— Насколько я знаю, нет. Семья Уольденов вообще была весьма эксцентрична.

При этих словах мне пришла на ум Жоржиана.

— Примером этой эксцентричности, — продолжал поверенный, — может послужить следующее. Покойный лорд души не чаял в племяннике и племяннице, однако не собирался раньше брата обеспечить их на случай своей смерти. После его похорон — вы не поверите — не на что было содержать дома, и мне пришлось в первое время выплачивать деньги на свой собственный страх и риск.

— Но ведь вы телеграфировали новому лорду? — спросила я с удивлением.

— Единственным адресом, на который я мог телеграфировать, был адрес все того же банка в Гонконге. В бумагах его брата я не нашел никакого другого адреса. В результате вышло, что мои телеграммы лежали в банке целых две недели, пока новый лорд не явился за жалованием. И все это время сироты находились в полном неведении о своей судьбе.

Я начинала уже серьезно беспокоиться о том, следовало ли мне после этого оставаться в доме лорда Чарнворта.

— Я попросил бы вас избавить меня от разговоров на эту тему, — искренно продолжал поверенный. — О жизни лорда Чарнворта в Англии и о подробностях его ссоры с отцом, уверяю вас, я ровно ничего не знаю, слушать же сплетни прислуги не считаю достойным занятием.

— Извините, — прервала я его, — я спрашиваю не об этом. То, что было двадцать лет тому назад, не может служить предметом обсуждения теперь. Но я хотела бы заручиться уверенностью относительно следующего. Надеюсь, когда лорд Чарнворт приедет в Англию, я не увижу в отношениях к нему других господ ничего такого, что сделает мою службу в его доме несоответствующей моему положению?

Поверенный встал, подошел к несгораемому шкафу, отпер его и вытащил какие-то бумаги.

— Самое лучшее уверение, какое только я могу вам дать, — это корреспонденция самого лорда Чарнворта с тех пор, как он унаследовал титул.

Он опять сел за письменный стол и просмотрел бумаги.

— Как я уже сказал вам, — продолжал он, — наша телеграмма о смерти его брата оставалась без ответа две недели. Тем временем мы перевели на его имя сумму, достаточную для его возвращения домой. Мы предполагали, конечно, что он тотчас станет собираться в путь. Как мы и ожидали, ответ пришел в тот же день, когда лорд получил свое жалованье. Было несомненно, что ответ написан второпях, так как содержал в себе лишь следующие слова: «Приеду первым пароходом. Никаких распоряжений до моего возвращения не делайте».

Я взяла из рук доверенного телеграмму, прочла ее и положила на стол.

— Разбирая тем временем бумаги покойного лорда, я узнал, что сироты оставлены без средств к существованию. Как вам известно, закон не обязывает дядю содержать своих племянников даже в том случае, если племянники являются его наследниками.

— Я знаю это.

— Тогда я послал лорду Чарнворту вторую телеграмму, извещая его о положении дел и прося инструкций насчет мисс Уольден и ее брата. Эту телеграмму он должен был получить в тот же день, как и другие, но, очевидно, второпях, не ответил сразу. Это обеспокоило нас, потому что мы не были уполномочены считать двух сирот членами его семьи. Однако лорд Чарнворт, по-видимому, понял сложившуюся ситуацию. Через два дня мы получили от него следующий ответ: «Пусть племянник и племянница живут так, как жили раньше».

Я прочитала и эту, вторую, телеграмму и почувствовала некоторое облегчение.

— Вслед за тем мы получили вот эту, третью, телеграмму, которая, как изволите видеть, не подписана.

Я взяла протянутую мне телеграмму и прочла: «С лордом Чарнвортом случился легкий удар. Путешествие отложено. Пусть все идет как при жизни брата».

— К счастью, удар был не особенно сильным, — продолжал поверенный. — Мы сочли необходимым телеграфировать лорду и после этого, прося у него инструкций на будущее, и, кстати, описали ему положение мисс Уольден, что она одна во всем доме и что ей нужна компаньонка. В ответ его светлость телеграфировал нам… Это я тоже могу прочитать, поскольку вопрос касается вас…

Доверенный отыскал в телеграмме нужное место и прочел его: «Пригласите даму с лучшими рекомендациями для ведения хозяйства».

— Вот и все, мадам, других сведений у меня нет. Надеюсь, вы удовлетворены?

— Вполне, — ответила я.

— В настоящее время лорд уже едет по Европе. Как только мы узнаем дату его прибытия в Лондон, я не замедлю сообщить вам.

Я простилась с поверенным и ушла. Таким образом, я узнала о лорде Чарнворте только три факта, а именно: что его поведение в молодости было отнюдь не безупречно, что все двадцать лет его ссылки прошли в полной изолированности от семьи и что он возвращался теперь, по-видимому, с добрыми намерениями построить лучшее будущее. Я решила проявить терпение и стала ожидать прибытия лорда Чарнворта, чтобы уже лично составить о нем впечатление.

Как только в городе стало известно о моем положении в доме лорда Чарнворта в качестве полновластной хозяйки, мне нанесли визиты многие лица из высшего света. Среди них, к моему удовольствию, оказался господин, которого мой опытный глаз отметил как претендента на руку Жоржианы. Это был сэр Патрик Дэнс.

Сэр Патрик — баронет из почтенной семьи и, кстати сказать, владелец острова у западных берегов Шотландии. Он чрезвычайно высокого роста, волосы у него плохие и все лицо покрыто веснушками, зато характер безупречный. Это в высшей степени скромный и простодушный человек. Он не мог бы относиться ко мне с большим почтением даже в том случае, если бы я была сестрой Жоржианы.

Как только я поняла его намерения, то не упустила случая сделать ему тонкий намек, что его ухаживания за Жоржианой мне по душе. Едва он узнал об этом, как тотчас принялся расспрашивать меня, может ли он рассчитывать на ее взаимность. Получив более или менее поощрительный ответ, бедный молодой человек растаял от благодарности и в следующий же свой визит к нам принес мне ценную брошь, которую почти насильно заставил меня принять от него на память.

С тех пор он к нам зачастил, тем более что я стала часто приглашать его на завтрак и на обед. Но тот факт, что Жоржиана упорно разговаривала с одним только господином Перауном, совершенно обескураживал молодого баронета, и все его усилия всякий раз сводились на нет, едва только разговор заходил о каббалистическом учении, Морисе Метерлинке или о чем-нибудь подобном, в чем баронет был совершенно не силен. Видя такое положение дел, я решила дождаться приезда лорда Чарнворта, так как надеялась, что он окажет влияние на племянницу. От поверенного я слышала, что лорд уже достиг Парижа, где остановился на несколько дней. В один из последующих дней меня уведомили, что лорд Чарнворт в Англии и прибудет через два-три часа.

К счастью, все приготовления были сделаны заранее. Комнаты, которые занимал покойный лорд, были убраны и проветрены под моим личным наблюдением, также была подготовлена комната для слуги, которого лорд Чарнворт вез с собой. Морис Уольден, естественно, взволнованный предстоящим свиданием с дядей, был освобожден от занятий, и я уже придумала маленький церемониал встречи изгнанника. С того момента, как я послала за лордом Чарнвортом карету, дверь дома была настежь открыта, и Жоржиана с братом сидели наготове, чтобы броситься к дяде, едва он ступит на порог. Я же должна была находиться на втором плане и собиралась выступить вперед с тем, чтобы принять хозяина дома тотчас после того, как окончатся душевные излияния. Дворецкому Клофаму я поручила бежать впереди, распахивать перед его светлостью двери и сопровождать его до отведенных лорду апартаментов.

Все уже было готово, мы сидели втроем в столовой и смотрели в окошко, когда я вдруг заметила, что к дому подъезжает не карета, посланная мной, а простой наемный экипаж. Человек, сидевший рядом с кучером на козлах, по всей вероятности, француз, соскочил на землю прежде, чем экипаж подъехал к подъезду, и отворил дверь. Я едва успела крикнуть Жоржиане и ее брату, чтобы они бежали в прихожую, как вдруг увидела и самого лорда Чарнворта. Он был тепло закутан, держался левой рукой за плечо слуги и без заметных затруднений поднимался по ступенькам. Клофам широко отворил перед ним двери и низко поклонился, в то время как сироты подошли познакомиться с дядей. Он немного постоял, сказал два-три приветственных слова, снял с плеча слуги левую руку, быстро пожал руки родственникам и поспешил за ними во внутренние покои, прося тотчас провести его в отведенные ему комнаты.

Я выступила вперед, силясь улыбаться как можно приятнее; лорд Чарнворт кивнул мне, пробормотал что-то, чего я не поняла, и буквально ринулся наверх, в свои апартаменты. Нечего удивляться, что во время описанной сцены я испытала некоторое разочарование. Двое суток лорд Чарнворт оставался у себя, не показываясь никому. Еду ему посылали наверх с его же лакеем. И только к вечеру третьего дня слуга пришел ко мне с докладом, что его светлость изволил отдохнуть с дороги и был бы рад, если бы я из уважения к его инвалидности посетила его, извинив его за то, что не он первым наносит мне визит.

Конечно, я согласилась. Вежливая форма, в которой ко мне обратились, убедила меня, что лорд Чарнворт не такой уж грубый человек, каким показался мне сначала, а оказанный им прием окончательно рассеял мои сомнения. При моем появлении он встал, протянул мне здоровую руку и извинился, что потревожил меня. Его манеры выдавали в нем человека, который некогда был настоящим джентльменом, но позднее из-за общества, где ему пришлось вращаться, привык к некоторым шероховатостям. У него было лицо чужеземца, но это впечатление, впрочем, сглаживала длинная черная борода. Похоже, что лорд Чарнворт и сам сознавал свои недостатки.

— Я хотел сказать вам, мисс Стейси, что в данный момент я не чувствую себя способным появляться в цивилизованном обществе, — начал он. — Долгое время я жил вне его, и того, что сформировалось за двадцать лет жизни среди дикарей, быстро не исправишь. Вот почему я и решил обратиться к услугам такой почтенной дамы, как вы. Вы легко поймете, чего свет будет требовать от моего дома, и я буду вам очень обязан, если вы примете на себя труд управлять моим хозяйством так, как если бы главной здесь были вы, а не я. Я вмешиваться не стану.

— Мне очень приятно быть вам полезной, милорд, — ответила я с поклоном. — Я не думаю, что свет отнесется неблагосклонно к вашему желанию какое-то время оставаться в тени, поскольку у вас еще не закончился траур по покойному лорду, а там будет видно.

Он слегка замялся и нахмурил брови.

— Я и мой покойный брат не очень-то дружили, — сказал он. — Тем не менее пусть будет так, пусть этот траур хотя бы на первых порах послужит мне оправданием в глазах света.

— Никто не станет обижаться на вас, если вы и в первые месяцы после траура не будете проводить приемы. Но для этого нужно уехать в одно из ваших имений…

Он энергично замотал головой:

— Нет, ни за что на свете! Не скрою от вас, с моим старым домом у меня связаны самые неприятные воспоминания. Я предпочитаю оставаться здесь, по крайней мере пока.

Затем лорд Чарнворт задал мне несколько вопросов о прислуге, и я с деликатностью ответила ему, что все это люди новые, которым не известно ничего о прошлом семьи, за что и была награждена благодарным взглядом.

— А теперь расскажите мне о племяннице и племяннике, — продолжал он, как только вопрос о прислуге был исчерпан. — Я хотел бы сделать для них все, что в моей власти. Я считаю их своими родными детьми.

— Это очень мило и благородно с вашей стороны, лорд Чарнворт, — ответила я.

— Нет-нет, — прервал он меня, — я не ради похвал это говорю. Я хочу только, чтобы вы поняли, каких взглядов я придерживаюсь. Что за девушка эта Жоржиана?

Поскольку разговор коснулся столь конфиденциальной темы, то я сочла своей обязанностью избежать всего, что могло бы посеять недоразумения между дядей и Жоржианой, но в то же время и не скрыла правды относительно эксцентричности своей подопечной.

— А что мой племянник?

Мальчика я расхвалила как могла.

— Почему он не ходит в школу?

Я ответила, что покойный лорд отдал его в одно из аристократических учебных заведений, но, оставшись недовольным тем, как велось преподавание, забрал его назад и нанял воспитателя — господина Карслека Перауна.

— Полагаю, что господин Пераун — хороший человек? — спросил лорд.

Я решила снять с себя всякую ответственность за воспитателя. Я уже и без того пожертвовала своим долгом, выгородив Жоржиану, но к господину Перауну я не чувствовала ровно никакого уважения.

— Едва ли я сумею ответить на этот вопрос, — ответила я с холодностью, которой нельзя было не заметить. — Я редко встречаюсь с ним, только за обеденным столом. Кажется, он очень образован, и Морис, по-видимому, к нему привязан. Но, кроме этого, я ничего не могу сказать.

Лорд Чарнворт слабо улыбнулся. Возможно, он решил, что между мной и господином Перауном существовали какие-то противоречия, но мне было все равно, я исполнила свой долг.

Первые месяцы лорд Чарнворт вел уединенный образ жизни, но затем стал время от времени вылезать из своей норы и наконец занял в доме подобающее ему место хозяина. Постепенно день за днем менялось и его отношение к племяннице и племяннику. Сперва он держался настороже и сторонился их, особенно Жоржианы. Казалось даже, что он немного побаивался ее. Возможно, он сознавал разницу между тем обществом, в котором ему пришлось жить в Китае, и тем, в котором вращалась она, или же, быть может, ошибочно предполагал, что ей известно что-то из его прошлого. Он относился к ней с уважением и добротой, но родственной близости между ними не замечалось. Но постепенно все переменилось к лучшему. Манеры лорда Чарнворта стали безупречными, и в домашнем кругу он начал чувствовать себя свободнее. Он даже стал выходить из дома в сопровождении кого-нибудь из членов своей семьи. Иногда он брал ложу в театре и сопровождал туда меня и Жоржиану. Бывали и такие случаи, когда он один сопровождал племянницу на цветочную выставку или на концерт. И если бы я не знала, что они связаны между собой узами родства, я могла бы предположить, что лорд Чарнворт увлекся Жоржианой как женщиной.

Таково было положение вещей ко дню рождения моей подопечной. Лорд Чарнворт разрешил племяннице пригласить только ее близких знакомых и даже выразил желание побеседовать с людьми, посещающими ее. Раза два или три, когда наш дом навещали друзья девушки, он спускался вниз, в гостиную. Так он познакомился с сэром Патриком, который, по-видимому, произвел на него очень благоприятное впечатление. Но в целом лорд Чарнворт продолжал уклоняться от любых приглашений, которые присылали ему друзья его семьи, а насчет того, что он когда-нибудь займет свое место в палате лордов, он даже не заикался.

— Посторонних я не хочу, — сказал он, когда речь зашла о праздновании дня рождения Жоржианы, — а тем более знакомых моего покойного брата или тех, кто знал меня в молодости. Пусть соберется только молодежь. Больше никого!

Значит, я напрасно питала надежду, что однажды лорд Чарнворт добровольно нарушит свое уединение и займет место в свете, подобающее ему по рождению. Вместо этого он еще глубже забрался в свою раковину. Мне оставалось только закрыть глаза и признать за ним это право, хотя бы потому, что я ела его хлеб. Но вскоре мне пришлось убедиться, что есть и другие люди, которых интересовал тот же вопрос и которые, в отличие от меня, не стеснялись удовлетворить свое любопытство.

Это обнаружилось вскоре после дня рождения Жоржианы, во время завтрака. Мы все сидели за столом — лорд Чарнворт, Жоржиана, Морис, господин Пераун и я, как вдруг совершенно неожиданно для всех Морис воскликнул:

— Дядя, расскажите нам что-нибудь о Гонконге!

При этих словах я взглянула на господина Перауна и с удивлением заметила, с каким величайшим интересом он вперил в лорда Чарнворта свои глаза, потом опустил их и искоса стал бросать на него пытливые взгляды. Последовав его примеру, я была не меньше поражена и тем гневом, которым вдруг омрачилось лицо лорда.

— Тебя это не касается! — проворчал он грубо, как бывало прежде.

Морис струсил и вопросительно посмотрел на воспитателя. Лорд Чарнворт, в свою очередь, строго посмотрел на господина Перауна. Тот спокойно выдержал этот взгляд. С минуту они смотрели друг на друга в упор, потом господин Пераун сказал спокойно:

— Морис заинтересовался тем, что я рассказывал ему о Китае. Сегодня у нас был урок географии. Но, конечно, я знаю об этой стране только понаслышке. Вам же Китай известен больше, чем кому-либо другому.

С этого дня я стала наблюдать за воспитателем и постепенно все больше убеждалась в том, что господин Пераун по каким-то ему одному известным причинам исподтишка следил за каждым движением лорда Чарнворта. Несколько раз мне приходилось присутствовать при незначительных инцидентах, подобных описанному, причем всякий раз казалось, что воспитатель все дальше запускает свои щупальца, и всякий раз мне становилось ясно, что лорд Чарнворт взволнован и оскорблен этим больше, чем он хотел показать. Наконец все мы поняли, что его угнетают воспоминания о Китае и в то же время он не может открыто отражать меткие удары, которые ему наносил господин Пераун.

Когда я наконец полностью уверилась в том, что воспитатель никоим образом не может рассчитывать на расположение лорда Чарнворта, я решила сообщить последнему свои предположения насчет его племянницы. Воспользовавшись первым представившимся случаем, я попросила у лорда Чарнворта дозволения поговорить с ним наедине. Он почему-то испугался моей просьбы, однако все же пригласил меня в свои апартаменты.

— Я хочу поговорить с вами насчет Жоржианы, — сказала я, как только мы остались одни.

Он вздохнул с облегчением и попросил меня продолжать.

— Я не знаю, быть может, вы уже составили свои планы насчет ее будущего, но, без сомнения, уже не за горами то время, когда придется хорошенько об этом подумать.

— Планы насчет ее будущего! — воскликнул он. — Какие такие планы?

— Насчет ее замужества, конечно. Вы не должны упускать из виду, что она привлекательна и может иметь поклонников.

Лорд с беспокойством посмотрел на меня; ясно было, что этого разговора он не предвидел.

— Среди всех молодых людей, которые интересуются ею, — продолжала я, — самая лучшая партия, по моему мнению, это сэр Патрик Дэнс.

— Он очень милый молодой человек, но я не думаю, что Жоржиане он нравится.

— Во всяком случае у нее нет причин отказывать ему.

— И я хотел бы этого. Только как бы ей не ошибиться.

— Как бы ей еще больше не ошибиться, — многозначительно ответила я.

Он вопросительно посмотрел на меня.

— С ее экстравагантными идеями относительно женского вопроса, — продолжала я, — она может снизойти до какого-нибудь проходимца, рекомендацией которому будет служить лишь поверхностная болтовня на научные темы.

Лицо лорда Чарнворта омрачилось.

— Разве вам ни разу не бросалось в глаза, какое необыкновенное внимание проявляет Жоржиана к разглагольствованиям господина Карслека Перауна?

— Нет! — выкрикнул лорд с таким гневом, который удивил меня. — Я этого не потерплю!

NB. Остальная часть показаний мисс Стейси, довольно обширных по содержанию, была принята во внимание при составлении того, что последует ниже, после показаний Карслека Перауна.