Глава XXXV
Тонкая работа
Грайс перед отъездом посвятил меня в свои планы, так что я уже знал, по какому следу он пойдет.
– Если мы выясним, откуда взят лист, на котором написано признание Джен, — произнес он, — то узнаем также, кто убийца несчастного Левенворта и этой бедняжки.
На следующее утро я направился прямо к сыщику и застал его сидящим за столом; перед ним лежал дамский бювар. К моему удивлению, он сообщил, что бювар этот принадлежит Элеоноре Левенворт.
– Как, — воскликнул я, — вы до сих пор еще сомневаетесь в ее непричастности к убийству?
– Нет, но мы должны все тщательно исследовать, и только тогда можно сделать правильное заключение. Видите ли, — продолжал Грайс, — я просмотрел также все вещи Клеверинга, хотя, конечно, он ни в коем случае не мог написать того письма. Надо искать улики не только там, где предполагаешь их найти, но даже там, где их вовсе не ожидаешь обнаружить. Я, конечно, не надеялся отыскать что-нибудь в этом бюваре, но все же должен был осмотреть все основательно.
– Вы виделись сегодня утром с мисс Элеонорой?
– Разумеется, иначе я не получил бы того, что хотел. При этом она была столь любезна, что сейчас же дала мне этот бювар: мисс Левенворт, вероятно, предположила, что он мне понадобился для того, чтобы убедиться, нет ли среди ее письменных принадлежностей такой же бумаги, о которой так много говорилось в начале следствия. Но если бы она даже знала истинную мою цель, то и тогда спокойно могла бы дать мне его, поскольку в нем не содержится ничего подозрительного.
– Мисс Элеонора здорова? — поинтересовался я, будучи не в состоянии скрыть свое беспокойство. — Знает ли она о неожиданной смерти Джен?
– Да, это известие ее очень взволновало; мне даже кажется, что ее подозрения относительно кузины еще более усилились. Но подождите, — сказал Грайс, — давайте рассмотрим кое-что. — С этими словами он взял пачку бумаг.
– Вот эту кипу я нашел в ящике письменного стола, стоящего в библиотеке в доме Левенворта, и, если не ошибаюсь, в ней мы найдем именно то, что ищем.
– Но…
– Но то роковое письмо было написано на листе совсем другого формата, чем эти, — вероятно, хотите вы сказать, — перебил меня сыщик. — Я прекрасно помню об этом, но не забудьте, что тот лист был обрезан. Давайте сравним теперь качество бумаги.
С этими словами он вынул из кармана сложенное письмо, приложил его к одному из листов из связки и показал мне. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что оба листа оказались одного цвета.
– Посмотрите листы на свет.
Я сделал, как он сказал: бумага в обоих случаях была одинакового качества.
– Теперь сравним ширину линеек, — продолжал Грайс и положил оба листа бумаги рядом, соединив края: линовка одного листа как раз совпадала с линовкой другого. Этим вопрос, конечно, был выяснен.
– Я был в этом уверен, — торжествующе заметил Грайс. — Как только я выдвинул ящик того стола и увидел лежавшие там бумаги, то сразу понял, что это именно та бумага, которую мы ищем.
– Но разве в данном случае полностью устранены все сомнения? — поинтересовался я. — Ведь бумага эта самая что ни на есть обыкновенная, такую можно найти в любом доме.
– Напротив — подобного формата в продаже вы больше не найдете, во всяком случае Левенворт употреблял ее для своей рукописи, иначе она не находилась бы у него в библиотеке. Но если у вас есть еще какие-нибудь сомнения, то посмотрим, не обнаружатся ли еще и другие доказательства, — прибавил сыщик, затем встал, подошел к окну и принялся внимательно изучать бумагу.
Наконец он, видимо, рассмотрел то, что искал, вернулся на место и показал мне, что одна из линеек чуть толще, а другая, наоборот, тоньше всех остальных.
– Подобные дефекты встречаются обыкновенно во всей пачке, и если мы найдем ту стопку бумаги, из которой был взят лист для письма, тогда, надеюсь, уже больше не останется места ни для каких сомнений.
Он взял пачку, лежавшую на столе, и стал тщательно ее просматривать, но все листы в ней оказались без малейших дефектов.
– Неужели на этот раз я ошибся? — прошептал Грайс про себя.
Следующая стопка, взятая со стола, оказалась также без дефектов. Он уже начинал, по-видимому, терять терпение, тем не менее брал одну стопку за другой и стал пересчитывать, в расчете, что в какой-нибудь из них не будет хватать листа. Я также занялся пересчетом, но продолжительное время поиски наши оставались безрезультатными. Вдруг я вскрикнул в волнении:
– В этой пачке только двадцать три листа.
Мы дважды их пересчитали: оказалось, что действительно я был прав. При этом на каждом листе было обнаружено по одной утолщенной и по одной тоненькой линейке.
– Что вы на это скажете? — торжествуя, спросил меня Грайс.
– Мне кажется, сам Фома неверующий теперь поверил бы, — ответил я.
– Положительно, мне везет, — заметил Грайс, — улики теперь так и вяжутся одна с другой, образуя отдельные звенья одной цепи. Но какова, однако, эта женщина! — воскликнул он с неподдельным восторгом. — Мне, право, жаль, что придется все же затянуть петлю на ее шее. Достать самый последний лист из целой кипы, изменить формат бумаги и затем подделаться под почерк полуграмотной девушки, — разве это не великолепно?
Я стоял и молчал, состояние мое было близко к отчаянию.
– Она положительно не могла сделать ничего умнее в положении, в котором находилась, но тот факт, что Джен за это время так усовершенствовалась в письме, ее погубил.
– Мистер Грайс, — перебил я его, не будучи в состоянии выслушивать дальнейшие подобные комментарии на эту тему, — вы говорили сегодня утром с Мэри Левенворт?
– Нет, да я вовсе и не собирался этого делать. Я даже сомневаюсь, знает ли она вообще, что я побывал у них в доме. Если горничная не в ладах с госпожой, это просто находка для сыщика: я подкупил Молли и сумел обойтись без помощи ее хозяйки.
– И что же вы думаете теперь делать? — поинтересовался я, помолчав немного. — Теперь вы проследили след до конца и можете быть довольны результатом. Значит, настает время решительных действий, не так ли?
– Еще посмотрим, — ответил Грайс, вынимая из письменного стола оловянный ящичек с документами, тщательно изучить которые у нас еще не нашлось времени, — сначала ознакомимся с содержанием этих бумаг: может быть, они откроют нам что-нибудь новое.
Он взял разрозненные листки, вырванные из дневника Элеоноры, и приступил к чтению. Пока он был занят этим, я пересмотрел остальные бумаги. Миссис Бельден не солгала: там находились брачное свидетельство Мэри и Клеверинга и несколько писем последнего. В то время как я их изучал, вдруг раздалось чуть слышное восклицание Грайса.
– В чем дело? — спросил я.
– Прочитайте сами, — сказал он, подавая эти фрагменты дневника, — вначале идет повторение того, что вам уже рассказывала почтенная вдова, но изложенное с другой точки зрения, а дальше есть нечто такое, что объясняет мотив убийства с такой стороны, которая до сих пор нам была совершенно неизвестна. Но лучше начать сначала — полагаю, вы не соскучитесь.
Соскучиться?! Неужели мысли и чувства Элеоноры в тяжелое для нее время могли бы показаться мне скучными? Я сложил листы по порядку и принялся читать. Привожу здесь целиком те строки ее дневника, которые имели для нас особый интерес:
«18 июля. Дядя приехал сегодня неожиданно со скорым поездом, пришел ко мне в комнату, обнял и спросил про Мэри.
Я опустила голову и смогла только прошептать, что она у себя в будуаре. Он тотчас направился туда и застал ее за туалетным столиком. Кузина сидела, погруженная в глубокие раздумья, и вертела обручальное кольцо Клеверинга на пальце. Что произошло затем, я не знаю, во всяком случае была, вероятно, бурная сцена. Поэтому, видимо, Мэри сегодня утром и не вышла из своей комнаты, а дядя очень расстроен и озабочен.
После обеда. Несчастная наша семья: дядя не только не согласен признавать права Клеверинга как жениха, но даже требует, чтобы Мэри немедленно вернула кольцо и отказала, иначе он грозит лишить ее того расположения, которым она до сих пор пользовалась. Как только я это узнала, сразу же поспешила к дяде и стала уговаривать не разрушать счастья людей, словно созданных друг для друга, из-за какого-то ни на чем не основанного предубеждения. Но он даже не дал мне договорить. „Из всех, которые готовы покровительствовать этому браку, ты, собственно, должна бы быть последней, моя бескорыстная Элеонора“, — заметил он. Я, конечно, с удивлением спросила, что он хочет этим сказать. „Потому что в данном случае ты действуешь во всяком случае во вред Мэри“, — ответил дядюшка. Я еще больше удивилась и попросила его выражаться яснее. „Дело в том, — сказал он, — что, если Мэри ослушается меня и выйдет замуж за англичанина, я лишу ее наследства в твою пользу“. С этими словами он повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты».
– Ну, — воскликнул Грайс, — что вы скажете на это? Теперь вы понимаете, почему Мэри была необходима смерть Левенворта? Старик пригрозил, что лишит ее наследства. Некоторое время спустя он узнал, что племянница его не слушается и продолжает поддерживать отношения с Клеверингом. Тогда он повторил свою угрозу и этим подписал себе смертный приговор.
– Против этого ничего нельзя возразить, — заметил я печально.
– Да, дела ее плохи, — сказал Грайс сокрушенно. — Какая прелестная женщина! Жаль, ужасно жаль! Теперь, когда мы почти закончили это дело, меня положительно берет досада, что мы пришли к подобному результату. Если бы у меня было хоть малейшее сомнение… но ведь все ясно как божий день.
Он стал ходить взад-вперед по комнате, потом вдруг остановился передо мной и спросил:
– А вы сильно огорчились бы, если бы действительно пришлось арестовать мисс Левенворт?
– Без сомнения, — признался я.
– И все же мы должны это сделать, — сказал он с сожалением в голосе.
Он помолчал еще немного, потом нерешительно проговорил:
– Мистер Рэймонд, приходите ко мне снова в три часа, тогда мой доклад для начальства будет составлен. Я хочу, прежде чем отправлять, прочесть его вам, так вы уж не заставляйте меня ждать.
– Значит, вы решились окончательно?
– Да.
– И вы ее арестуете?
– Заходите в три часа.
