Глава XXXIV
Грайс снова берется за дело
Прошло полчаса. Поезд, с которым мы ждали Грайса, уже пришел; я стоял в дверях дома и следил за толпой, выходившей из здания вокзала. Меня уже начинало охватывать отчаяние, как вдруг я заметил Грайса: он медленно продвигался по направлению к дому вдовы, тяжело опираясь на палку. Лицо его было достойно кисти художника.
– Недурное утреннее приветствие, — воскликнул он, войдя со мной в дом. — Джен умерла, и все наши надежды разрушились. Что же вы теперь думаете о Мэри Левенворт?
Ни слова не говоря в ответ на это, я молча протянул ему посмертную записку Джен. Никогда не забуду выражения его лица, когда он ее прочитал.
– Боже мой, — воскликнул он, — это что такое?
– Признание умирающей, написанное собственноручно Джен: я нашел его полчаса тому назад на ее постели.
Грайс быстро пробежал строки глазами, и на лице его отразилось еще большее удивление. Он со всех сторон рассматривал бумагу и, казалось, не мог от нее оторваться.
– Вот это уже серьезная улика, — воскликнул я не без некоторого торжества, — это меняет все дело.
– Вы думаете? — спросил он резко. — Вы говорите, что нашли это на ее постели. Расскажите подробнее, как это произошло.
– Эта бумага лежала под покойницей, — сказал я. — Я заметил, что уголок высовывается из-под плеча, и достал ее, вот и все.
– Эта записка была сложена и лежала в конверте, когда вы ее обнаружили?
– Да, сложена и вложена вот в этот конверт, — подтвердил я, подавая ему конверт.
Сыщик внимательно осмотрел его и продолжал меня расспрашивать:
– Конверт и бумага очень помяты. Были ли они в таком виде, когда вы их нашли?
– Да, и не только смяты, но даже скомканы, как вы их видите сейчас.
– Скомканы? Вы в этом уверены? Так что же, девушка, когда еще была жива, вероятно, валялась на них?
– Пожалуй.
– Вы не ошиблись? Не возникло ли у вас впечатление, будто бумагу подсунули после ее смерти?
– Нет, наоборот, мне показалось, что письмо было в ее руке перед смертью и только потом бумага выпала из руки и очутилась под нею.
Лицо Грайса омрачилось, будто мой ответ несколько разочаровал его. Он положил письмо на стол и задумался, затем снова взял его в руки, внимательно осмотрел бумагу, на которой оно было написано, быстро взглянул в мою сторону и исчез вместе с ним за портьерой, прикрывавшей окно. Его поведение было настолько странно, что я невольно встал, чтобы последовать за ним, но сыщик махнул мне рукой и сказал:
– Займитесь лучше оловянным ящичком, о котором вы так много говорили, и посмотрите, действительно ли он содержит те документы, о которых упоминала вдова, а я хочу побыть немного один.
Я с трудом скрыл свое удивление, но все же исполнил его просьбу и сел за стол, чтобы посмотреть на содержимое ящичка. Но не успел я открыть крышку, как Грайс снова подошел ко мне, бросил письмо на стол и решительным тоном сказал:
– Разве я не говорил, что это самая запутанная история, с какой я когда-либо сталкивался в жизни, мистер Рэймонд? — Впервые глаза его встретились с моими, до такой степени он был взволнован. — Приготовьтесь разочароваться: это письмо написано не Джен.
– Как? Это подлог?
– Да! Бедняжка и не думала писать этого письма.
– Но откуда вы знаете? — спросил я, вскочив с места.
– Посмотрите сами на письмо, исследуйте его внимательно. Теперь скажите, что вы в нем находите особенного, что бросается в глаза?
– Прежде всего то, что буквы как будто вырисованы очень тщательно, так, как всегда делают малограмотные люди.
– А что еще?
– Что буквы написаны на оборотной стороне обыкновенного листа бумаги.
– Обыкновенного листа?
– Да.
– То есть такого листа, который обыкновенно употребляют в торговых домах. А теперь всмотритесь внимательнее в строчки.
– Строчки начинаются от самого верхнего края — очевидно, часть листа была отрезана.
– Проще сказать, этот фрагмент вырезан из большого листа, не так ли?
– Да.
– И это все, что вы заметили?
– Не знаю, что можно еще обнаружить.
– Но разве вы не понимаете, что именно отрезано от этого листа?
– По всей вероятности, фабричное клеймо в углу, но я не понимаю, почему это так важно?
– Неужели? Неужели вы не понимаете, что благодаря этому мы лишены возможности узнать, откуда взялась эта бумага?
– Да, но я не вижу…
– В таком случае вы больший дилетант, чем я думал. Джен не могла быть заинтересована в том, чтобы скрыть фабричное клеймо, значит, отрезал верхнюю часть листа кто-то другой, а не она.
– Это вполне возможно, но…
– Ну, теперь прочитайте еще раз это признание и скажите, что вы о нем думаете?
Я исполнил его приказание и произнес:
– Девушка, терзаемая страхом, решилась на самоубийство, и Генри Клеверинг…
– Генри Клеверинг?
Вопрос этот был задан таким многозначительным тоном, что я с удивлением взглянул на Грайса.
– Да, — ответил я.
– Простите, я не знал, что здесь упоминается имя Клеверинга.
– Имя его здесь не названо, но описание убийцы…
– Неужели вы думаете, что такая девушка, как Джен, удовольствовалась бы тем, что описала бы наружность и не назвала имени, хотя оно было ей известно?
С этим пришлось, конечно, согласиться.
– Вы верите рассказу миссис Бельден? — спросил меня сыщик.
– Да…
– И вы верите, что рассказ ее относительно трагических событий последних дней совершенно правдив?
– Да.
– В таком случае вы должны согласиться с тем, что Джен, передававшая письма влюбленных, должна была знать имя Клеверинга.
– Без сомнения.
– Тогда почему она не назвала его в этом признании? Если она действительно хотела спасти Элеонору, как здесь пишет, ей проще всего было назвать имя убийцы. Это описание наружности человека без упоминания его имени показывает, что письмо написано не этой простой необразованной девушкой, но другой особой, старавшейся подладиться под нее, однако очень неудачно. Но это еще не все. Ведь Джен уверяла миссис Бельден, что прислала ее сюда Мэри Левенворт, а в письме говорится о том, что она явилась сюда по приказанию человека с темной бородой.
– Но разве не могли они оба прислать ее сюда?
– Конечно. Тем не менее всегда подозрительно, когда устные и письменные показания одной и той же особы между собой различаются. Но для чего мы, собственно говоря, теряем время на пустые догадки, когда одно слово из уст миссис Бельден может разрешить все наши сомнения?
– Одно слово? — переспросил я. — Но я услышал от нее сегодня тысячу слов и все же не узнал ничего нового.
– Это вы говорили с ней, — заметил Грайс с иронией, — а не я. Будьте добры позвать ее сюда.
– Еще одно, — сказал я, — разве не могло быть, что Джен нашла этот лист бумаги и обрезала его, сама не подозревая, какое это может иметь значение?
– Вот это мы сейчас и узнаем, — сказал Грайс.
Миссис Бельден сидела у себя в комнате, взволнованная и заплаканная, когда я сообщил, что мистер Грайс хочет говорить с ней. Она быстро поднялась с места и последовала за мной. Сыщик, совершенно переменив манеру поведения, оказался в высшей степени внимательным и любезным по отношению к вдове, так что она невольно преисполнилась доверия к нему.
– Так, значит, вы та самая дама, в доме которой произошел столь загадочный случай, — начал он. — Позвольте попросить вас сесть, если вообще я на это имею право в доме, где вы хозяйка.
– Мне положительно кажется, что я уже здесь не хозяйка, — грустно заметила миссис Бельден. — Я здесь точно в тюрьме, говорю или молчу по приказанию посторонних лиц — и все из-за того несчастного существа, которое я приютила у себя из жалости.
– Да, к сожалению, это так, — согласился Грайс, — но, надеюсь, мы все расставим по местам и это злосчастное самоубийство будет разъяснено самым естественным образом. Ведь у вас в доме не имеется яда?
– Нет, сударь.
– И эта девушка ни разу не выходила из дома за все это время?
– Она ни шагу не делала из дома.
– И никто к ней не приходил?
– Никто.
– Так что даже при всем желании она не могла раздобыть себе яду?
– Положительно, это было невозможно.
– Если только она не принесла его с собой?
– Вряд ли она могла это сделать. Вещей у нее с собой не было, а карманы платья я осмотрела.
– Что вы там нашли?
– У нее были бумажные деньги на большую сумму, так что это невольно заставляло задуматься, несколько мелких монет и обычный носовой платок.
– Значит, девушка не могла умереть от яда, раз его не было в доме, — произнес Грайс так убежденно, что вдова растерялась.
– Я уже говорила это мистеру Рэймонду, — произнесла она, с торжеством взглянув на меня.
– По всей вероятности, она умерла от паралича сердца, — продолжал сыщик, — вы, кажется, говорили, что она вчера еще была совершенно здорова?
– Конечно, по крайней мере так мне показалось.
– И она была постоянно в хорошем расположении духа?
– Да, все время.
– Это, однако, очень странно, — заметил Грайс, подмигивая мне, — я этого не могу понять, ведь она должна была очень беспокоиться о тех, кого оставила в городе.
– Да, я тоже так думала, — сказала миссис Бельден, — но она, по-видимому, вовсе о них не думала.
– Как?! — воскликнул изумленно сыщик. — Она не беспокоилась даже о мисс Элеоноре? Может быть, она не знала, в каком положении та находится?
– Она это знала, ведь я сама рассказывала ей. Я всегда считала Элеонору выше каких-либо подозрений, и меня очень удивляло то, что о ней писали в газетах. Поэтому я отправилась к Джен и прочитала ей все, что говорилось об Элеоноре, причем зорко следила за выражением ее лица.
– Как же она отнеслась к этому?
– Этого я не могу сказать. Она сделала вид, будто ровно ничего не понимает, и просила меня не говорить с ней больше об этом убийстве.
– Когда это было?
– Недели три назад.
– И с тех пор разговор этот не возобновлялся?
– Ни разу.
– Значит, она даже не спрашивала, каковы дела Элеоноры, ее госпожи?
– Нет, никогда.
– Может быть, вы заметили, что ее мучили угрызения совести или страх?
– Наоборот, мне казалось, что она вполне весела, будто скрывает что-то очень для нее приятное.
– Однако это весьма странно, — сказал Грайс задумчиво, — этого я совершенно не могу объяснить.
– Я тоже. Сначала я решила было, что она настолько глупа и ограниченна, что даже не понимает всей величины несчастья, обрушившегося на ее господ. Но потом, узнав эту девушку поближе, переменила свое мнение о ней. Я пришла к тому убеждению, что она готовится к какой-то большой перемене в жизни, которая предстоит ей в ближайшем будущем. Так, однажды она спросила меня, как я думаю, может ли она выучиться играть на рояле. В конце концов я вывела из всего этого заключение, что ей обещано много денег, если она сохранит тайну и не выдаст ее никому, и это казалось ей настолько заманчивым, что она не брала в расчет темную сторону этого дела. Только так я могла объяснить ее страстное желание восполнить недостаток образования, а также ту радостную улыбку, которая изредка скользила по ее лицу, когда она думала, что за ней не наблюдают. Это-то и заставило меня так удивиться при известии о ее смерти. Я положительно не могла себе представить, что это здоровое, жизнерадостное создание покончит с жизнью. Но…
– Подождите минуту, — прервал ее сыщик, — вы, кажется, говорили, что она начала учиться писать и читать, не так ли?
– Да, она хотела, собственно говоря, усовершенствоваться в этом, поскольку уже умела читать печатные буквы и писать какие-то каракули, когда пришла ко мне в дом.
Грайс так ущипнул меня за руку, что я чуть не вскрикнул.
– Когда она пришла в дом? Но, значит, Джен в этом отношении пошла дальше уже с вашей помощью? Вы ее учили читать и писать?
– Да, она списывала у меня прописи и…
– Нет ли у вас каких-нибудь образчиков того, что она здесь писала? — полюбопытствовал Грайс. — Мне хотелось бы взглянуть на ее упражнения.
– Право, не знаю, смогу ли найти их, — я обыкновенно тотчас же их уничтожала, поскольку не люблю, чтобы подобные вещи валялись по комнатам. Впрочем, пойду поищу.
– Пожалуйста, — проговорил Грайс, — я пойду с вами наверх: мне бы хотелось взглянуть на нее.
Не обращая внимания на свои больные ноги, он встал и приготовился следовать за хозяйкой дома. Проходя мимо меня, он шепнул: «Дело становится очень интересным». Прошло десять минут, которые показались мне целой вечностью; наконец оба они вернулись с целой кипой бумаг.
– Это все, что мы нашли в доме, мы подбирали решительно каждый клочок бумаги. Взгляните-ка. — С этими словами Грайс подал мне листок бумаги, на котором были написаны прописные истины: «Красота увядает скоро», «Дурной пример заразителен» и т. д. И затем эти же прописи были списаны уже другим почерком. — Как вы это находите? — поинтересовался он.
– По-моему, написано очень четко и красиво.
– Вот это последнее упражнение, написанное рукой Джен. Не правда ли, оно очень мало походит на те каракули, которые мы видели в письме, найденном наверху?
– Конечно.
– Миссис Бельден говорит, что фразы эти написаны уже неделю тому назад. Джен очень гордилась ими и хвасталась, что может так хорошо писать. То, что написано на клочке бумаги, который лежит у вас в кармане, — шепнул он мне на ухо, — она писала, надо полагать, много времени назад, если вообще писала. — Затем, уже громко, прибавил: — Но, однако, рассмотрим хорошенько бумагу, на которой она обыкновенно писала.
С этими словами он разложил передо мной все бумаги, найденные в доме: они совершенно не походили на ту, где было написано предсмертное письмо покойной.
– Другой бумаги во всем доме нет, — объяснил Грайс.
– Это действительно так? — спросил я миссис Бельден, смотревшую на нас с удивлением. — Нет ли где-нибудь бумаги другого сорта, которую девушка могла бы употребить для письма?
– Нет, у меня есть только эта, да, кроме того, у Джен в комнате лежала целая кипа точно такой же бумаги, — зачем же ей было искать другую?
– Мало ли что могло взбрести ей в голову? — заметил я и, показывая на чистую сторону листа, который держал в руках, спросил: — Скажите, не могло ли быть у вас в доме вот такой бумаги? Осмотрите ее внимательнее, это чрезвычайно важно для нас.
– Я могу сказать наверняка, — заметила вдова, — что никогда в моем доме не было такой бумаги.
Грайс подошел ко мне, взял лист из моих рук и прошептал:
– Что вы теперь об этом думаете? По-вашему, Джен написала это письмо или нет?
Я отрицательно покачал головой, поскольку теперь у меня уже не было сомнений в том, что он оказался прав.
– Но если это написала не Джен, тогда кто же? — спросил я так же тихо. — И каким образом эта бумага могла очутиться в доме, да еще под телом несчастной?
– Вот именно это мы и должны выяснить.
Затем он продолжил допрашивать вдову, в результате чего выяснилось, что Джен не только не могла принести с собой этого письма, но не могла и тайно получить его от кого-нибудь впоследствии.
Если считать, что миссис Бельден говорила правду, — а сомневаться в ее словах мы не имели никакого основания, — то эта тайна казалась совершенно непроницаемой, и я потерял уже всякую надежду на успех, как вдруг Грайс, многозначительно взглянув на меня, сказал:
– Вы ведь вчера получили письмо от Мэри Левенворт, миссис Бельден?
– Да.
– Вот это? — спросил сыщик, показывая записку, переданную ему мной.
– Это самое.
– Ответьте еще на один вопрос: в конверте, где лежало это письмо, больше ничего не было? Там не содержалось ни одной строчки, адресованной Джен?
– Нет, — ответила она, — в моем письме ничего не было, но ведь в тот же день Джен сама получила письмо по почте.
– Письмо к Джен? По почте? — воскликнули мы в один голос.
– Да, письмо было адресовано не ей, а мне, но на углу конверта был сделан значок, о котором знала я одна, и…
– Боже мой, — воскликнул я, — но где же тогда это письмо? Почему вы раньше ничего о нем не говорили? Зачем вы заставляли нас бродить впотьмах, когда это письмо могло бы сразу навести на настоящий след?
– Я только что вспомнила и не могла даже предполагать, что это настолько для вас важно.
– Но где же это письмо, миссис Бельден, оно у вас?
– Нет, — ответила почтенная дама, — я передала его вчера девушке и после этого не видела.
– Значит, оно должно быть где-то наверху; пойду посмотрю, — воскликнул я и поспешил к двери.
– Вы там ничего не найдете, — сказал Грайс, останавливая меня, — я уже все там проверил и нашел только кучку золы от сожженных бумаг. Что, собственно, она могла сжечь, миссис Бельден?
– Право, не знаю, по-моему, только это письмо.
– В таком случае я еще раз посмотрю, — воскликнул я, бросился наверх и вернулся обратно, неся в руках умывательную чашу с ее содержимым. — Если это было то письмо, которое вчера я видел у вас в руках, миссис Бельден, то оно должно было быть в желтом конверте?
– Совершенно верно.
– Зола от желтых конвертов совершенно иная, чем от белых, значит, мы легко ее различим, — заметил Грайс. — Ага, само письмо сожжено, но вот сохранился кусочек конверта. — С этими словами он вытащил из емкости небольшой клочок бумаги.
– Подобные поиски, впрочем, ни к чему больше не приведут, — продолжил он, — придется опять допрашивать вас, миссис Бельден.
– Но ведь я ничего не знаю. Правда, письмо было адресовано мне, но поскольку Джен ожидала его, то я и отдала его ей, не вскрывая, тем более что она уже умела сама читать.
– Вы присутствовали при том, как она его читала?
– Нет, я была слишком занята — как раз в это время ко мне явились вы, мистер Рэймонд. Кроме того, записка, полученная мной, и без того уже меня встревожила.
– Но вечером вы, вероятно, спрашивали девушку о содержании письма?
– Да, конечно, но она была молчалива как могила и даже не хотела сознаться, что письмо это от ее госпожи.
– Значит, вы думали, что это письмо от Мэри Левенворт?
– Да, ведь недаром же на конверте был сделан условный знак, хотя, пожалуй, этот значок мог быть сделан и Клеверингом, — прибавила женщина задумчиво.
– Вы говорили, что Джен была вчера очень весела. Настроение ее не испортилось после этого письма?
– Кажется, нет. Впрочем, я была так озабочена полученной мной запиской, о которой вам, вероятно, уже говорил мистер Рэймонд…
Грайс утвердительно кивнул.
– Я вчера вообще так волновалась, что не могла думать о Джен, но…
– Подождите минуту, — остановил ее Грайс и, отведя меня в угол, шепотом продолжал: — Теперь нам пора вспомнить об открытиях, сделанных «Тонким Чутьем». В то время как вы отсутствовали в доме и раньше, чем миссис Бельден опять увиделась с Джен, он подсмотрел, как девушка делала что-то около умывальника, а затем проглотила порошок, находившийся в бумажке, ведь это все, кажется?
– Да, все, — подтвердил я.
Сыщик опять приблизился к миссис Бельден и сказал:
– Что еще вы хотели мне сказать?
– Прежде чем лечь спать, я вспомнила о Джен, подошла к ее комнате и открыла дверь. Но, поскольку в комнате было темно и она, очевидно, спала, я опять вернулась к себе.
– И вы не сказали ей ни слова?
– Я не хотела ее будить.
– Вы не заметили, в каком именно положении она лежала?
– Кажется, она лежала на спине.
– Значит, в таком же положении, как ее нашли сегодня утром?
– Думаю, да.
– И это все, что вы можете сообщить нам о письме и о таинственной смерти Джен?
– Да, все.
– Миссис Бельден, — произнес сыщик, вставая, — вы бы узнали почерк Клеверинга, если бы вам дали его письмо?
– Мне кажется, узнала бы.
– А также и почерк мисс Левенворт?
– Без сомнения.
– Кем же был надписан конверт, адресованный вам для передачи Джен?
– Не могу сказать, почерк мог быть как его, так и ее, но думаю…
– Что?
– Что он скорее походил на почерк Мэри, хотя и не совсем.
Многозначительно улыбаясь, Грайс взял предсмертное письмо Джен и положил в конверт, в котором оно было найдено.
– Вы помните формат письма, которое вы передали? — спросил он.
– Да, оно было очень большого размера.
– И толстое?
– Да, такое толстое, что в нем могли поместиться два письма.
– Настолько ли толстое, чтобы в нем могла находиться эта бумага? — спросил сыщик, показывая ей конверт с письмом Джен.
– Без сомнения, — подтвердила миссис Бельден.
Глаза Грайса радостно сверкнули; он обернулся ко мне и спросил:
– У вас все еще есть сомнения насчет того, кем именно написано это мнимое признание?
– Что вы теперь думаете делать? — спросил я его вместо ответа.
Сыщик взял меня под руку и повел через коридор в столовую.
– Я вернусь обратно, в Нью-Йорк, чтобы следить за этим делом дальше. Я должен узнать, кем был прислан яд и кем было написано это подложное письмо.
– Но ведь скоро приедет следователь и «Тонкое Чутье», — напомнил я, — разве вы не станете их ждать?
– Нет, — ответил он, — надо идти по свежим следам, медлить в таком деле опасно.
– Если я не ошибаюсь, они уже здесь, — сказал я, расслышав мужские шаги в передней.
– Да, это они, — подтвердил сыщик и поспешил на встречу.
Следователь оказался очень рассудительным человеком: он сразу понял, что в данном деле мистер Грайс может оказать ему неоценимую услугу, и потому, не желая вмешиваться в его распоряжения, предоставил ему полную свободу действий, а сам занялся исследованием тела и комнаты убитой. Таким образом, Грайс получил возможность выехать в Нью-Йорк уже следующим поездом, а я уехал в тот же день в десять часов вечера.
