IX
День показался Дутрлезу очень длинным. Он позавтракал у камина и оделся, чтобы выйти из дома. Альбер ждал, что его вызовет следователь, и очень хотел как можно скорее дать показания, мечтая загладить свою оплошность, которая стала причиной ареста Жюльена. Из-за него пострадал брат мадемуазель Кальпренед. Что должна была думать об этом восхитительная девушка, которую он любил? Ее визит несколько успокоил Дутрлеза. Он говорил себе, что если бы она не простила его, то не пришла бы с просьбой спасти Жюльена.
Она просила о помощи и Жака, но Жак был славным малым, совершенно не способным употребить это во зло. Притом Жак мог сыграть в спасении молодого Кальпренеда лишь скромную роль. Он сам уверял, что не имеет никакого влияния на своего брата. Дутрлез, напротив, мог повлиять на следователя — стоило ему объяснить, что барон Мотапан преувеличил факты и нет никаких доказательств того, что человек, поднимавшийся по лестнице в первом часу ночи, — Жюльен де ля Кальпренед. Незнакомец с ожерельем был выше и сильнее Жюльена. Кроме того, в квартиру графа де ля Кальпренеда не впервые входили ночью.
Эти и другие подробности должны были произвести на беспристрастного судью благоприятное впечатление, и Альбер несколько часов готовил свои показания. Но, к его величайшему удивлению и досаде, повестку он так и не получил. А между тем делопроизводитель Куртомера послал ее одновременно с повесткой барону. К несчастью, их получил консьерж Маршфруа и обе отдал своему хозяину. Он шпионил за жильцами и, не стесняясь, рассказывал все Мотапану.
Барон, опасаясь вмешательства Дутрлеза, приказал Маршфруа отдать тому повестку на следующий день. Он рассчитывал, что это помешает следователю первым выслушать Дутрлеза. Он даже надеялся, что Дутрлез получит строгий выговор за то, что не явился вовремя, и его небрежность настроит следователя против него. Но барон не мог предвидеть отставку Куртомера.
Бедный Альбер не получил повестку, но в шесть часов вечера ему доставили письмо, которое принесло новое разочарование. Жак писал, что не сможет с ним пообедать — тетка потребовала, чтобы он оставался у нее, пока она не ляжет спать. Он добавил, что придет к своему другу еще до полуночи, и уговаривал запастись терпением.
Дутрлез пришел в самое дурное расположение духа, и ему показалось, что Жак его бросает. А если он отказывается помогать, то не иначе как по совету брата. Дутрлез забыл, что отставной лейтенант Куртомер никому не позволяет командовать собой. Альберу даже нравилось думать: «Жак бросил дело, которое защищаю я и которое больше никто не осмеливается защищать. А я пойду до конца».
Он пообедал в одиночестве, потом отослал своего камердинера, который очень обрадовался этому, и уселся в курительной, откуда можно было наблюдать за окнами в квартирах графа и барона. Света не оказалось ни в одной, ни в другой, из чего Дутрлез заключил, что никого из них нет дома. Но он ошибался, потому что в это самое время Мотапан вел интересный разговор со своим старым товарищем Жиромоном. К десяти часам он увидел свет в спальне графа и в той комнате, где барон собирался спать в эту ночь. Из этих наблюдений Дутрлез сделал заключение, что оба вернулись домой. Тут раздался звонок, заставивший его вздрогнуть. Дутрлез пошел открывать: это оказался Жак.
— Очень рад, что не разбудил твоего камердинера! — воскликнул племянник маркизы де Вервен.
— Я приказал ему не вставать, если позвонят, — сказал Альбер. — Я не хотел, чтобы он тебя видел. Но, признаюсь, я тебя не ждал.
— Почему? Ты ведь получил мое письмо?
— Да, но думал, что твоя тетя…
— Моя тетя легла спать, и я не стал терять времени. Я нашел извозчика, который довез меня сюда за двенадцать минут. Но мы сможем действовать только после полуночи. У нас есть еще час.
— Да, по меньшей мере. Они пока не спят.
— Тем лучше! Мне хватит часа, чтобы рассказать все, что я узнал. У тебя есть из чего сделать грог? У меня пересохло в горле — я много говорил. А сигары есть?
— Все есть. Пойдем, — сказал Дутрлез.
— Прекрасно! — воскликнул Куртомер, проходя в курительную, где в камине горел яркий огонь. — Здесь хорошо! А на улице холодно и сыро…
— Ну, рассказывай. Мне хочется поскорее узнать, какие известия ты привез.
— Подожди, я сниму пальто. И объясни, что это за огни в доме напротив. У кого на первом этаже так ярко горит свет?
— У Мотапана.
— А этот слабый свет на втором?
— Это спальня графа.
— И эта спальня находится как раз над спальней барона. Смотри! Старый злодей потушил свои люстры!
Дутрлез быстро подошел к окну.
— Да, — прошептал он, — все погасло. Может быть, мне пора занять свой пост?
— Что ты! — воскликнул Куртомер. — Граф еще не спит, и если он вздумает пройтись по квартире, то непременно тебя заметит.
— Но я могу упустить момент! Кто знает, не отправится ли Мотапан на второй этаж, пока мы здесь разговариваем?
— Во-первых, я не уверен, что это Мотапан бродит по ночам, — он поступил бы умнее. Подумай сам: сейчас только одиннадцать, в доме все на ногах, включая Маршфруа. Свет на лестнице еще горит. А злоумышленник, которого ты встретил прошлой ночью, действует впотьмах и до полуночи не появится, так что давай сядем и закурим сигару.
Дутрлез был не вполне согласен с другом, а потому устроился на стуле между камином и окном, чтобы наблюдать за окнами правого флигеля.
— Почему ты не явился в суд? — спросил его Куртомер.
— Меня не вызывали, — с удивлением ответил Альбер.
— Извини, но мой брат вызвал тебя одновременно с Мотапаном, и тот поспешил прийти.
— Уверяю, я ничего не получал и очень сожалею, потому что сумел бы смягчить показания Мотапана. Господин Куртомер выслушал только доносчика, между тем, допросив меня…
— Утешься! Следствие будет вести не мой брат.
— Как, он отказался?! Это дурной знак. Он, без сомнения, убедился, что Жюльен виновен, и не хочет заниматься делом, которое кажется ему безнадежным.
— Почти что так. Но мой брат не только отказался от следствия, он подал в отставку… и, конечно, имел на это основания, потому что очень дорожил своей работой.
— Стало быть, все погибло! Я надеялся только на его доброжелательность и справедливость… Но что заставило твоего брата принять такое важное решение?
— Произошло нечто очень странное. Ты помнишь, что сегодня утром мадемуазель Кальпренед сказала, что ее отец нашел ожерелье…
— В комнате Жюльена. Признаюсь, меня это смутило.
— И меня. Но мы не спросили, куда оно потом девалось.
— Я полагал, что граф оставил его у себя.
— Нет! Граф вчера вечером решил показать его моей тетке и попросить совета. Ты никогда не угадаешь, что она придумала, чтобы успокоить своего друга! Сегодня утром она поехала в суд, вошла к Адриану, бросила ожерелье на его письменный стол и сказала: «Вот камни человека, называющего себя бароном. Мне отдал их граф, сказав, что нашел ожерелье у своего сына. Очевидно, кто-нибудь его подбросил, чтобы сыграть злую шутку с этим молодым человеком. Вызови Мотапана, верни ему камни и заставь его забрать жалобу».
— И господин Куртомер сделал так, как хотела твоя тетка?
— Сначала он сопротивлялся, но в конце концов уступил требованиям единственного человека, имеющего на него влияние. Когда маркиза ушла, он принял барона, показал ему ожерелье и попросил забрать жалобу…
— И что же? — спросил Дутрлез, очень взволнованный рассказом.
— Мотапан наотрез отказался и даже позволил себе дерзкие намеки, так оскорбившие моего брата, что он тут же отослал ожерелье в канцелярию и подал в отставку. С его стороны это был героический поступок, который тетушка оценила по достоинству. Она давно уговаривала Адриана, чтобы он оставил службу. Но моя невестка устроила своему мужу страшную сцену. Тереза очень честолюбива. Она наговорила ему столько, что бедный брат сбежал и провел весь вечер у маркизы де Вервен.
— Стало быть, ты знаешь, что твой брат думает о деле Жюльена?
— Он думает, что, если Жюльена не осудят, это будет несправедливо.
— И маркиза де Вервен такого же мнения?
— Вовсе нет! Напротив, она твердо убеждена, что Жюльен — жертва ошибки. Она горячо спорила об этом с Адрианом и привела довольно веские доводы. Еще она сказала, что главное обвинение против Жюльена основано на том, что вчера у него была большая сумма, которую он, по его словам, выиграл в рулетку. Это не было доказано, и предположили, что деньги он получил от продажи ожерелья, в то время как ожерелье лежало у Кальпренедов.
— И что ответил на это твой брат?
— Ничего! Он упрям как осел. Впрочем, все равно от него уже ничего не зависит.
— Но, к счастью, зависит от меня.
— Лучше сказать, от нас, потому что я не отказываюсь помогать тебе.
— Ты говорил о нашем плане с маркизой де Вервен?
— Очень неопределенно. Я заверил ее, что не брошу Кальпренедов, намекнул, что знаю, как помочь Жюльену, но ничего не объяснил. Иначе пришлось бы рассказать о мадемуазель Арлетт и о ключе, который она тебе дала, а тетушка терпеть не может эксцентричных поступков. Не скрою, что она к тебе не расположена. Граф считает, что ты — причина его несчастья, и убедил в этом и тетку.
— Нет ли у маркизы других причин питать ко мне неприязнь? — спросил Дутрлез с сомнением.
— Что? Она едва тебя знает!
— Это правда, но она намеревалась женить тебя…
— На мадемуазель Кальпренед? Моя тетка может строить какие угодно планы. Но главное заинтересованное лицо в этом вопросе — я, а ты знаешь, что я никогда не стану тебе мешать. Если же сегодня ночью ты поймаешь настоящего вора, я думаю, все Кальпренеды вселенной захотят отблагодарить тебя и не найдут лучшего способа доказать свою признательность, как принять тебя в свою семью. Однако, милый друг, кажется, приближается торжественная минута. Что творится в доме напротив?
— В комнате графа уже темно.
— Значит, он спит или засыпает.
— Загорелся свет в комнате его дочери, — продолжал Дутрлез.
Куртомер встал и хотел подойти к окну, но Дутрлез его удержал:
— Осторожно! Если подойдешь слишком близко, они тебя увидят.
— Кто увидит? — воскликнул Жак. — Мотапан и граф спят. А если мадемуазель Арлетт заметит мой силуэт… или твой, не велика беда!
— Но ты забываешь, что люди, которые надеются остаться невидимыми, гасят у себя свет. Если Мотапан что-то задумал, он, конечно, так и сделает. Бульруа тоже способны на всякие гадости.
— Только бы они не вздумали поджидать меня на лестнице — это все, чего я хочу! А теперь, мой друг, пора. Но прежде объясни мне, как ты будешь действовать, чтобы я знал, что делать.
— О! У меня задача очень простая. Я потихоньку спущусь с лестницы, осторожно отопру дверь в квартиру графа, проберусь в кабинет…
— А какова планировка этого кабинета?
— Это длинная комната с одним окном и тремя дверьми, одна из них напротив окна и отворяется в коридор, другая ведет в спальню графа, третья — в спальню Жюльена…
— Очень хорошо! Положим, что ты сумеешь войти, не разбудив отца. Где ты спрячешься?
— В кресле, в углу, возле двери в коридор.
— Ты, стало быть, знаешь, как расставлена мебель?
— Я часто заходил к Жюльену, и он всегда принимал меня в кабинете. Я все очень хорошо помню. Там два кресла, два стула и низкий диван, который стоит возле стены, отделяющей кабинет от спальни Жюльена. Кресла стоят справа и слева от двери. Посреди комнаты стол и два стула, у другой стены — книжные полки и низкий шкафчик.
— Тот, где лежало ожерелье… по словам тетушки.
— Это согласуется с тем, что я видел в ту ночь.
— Что же ты видел?
— Я вернулся к себе и стал смотреть в окно. Я был убежден, что встретил Жюльена, и хотел удостовериться в этом. Мне показалось, что у первого окна медленно прошла тень… А минуту спустя эта тень показалась у окна кабинета и наклонилась… именно там, где стоит шкафчик. Сначала я подумал, что это Жюльен прячет деньги, выигранные в карты.
— Чем же закончилось представление в театре теней?
— Мне надоело смотреть, и я пошел спать.
— Жаль! Зрелище могло быть интересным.
— Я забыл сказать, что окно находится в нише толстой стены, как в средневековых замках. Архитектор Мотапана постарался.
— Барон хотел придать своему дому вид феодального замка. Но вернемся к нашему плану. Итак, ты сядешь в кресло и будешь ждать. До которого часа?
— Если нужно, до рассвета.
— Не переусердствуй! Если ты останешься до рассвета, тебя застанут слуги графа. Достаточно подождать часов до трех. А то я не ручаюсь, что не засну. Еще вопрос: ты будешь сидеть в темноте?
— Да. Если будет гореть огонь, вор убежит. Между тем, притаившись во тьме и дав ему возможность действовать…
— Очень хорошо, но тогда ты не сможешь поймать его на месте преступления. У тебя есть фонарь?
— Нет.
— Тогда заменим фонарь коробком спичек и свечой. Согласен?
— Да… за неимением лучшего.
— Но есть и другой способ поймать его. Я мог бы караулить на лестнице, пока ты будешь стеречь кабинет. И вот как, по-моему, следовало бы поступить: человек подходит; я слышу с твоей площадки, как он вставляет ключ в замок, и, как только он войдет, спускаюсь, зажигаю свечу и жду у двери. Ты сидишь в кабинете в полной темноте; ты не видишь мошенника, но слышишь его. Когда он закончит и уйдет, ты бесшумно последуешь за ним. Он выйдет на площадку, наткнется на меня, и я сразу же схвачу его за шиворот. Он станет вырываться, но я буду держать его до тех пор, пока не подоспеешь ты. Если это Мотапан, то у него не хватит наглости отпираться. Что ты думаешь?
— Я думаю, что это неплохой план… но могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Однако я уверен, что в ту минуту, когда ты понадобишься, ты будешь рядом.
— Значит, договорились?
— Да. Ну, я иду на свой пост.
— Не забудь, что мадемуазель Кальпренед еще не спит: ее окно освещено.
— Уверен, этой ночью она спать не будет.
— Так же, как и мы, — весело сказал Куртомер. — И я думаю, что нам недолго придется бодрствовать. Будем надеяться, что все удастся с первого раза. Кстати, ты возьмешь револьвер?
— Имел такое намерение, но, поразмыслив, решил пойти без оружия.
— Подумай, что мы, может быть, будем иметь дело с человеком, вооруженным с ног до головы. Если это Мотапан, бьюсь об заклад, что при нем будет целый арсенал.
— А я держу пари, что он не осмелится им воспользоваться! Выстрел поднимет на ноги весь дом.
— Это так, но он может пустить в дело кинжал!
— Я рискну, — сказал Дутрлез твердо.
— Понимаю. Ты хочешь, чтобы мадемуазель Арлетт знала, что ты рисковал жизнью, дабы спасти ее брата. Будь спокоен, она узнает: я ей скажу.
— Благодарю, но предпочитаю, чтобы она догадалась сама.
Так закончился разговор двух друзей. Альбер взял с собой все, что нужно, и Жак проводил его до площадки.
Они увидели, что свет там уже погашен. На темной лестнице было тихо. Они пожали друг другу руки, и Куртомер вернулся назад, а Дутрлез стал осторожно спускаться. Он вынул из кармана ключ от квартиры Кальпренеда.
На седьмой ступеньке ему послышалось, что внизу отворилась дверь, и Альбер поспешно прижался к стене. Он надеялся, что скоро все разъяснится, но тут понял, что это дверь квартиры на третьем этаже. Кто-то выходил из квартиры Бульруа. В голове Дутрлеза промелькнула мысль: «Неужели я ошибся? Неужели это был не Мотапан?»
Он тотчас узнал, кто это. Чиркнула спичка, и в ее дрожащем свете Дутрлез увидел спину человека в меховом пальто, осторожно спускающегося по лестнице.
«Господи, — подумал он, — кажется, это Бульруа… отец. Куда он может идти в такой час? К графу де ля Кальпренеду? Нет, это невозможно! Бульруа — идиот, но не вор. Впрочем, я догадываюсь, куда он идет. Он ускользнул, пользуясь тем, что его жена и дочь легли спать. Его, должно быть, ждет та особа, которую мы вчера видели на Елисейских Полях, а добродетельный Маршфруа отворит ему дверь!.. Но я не пошевелюсь, пока Бульруа не выйдет на улицу. Может быть, ему вздумается вернуться. Черт побери, я не хочу, чтобы он меня увидел!»
Знакомый звук прервал его размышления — раздался звонок в дверь. «Интересно, кто это возвращается так поздно?» — подумал Дутрлез.
В ту же секунду свет внизу погас. «Бульруа не захочет, чтобы его увидели, — подумал Альбер. — Он, наверно, вернется, и я должен сделать то же».
Он прислушался и услышал шаги Бульруа, перепрыгивавшего через несколько ступеней. Потом шаги замерли, и он подумал, что знает причину. Шестидесятилетний кутила не хотел возвращаться. Он решил прижаться к двери квартиры на втором этаже и переждать. Дверь на улицу с шумом захлопнулась, и в холле раздался стук сапог.
«Он возьмет свой подсвечник, — подумал Альбер, — и я узнаю, кто этот ночной бродяга».
Он ошибся: некто прошел по коридору и наткнулся на первую ступеньку лестницы.
«Он поднимается без света, — подумал Дутрлез, — как и тот, кого я встретил прошлой ночью. Странно! А если это тот же гость? Почему бы и нет? Он может прийти и с улицы: ничто не доказывает, что он живет в этом доме. Если так, все наши предположения ошибочны… это не Мотапан… Но, возможно, его лакей…»
Незнакомец начал медленно подниматься. Он часто останавливался и спотыкался.
«Может, он пьян? — предположил Дутрлез. — Право, не знаю, что и думать».
Положение было странным. На темной лестнице собрались трое: Дутрлез — на полдороге между четвертым и третьим этажом, Бульруа — на площадке второго, а между первым этажом и холлом — человек, вошедший с улицы.
Дутрлез имел двойное преимущество: он знал, что происходит внизу, и мог избежать встречи. Тем не менее он пребывал в страшном волнении. Бульруа-отец не подавал признаков жизни, но шаги незнакомца постепенно приближались. Дутрлез скоро понял, что тот дошел до площадки первого этажа и остановился.
«Это определенно Али, он возвращается к Мотапану, — подумал молодой человек. — Мои догадки улетучились, как дым. Сегодня я ничего не узнаю».
Он опять ошибся. Недолго постояв у дверей барона, незнакомец снова стал подниматься, но уже медленнее. Слышно было, что он тяжело дышит. Теперь можно было ожидать, что он войдет к графу де ля Кальпренеду.
«Что будет, когда он поднимется на площадку? — спрашивал себя Альбер. — Там стоит Бульруа. Если незнакомец идет в квартиру графа, они столкнутся, и Бульруа, не отличающийся храбростью, закричит, будто его режут. Что мне тогда делать? Прийти к нему на помощь? Вот еще! Он мне безразличен, но я не хочу, чтобы негодяй, за которым я охочусь, убежал. Бульруа — трус, но он поможет мне его схватить. Пришельцу придется объясниться, и так даже лучше, потому что я смогу сослаться на этого дурака Бульруа как на свидетеля».
Шаги снова замерли. Незнакомец шумно перевел дух, потом наступило глубокое молчание.
«Он собирается отпереть дверь. Ищет ключ в кармане, — сказал себе Альбер, все больше волнуясь. — Он сейчас должен быть так близко к Бульруа, что, протянув руку, дотронется до него, и я наконец узнаю…»
— Кто тут? — проворчал незнакомец.
— Оставьте меня! Не трогайте! — ответил Бульруа.
За этим восклицанием последовало молчание. Дутрлез ничего не понимал. Его удивляло не то, что Бульруа-отец боится: он предвидел эту сцену. Его озадачило поведение другого гуляки. Тот, с кем он столкнулся позавчера на лестнице, вел себя совсем не так: он молчал и после короткой борьбы продолжил свой путь. А этот кричал и, стало быть, не стремился остаться неузнанным. К тому же Дутрлезу казалось, что он уже где-то слышал этот охрипший голос.
Вдруг яркий свет осветил лестницу — свет от английской спички, которые запрещены во Франции и горят, как фейерверк. Яркий свет, исходивший от вытянутой руки незнакомца, обрисовал его силуэт. Человек стоял лицом к двери графа, и Дутрлез увидел только его спину. Голос этого человека и его слова рассеяли все сомнения юноши:
— Как! Это ты, папа?
Это мог произнести только пьяный Анатоль Бульруа.
— А это ты, повеса? — закричал Бульруа-отец.
— Черт бы побрал их обоих, — пробормотал Дутрлез. — Если они будут здесь препираться, я ничего не смогу сделать.
— Повеса, повеса! — проворчал Анатоль. — Я возвращаю это прозвище тебе. Я пришел в четверть первого, а этот час подходит для возвращения, но не для ухода.
— Я тоже возвращаюсь, — растерялся отец.
— Полно! Ты весь вечер провел дома… с комиссионером, который жаждет стать моим шурином… Эрминия говорила, что ее жениха ждали пить чай к десяти часам.
— Не твое дело!
— Может быть, но это дело матери. Я с ней поговорю…
— Не стоит. Я не стану сообщать ей о твоем поведении и тебя прошу молчать. Если ты скажешь хоть слово, я откажу тебе в содержании.
— Это уже не смешно! Скажи, папа, у тебя есть свечка? Моя погасла, и я чуть было не сломал себе шею на лестнице… Ступеньки ветхие, а старый скряга их не чинит. И потом, я никогда не могу найти свой подсвечник. Его, наверно, украл каналья консьерж, чтобы подарить своей долговязой дочке.
— Замолчи, негодяй! Ты пьян!
— Пьян?! Никогда в жизни! От двух бутылок вина и двенадцати рюмок ликера нельзя опьянеть. Но какое несчастье! Проиграть восемь партий пикета! На мне был брелок-свинка, но удачи он не принес…
— Довольно, ступай! Я не намерен стоять здесь целую ночь и слушать твои глупости!
— Ты вернешься со мной?
— Конечно, ведь я возвращался, когда встретил тебя.
— Это другая история, — прошептал Анатоль. — Папа, мне нужно вернуть долг… Если ты заплатишь, будет очень мило.
— Я?! — воскликнул Бульруа. — Я лучше отрублю себе руку, чем дам тебе денег. Это значило бы поощрять разврат.
— Хорошо! Я попрошу у матери, когда она проснется… а поскольку она отошлет меня к тебе, я буду вынужден сказать, что ты отказал мне на этой лестнице.
— Ты негодяй!..
Сцена становилась комичной, и Дутрлез расхохотался бы от души, если бы не был так озабочен.
Английская спичка потухла. Отец и сын разговаривали впотьмах, да так громко, что могли спугнуть злоумышленника. План защитников Жюльена рушился. С другой стороны, Бульруа должны были подняться, и Дутрлез тоже стал подниматься выше. Вдруг он услышал плаксивый голос:
— Ты хочешь разорить меня!
— О! Папа, не говори такие вещи! Если кто-нибудь это услышит, подумают, что ты разорился, как граф де ля Кальпренед, наследник которого украл опалы, потому что родитель отказал ему в деньгах. Эти жалкие полтораста луидоров для тебя ничто. Не стоило зарабатывать миллионы москательной торговлей, чтобы оставить сына в затруднительном положении из-за каких-то трех тысяч франков. Если хочешь, пусть нас рассудит мамаша.
— Негодяй! — воскликнул Бульруа в гневе, потом прибавил другим тоном: — Я уступаю, но в последний раз. Ты вертишь мной, как хочешь. Я слишком слаб! Если бы твоя мать знала, она бы меня выбранила.
— Она не узнает, — поспешно сказал Анатоль, — итак, я получу три тысячи?
— Да, и убирайся скорее, болтун!
— Завтра утром?
— До полудня, ступай же! Если я останусь на этой площадке еще минуту, то схвачу насморк.
Анатоль не заставил отца повторять: ступени затрещали под его шагами, а Бульруа-старший шел за ним и чихал. Они поднялись на третий этаж. Спичек больше не зажигали, и Дутрлезу не было надобности прятаться в своей нише. Он с величайшим удовольствием услышал, как отворилась и затворилась дверь: наконец-то он отделался от Бульруа и остался на лестнице один.
Времени терять было нельзя. Отец мог опять выйти, когда сын завалится спать. Дутрлез медленно спустился до второго этажа и остановился, прислушиваясь. Он уловил только глухой стук экипажей, проезжавших по бульвару Гаусман, и хриплое пение кукушки в деревянных часах Маршфруа. Механическая птица прокуковала один раз — была только половина первого.
