VII
«Счастье приходит во сне», — гласит известная пословица. Но и народная мудрость иногда ошибается, и доказательством служит то, что Альбер Дутрлез, который лег в постель почти успокоенным, через час после пробуждения узнал об аресте несчастного Жюльена. Он весь день и весь вечер его искал, и, как это часто бывает, совсем не там, где мог найти.
Дутрлез появился в клубе спустя полчаса после отъезда Жюльена и узнал там, во-первых, что Жюльен поставил на место Анатоля Бульруа, а во-вторых, что он ушел с Жаком де Куртомером. Это почти успокоило Дутрлеза, поэтому Альбер отложил объяснение с Жюльеном до другого раза. Он решил послать к тому утром своего камердинера, а ночь провел в грезах, глядя на окно Арлетт.
В девять часов утра к нему как ураган влетел Жак де Куртомер. По лицу приятеля Дутрлез тотчас понял, что тот принес плохие новости, и сразу спросил:
— Ты видел вчера Жюльена де ля Кальпренеда?
— Видел! — ответил Жак. — Знаешь, где сейчас твой Жюльен? В тюрьме!
— В тюрьме! Это невозможно!
— Возможно. Я сам проводил его туда… Его арестовали в клубе, и поскольку в ту минуту я был рядом с ним, то решил не оставлять его одного. Но теперь я знаю, что этот мальчишка ни на что не годен. Спасти его будет слишком трудно.
— В чем его обвиняют? — взволнованно спросил Дутрлез.
— В краже опалового ожерелья у Мотапана, который называет себя бароном. Мне кажется подозрительным человек, коллекционирующий драгоценности и знающийся с китайскими пиратами. Но его обокрали, и он подал жалобу, имея на это полное право.
— И по его жалобе арестовали Жюльена? Какие против него улики?
— Ты меня спрашиваешь? Ты сам их предоставил.
— Я?!
— Ты, мой милый. Откровенно говоря, я удивлен, что ты не промолчал. Ты влюблен в мадемуазель Кальпренед, а сам рассказываешь Мотапану о ночном приключении, которое серьезно компрометирует брата этой девушки!
— Я не знал, что опал принадлежит барону… Камень лежал на столе… Мотапан оказался рядом и…
— Все равно! Ты часто упрекаешь меня в ветрености, а сам поступил столь легкомысленно! Не скрою, что в Жюльене ты нажил себе врага.
— Этого еще недоставало! — печально проговорил Дутрлез.
— Успокойся, Жюльен уже не числится среди порядочных людей. Но тебя непременно заставят повторить свою историю и даже подписаться под ней как свидетеля.
— Я откажусь от показаний.
— Так будет еще хуже. Скажут, что ты заодно с преступником. Впрочем, успокойся, следствие поручено моему брату Адриану.
— Твоему брату! Ах, какое счастье! Ты можешь увидеться с ним и сказать, что это ошибка, Жюльен не виновен, хотя все говорит против него?
— Вот уж никогда не сделаю такой глупости! Ты не знаешь моего брата. Он фанатик и в высшей степени несговорчив. Но думаю, что у Кальпренеда будет защитник получше и, главное, способный сильнее повлиять на его судьбу.
— Кто?
— Моя тетка, а также тетка Адриана.
— Маркиза де Вервен! Но каким образом она так быстро узнала, что Жюльена арестовали?
— Я сказал ей. Я обещал быть у нее к чаю и не пришел по той причине, что Жюльен просил проводить его до тюрьмы. После этого я вернулся в клуб и очень удивился, узнав, что тетушка приезжала туда за мной. Я побежал к ней, но она уже легла спать. Утром она велела разбудить меня чуть ли не до рассвета. Я все ей рассказал, и мне показалось странным, что она ничуть не удивилась. Она словно ожидала этого неприятного известия.
— Как странно!
— Друг мой, она виделась вечером с его отцом, и я сильно подозреваю, что речь шла о Жюльене. Не удивлюсь, если они говорили и о тебе, потому что, когда я упомянул тебя, она состроила многозначительную гримасу. Впрочем, я ничего не смог от нее добиться. Тетушка сказала только, что сегодня же увидится с моим братом Адрианом.
— Итак, — прошептал Дутрлез, — граф предвидел, что его сына арестуют! Стало быть, он знал, что тот виновен?
— Вероятно!
— Он знает о том, что Жюльен арестован?
— Тетушка, наверно, написала ему. Потом история, должно быть, стала известна всему дому. Мотапан молчать не станет. Я уверен, что и мадемуазель Кальпренед знает. Я встретил ее на лестнице, и у нее были заплаканные глаза. Интересно, куда она шла так рано?
— Одна? — спросил Дутрлез, не скрывая волнения.
— Нет, ее сопровождала женщина, видимо, горничная, — ответил Жак.
— Она, наверно, шла в церковь.
— Я сам так подумал. Однако сначала мне пришла странная мысль: мне показалось, что она идет просить за брата.
— Кого? Следователя?
— Нет, Мотапана… умолять его забрать жалобу.
— Мадемуазель Кальпренед не унизится до того, чтобы умолять этого человека, — горячо возразил Дутрлез.
— Вероятно. Да она у него и не была. Я видел, что она спустилась, миновав первый этаж.
— Она тебя узнала?
— Конечно! Я поклонился, и она ответила на мой поклон. И я даже заметил в ее глазах симпатию к тебе. Я был удивлен, — я-то думал, что мадемуазель Кальпренед знает о ночном приключении и проклинает тебя. Но ручаюсь, она на тебя не сердится. В ее взоре я ясно прочел: «Жаль, что я не могу пойти вместе с вами к вашему другу!»
— Это лишь твои фантазии. Но речь не о том. Что ты думаешь о деле Жюльена?
— Я не сомневаюсь, что украл он, — прямо ответил Жак де Куртомер.
— И ты думаешь, его осудят?
— Определенно!
— А я уверен, что он не виновен.
— Ты влюблен в его сестру, мой бедный друг. Любопытно, на чем основывается твоя уверенность?
— На фактах. Жюльена не было дома в то время, когда я встретил человека на лестнице. Жюльен вернулся гораздо позже.
— Это он так говорит.
— Он это докажет. И потом, должны же меня допросить как свидетеля!
— Ты же заявил, что откажешься давать показания.
— Я передумал. Напротив, я скажу все, что знаю. Скажу, например, что тот человек не мог быть Жюльеном. Я не видел его в темноте, но чувствовал, что он выше Жюльена, а главное — сильнее. Вчера утром у меня на руке еще оставался след от пяти железных пальцев, а у Жюльена руки как у женщины, и он не смог бы сжать ее с такой силой.
— Ты не прав! Он худощав, но крепок, как все Кальпренеды.
— Есть еще одно веское доказательство в его пользу: в квартиру его отца влезают не впервые.
— Он говорил об этом в фиакре по пути в префектуру, но я не придал значения его словам.
— А мне он рассказывал, что несколько раз, вернувшись утром домой, замечал некоторый беспорядок: опрокинутую мебель, открытые ящики…
— И ты веришь этим россказням?
— Конечно!
— Правда это или ложь, Жюльен напрасно говорит об этом: это может скомпрометировать его сестру.
— Мадемуазель Кальпренед выше клеветы.
— Согласен, но квартира, в которую входит кто и когда угодно, — неподходящее жилище для молодой девицы. К счастью, в рассказах этого юноши нет ни слова правды. Готов поспорить: он все выдумал, чтобы отвести от себя подозрения.
— Хочешь знать мое мнение? Я думаю, что обворованный и вор — одно и то же лицо.
— Объясни!
— Другими словами, я думаю, что сам Мотапан принес ожерелье в квартиру Кальпренеда.
— Но это нелепость! Он так дорожит своими камнями, что не расстанется с ними.
— Он знал, что эти камни не потеряются.
— Но зачем было нести их к Жюльену?
— Чтобы его обвинили… чтобы погубить его.
— А что ему сделал Жюльен? Занял у него денег? Тем более не стоило сажать его в тюрьму.
— Он сердит не на Жюльена, а на его отца.
— Разве отец не платит за квартиру?
— Ты всегда шутишь серьезными вещами… Пора тебе узнать, до чего дошла дерзость Мотапана: он имеет виды на мадемуазель Кальпренед. Хочет жениться на ней.
— Он сошел с ума! В его годы! С его наружностью!
— Он честолюбив. Несмотря на богатство, он так и не смог войти в хорошее общество, а для зятя графа де ля Кальпренеда все двери будут открыты.
— Очень может быть! Так ты предполагаешь, что он просил руки мадемуазель Арлетт и ему отказали?
— Никто мне этого не говорил, но я уверен.
— И он в отместку придумал такую гнусность?
— Этот человек способен на все!
— Мне кажется, раньше ты был о нем лучшего мнения.
— Я его не знал. Теперь я все понял.
— Каким же образом, по-твоему, он мог войти ночью к Кальпренеду?
— Очень легко! До пятнадцатого октября он занимал квартиру графа и мог оставить ключ у себя. Не знаю, как объяснить, но я убежден, что это был он.
Жак хотел возразить, но тут на цыпочках вошел камердинер Альбера и сказал своему господину, что какая-то дама желает с ним говорить.
— Какая дама? Я никого не принимаю, — резко ответил Дутрлез.
— Дама под вуалью… однако… мне кажется, я ее узнал.
— Дама под вуалью? — пробормотал Жак де Куртомер. — Как некстати!
— Почему же вы не назовете ее, если знаете, кто она? — нетерпеливо спросил Дутрлез.
— Вы меня извините, — ответил камердинер, — но мне показалось, что эта дама одного роста с мадемуазель Кальпренед.
— Этого не может быть!.. Вам показалось!
Альбер был очень взволнован и не мог скрыть этого.
— Есть очень простой способ узнать — принять ее, — сказал Жак. — Она желала видеть господина Дутрлеза одного?
— Напротив… Она спросила, не здесь ли господин Жак де Куртомер.
— Если так, я могу остаться, — решил Жак, глядя на Дутрлеза, который поспешно сказал камердинеру:
— Просите даму войти.
Камердинер отворил дверь курительной, где сидели друзья, и удалился. Вошла женщина в черном и под вуалью. Влюбленному Альберу ничего не стоило узнать ее.
— Как благодарить вас за оказанную честь и доверие?! — воскликнул он.
— Я знаю, что поступаю дурно, но я не выдержала, — сказала Арлетт, открывая свое кроткое личико. — Вчера вечером арестовали Жюльена… Отец сказал мне кое-что… чему я не хочу верить.
— Надеюсь, он не говорил, что я — причина его несчастья! — воскликнул Дутрлез.
— Причина невольная, конечно! Но я не знала, что ответить… Я пошла помолиться богу, попросить у него помощи… и после молитвы мне пришла мысль обратиться к вам. Я встретила месье Жака де Куртомера и предположила, что увижу его здесь. Это придало мне смелости, и я решила поговорить с вами. Умоляю вас сказать мне всю правду.
— Я сам ничего не знаю… я знаю только то, что рассказал мне Жак… он был с Жюльеном, когда случилось это несчастье.
— Тогда я спрошу вас, милостивый государь. Ведь вы — племянник лучшего и самого старого друга моего отца. Возможно ли, чтобы Жюльена судили как преступника?..
— Не скрою, — произнес Жак, — что все против него, но надеюсь, его оправдают.
— Нет, не оправдают, если его друзья не помогут доказать, что он не виновен. Вы его друг?
— Я прежде всего друг ваш и Альбера Дутрлеза, который готов сделать для вас все. Значит, вы можете располагать мною.
— Благодарю, — ответила девушка просто, — мы втроем спасем его.
— Я отдам жизнь, чтобы спасти Жюльена, — с жаром сказал Альбер.
— Но вы не знаете, что нужно делать. А я знаю, но не могу сделать этого без вас.
— Говорите, заклинаю вас!
— Если я скажу, что отец нашел ожерелье в кабинете рядом со спальней моего брата, станете ли вы думать, что мой брат виновен?
— К счастью, это только предположение, — сказал Жак.
— Это правда. И вы докажете, что его взял не Жюльен.
— Каким образом? — спросил Жак.
— Поймав того человека, который уже несколько раз входил ночью в нашу квартиру.
— А! — воскликнул Дутрлез. — Я знал, что Жюльен не лжет!
— Итак, — недоверчиво сказал Куртомер, — то, что поведал Жюльен о ночных визитах…
— Чистая правда. Я не видела этого человека, но слышала его шаги. Я говорила отцу, но он до сих пор думает, что мне показалось.
— Но зачем ему было входить к вам?
— Я не могу объяснить, но уверена, что этот человек придет опять.
— Тогда мы могли бы поймать его на месте.
— Это надо сделать сегодня же! — воскликнул Дутрлез.
— Мы встанем на лестнице, — подхватил Куртомер, — и, если он появится, поднимемся вслед за ним.
— Так вы его не поймаете. Увидев вас, он убежит.
— Мы его поймаем!
— Возможно, но вы не заставите его признаться в том, что он собирался войти в нашу квартиру.
— А если его застанут в вашей квартире, он будет вынужден сказать, зачем пришел. Но для этого надо…
— Спрятаться у нас, — очень спокойно сказала Арлетт.
— Позволит ли граф? Я в этом сомневаюсь!
— Лучше, чтобы он не знал, иначе он захочет все сделать один.
— И подвергнет себя опасности, — прошептал Дутрлез.
— Я не хочу, чтобы вы рисковали, — поспешно проговорила девушка.
— Главное — спасти Жюльена.
— И потом, нас будет двое, — сказал Жак, улыбаясь.
— Вы сделаете это?
— Я сделаю все, что скажет наш Альбер, и вдвоем мы, конечно, справимся с этим негодяем. Но явится ли он? Думаю, он затаился… если достиг своей цели, обвинив в воровстве вашего брата.
— Так вы думаете, что ожерелье было подброшено? Мне тоже приходило это в голову. Но кто мог это сделать?
— Сам Мотапан. Так считает Дутрлез. И я тоже. Но вы говорите, что ваш отец не позволит нам караулить у него в доме.
— Отец никогда не входит ночью в комнату Жюльена — месье Дутрлез знает эту комнату.
— Я знаю также, что туда можно попасть из коридора, не заходя в другие комнаты. Но, чтобы войти в коридор, надо иметь…
— Ключ от квартиры, — продолжила Арлетт. — Вот он.
Она вынула из муфты ключ и подала его Дутрлезу.
— Мне нечего больше вам сказать, — прибавила она. — Остается только молиться за вас… и за месье Куртомера.
Жак был тронут, его восхитила смелость девушки. Он заметил также, что Арлетт очаровательна. До сих пор он видел ее только в обществе или на прогулке, и она казалась ему куклой, прекрасно воспитанной и говорившей заученные фразы: «На балу очень жарко» или: «Мелодия этого вальса восхитительна». Но теперь он вдруг понял, что мадемуазель Кальпренед — именно такая женщина, о которой он всегда мечтал.
Что до Дутрлеза, то он и так знал, что у этой девятнадцатилетней девушки золотое сердце и сильный характер и что она всегда готова пожертвовать собой ради близких. Он никогда не говорил ей, что любит ее, но надеялся, что она разделяет его чувство.
— Могу я положиться на вас? — спросила Арлетт обоих друзей.
— О, не сомневайтесь! — воскликнул Дутрлез.
— В ваших руках судьба Жюльена. Мне больше нечего добавить.
— Надо составить план! — предложил Жак де Куртомер.
— Плана у меня нет, — перебила девушка. — Но я твердо верю, что мой брат не виновен. Если вы мне верите, вы его спасете.
Бросив на обоих выразительный взгляд, она убежала — именно убежала, — и так быстро, что Дутрлез догнал ее уже у дверей.
— Не ходите за мной, — сказала она, — на лестнице меня ждет горничная.
Альбер вернулся к Куртомеру.
— Я тебя понимаю, — заявил Жак. — Она очаровательна… и с характером. Я не знал, что она такая.
— А теперь, когда узнал, — порывисто спросил Альбер, — послушаешься свою тетку?
— Боже, как глупы влюбленные! — воскликнул Куртомер, смеясь. — Я лишь отдаю должное качествам мадемуазель Кальпренед, а ты уже вообразил, что я в нее влюбился! Лучше поговорим о деле. Мы решили предпринять рискованную вылазку. С чего начнем?
— Ты точно хочешь участвовать?
— Конечно! Мадемуазель Арлетт высказала весьма справедливую мысль, что два защитника лучше одного. Мы не знаем, с кем предстоит иметь дело, но ночной гость, если он существует, не сдастся без сопротивления. С тобой одним он справится.
— Почему? Ты думаешь, что я недостаточно храбр и силен?
— Альбер, друг мой, ты стал обидчив и придираешься к каждому слову. Я не оспариваю твоей силы, но признайся, ты ревнуешь и хочешь отличиться в глазах мадемуазель Кальпренед. Ну хорошо, я буду только помогать. Вот что я предлагаю. Ты войдешь в квартиру один — так и следует сделать, потому что ключ она отдала тебе, — проговорил Жак не без лукавства.
— Притом я знаю, где надо спрятаться, чтобы схватить этого негодяя, — добавил Дутрлез.
— Это правда! Я могу опрокинуть какую-нибудь мебель, разбудить весь дом и спугнуть дичь, на которую мы охотимся. Но я буду у тебя под рукой.
— Только не на лестнице!
— Можно подумать, что обитатели этого дома только и делают, что разгуливают по ночам! Кто может прийти? О Мотапане нечего и говорить. Если он ночью войдет к графу, мы схватим его на месте преступления. Бульруа, его жена и дочь в столь поздний час, я полагаю, спят.
— Если не выезжают. И ты забываешь о сыне, который рыщет по ночам. Если он встретится с тобой, на другой же день весь Париж обо всем узнает.
— Я не допущу сплетен! Лучше поищем другое место.
— Есть только один вариант. В этой комнате, на стуле у окна. Отсюда видно комнату Жюльена.
— Да, правда, — воскликнул Куртомер, — это прекрасный наблюдательный пост…
— Можно условиться, что, если ты мне понадобишься, я подам сигнал. Ничто не мешает мне открыть окно и позвать тебя… или даже разбить стекло, если потребуется.
— Очень хорошо. Я нескоро явлюсь, но все же добегу рано или поздно. Когда начнем осаду замка Мотапана?
— Сегодня в полночь.
— А если сегодня ничего не случится?
— Тогда продолжим завтра.
— И так до тех пор, пока не схватим негодяя. В другое время мне не хотелось бы каждую ночь стоять на вахте, но, с тех пор как у меня нет денег на игру, делать мне нечего. Итак, решено. Ты берешь меня в помощники?
— Охотно. И рассчитываю на то, что ты замолвишь своему брату словечко за Жюльена.
— Я уже говорил, что это бесполезно. Кстати, что ты сделал с опалом?
— С опалом? — недоуменно повторил Дутрлез.
— Да, — сказал Жак, — с тем, из ожерелья. Кажется, мы немного забыли о нем.
— Он здесь. Я его спрятал.
— Не лучше ли бросить его в Сену?
— Мне очень хотелось так сделать, но я подумал, что не имею на это права.
— В самом деле, ведь его владелец потребует вернуть ему камень. Удивительно, что он оставил его у тебя.
— А я теперь понимаю, почему он не сказал, что опал принадлежит ему. У него был план. Он хотел донести на Жюльена, но опасался меня. Он думал, что я постараюсь расстроить его планы, и поэтому притворился, будто думает, что ожерелье украдено у одного из его жильцов, и попросил меня сохранить камень.
— А ты исполнил эту просьбу, так что не можешь теперь не передать опал следователю и не рассказать ему историю, на которой основано обвинение молодого Кальпренеда. Этот Мотапан — прехитрый мошенник! Ты не видел его после вчерашнего?
— Нет, и не желаю видеть!
— Напрасно! Всегда полезно знать, что у врага на уме. Если бы я с ним встретился, то быстро бы выяснил, в чем дело. Прежде всего расспросил бы о том разбойнике, которого встретил вчера на Елисейских Полях. Любопытно, признался бы барон, что он друг такого негодяя? Надо бы рассказать брату, с кем знается этот домовладелец.
— Это было бы хорошо! Я часто думаю, что в прошлом Мотапан нарушал закон.
— Если он сам подбросил Жюльену ожерелье, наша сегодняшняя вылазка совершенно бесполезна, потому что он больше туда не пойдет. Но не думаю, что это был он.
— Ожерелье мог принести или он, или нанятый им человек.
— Да! В самом деле! Быть может, тот самый разбойник. Впрочем, нет, если ему верить, он только что приехал в Париж. Нет ли у Кальпренедов врагов в этом доме?
— Здесь их люблю только я. Разве ты забыл, что я тебе рассказывал?
— Нет! Я только помню, что все Бульруа завидуют графу де ля Кальпренеду.
— А консьерж, этот противный Маршфруа, преданный Мотапану душой и телом? Разве он обожает жильцов со второго этажа?
— Ты, кажется, говорил, что этот Маршфруа — франкмасон? Он должен уметь чрезвычайно искусно устраивать разные штуки. За ним надо понаблюдать… да и за всеми остальными тоже. Надеюсь, мы сможем многое выяснить.
— И доказать, что Жюльен де ля Кальпренед не вор, — сказал Альбер.
— Это другой вопрос, — продолжал Жак, качая головой. — Однако, что бы ни случилось, мы сделаем все возможное, и ты завоюешь руку мадемуазель Арлетт. Давай все обговорим! Тебя, наверно, сегодня вызовут в суд — постарайся, чтобы повестка застала тебя дома. Тебе очень важно как можно скорее увидеться с моим братом и опровергнуть показания Мотапана. А я пойду на улицу Кастильоне и подожду там тетушку, которая уже видела Адриана и расскажет, как идет дело. Может, встретимся в шесть часов в клубе?
— Нет-нет! Нам станут надоедать и задавать нескромные вопросы.
— Ты прав! Я зайду за тобой сюда в седьмом часу, и мы сходим пообедать в ресторан, а потом вернемся и проведем вечер у камина. А когда увидим, что у Кальпренедов погас свет… полагаю, это будет ближе к полуночи…
— Может быть, не так рано… мадемуазель Арлетт иногда ложится очень поздно.
— Ты, кажется, подсматриваешь за ней, — смеясь, заметил Куртомер.
— Нет, просто ее комната как раз напротив моей, и мне иногда случалось…
— Хорошо-хорошо! Не стану придираться к словам. В условленное время мы примемся за дело. Я только хочу слегка изменить наш план: я регулярно буду выходить на лестницу.
— Это неблагоразумно.
— Отнюдь, я буду только слушать, оставив открытой дверь твоей квартиры, чтобы иметь возможность спрятаться. Я надену твои домашние туфли, чтобы шагов не было слышно. Кстати, было бы хорошо, если бы ты отпустил камердинера.
— Так было бы лучше, но боюсь, как бы он не разгадал наш план. Возможно, все придется повторить. Не могу же я отсылать его каждую ночь! И потом, он славный человек, он не будет ни во что вмешиваться и поможет нам, если понадобится подкрепление.
— Прекрасно! Я иду завтракать: я страшно голоден!
— Почему бы не позавтракать здесь?
— Благодарю! Мне хочется пройтись, а ты, я думаю, не прочь остаться один. Ты влюблен, мой друг, влюблен сильнее прежнего, а большие чувства ищут уединения. Мое же сердце свободно, я люблю перелетать с места на место, как воробей, а потому лечу! — закончил Жак, пожимая руку друга, который отпустил его без большого сожаления.
Дутрлез остался наедине со своими мыслями, а Жак сбежал по лестнице с четвертого этажа. В холле Маршфруа разговаривал с каким-то человеком, который оказался не кем иным, как лоцманом китайских пиратов с проколотыми ушами.
— И вы здесь! — сказал Куртомер, окидывая его взглядом с ног до головы.
— Я к барону Мотапану, — важно ответил моряк. — Вы от него?
— Я? За кого вы меня принимаете? — возразил Жак. — Я бываю только у друзей, а ваш барон мне не друг.
Он ушел, не обращая внимания на гневные взгляды Маршфруа. На бульваре он подумал, что было глупо показывать свою неприязнь к Мотапану его консьержу и человеку, который непременно передаст тому эти непочтительные слова. Но спустя пять минут Жак де Куртомер уже перестал об этом думать.
Он был прав: ничто на свете не проходит бесследно. Позже он в этом убедился.
