«ЗОЛОТАЯ РУЧКА»
Предисловие
Подобно знаменитому русскому авантюристу экс-корнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого – попытка явиться претендентом на болгарский престол – уже известно нашим читателям), Золотая Ручка – еврейка Сонька Блювштейн – является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.
По массе совершенных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она их творила, она не имела равных себе соперниц. Между Савиным и Золотой Ручкой есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно свихнулся и покатился по наклонной плоскости преступной жизни, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей. Первый был барином до кончиков ногтей, вторая – юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блювштейн была обагрена ею. И такова была слава и популярность Соньки, что ее псевдоним-прозвище Золотая Ручка впоследствии стал нарицательным.
– Работает чисто, как Золотая Ручка.
– Эх ты, Золотая Ручка…
Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного преступного мира, но… слабые, жалкие копии бледнели и бледнеют перед блеском оригинала. Главной сферой деятельности знаменитой преступницы-воровки были пассажирские поезда. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Для нее купе, запертые самым крепким образом, были открытыми дверями, самый быстрый, бешеный ход поезда – пустячной преградой к исчезновению. В кровавой летописи железнодорожных краж и убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место.
Страшное купе первого класса
В курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистили одежду. После Гатчины прошел контроль – кондуктор и обер.
– Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург.
У дверей купе первого класса остановился обер-кондуктор. Он потрогал дверцу – заперта.
– Ведь здесь располагается этот богатый помещик? – спросил тихо кондуктора обер.
– Так точно, Иван Васильевич, – с готовностью ответил тот.
– Спит, наверно. Разбудить, что ли?
– Да стоит ли? Багажа с ним мало… Чемоданчик только ручной.
– Ну, так успеет… А признайся, на чай хорошо получал?
– Перепало малость… Дозвольте вас по прибытии чайком угостить, Иван Васильевич… – хихикнул в ответ кондуктор.
– Ладно… что ж… это можно! – довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.
Вот уж и Петербург. Гремя, хрипло дыша, вошел под навес перрона поезд. Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.
– Ваше сиятельство! – уже громко, решительно постучался кондуктор в запертое купе – ни звука оттуда, ни шороха.
– Что же такое могло бы это означать?
Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора, и он бросился вон из вагона, с трудом протискиваясь через массу выходивших пассажиров.
– Ну? – спросил его обер.
– Молчит, не отвечает…
Окно купе было плотно задернуто синей шелковой занавеской.
– Отпереть своим ключом! – решил кондуктор.
«А что, если случай какой необыкновенный?..» – вдруг обожгла мысль бравого обера.
– Постой, Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.
Вагон опустел. Зато теперь в него стали стекаться иные пассажиры: дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.
– Отворяйте! – отдал приказ ротмистр обер-кондуктору.
Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.
– Что это – замок испорчен?
– Не должно быть, господин ротмистр, все замки в исправности были.
– Тогда… тогда ломайте дверь!
Появился вокзальный мастер-слесарь. Все были взволнованы, сами не зная отчего. На их лицах читались растерянность, недоумение и затаенный страх.
– Да, может быть, купе свободно, в нем никого нет? – высказал свое предположение начальник станции.
– Пассажир был заметный… Не видели, чтобы он выходил. А билет у него был куплен до Петербурга.
Дверь наконец открылась. Первым устремился в купе жандармский ротмистр, и в ту же секунду раздался его взволнованный, испуганный голос:
– Преступление! Убийство! Пассажир убит!..
Тяжелое, мрачное зрелище открылось глазам присутствующих. В купе, где сильно пахло сигарами и духами, на бархатном диване, запрокинувшись головой на его спинку, полусидел-полулежал молодой, прекрасно одетый господин. Он был, без сомнений, мертв.
– Что же это, как же вы недосмотрели?! – напустился ротмистр на поездную бригаду. – У вас под носом человека убивают, а вы ничего не видите и не слышите?
Те были белее полотна.
– Ничего-с не было заметно подозрительного… Ничего не было слышно.
– Вагон отцепить!.. Сейчас же на запасной путь! Два жандарма останутся караулить входы в вагон, а я тем временем дам знать властям! – распоряжался взволнованный жандармский ротмистр.
Путилин в таинственном купе. Незримый знак
Вот уже полчаса прошло, как в купе со страшным пассажиром проследовали представители судебных и полицейских властей. Тут и товарищ прокурора, и судебный следователь по особо важным делам, и врачи (в том числе и я). Тут и Путилин, прибывший, по обыкновению, первым. Судебный следователь ведет допрос кондукторской бригады:
– Откуда следовал убитый пассажир?
– Они-с сели на станции Вильно.
– В то время, когда убитый занял место в этом купе, оно, купе, было пусто или в нем уже находились прежде вошедшие пассажиры?
– Оно было пусто, Геннадий Николаевич… – ответил за кондуктора Путилин.
Следователь удивился:
– А вы откуда же это знаете, дорогой Иван Дмитриевич?
Начальник сыскной полиции усмехнулся:
– Так ведь я уже осмотрел помещение.
– Ну и что же из этого? – скривился недовольно следователь.
– А то, что отделение это – для курящих. Следует предположить, что если бы здесь находился еще какой-нибудь курящий пассажир, то налицо были бы и окурки. А между тем в стенной пепельнице находятся только похожие окурки одного сорта сигар.
– А разве вы убедились, ваше превосходительство, что окурки сигар одинаковые?
– Да. В кармане убитого лежат такие же сигары.
Прокурор и жандармский – уже не ротмистр, а полковник – с любопытством следили за словесным поединком следователя и Путилина. Ни для кого не было тайной, что знаменитый начальник сыскной полиции любил «резать» судебных следователей.
– Позвольте, но разве нельзя предположить, что в купе для курящих мог сесть пассажир некурящий? А если в вагоне для некурящих не было места?
Следователь самодовольно поглядел на Путилина.
– Это могло бы случиться, но не случилось, потому что, как я уже узнал, в вагоне первого класса для некурящих было много свободных мест.
Следователь продолжал скучный, неинтересный допрос. Путилин зорким орлиным взором осматривал каждую мелочь. Он тщательно оглядел все вещи убитого, затем его самого.
– Когда, по-вашему, господа, был убит этот несчастный?
Мой коллега, обменявшись со мной соображениями, ответил моему великому другу:
– Часа три тому назад.
– Гм… значит, это было часов в пять-шесть утра? Время выбрано удачное… Все спят.
Путилин вынул свою записную книжку, что-то проглядел в ней и отметил.
– Не находите ли вы странной позу убитого? – продолжал он. – Удар был нанесен внезапно, неожиданно?
– Да, действительно… Да.
– А скажите, в каком состоянии находился в это время убитый – в состоянии бодрствования или сна?
– Это трудно определить.
– А может быть, и под наркозом?.. – быстро бросил он нам и повернулся к следователю: – Простите великодушно, что я прервал ваш допрос.
– Помилуйте, Иван Дмитриевич! Мы все можем только радоваться этому.
Путилин опять погрузился в свои изыскания. По обыкновению, он все время что-то тихо бормотал себе под нос. Вдруг он громко вскрикнул. Мы все вздрогнули и как один обернулись к гениальному сыщику. Лицо его было бледно, но какое-то радостное оживление сверкало в умных выразительных глазах.
– Что с вами? Что случилось? – тревожно спросили все присутствующие.
– Я вижу убийцу! – ответил Путилин.
Это было так странно, неожиданно, жутко, что все невольно попятились.
– Как вы видите убийцу? – спросил ошеломленный прокурор.
– Где? – захлопал глазами следователь.
Кондуктора и нижние жандармские чины даже побледнели. Путилин, любивший порой эффектные сцены, продолжал:
– Дух убийцы витает здесь и оставляет на многом таинственные незримые знаки…
– Позвольте… – вдруг вспыхнул оправившийся от испуга следователь. – Раз знаки незримы, так как же вы, ваше превосходительство, можете их видеть?
Знаменитый сыщик усмехнулся:
– Это уж мое дело. Можно и не видеть, но чувствовать, провидеть.
– И вы напали на мысль, дорогой Иван Дмитриевич… – начал прокурор.
– Я не напал на мысль, а знаю, кто убил этого господина, – твердо и уверенно отчеканил Путилин.
– Что?! – даже привскочил следователь. – Вы уже знаете это? Но… как так? Каким образом?
– Знаю. На это я вам отвечу несколько позже.
– Так кто же убийца?
– И на это я не считаю нужным отвечать сию секунду. Когда я разыщу и представлю вам убийцу, вы узнаете о его имени сами. А пока, господа, до свидания, мне нужно спешить.
Путилин снял цилиндр, поклонился и вышел из страшного вагона, оставив в сильнейшем изумлении всех находящихся в нем.
– Удивительный человек! – задумчиво проговорил прокурор.
Великая еврейка среди своих
Тем временем от вокзала Варшавской железной дороги отъезжала карета. В ней находилось двое пассажиров: молодой человек, щегольски одетый, и молодая красивая дама.
– Ты безумно рискуешь, Соня… – взволнованно обратился к спутнице молодой человек.
– А именно?
Красивая дама с лицом семитского типа насмешливо посмотрела на своего спутника.
– Ты мало того что доехала этим же поездом до Петербурга, не выйдя на одной из ближайших станций, но и оставалась все время на вокзале. Ах, Соня, Соня!..
Соня рассмеялась:
– «Слушай, Израиль!» Слушай, мой милый Осип: ты глуп, ты труслив, как египетский фараон!
– Благодарю покорно!
– Не за что! Неужели ты не понимаешь, что мне было гораздо безопаснее выйти здесь, чем где-нибудь там? Ведь я с кем ехала?
– С кем?
– Ну, с этим милым, веселым пассажиром, которого потащили на запасной путь, ха-ха-ха!.. Я отлично знала, что прибытие его в Петербург вызовет страшное волнение и сумятицу. А все это – только мне на руку. Тут, мой глупый Осип, все внимание должно быть отвлечено на него. Так и случилось.
– Допустим. Но к чему было оставаться так долго на вокзале?
– А разве не любопытно было посмотреть на весь этот переполох?
– Это ребячество, Соня. Ты, великая еврейка, как мы все называем тебя, ты поступаешь опрометчиво.
– Ты думаешь?
– Да!.. За тобой давно уже следят…
– Не следят, а следит.
– Разве это не все равно?
Великая еврейка тихо рассмеялась.
– Огромная разница. Я не боюсь тех, которые следят за мной, но страшно боюсь того, который следит. Этот который – ужасный человек, Осип.
– Кто же это? – дрогнувшим голосом спросил свою спутницу еврей-аферист.
– Путилин.
Осипа, вернее Иозеля Котултовского, даже передернуло.
– Ты думаешь, он следит?
– Не думаю, а знаю, мой трусливый мальчишка. Я только что его видела.
– Что?! Ты его сейчас видела?!
– Ну да. Я нарочно для этого осталась на вокзале. Мне важно было понаблюдать, кто приедет на расследование. И первое лицо, которое я увидела, был Путилин. Мне доносили, что он поклялся поймать меня.
– И ты говоришь это таким спокойным тоном? Ты улыбаешься? Ты подвергала сейчас меня… нас такой опасности?
Сонька, а это была знаменитая Золотая Ручка, насмешливо посмотрела на своего растерявшегося любовника.
– Вот чего ты боишься! Ты боишься, что я подвергала тебя такой опасности? Браво, мой храбрец! Ты настоящий Израиль – думаешь только о себе.
Иозель Котултовский покраснел.
– Милая Соня… как тебе не стыдно? Неужели ты можешь думать, что мне моя жизнь дороже твоей?
Соня Блювштейн, гениальная мастерица, громко расхохоталась.
– О, не уверяй меня в любви своей, мой пылкий возлюбленный. Ты с такой жадностью смотришь на мои… карманы, что я вполне уверовала в твою любовь… к золоту.
И, быстро обернувшись к нему, она с силой ударила его по щеке.
– Сонька! – заскрипел он зубами. – Ты с ума сошла?
– Мне все известно, дорогой мой, – и твоя подлая трусость, и твоя ненасытная алчность. И твоя неверность мне. Да-да, не лги! Молчи! Не отпирайся! О, я знаю все, недаром я – великая еврейка, недаром я – Сонька Блювштейн – Золотая Ручка. Но помни: тебе это даром не пройдет! В то время, когда, рискуя жизнью и свободой, я совершаю свои блестящие дела, ты изменяешь мне с первой попавшейся смазливой мордашкой? Так-так… Стой!
Кучер осадил лошадей.
– Что ты? Где мы останавливаемся? Ведь до нашего дома еще далеко… – испуганно воскликнул франт-еврей.
– Дурак! – злобно прохрипела Золотая Ручка. – Если вы, получив мою телеграмму, не додумались прислать за мной своей кареты, так надо же исправлять вашу ошибку. Вылезай!
Они оба вышли из кареты.
– Получи, голубчик! – протянула знаменитая мошенница-убийца кучеру щедрую плату и вошла в подъезд шикарного дома.
Оттуда, когда карета отъехала, она быстро вышла и наняла извозчика. На Екатерингофском проспекте, неподалеку от одной из Подьяческих улиц, извозчик остановился. Вот и эта короткая улица, одна из артерий старого еврейского гетто. «Золотых дел мастер Л. Финкельзон» – гласила скромная вывеска. Этаж, еще этаж, третий, четвертый… Звонок, переливчатый, дребезжащий, внутреннего колокольчика. И вслед за ним почти сейчас же открылась дверь.
– Вы?! Великая Соня! – раздался радостный возглас.
Толстая женщина с прической на прямой пробор так и бросилась с распростертыми объятиями к прибывшей звезде преступного мира.
– Ладно, оставьте ваши нежности, Розалия Абрамовна! – резко произнесла Сонька Блювштейн, отстраняя хозяйку квартиры. – Великолепная Азра у вас?
– Да… – смутилась Розалия Абрамовна.
– Мою комнату! – гневно вырвалось у Золотой Ручки.
Она вошла в нее, в эту знаменитую комнату, в которой столько раз подводила блестящие результаты действий своего мошеннического гения, своих изумительных побед.
– Можно к тебе, Сонечка? – вкрадчиво спросил Иозель Котултовский.
– Вон! – прозвучал гневный окрик.
…Лихорадочно-поспешно переодевается Сонечка. Свой изысканный дорожный наряд она сменяет на новый и сейчас же устремляется к потайным карманам.
– Господи! Сколько тут?..
Руками, бестрепетно спокойными, она выбрасывает пачку за пачкой кредитные билеты.
– Тысяча… три… шесть… десять… двадцать… Ого!.. Удар! Это удар… бриллиантовый перстень… Какая вода, какая игра! Сколько каратов в этом бриллианте?
И алчность профессиональной воровки заглушает на время такую роскошь сердца, как ревность. Одного только не может заглушить алчность – острого беспокойства, тревоги. Он, он, проклятый Путилин, приехал. Она его вот сейчас видела, этого страшного для нее человека.
«Но как он возьмет меня, когда дело так чисто сработано? Для этого надо быть дьяволом…» – успокаивает себя гениальная мошенница. Успо– каивает, а сама все-таки волнуется. Следов нет… А разве мало раскрыл дел великий сыщик, таких, в которых тоже не было следов?.. Холодный ужас все усиливается. Перед ее внутренним взором предстает страшная картина: поимка, тюрьма, суд, конвойные и далекая зловещая каторга там, в ледяной Сибири, в каких-нибудь мрачных рудниках.
– Брр… – содрогается всем своим существом изнеженная Сонька Блювштейн. – Бежать надо… скрыться… на время след замести… – шепчет великая Золотая Ручка. – Устала я. Отдохнуть… – И, успокоенная этим решением, она вышла из комнаты в квартиру.
Это было одно из самых примечательных мошеннических пристанищ Петербурга. Здесь, под вывеской скромной лавочки золотых дел мастера, дела обделывались в такую оправу, которая могла бы привести в восхищение целую рать сыщиков. Подделка векселей, изготовление фальшивых паспортов, экспорт живого товара – все совершалось здесь, в жилище достопочтенного господина Финкельзона.
Травля Путилина. Шприц. Азра
Весть о преступлении в вагоне поезда Варшавской железной дороги облетела весь Петербург и породила, как это всегда бывает в подобных случаях, всевозможные толки, догадки. Но и этого, казалось, кому-то было мало. Каким-то непонятным образом фраза Путилина о том, что он знает, кто убийца, сделалась достоянием ходких газет. Они, конечно, обрадовались сенсации и затрубили на все лады: «Если господин Путилин знает убийцу, отчего он не желает назвать его имя?» «Если господин Путилин, наш знаменитый начальник сыскной полиции, так скоро установил, кто убил несчастного пассажира, то почему он медлит с его арестом?»
Когда я приехал на квартиру к моему великому другу, я застал его взбешенным до последней степени.
– Какие остолопы, господи помилуй! – с гневом воскликнул он.
– Ты о репортерах, Иван Дмитриевич? – осторожно поинтересовался я.
– А то о ком же? И как они пронюхали о моей злосчастной фразе?! Дернула меня нелегкая выпалить ее!
– Личность убитого установлена?
– Да. Сейчас я получил из Вильно телеграмму. Убитый – очень богатый помещик, Киршевский.
– И ты, Иван Дмитриевич, действительно знаешь, кто убил несчастного?
– Да, да, да! Знаю, знаю. Как вы все мне с этим надоели!..
Путилину подали конверт. Он наскоро прочел письмо и с веселым смехом передал его мне.
– На, полюбуйся!
– «Милостивый государь Иван Дмитриевич! Сейчас в газете узнала, что вы уже открыли убийцу. Великая Золотая Ручка шлет привет и свои поздравления великому Путилину, но советует ему отказаться от дальнейшего преследования ее, ибо в противном случае звезда русского сыска закатится… в вечность. З. Р.».
Я захлопал глазами.
– Что, недурно? Нет, каков стиль послания! Положительно, это пахнет не то Купером, не то Майн Ридом: «Соколиное Око приветствует Красную Пантеру». Ха-ха-ха! Вот это мне нравится!
Путилин вмиг переменился. Куда девались его раздраженность, ворчливость! Он выпрямился, огонь кипучей энергии засверкал в его глазах – точно полководец перед битвой, услышавший грохот первых орудий.
– Она?! Знаменитая Золотая Ручка? – воскликнул я.
– Она.
– Но как ты сразу, а главное, так уверенно мог установить, что ограбление и убийство совершено именно ею?
– Друг мой… Индейцы, как тебе известно, узнают друг друга за версту по запаху, по следам, по массе еле уловимых признаков, неопытному взгляду совершенно непонятных. Так вот и я учуял мою талантливую противницу. Она хочет меня оскальпировать… Гм… операция не из приятных, но… но посмотрим, кто кого победит. Ты знаешь, я страшно люблю иметь дело с людьми равными мне по силам…
Путилин позвал помощника и начал диктовать ему целый ряд распоряжений.
– Вы собираетесь куда-нибудь уезжать, Иван Дмитриевич? – спросил помощник, пытливо глядя в глаза своему шефу.
– Возможно, голубчик, что и придется прокатиться…
Потом он обратился ко мне:
– Скажи, доктор, что установлено вскрытием?
– Смерть последовала не столько от самой раны, нанесенной в левый висок каким-то тупым орудием, сколько от кровоизлияния в мозг. Рана сама по себе пустячная.
– Яснее, яснее!
– Видишь ли, убитый Киршевский был, по-видимому, в очень возбужденном состоянии. Это могло произойти по многим причинам, главным образом – от излишне выпитого коньяка, присутствие которого в желудке покойного было обнаружено. Достаточно было сравнительно несильного удара, удара по голове, чтобы переполненные кровью сосуды лопнули. Моментальное кровоизлияние – и смерть.
Путилин не сводил с моего лица пристального взора.
– Так, так… А отравления не было?
– Нет.
– Ты твердо в этом уверен?
– Да.
– А скажи, доктор, тебе, конечно, хорошо известно действие всех ядов?
– Известно.
– Ты не допускаешь мысли, что можно отравить человека так, что и следов почти не будет?
– Я не понимаю тебя: как это почти не будет?
Мой гениальный друг ничего не ответил. Он пошел в музей сыска, что-то долго там разыскивал, а потом вернулся и подал мне маленький предмет.
– Осторожнее, доктор.
– Что это, шприц?
– Как видишь. Тебе, как врачу, должна быть известна эта штука. Это шприц для подкожного впрыскивания.
– Праваца.
– Совершенно верно. А что в нем находится?
В нем находилась какая-то темно-бурая жидкость, всего несколько капель ее.
– Не знаю, Иван Дмитриевич, – честно проговорил я.
– А я знаю, потому что этот шприц фигурировал в деле о Клубе анархистов. Тут находится ужаснейший яд кураре, одна капля которого, как тебе известно, может убить быка.
– И ты думаешь…
– Почти уверен, что Киршевский получил подобный укол. Эх вы, доктора-ученые… Нужно тебе сказать, что почтеннейшая Золотая Ручка имеет обыкновение носить с собой многие игрушки, довольно смертельные для взрослых ребят.
Не успел Путилин произнести это, как дверь кабинета рывком распахнулась, и в него вбежала красивая девушка. За нею, еле поспевая, неслись агенты и помощник Путилина.
– Куда вы? Постойте! Кто вы? – слышались испуганные возгласы.
– Мне надо Путилина! Мне надо начальника! – взволнованно кричала девушка.
Несомненно, еврейка, поразительной красоты. Пряди черных волос выбивались из-под белого шелкового шарфа, наброшенного на голову. Глаза горели нестерпимым блеском, грудь высоко вздымалась.
– Что вам угодно? – быстро подошел к девушке Путилин.
– Вы… вы Путилин?
– Да. Ступайте, господа! – отдал он приказ дежурным агентам.
Странная посетительница без сил опустилась в кресло.
– Я… я пришла вам сказать: берегитесь, на вас готовится покушение…
– Кто вы? – спокойно спросил Путилин, взяв девушку за руку.
– Я – Азра.
– Азра? Какое красивое имя… Вы еврейка?
– Да.
– Что же вам надо от меня, мое милое дитя?
Девушка истерично заплакала:
– Вас хотят убить! Примите меры предосторожности!
– И убить меня хочет Сонька Блювштейн?
Эффект этих слов был поразительный. Девушка задрожала.
– Вы… вы это знаете? Откуда?
– Это уж мое дело, милое дитя. А вы вот лучше скажите, что привело вас ко мне? Вы ведь предательство совершаете, свою единокровную соплеменницу выдаете…
Азра молчала.
– Ревность? – тихо спросил девушку великий сердцевед-сыщик.
Азра вся задрожала, вскочив, как разъяренная молодая тигрица.
– Да, да! Ревность, безумная ревность! Я ненавижу ее, проклинаю ее, потому что она отняла и отнимает у меня моего жениха.
– Он любит вас, ваш жених?
– О да!
– Так под страхом чего же Золотая Ручка воздействует на него?
– Под страхом смерти. Сегодня она сказала ему: «Выбирай: или смерть, или Азра». О, господин Путилин, она убьет его, вы не знаете, какая это ужасная женщина! Мы, евреи, многие ее проклинаем.
– Я знаю ее, дитя мое. Дважды она выскальзывала из моих рук. Надеюсь, на этот раз попадется. Как же она хотела убить меня?
– Не знаю, не знаю… Слушайте, милый генерал, я вам все открою: и где она, и как ее взять, только вы дайте мне обещание, что не тронете ни меня, ни моего жениха, ни дядю моего, Финкельзона.
– Хорошо… – улыбнулся одними уголками губ Путилин.
– Так слушайте…
И Азра начала свою предательскую исповедь. Как искренне звучал ее голос, какая неподдельная скорбь слышалась в нем! Она рассказала все о приезде Соньки Блювштейн, о том, где она остановилась, что она намерена делать.
– Вы должны приехать сейчас же, пока она не удрала. О, спасите нас от этой страшной женщины!
Я с радостью внимал словам Азры, ликуя в душе от радости за моего великого друга. Слава богу, ему легче будет распутать это темное, мрачное дело. Шутка сказать: сама Золотая Ручка сейчас окажется в его руках!
Лицо Путилина было бесстрастно.
– Мы поедем вместе? – быстро спросил он Азру.
– Н… нет, нет, что вы! – замахала та руками. – Она тогда сразу догадается, кто ее выдал, а я боюсь ее… месть ее может быть ужасна… Я поеду туда сейчас одна, вы приезжайте за мной следом, чуть погодя.
– Хорошо. До свидания, милое дитя. Поезжайте. Я скоро прибуду.
И, когда молодая еврейка неровной походкой вышла из кабинета, я захлопал в ладоши.
– Поздравляю тебя! Дело кончено. Ты блестяще утрешь нос и судебному следователю, и этим надоедливым репортерам.
– Ты полагаешь, что дело уже кончено? – Путилин насмешливо поглядел на меня.
– Ну разумеется! Раз преступница окажется в твоих руках, о чем же толковать?
– Гм… А по-моему, дело только начинается.
– Как так?
– Очень просто. Погоди, мне надо немного заняться собою.
То, что в соседней комнате-гардеробной Путилин начал проделывать с собой, привело меня в изумление. Он надел на себя, под платье, какое-то особенное, толстое просмоленное трико.
– Это для чего же? – не сумел сдержать я своего изумления.
– Чтоб… комары не кусали… – тихо рассмеялся он. – Слушай, доктор, сейчас я отправляюсь в место, где буду подвергаться смертельной опасности. Если мне удастся избежать ее – ты сможешь порадоваться за своего друга. О, эти Азры, эти Азры!
Путилин позвонил.
– Наряд из пяти агентов! Живо, живо! – Он стал тихо отдавать приказания.
– Итак, доктор, не правда ли, какая милая девушка эта Азра?
– О да!
– Ты ей сочувствуешь?
– Разумеется… Она попала в подло-преступные руки.
– Браво! Ты удивительно чувствительный и проницательный человек… – усмехнулся мой гениальный друг, кладя в карман револьвер. – Ну, пожелай мне поймать… Золотую Ручку!
Западня. Лицом к лицу. Бегство Золотой Ручки
Путилин подошел к трехэтажному дому на одной из Подьяческих улиц. Витрины часовой лавочки Финкельзона были закрыты ставнями. Великий сыщик вошел во двор и поднялся по лестнице. «Финкельзон, золотых дел мастер» – гласила медная дощечка на двери. Путилин нажал кнопку звонка. Почти в ту же секунду дверь отворилась. На пороге стояла Азра.
– Приехали?! – вырвался у нее полуподавленный крик радости. – Одни?
– Как видите, один.
– А не боитесь?
– Я ничего не боюсь, дитя мое. Я – Путилин, видевший смерть сотни раз. Она тут?
– Кто там, Азра? – послышался женский голос.
– Водопроводчик пришел, Соня… – громко ответила еврейка-предательница.
– Где она?
– Направо, в комнате… Там полутемно… идите туда, берите ее.
– А больше никого нет?
– Никого.
И лишь только Азра успела произнести это слово, как Путилин железной рукой схватил ее за горло, набросив на рот резиновую повязку. Эту повязку Путилин часто применял, она сдавливала горло и рот, не давая возможности кричать. Вытащив Азру за дверь, он передал ее в руки двум подоспевшим агентам.
– Держите змею! Она хотела ловко предать меня, но… но я разгадал тебя, милая Азра.
Дверь осталась незапертой. Путилин решительно вошел в указанную ему комнату. Там у стола сидела молодая женщина в голубом капоте.
– Что вам угодно? – повернулась она к Путилину.
– Арестовать тебя, Котултовский! – крикнул Путилин, направляя на «нее» дуло револьвера.
В эту секунду Путилина схватили сзади чьи-то сильные цепкие руки.
– А-а! Попался наконец-то! – загремели голоса.
– Кто вам сказал, негодяи, что я попался?! – грянул Путилин, напрягая все свои силы, чтобы вырваться из рук негодяев, державших его.
Началась борьба. Два агента старались повалить Путилина на пол. Почти старик, гениальный сыщик защищался отчаянно. «Дама» в голубом капоте, переодетый любовник Азры, бросилась на подмогу своим товарищам.
– Что, любезный Путилин, ловко тебя Азра провела? Иди погляди, как мы будем убивать этого проклятого сыщика. Да валите же его, черт вас возьми!
Путилин упал, но почти сейчас же вновь поднялся, успев схватить Иозеля Котултовского за горло.
– Сдавайтесь, негодяи! – бешеным ревом вырвалось у Путилина.
– Ха-ха-ха! – захлебывались злобно-сладострастным хохотом преступники. – Он приказывает нам сдаваться! Он, который в наших руках!
И вот в эту секунду из-за портьеры соседней комнаты выглянуло лицо торжествующей великой еврейки – Золотой Ручки, послышался ее совершенно демонический смех.
– Постойте!.. Погодите! – властно приказала она. – О, дайте мне упиться торжеством этой победы! Здравствуйте, Иван Дмитриевич! Здравствуйте, великий Путилин! Попались?
– Ничуть не бывало, великая Блювштейн! Правда, эти негодяи довольно крепко держат меня, но я сейчас освобожусь от их нежных объятий.
– Попробуй! – прохрипели те, точно бульдоги, впившиеся в тело живого человека.
– Слушайте, Путилин, не устраивайте высокой трагедии, на которые вы великий мастер. Сознайтесь, что вы… опростоволосились! А?
– Ничуть не бывало. Я отлично знал, что Азра вами подослана. Только вот как вы это чучело между собой поделите? Котултовский, я давно его ищу, ваш любовник и вместе с тем жених Азры. Смотрите не раздеритесь! Хотя драться как раз вам и не придется: вы пойдете на каторгу, Азра – в тюрьму.
– А ты?! – затряслась от бешенства знаменитая мошенница-убийца, задетая за самое живое – за чувство ревности. – Ты куда пойдешь, проклятый Путилин?
– Я? Домой поеду. Мне чертовски хочется обедать, Сонечка Блювштейн!
– Сейчас… сейчас я тебя угощу.
Золотая Ручка стала вынимать что-то из кармана.
– Шприц с ядом, Блювштейн? Вы какой употребляете? Акву тофану или кураре? У меня, например, есть отличная доза кураре. Давайте меняться, Сонечка?
Тут произошло нечто поразительное: великая еврейка, женщина, никогда не знавшая, что такое страх, замешательство, вдруг побледнела как смерть и широко раскрытыми глазами уставилась на Путилина.
– Как?! Вы и это знаете?!
– И это знаю, Сонечка…
– Слушайте, Путилин, кто вы – черт или обыкновенный человек?
Великий сыщик рассмеялся:
– Вот это я понимаю, это разговор начистоту. Я, Софья Блювштейн, ваш карающий меч.
– Что ты с ним время теряешь? – вырвалось у Котултовского. – Кончай его скорее, или мы сами перегрызем ему шею.
Шесть крепких рук держат Путилина. Он чувствует горячее дыхание озверелых людей. Оно жжет его.
– Молчать! – крикнула Золотая Ручка, сверкнув глазами. – Вы чертовски умный человек, Путилин. Я знаю, что из ваших лап не так-то легко вывернуться. Но неужели вы думаете, что вы меня возьмете?
– Возьму.
– Да ведь вы сейчас умрете? С вами покончено, Путилин!
– Повинуюсь… ваше счастье. Но слушайте, Сонечка: когда через несколько дней вы будете в моих руках, я вам отплачу сторицей.
– С того света, великий Путилин? – злобно расхохоталась Блювштейн и стала медленно подвигаться к своему гениальному противнику.
В руке она держала шприц.
– Ну-ну, Сонечка, не трусьте. Один укол – и Путилина не будет!
– Верно, верно… Я отомщу тебе за массу наших собратьев…
– Постой, Сонечка, а разве ты забыла, как я спас от каторги еврея Губермана? Ведь он обвинялся в возмутительном убийстве девочки.
Рука Золотой Ручки дрогнула, но ее замешательство длилось недолго. Все ближе и ближе подвигается она к своему заклятому врагу. Путилин уже слышит аромат ее крепких, пряных духов.
– Сюда! – громовым голосом закричал он.
Миг – и Сонечки Блювштейн не стало. Она будто куда-то испарилась или провалилась.
– Берите их! – приказал Путилин вбежавшим агентам.
Разжались руки обезумевших от страха негодяев, и они выпустили Путилина. Три обитателя тайной квартиры были арестованы.
– Ваше превосходительство! Главную-то мы и упустили! – с досадой произнесли агенты.
– Я редко кого выпускал! – спокойно ответил Путилин. – Или вы разуверились во мне?
Он стоял улыбающийся, с горящим взором.
Светлейшая княгиня Имеретинская. Барон Ротшильд
На вокзале Варшавской железной дороги царило несколько необычное для того времени оживление. Причиной его явилось событие необычайной важности: в одном и том же поезде должны были отправиться двое высокопоставленных пассажиров – ее светлость княгиня Имеретинская и барон Альфонс Ротшильд, всемирно известный миллионер. Три выездных лакея в ливреях с княжескими гербами суетливо метались по внутренним помещениям вокзала.
– Приготовить место в зале ее светлости!
– Сколько осталось времени до отхода поезда?
– Филиппов, сдай багаж!.. Ее светлость приказала осторожнее обращаться с этим сундуком.
С ними суетились и носильщики первоклассной петербургской гостиницы «Hotel de France».
– Барон сейчас уже приедет. Заказан ли кофе-гляссе? – безбожно врали по-французски русские комиссионеры отеля. – Монсир ле барон… господин Ротшильд так любит этот освежающий напиток.
Сотни взглядов, в которых светились любопытство и острое чувство зависти, провожали выездную свиту могущественных владык земного счастья. С перрона донесся первый звонок.
– Где же Ротшильд? Хоть бы глазком на него поглядеть! – неслись сдавленные возгласы.
У входа произошло какое-то движение. Выездная свита ее светлости бросилась туда стремглав. В общий зал входила великолепная дама в строгом, но стильном аристократическом туалете.
– Я не опоздала? – послышался мелодичный голос.
– О, ваша светлость, еще только первый звонок! Места для вашей светлости уже готовы.
Она шла как царица среди безмолвно и почтительно расступившихся перед ней людей.
– Барон! Барон идет!
Светлость померкла перед мешком с золотом. И такова была власть имени Ротшильда, что все, как бараны, столпились в кучу и не спускали жадных взглядов с дверей. Оттуда появился несколько сутуловатый человек, одетый в скромное серое пальто, в мягкой шляпе. Через плечо у него болталась небольшая кожаная сумка.
– Это-то и есть Ротшильд?! – пронесся общий вздох глубокого разочарования. – Батюшки! Да пальто на нем и сорока рублей не стоит…
– Дура, молчи! Аристократы всегда так, на наряды внимание мало обращают.
Хвост провожатых следовал за знаменитым банкиром, в прихожей которого, случалось, и принцы почитали за честь сидеть.
– Э-э-э… Обед был превосходный. В особенности вина … – с хрипом вырывались из его впалой груди слова.
– Ротшильд! Ротшильд!
– Смотрите, смотрите! Вот он, владыка европейской биржи!..
Он продолжал медленно продвигаться вперед, с трудом переставляя ноги. В дверях он столкнулся с ее светлостью княгиней Имеретинской.
– Простите, сударыня… – приподнял свою шляпу великий миллионер.
– Простите, сударь… – ответила ему в тон ее светлость.
Миг, один еле уловимый миг. И разошлись.
…Темно в роскошном купе Альфонса Ротшильда. Сквозь синие шелковые занавески проникает тусклый свет горящей свечи. Миллионер, парижский еврей, «золотое солнце» Европы, мирно почивает. Он, собственно, не спит, а дремлет, откинувшись на спинку бархатного дивана, смакуя дорогую гавану.
– Позвольте прикурить, милостивый государь!
Смотрит с недоумением барон Ротшильд. Перед ним ослепительная красавица, рыжеволосая, с сигаретой у рта.
– О, пожалуйста! – привстал Ротшильд, вынимая дорогие восковые спички.
– Вы Ротшильд? – очаровательно улыбнулась красавица.
Разговор шел все время на французском языке.
– Да.
– А я княгиня Имеретинская, светлейшая…
– О, я польщен знакомством с вами…
Мешок с золотом преклонился перед высоким титулом.
– Вы позволите, барон, побеседовать с вами, пока я докурю свою сигаретку? Моя бедная компаньонка не выносит табачного дыма. А я, признаться, люблю затянуться после обеда.
– Ваша светлость, – склонился с глубочайшим почтением Ротшильд, – не нахожу слов, чтобы выразить вам свою несказанную радость… Я так польщен… Я так безмерно счастлив… Когда богиня спускается к простому смертному…
– А вы большой льстец, любезный барон! Ну-с, побеседуем… Вы… вы любите женщин?
Ротшильд захохотал противным смехом:
– О-ла-ла! Конечно, я так полагаю!..
Светлейшая сверкнула глазами:
– Слушайте, барон, вы безмерно богаты. У вас четверть Франции в руках. Скажите, если бы вам понравилась женщина, девушка… вы были бы способны положить к ее ногам миллиона два?
Тихий гортанный смех был ей ответом:
– Ваша светлость, та женщина, которая мне понравится, может располагать ключом от моей домашней кассы.
– А… а в ней много?
Рыжеволосая красавица Нина Имеретинская все ближе и ближе придвигалась к миллионеру.
– Я Ротшильд, мадам… простите… ваша светлость.
Наступила пауза.
– А вы способны любить? – вдруг резко, разгорячившись, с пылающим взором спросила она.
– Я… я полагаю.
И опять последовала пауза. Светлейшая заплакала.
– Ради бога, что с вами, ваша светлость?! – в недоумении и испуге воскликнул Ротшильд.
– Барон, я гибну! Я погибла…
– Вы?! Вы, ваша светлость?
– Я… Я проиграла все состояние. Я проиграла деньги моего мужа. Мне остается убить себя!
Ротшильд вынул бумажник:
– Извините, я осмотрюсь немного…
Рядом свободное купе. Другое тоже. Только в дальнем конце вагона спит какая-то дама.
– Это ваша спутница? – поинтересовался Ротшильд.
– Да.
– Сколько вы проиграли?
– Пятьсот тысяч рублей…
Сквозь газовый тюль просвечивают прелестные руки. Такие полные, атласные, с соблазнительными ямочками на локтях. Аромат чудных нежных духов бьет прямо в лицо барону Ротшильду.
– Вы… вы говорите, пятьсот тысяч? О, это такие пустяки!
– Спасите меня! – вдруг ринулась ее светлость к банкиру. – Вы так богаты, вы так царски щедры! Что вам стоит дать мне эти деньги?
Молчание.
– Если… если вы не желаете дать так просто, то… я готова… Я, русская светлейшая княгиня, готова заплатить вам с процентами за эту скромную ссуду…
Упругая грудь уже совсем у лица несчастного миллионера. И сразу как-то ее светлость охватывает шею Ротшильда.
– Милый мой… спаси меня… ах, дорогой мой!
Быстрым как молния движением Ротшильд вырвался из объятий ее светлости и загремел:
– Ваша светлость, Сонечка Блювштейн, здравствуйте!
Ее светлость отшатнулась. Маленький предмет, зажатый в правой руке, беззвучно упал.
– Что это?.. Что вы говорите, барон?
– То, что вы слышите, ваша светлость! Ну-с, довольно маскарада, Сонечка, я – Путилин. Давай мне свои золотые лапки. Помнишь, я обещал сторицей тебе отплатить? Я слово свое сдержу.
Поезд приближался к станции. Путилин крепко держал великую еврейку за обе руки.
– Пусти! Поймал меня, дьявол!..
– Может быть, ты и теперь будешь сомневаться, Сонечка?
Шприц, который Сонька Блювштейн держала в руке, во время борьбы выскользнул и острием иглы впился в руку Путилина.
– Умрешь! – закричала Золотая Ручка.
– Ты ошибаешься, шприц не действует…
Пассажиры, как тихо ни велась борьба, услышали нечто странное и гурьбой устремились к купе великого банкира.
– Что, что такое? Что случилось?
И услышали ровный спокойный голос Путилина:
– Я, господа, ее светлость, светлейшую княгиню Нину Имеретинскую, арестовал.
Мертвая тишина. Ни звука, ни шороха. Толпа глядит недоуменно.
– Спасите меня! – прокатился по вагону бешено-злобный крик «ее светлости».
– И арестовал я ее светлость потому, что она величайшая мошенница и убийца Сонька Блювштейн, Золотая Ручка.
– Он лжет, он сумасшедший! Спасите меня от него!
Поезд подошел к станции. Золотая Ручка впилась зубами в руку Путилина.
– Золотая Змейка, ты больно кусаешься! – прохрипел от боли Путилин и рукояткой револьвера вышиб стекло вагона.
– Сюда! Жандарм!
Многие из пассажиров все еще не понимали, что происходит. Одни стояли за Путилина – барона Ротшильда, другие за Соньку Блювштейн, Золотую Ручку.
– Как вы смеете?! Разбой! Освободите ее светлость!
Дзинь-дзинь-дзинь – резко позвякивают жандармские шпоры.
– Ну?
– Проклятый! – прокатился по вагону истеричный хохот. – Ты победил меня, Путилин!
– Нас с тобой Бог рассудит, Сонечка Блювштейн: нашла коса на камень…
– Что такое? Барон Ротшильд… светлейшая… Что случилось? – слышались испуганные возгласы.
Лязг ручных кандалов… Команда: «Пропусти! Сторонись!»
– Что это?
Это под конвоем жандармов, гремя ручными кандалами, шла светлейшая княгиня… Сонька Блювштейн.
– Помнишь, Сонечка, слова-то мои: сочтемся, милочка.
– Помню, Путилин. Велик ты: поймал меня, а только я… я убегу!
Процесс Золотой Ручки был одним из самых сенсационных. Уголовные дамы жадно всматривались в лицо знаменитой воровки-убийцы. Сонька Блювштейн угодила на каторгу.
– Как, Иван Дмитриевич, ты тогда сразу узнал, что Киршевского убила Золотая Ручка? – спрашивал я позже своего великого друга.
– По уколу на шее. Она, притворно обняв несчастного, уколола его отравленной иглой шприца с ядом.
– Но ведь это мог сделать и кто-нибудь другой.
– На этот раз Сонечка попалась: она запуталась волосами за пуговицу сюртука убитого и оставила на ней целую прядь. А ее волосы я хорошо знал, так как она дважды была почти в моих руках.
– А как ты разгадал, что Азра подослана?
– Во-первых, потому, что среди евреев почти не бывает предательства по отношению друг к другу, а во-вторых, слишком уж горячо она просила арестовать Соньку Блювштейн.
Назад: ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ИВЕРСКОЙ ЧАСОВНЕ
Дальше: В РУКАХ ПАЛАЧЕЙ
