Я кричала, стучала в дубовые двери, колотила руками и ногами, но ответа не последовало. К своему ужасу, я увидела, что окна закрыты железными решетками и изнутри их отворить невозможно. Это была не комната, а тюрьма. Я вспомнила Черка. Я не видела перед собой ничего, кроме этого двора, заросшего сорной травой и похожего на заброшенное кладбище. Я размышляла, как бороться с надвигавшейся на меня опасностью и как от нее защититься. Встав на стул, я рассмотрела, что петли на окнах были новые. Во многих местах виднелись следы от инструментов, покрытые слоем темной краски. Между тем я услышала шаги мадам. Я соскочила со стула, и, войдя, она не заметила, чем я занималась перед ее приходом.

– Зачем вы запираете меня на ключ? – спросила я.

– Теперь-то я могу все сказать, милочка, – ответила Ларужьер. – Судебные приставы в доме.

– А зачем решетки на окне?

– Да этим решеткам уже лет сорок.

– А мне кажется, что они вставлены совсем недавно.

Мадам подбежала к решеткам и заявила, что я ошибаюсь. Потом она ушла. Спустя некоторое время я услышала в коридоре шаги, и в замке отвратительно заскрипел ключ. Я в ужасе отступила. Но, к моей величайшей радости, в дверном проеме показалась черная головка Мэг Хоукс, и я страстно обняла ее.

– Я угадала, где вы, – сказала она, утирая свои красные припухшие глаза.

– О, Мэг, что происходит?

– Всего не знаю, но отец и Дадли несколько раз говорили при мне… Не кушайте ничего, что вам подадут, а вот, держите хлеб. Он черен, да гораздо лучше. – И она вытащила из-под передника часть буханки. – А вот вам кружка с водой. Пейте только воду, понимаете? Они на все пойдут, чтобы от вас избавиться. Но ночью я побегу к ливерстоунской даме. Итак, мужайтесь, Мэг Хоукс постарается что-нибудь сделать. Я жизнь за вас отдам. Но не пытайтесь бежать, а то они вас убьют. До двух-трех часов утра они еще ничего с вами не сделают, а к тому времени я вернусь, не беспокойтесь.

Мэг убежала. Слова ее жгли мой мозг точно раскаленное железо. Мадам долго не было. «Возможно ли? – думала я. – Разве могу я этому поверить? Как я еще не сошла с ума?» Впрочем, я до сих пор не понимаю, как я тогда все выдержала.

В четыре часа дня пришла мадам, напевая сквозь зубы.

– Как темно! – воскликнула она.

– Как темно! – повторила я, сжимая голову руками. – Ведь сейчас всего четыре часа. О мадам, мадам, как мне страшно!

Я схватила ее за руку, но она ее выдернула.

– Глупышка, что вы хотите этим сказать?

– Спасите меня, мадам, – продолжала я.

– Вас спасти?! Ах вы, дурочка! От чего спасти? – разыгрывала она недоумение.

Но я встала перед ней на колени.

– Уведите меня отсюда, спасите меня, и, клянусь богом, вы найдете во мне друга!

– Бедное дитя, да кто вам сказал, что вы в опасности? – забеспокоилась Ларужьер.

– Я знаю, я боюсь, сжальтесь надо мной! У меня нет никого, кроме Бога и вас!

Мадам посмотрела на меня мрачным взглядом ведьмы.

– Может, это было бы хорошо, в конце концов, – пробормотала она сквозь зубы. – Кто знает, дядя ваш с ума сошел или вы. Но вы всегда были моим врагом. Так страдайте же теперь. Ложитесь и страдайте.

Но я не могла лежать. Я ходила по комнате, заламывая в отчаянии руки. Пыталась молиться и не могла. Иногда стоны мои стихали, потому что я вспоминала Мэг, и у меня в душе вспыхивал крошечный огонек надежды. Мадам Ларужьер то уходила к себе, то возвращалась красная и возбужденная, распространяя вокруг себя крепкий запах вина.

– Все какие-то тайны в вашей семье. Тоже мне благородное семейство! – говорила она. – Просто ненавижу. Надо, наконец, чтобы ваш дядя объяснился. Разве старая Уайт мне не говорила, что Дадли уехал сегодня вечером? И что все это значит? Но я узнаю.

Она держалась на ногах уже с трудом и едва смогла запереть за собой дверь, когда уходила. По всей вероятности, она еще раньше пыталась узнать все подробности от дяди и ее злила скрытность мистера Сайласа.

Время бежало, наступала ночь, но никто пока не спешил мне на помощь. Слух мой обострился, и я слышала малейший шум.

– О, Мэг! О, кузина Моника! – шептала я. – Помогите мне, боже мой, спасите меня!

Но, очевидно, как прежде письмо мое не попало к кузине, так и теперь не удалось путешествие Мэг. Но вот я услышала шум голосов, которые становились все громче. Я подошла к дверям и прислушалась. Рука моя машинально коснулась дверной ручки, и дверь открылась: мадам забыла ее запереть. Я тотчас выскочила на лестницу и бежала, бежала, пока не очутилась на площадке перед комнатой дяди. Не рассуждая, я вошла и увидела в ней мадам и опекуна. Никогда не забуду взгляда, который он бросил на меня, оцепенев от испуга.

– Откуда вы? – тихо проговорил мистер Сайлас.

– Умираю, умираю! – был мой ответ.

– Но что ей нужно? – непонимающе воскликнула Ларужьер.

– Что все это значит? – спросил дядя, к которому вернулось его обычное хладнокровие. – Здорова ли она?

– О, дядя, вы так добры, я знаю, вы любите меня! Вы не хотите, вы не можете… Только подумайте о своем брате, который был так добр к вам. Он теперь видит нас. Спасите меня, и я отдам вам все. Но если я должна умереть, по крайней мере убейте меня сейчас.

– Вы продолжаете оригинальничать, – холодно ответил дядя, – и теперь мне ясно, что вы действительно тронулись умом. – Обернувшись к мадам, он гневно произнес: – Зачем она здесь? Уведите ее.

Мадам подбежала и схватила меня за талию.

– Никто не желает вам зла, – между тем продолжал говорить дядя. – Разве мадам не сказала, почему вас поместили в эту комнату? Говорили вы ей о судебных приставах? – обратился он к мадам Ларужьер. – Как вы можете расхаживать по дому, когда в это время все описывают? Скорее заприте ее.

Он попытался улыбнуться, произнося последние слова, но в его голосе я уловила едва сдерживаемую ярость.

– Смотрите, мадам, чтобы это больше не повторялось, – заключил он. – А если понадобится, зовите на помощь.

Я покорно отдалась в руки мадам и ушла, как приговоренная к смертной казни. Сев у окна, я стала смотреть на маленький двор, освещенный тонким полумесяцем, и зимнее небо, усеянное звездами. Все они казались мне тысячами чьих-то грозных и насмешливых глаз. Кончилось тем, что я отвернулась от окна, закрыв лицо руками. Тут я вспомнила, что в комнате дяди видела несколько чемоданов, всевозможных баулов и футляров.

«Куда он уезжает? – подумала я. – Что, если он и в самом деле посадит меня в сумасшедший дом и если действительно все это лишь грезы больного разума?»

Наконец, раздался стук двери. Я думала, что это Мэг. Но кто-то невидимый передал в руки мадам маленький серебряный поднос с хрустальным графином и стаканом.

– Матильда, выпейте-ка, – сказала Ларужьер, открывая графин, откуда шел аромат душистого бургундского вина.

Но горло у меня было перехвачено спазмом, я не могла пить, а иначе выпила бы все, потому что забыла о наставлениях Мэг. Мадам, убедившись, что дверь заперта, села на мою постель.

– Сегодня, милочка, вы будете одна в обеих комнатах, потому что я буду спать внизу.

Она налила себе стакан и выпила залпом.

– Чудное вино. Я выпила, а о вас и не подумала. Ну же, Матильда, глотните.

Я опять отказалась. Мадам продолжала пить. Опьянев, она стала изливаться в жалобах и угрозах. Она была чем-то недовольна. Позже я узнала, что дядя с некоторых пор стал ее бояться. Когда я вбежала в его комнату, мадам ссорилась с дядей. Она была убеждена, что меня должны увезти куда-то далеко, в какое-то безопасное место, и что за это ее должны очень хорошо вознаградить – как за услуги, так и за какое-то лжесвидетельство. Возможно, она подозревала, что ее водят за нос, но в страшный план были посвящены только три человека.

Несомненно, что в вино было подмешано снотворное. Я так решила потому, что мадам, напиваясь, всегда становилась злой, а в этот раз она как-то сразу поникла и растянулась на моей постели. Сначала я думала, что она притворяется и стережет меня. Но она действительно погрузилась в глубокий сон.

Через час я услышала под нами и со стороны двора мерный шум и через решетку увидела на противоположной стене человеческую тень, которая то выпрямлялась, то пригибалась к земле. Ужасная догадка промелькнула в моем мозгу: для меня рыли могилу. Удивительное спокойствие овладело мной при этой мысли. Потом я услышала, как кто-то тихонько стучит в дверь. Опять постучали. Почему я не отвечала? Я могла бы показать таким образом, что не сплю. Но я словно оцепенела и стояла посреди комнаты с широко открытыми глазами, устремленными на дверь.