Мы проезжали по Лондону вечером, уже при свете бесчисленных фонарей. Мадам Ларужьер была в отличном настроении и называла мне скверы, публичные и другие более или менее примечательные здания. Наконец, мы остановились перед каким-то отелем на узкой улице. Покрытую пылью и смертельно уставшую, меня ввели в комнату с двумя кроватями – для меня и для мадам. На другой день она ушла, по ее словам, повидать одну свою подругу, а я осталась с хозяйкой отеля. Обед подали, когда вернулась мадам Ларужьер; она окинула меня мрачным взглядом и протянула мне письмо. Я узнала почерк дяди.

«Дорогая мадам! Садитесь, пожалуйста, сегодня вечером в восемь с половиной часов на дуврский поезд. Комнаты готовы. Ваш Сайлас Руфин».

– А почему слово «дуврский» подчеркнуто? – спросила я, и необъяснимое беспокойство сдавило мне сердце.

– Откуда я знаю? – сухо ответила мадам.

Мы еще раз промчались по светящемуся в тумане Лондону. На вокзале я стала искать глазами багаж, но заметила только маленький чемоданчик мадам.

– Багаж пришлют, – сказала она, усаживая меня в вагон.

Пассажиров было мало. Ларужьер стояла в дверях, и ее зловещая фигура пугала меня. Поезд тронулся. Мы оказались в купе только вдвоем. Странное оцепенение овладело мной. Вероятно, мне в чай были влиты какие-нибудь капли. Лежа на своем диване, мадам, кажется, тоже попивала капли, по крайней мере я чувствовала запах спиртного. Вскоре я потеряла сознание.

Была глухая ночь, когда мадам растолкала меня. Шатаясь, я вышла из вагона при свете фонарей, и мы пересели в карету. Загремели колеса. Я приоткрыла окошко экипажа. Сон нисколько не освежил меня – напротив, я чувствовала себя нехорошо и больше уже не могла заснуть. «Скоро будет Дувр», – думала я, а карета наша все мчалась и, наконец, свернула на проселочную дорогу. Вдруг она остановилась.

– Ворота открыты! – крикнула мадам кучеру.

Карета опять тронулась, и мы очутились во дворе.

– Мы в гостинице, – объявила Ларужьер.

Она расплатилась и сама взяла свой чемоданчик и мою дорожную сумку и отнесла в дом. Мрак стоял кромешный. Только одинокий фонарь бросал скупой свет на мостовую. Я вошла вслед за мадам.

– Где же слуги? – спросила я.

– У нас есть спички, – ответила она, запирая за собой дверь на ключ.

Когда она зажгла свечу, я увидела, что мы в передней.

– Но ведь здесь никого нет! – воскликнула я. – Странно нас встречают.

– Для нас все приготовлено. Идите за мной.

На втором этаже мы перевели дух. Опять ни единого человеческого лица.

– Тут моя комната, – сказала гувернантка. – Входите же, Матильда.

Я повиновалась. Комната была большая, но запущенная. Жалкая мебель, истертый ковер на полу, узенькая кроватка, изъеденный древоточцем комод и два-три стула. Мадам заперла и эту дверь на ключ и бросилась в кресло.

– Наконец-то! – воскликнула она. – Ложитесь, Матильда, а я буду спать рядом, за перегородкой.

Впрочем, она, кажется, не собиралась отдыхать. Сознание мое как-то вдруг помутилось, и я заснула. На другой день я проснулась с мыслью, что надо отправляться на пароход. Я подбежала к окну, чтобы взглянуть на море. Но увидела только маленький четырехугольный двор, ограниченный толстыми стенами здания. Казалось, мне снится дурной сон.

– Да разве это гостиница? – растерянно пробормотала я. – Ведь это Бертрамхолл. Боже мой, это он!

Мадам вошла ко мне и разразилась смехом.

– Мы в Бертрамхолле, – повторяла я. – Как это могло произойти?!

– Небольшая ошибка, моя милочка. Бертрамхолл очень похож на Дувр.

– Но что подумает о вас дядя Сайлас, мадам? – воскликнула я.

– О, не беспокойтесь, он меня простит, – ответила она таким тоном, что я вздрогнула.

Очевидно, за происшедшим крылся какой-то коварный план.

– Итак, это произошло по приказанию дяди? Где же тогда Мэри? – спросила я.

– Мэри отправили во Францию вслед за нами. Но мы изменили маршрут. Надо переждать три дня, – снисходительно ответила мадам и, быстро выйдя, повернула за собой ключ в замке.