Словно две преступницы, мы пробрались с Мэри через маленькую дверцу. Мадам уже приехала из города и, к великой моей радости, подала мне письмо от леди Ноллис.

«Как я рада, милая Матильда, – писала мне кузина, – что скоро вас увижу. Я получила кое-какие известия о бедном Сайласе – бедном, потому что его положение внушает сочувствие. Рискуя быть арестованным, Сайлас вынужден спасаться бегством. Он желает, чтобы я увиделась с вами до вашего отъезда во Францию. Ваш дядя назначил мне день, и мы скоро увидимся. Право, я начинаю думать, что дела могут улаживаться сами собой, в зависимости от нашего желания, и разве не Талейран искусство ждать назвал талантом? Сердечно обнимаю вас. Моника».

Письмо было загадочно. Но слабая надежда блеснула на горизонте, в то время как меня окружала страшная действительность: мадам, Дадли, решетка на замке и какие-то неведомые опасности, на которые намекала Мэг Хоукс. Все же меня не покидала мысль о побеге из Бертрамхолла.

Мадам пришла пить чай ко мне. Она была необыкновенно весела. Выпила много коньяку и с мерзкой улыбкой принялась объяснять, что она старый друг мистера Руфина. На следующее утро дядя прислал за мной и очень милостиво принял.

– Я только что написал письмо одному из ваших попечителей, – сказал он. – Так как я собираюсь отделить свою печальную судьбу от вашей, я хотел бы иметь некоторое утешение в признании, что вам было у меня хорошо, что вы полюбили Бертрамхолл и прощаете своему дяде его бедность, милая Матильда.

Я согласно кивнула.

– Именно этого я от вас и ждал.

Вдруг лицо его преобразилось, и он встал во весь рост.

– А как ты объяснишь это?! – громовым голосом закричал он и указал на мое письмо к леди Ноллис, которое, вскрытое, лежало на столе.

Я потеряла дар речи. Все поплыло перед глазами. А громовый голос продолжал терзать мой слух:

– Лицемерка! Лгунья! Попробуй теперь оправдаться…

Меня поглотила тьма, и я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, то уже лежала в постели. Я была слаба и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла ни голову повернуть, ни слово сказать. Воспоминание о происшествии между мной и дядей Сайласом приводило меня в трепет. Мэри пыталась заговорить, но я велела ей молчать и отвернулась к стене. В этот же день, как я потом узнала, кузина Моника приезжала в Бертрамхолл. Дядя принял ее, рассказал о своем ужасном положении и сообщил, что я уехала в Ливерстоун повидаться с ней. Якобы мы разминулись. Леди Ноллис, разумеется, выразила сожаление, но дядя утешил ее тем, что во вторник кузина может приехать и навсегда соединиться со своей подопечной. Меня же леди Ноллис, вероятно, встретит по пути, если только я не свернула куда-нибудь в сторону. После этого дядя почти нежно простился с гостьей. А я между тем лежала точно мертвая, не понимая, о чем Мэри шепчется с мадам и почему та ходит вокруг меня на цыпочках.

Впрочем, я уловила шум кареты.

– Это доктор, – сказала мадам.

– Нет, я слышу женский голос, – возразила Мэри.

Карета уезжала. Я соскочила с постели и стала кричать:

– Леди Ноллис! Помогите! Ради бога! Кузина Моника! Кузина Моника!

– Вы с ума сошли, мадемуазель! Ложитесь сейчас же! – в свою очередь стала кричать мадам, стараясь заглушить мой голос и оторвать меня от окна.

Но отчаяние придало мне сил. Я оттолкнула Ларужьер, разбила окно и продолжала звать:

– Спасите меня! Я здесь! Моника! На помощь!

Мадам правой рукой схватила меня, а левой зажала мне рот. Я видела бледную от ужаса Мэри. Та попыталась вырвать меня из рук мадам.

– Да вы убьете мисс!

Карета кузины между тем была уже далеко. Мадам с налитыми кровью глазами, разъярившись, как фурия, заставила меня лечь на кровать.

– Разве вы не видите, что она сумасшедшая! – кричала она Мэри и рыдала.

– Но это была кузина Ноллис, – повторяла я. – Зачем вы держите меня? О, кузина!

Я уткнулась головой в подушки, а мадам удалилась и лишь вечером пришла ко мне и таинственным голосом сообщила:

– Новость, моя прелестная! Ваш дядя проиграл процесс. Чем хуже для него, тем лучше для нас. Мы покинем это кладбище, потому что Бертрамхолл – настоящее кладбище, говорю я вам.

– Я охотно уеду, – со вздохом произнесла я.

Мадам тотчас же ушла сообщить об этом дяде. Она так долго не возвращалась, что я потеряла терпение и сказала Мэри:

– Возьмите-ка свечу и поднимитесь к мадам Ларужьер. Я быстрее выздоровею, если узнаю, что мы действительно уезжаем отсюда.

Она повиновалась, но тоже почему-то задерживалась с возвращением. Наконец, Мэри пришла и почти упала, садясь возле моей постели. Она была бледна как смерть.

– Что случилось? Что? Говори же скорее.

Мэри бормотала что-то несвязное. Я едва поняла, что она не могла найти дверей комнаты мадам, и ей пришлось зайти в несколько разных комнат. В одной слышались голоса. Она постучала. Никто не отворял. Тогда она сама вошла. В комнате стояла свеча на камине и зажженная лампа у окна. Мадам отвернулась к окну, у которого Дикон Хоукс что-то делал, а некто третий, кого Мэри сначала приняла за слесаря, потому что под мышкой у него были разные инструменты, оказался не кем иным, как Дадли Руфином. Все застыли на месте. Мадам сейчас же взяла Мэри за руку, вывела в коридор, заперла за собой дверь и сказала на своем ломаном английском языке, что разбились стекла и их вставляют, а Мэри сделала вид, что всему поверила.

– Это действительно был Дадли? – спросила я Мэри.

– Клянусь, мисс.

Всю ночь мы не спали, пытаясь понять, что происходит вокруг.