Я пошла гулять с Мэри после завтрака и на лестнице встретила Дадли. Он, кажется, выходил от дяди. Овладев собой, кузен робко обратился ко мне:

– Мне хотелось бы, мисс, сказать вам одно слово ради вашей же пользы.

Я взглянула на него и остановилась.

– В самом деле, я, кажется, вел себя как идиот. Однако есть вещи, которых я никогда не сделаю.

Я совершенно не поняла, о чем говорит кузен, к тому же голос у него был хриплый, и от него пахло вином.

– Старикашка, – продолжал он, – наполовину того, свихнулся. Он не думает что говорит. У меня волосы встают дыбом, честное слово. Здесь всё хотят описать, понимаете, и я не могу вытянуть из них ни единого су. А старикашка как скала, и у него куча моих обязательств. Клянусь вам, я нисколько не лгу, когда говорю, что я в тисках. А Брайли написал мне, что наследство мне тоже не достанется, потому что Арчер и Слей наложили запрет. Дело в том, видите ли, что я подмахнул однажды по требованию вашего опекуна некую бумажонку, дьявол меня побери! Я был тогда пьян в стельку. Я буду жаловаться. Я докажу, честное слово!

– Право, я ничего не понимаю, – сказала я. – Позвольте мне пройти.

– Еще минутку. Я уезжаю в Австралию на «Чайке» пятого числа сего месяца, вечером я буду уже в Ливерпуле, и, если так угодно Богу, вы меня никогда больше не увидите.

Кажется, голос Дадли задрожал.

– Вы не хотите пожать мне руку, Матильда? – продолжал он. – Договоримся с вами. Вы сегодня обещали двадцать тысяч фунтов своему опекуну. Подпишите мне эти деньги, и уже сегодня ночью я увезу вас из Бертрамхолла куда захотите – например, к вашей кузине Ноллис.

– Вы хотите увезти меня от опекуна за двадцать тысяч фунтов стерлингов?! Да вы забываете, что я и без этого могу видеть свою кузину, леди Ноллис, когда захочу.

– Ах, вы!.. – только и смог он произнести. – Вы ошибаетесь на мой счет. Я хочу показать вам истинное положение вещей, а где же ваши глаза? Здравый смысл у вас есть? Чего я от вас хочу? Одного. Чтобы вы выслушали меня хладнокровно, как взрослая женщина! Окажите услугу мне, а я спасу вас.

Тут Дадли заглянул мне в лицо.

– Вам нужны деньги? – спросила я презрительно.

Между тем Мэри стала покашливать внизу, у лестницы, желая показать, что мы слишком долго разговариваем.

– Кажется, я вам сказал, какая сумма мне нужна. Скорее отвечайте: да или нет?

– Нет, тысячу раз нет! – вскрикнула я.

«За кого он меня принимает? – подумала я. – Он вовлекает меня в заговор против дяди, которому эти деньги пригодились бы гораздо больше».

– Ну хорошо, – проговорил он, – пусть будет, как решено.

Я позвала Мэри, и мы ушли в свою комнату.

– Хотите чаю? – спросила меня Мэри, видя, что я побледнела.

– Какая дерзость! Какая наглость! – возмущалась я. – Нет, не нужно мне чаю. Я сейчас пойду к дяде.

Тот выслушал меня, ни разу на меня не взглянув. Когда я закончила, презрительное восклицание сорвалось с его губ. Дядя поднялся и начал ходить взад-вперед по комнате. Наконец, он заговорил:

– О чем думал, по-вашему, Дадли?

– Он, очевидно, принимал меня за дурочку.

– Конечно. Но вы не подали ему надежду?

Я отрицательно покачала головой, и дядя успокоился:

– Не бойтесь, он вас не обидит. Немного ему осталось пробыть в Англии, и все это время ноги его не будет в Бертрамхолле.

Дядя сел и уронил голову на руки.

– Переменим тему, – сказал он, наконец, и подал мне письмо Милли, написанное по-французски.

Необходимость выражаться на иностранном языке сдерживала ее излияния, однако я поняла, что пансион ей очень понравился и что у нее уже есть подруги. Также нельзя было сомневаться, что она желает поскорее увидеться со мной. Письмо Милли было не запечатано, потому что его вложили в другое письмо – от начальницы пансиона. Дядя вскрыл его. Ответ мне тоже нужно было передать ему, потому что адрес Милли дядя держал в тайне. Местопребывание Милли должно было в скором времени стать местом встречи для всех нас и нашим убежищем.

Через неделю я прочитала в ливерпульской газете, что «Чайка» уходит в Мельбурн. В числе пассажиров значился Дадли Руфин. Я облегченно вздохнула.