XIX
Я оцепенела и не могла оторвать глаз от этого молодчика, пробудившего во мне неприятные воспоминания.
– Подойди-ка, дикарь, – сказал мой дядя с горделивой улыбкой. – Твоя кузина – Матильда.
– Как поживаете, мисс? – спросил молодой человек.
– Что за мисс? Мисс! Она для тебя Матильда, а ты для нее Дадли.
– Ну, пусть Матильда, – сказал мой кузен и протянул мне руку.
– Кузину надо поцеловать. Будь же любезнее, иначе я перестану считать тебя своим сыном, – сказал дядя полушутя-полусерьезно.
Дадли схватил меня за обе руки и потянулся ко мне. Я испугалась поцелуя и отступила на шаг назад. Дядя засмеялся:
– В мое время двоюродные братья не считались посторонними.
Я собрала все свое мужество и сказала:
– Я не впервые встречаю этого господина, вашего сына, – я не могу назвать его кузеном. Первый раз я видела его в аббатстве Скорсдейл, а затем в парке Ноуля однажды вечером…
– О господи, я никогда не бывал в этих местах! – вскрикнул Дадли с чувством, так что можно было подумать, будто я и в самом деле ошиблась.
– Матильда, мой сын никогда еще не лгал, – проговорил дядя.
Молодой человек рассыпался в клятвах и заверениях.
– Довольно, честное слово! – прервал его отец.
Мы обменялись с Дадли Руфином рукопожатием, после чего дядя Сайлас велел ему, чтобы он шел ужинать.
– Красавец, не правда ли? – обратился ко мне дядя. – Горжусь им. Открытая честная душа. А какие правильные черты лица, а? Осталось только освоиться в светском обществе…
Я с удивлением слушала эту тираду.
– А теперь расскажите-ка, что такое, в самом деле, с вами случилось.
Я выполнила его просьбу. Дядя улыбнулся ледяной улыбкой.
– Ах, милочка, да ваше приключение в аббатстве и пикник, который вас напугал, совсем не так ужасны. Если бы мой сын и был там, я не вижу причин, почему бы ему в этом не признаться. А когда вы узнаете его получше, то увидите, какой у него кроткий характер.
Дядя откинулся на подушки.
– Ну, спокойной ночи, – завершил он нашу беседу.
– Дадли приехал, – шепнула Милли, поджидавшая меня за дверьми. – Он приехал к отцу за деньгами. Ему дают без конца, а мне никогда.
Все, что я узнала от Милли о ее брате, было не особенно приятно. Она боялась его. Бертрамхолл он посещал редко и больше двух недель подряд дома не жил. На другой день за завтраком Дадли присоединился к нам. Он выкинул странную штуку: бросил на пол свою шляпу, а затем подхватил ее ногой так ловко, что она сама наделась ему на голову.
– Какой забавный, не правда ли? – сказала Милли и расхохоталась.
Кажется, он предполагал произвести на меня благоприятное впечатление этим фокусом, но я хранила серьезность и не подавала ему ни малейшей надежды на сближение. После двух-трех слов, обращенных к Милли, он ушел, при этом вдребезги разбив свою трубку, которую хотел держать непременно на самом носу. Куски трубки шалун поднял и сделал вид, что проглотил их. Милли пришла в восторг от этой проказы.
К моему великому удовольствию, в течение дня он больше не появлялся, но Милли потом сказала мне, что мой опекун жестоко пожурил сына за недостаточное внимание ко мне. В самом деле, Дадли стал вдруг преследовать нас. Он заикался и краснел, и в моем присутствии ему было не по себе, но, по-видимому, он был убежден, что его белокурые бакенбарды просто неотразимы. Вообще Дадли мог бы и в самом деле сойти за красавца, но мне трудно быть беспристрастной. В выражении его лица было нечто низменное и гнусное. Держался он тоже с отвратительной вульгарностью. С каждым днем новоиспеченный кузен становился все фамильярнее.
– Хочешь выпить чего-нибудь? – спросила у него однажды Милли.
– Нет, но я буду любоваться вами. А если хотите, чтобы я выпил, то только в вашей компании.
Он вытащил охотничью флягу из кармана, взял графин и сделал грог.
– Наверху у старикашки сейчас священник, – сказал он, смакуя сей напиток. – Мне надо с ним лично поговорить, но нет возможности дожидаться. Духовная особа желает воспользоваться какой-нибудь частицей наследства дяди Августина. Сидит и сидит. А я мог бы уже сделать три мили за это время. Вот дьявол!
Он поднял ноги, точно клоун.
– Милли, девочка моя, взгляни, пожалуйста, скоро ли они закончат. Скажи им, что я теряю время.
Милли бросилась, как стрела, выполнять распоряжение брата.
– Так-то, мисс. Разве можно держать молодого человека в таких тисках? Выудить из отца несколько шиллингов мне стоит громадных трудов, а между тем старикашка получает теперь изрядные суммы. И мне ведь тоже завещано кое-что.
Этот деликатный намек на завещание моего отца взволновал меня, а я принадлежу к тем людям, которые краснеют, когда пытаются быть равнодушными. Щеки мои вспыхнули. Это дало Дадли повод разразиться каким-то диким смехом, которым он хотел меня, кажется, окончательно пленить. Он закричал:
– Вы дьявольски хороши собой, Матильда! Когда старикашка предложил мне вас расцеловать, не понимаю, почему я не воспользовался случаем. Но, тысяча чертей, сегодня-то вы мне не откажете!
Одним прыжком этот молодчик оказался возле меня и протянул руки. Я вскочила, задыхаясь от гнева.
– Черт возьми, да уж не хотите ли вы меня ударить? Экая вы злюка, Матильда! Так-то вы слушаетесь опекуна. Что касается меня, то я исполняю его волю.
– Не подходите, мистер, я закричу, – решительно заявила я.
– Господи! Все на один манер. И чего делать столько шуму из пустяков.
Дадли пожал плечами и ушел. Милли нашла меня одну. Я была в ярости. Я пошла бы и пожаловалась, но священник все еще сидел у дяди. Мало-помалу я успокоилась. С дядей случился страшный припадок. Одно время думали, что он уже не выкарабкается. Его спасло только кровопускание.
– Ну и натура! – сказал мне доктор, которого пригласили. – А ведь он ежедневно только и делает, что разрушает свой организм. Врачи бессильны, если пациенты им не помогают.
– Возможно, ему необходима перемена климата? – спросила я.
Доктор Джолкс лишь покачал головой.
– Тут не столько болезнь, сколько отрава, – сказал он. – Он принимает опий в разных видах – то как сироп, то как пастилки. А это крайне опасно. Наступит время, когда он раскается.
Доктор Джолкс закончил свою речь тем, что прописал рецепт и пообещал приехать ночью, а пока просил нас посидеть возле больного.