На другой день я получила новое письмо. Мне разрешалось взять с собой двух служанок. Я нежно простилась с моим старым Ноулем. С письмом дяди в руке я спустилась в гостиную и оттуда долго смотрела на сад. Печаль поселилась у меня в душе. А между тем я знала, что являюсь владелицей громадного богатства и что жизнь должна представляться мне в другом свете. Было почти темно, но я уловила скрип паркета и увидела доктора Брайли. Его появление было для меня сюрпризом – я не знала, что он приехал.

– Вы не ожидали снова увидеть меня так скоро? Леди Ноллис здесь? – спросил он.

– Да, она сейчас прогуливается.

– Мне хотелось бы кое-что вам объяснить, – продолжил доктор. – Вы хорошо усвоили смысл завещания, по которому вашим опекуном назначен мистер Сайлас Руфин?

– Очевидно, отец счел его достойным.

– Совершенно верно. Но в том случае, если вы умрете, не достигнув двадцати одного года, все ваше состояние перейдет к вашему дяде, а до тех пор находится в полном его распоряжении.

– Вы думаете, что мне под его кровом может что-нибудь угрожать?

Доктор ответил не сразу:

– Ваш дядя в щекотливом положении. Я полагал, что он откажется. Но вот я, наконец, получил официальное письмо, в котором он объявляет, что согласен быть вашим опекуном. Вы знаете, что о нем говорили много дурного?

– Клеветникам придется замолчать, если он будет исполнять свои обязанности по отношению ко мне безукоризненно.

– Разумеется, в таком случае он только выиграет в общественном мнении. Но ведь все мы смертны, а три года – срок большой. Однако если бы вы вдруг в самом деле умерли – например, от лихорадки, – что тогда стали бы говорить о вашем наследнике, мистере Сайласе Руфине? Подумайте, не желали бы вы остаться у леди Ноллис? В таком случае скажите, и я постараюсь сделать все что смогу.

– Возможно ли это? – воодушевилась я.

– Возможно. За деньги.

– Я вас не понимаю, – растерянно проговорила я.

– Часть ваших средств, которая положена вашему дяде как опекуну, мы все равно ему предоставим.

– Он очень упал бы в моих глазах, – заметила я.

– А мы все-таки попытаемся, – сказал доктор с улыбкой. – Неудобно вам будет жить в Бертрамхолле, что ни говорите.

– Я того же мнения, – сказала леди Ноллис, входя в гостиную. – С вами никто не станет заводить знакомства. Вас будут жалеть, говорить, что отец ваш был слеп и что у него уважение к семейным традициям дошло до фанатизма.

– Но отец… – попыталась я возразить.

– Он уже начинал колебаться. Если бы прожил еще год, то изменил бы завещание.

Я не знала, что сказать, и смотрела то на доктора, то на леди Ноллис. Оба они были почтенными и честными людьми.

– Итак, решайте, должен ли я повидаться с вашим дядей, – проговорил мистер Брайли. – Мне непременно надо быть послезавтра в Лондоне, а Бертрамхолл в шестидесяти милях отсюда, и надо еще ехать в дилижансе сорок миль. Я должен быть там завтра.

– Соглашайтесь, – посоветовала леди Ноллис.

Я согласилась. Доктор уехал. Мы пообедали. Меня все время мучили угрызения совести. Ночью я не могла уснуть, все думала – хорошо ли я поступила? Я упрекала себя в слабости и трусости. В библиотеке я нашла черновики писем, которые отец послал четырем своим душеприказчикам. В каждом из них было указано: «Моего несчастного брата Сайласа Руфина, живущего в моем доме в Бертрамхолле, я назначаю опекуном моей милой дочери, чтобы убедить всех, если это возможно, а по меньшей мере следующие поколения нашего семейства, что Сайлас заслуживает полного доверия. В случае смерти моей дочери до ее совершеннолетия все имущество перейдет к моему брату. До тех пор он останется единственным ее защитником и сделает это не хуже меня. Доверяюсь вашей дружбе и прошу вас быть справедливыми».

Я затрепетала. Что я наделала! Я пошла против благородного намерения восстановить доброе имя нашего рода. Кузина напрасно убеждала меня, что доктор только изложит дяде свое мнение. Я продолжала терзаться. Ведь не зря же я пошла в библиотеку и сразу открыла ящик, где лежали черновики, которых я прежде не видела!

От доктора Брайли между тем пришла следующая телеграмма:

«Мистер Сайлас Руфин наотрез отказался и желает, чтобы мисс Руфин находилась под его непосредственным надзором. Он не хочет нарушать волю покойного – это во-первых, а во-вторых, опасается дурного впечатления, которое такой поступок произведет на общественное мнение. Я должен как можно скорее вернуться в Ноуль, чтобы рассчитать прислугу и привести в порядок все имущество, а приготовления в Бертрамхолле к приезду мисс Руфин уже сделаны».

– Теперь вы должны быть довольны, – заметила глубоко огорченная кузина.

– Моя совесть по крайней мере спокойна, – ответила я. – Только вы не покидайте меня.

– Никогда, – заверила меня добрая женщина.

– И вы будете приезжать ко мне? – с надеждой спросила я.

– Если мне позволят. Точно так же и вы приезжайте ко мне. Я буду жить в шести милях от вас. Я терпеть не могу мистера Сайласа, но ради вас я буду приезжать.

Вскоре пришло письмо, адресованное моей кузине. Пробежав его, леди Ноллис усмехнулась.

– Знаете, милочка, о ком это письмо? Оно из Парижа от моей подруги. А в нем она рассказывает… Прочтите-ка это место. «Вчера я отправилась к одному торговцу древностями. Перед конторкой я увидела высокую даму, которая не покупала, а продавала драгоценности, и ювелир их оценивал. Она продавала прелестный крест, усыпанный жемчугом. Дама повернула ко мне голову, и как вы думаете, кого я узнала? Это была та ужасная мадемуазель Блэкмор, которую мы с вами встретили как-то у Руфинов в Бертрамхолле и которую я не могу забыть до сих пор. Похоже, и она меня не забыла, потому что быстро опустила вуаль». Матильда, ведь у вас, кажется, пропал жемчужный крестик во время пребывания здесь мадам Ларужьер?

– Да, но какое это имеет отношение?.. – удивленно спросила я.

– А такое, что мадемуазель Блэкмор и мадам Ларужьер – одно и то же лицо.

При имени мадам Ларужьер я испытала неприятное чувство.

– Непременно напишу подруге, чтобы она выкупила крест. Держу пари, что он ваш, – сказала леди Ноллис, – а воровку мы посадим в тюрьму.

Я так и не смогла получить других сведений от леди Ноллис о прошлом моей бывшей гувернантки. Незаметно настала минута прощания. В слезах я села в карету.