Давно уже Брайли сообщил отцу, что у него аневризма: внешний вид больного не вызывает никаких опасений, но внутри болезнь беспрерывно вершит свою страшную работу. Отец знал, что его ожидает, и, не имея мужества прямо сказать мне об этом, говорил намеками. Его загадку, что он куда-то уедет, я никогда не забуду. Он был непростым человеком, но с необыкновенно нежным сердцем.

От экономки я узнала, что отец отлично себя чувствовал перед происшествием. Когда миссис Реск принесла ему книгу, он начал делать из нее выписки. В присутствии экономки он встал на стул, чтобы достать с полки нужные ему тома, и тут упал. Это и была причина того страшного шума, который я услышала. Тело отца загородило дверь, и миссис Реск не хватило силы ее открыть. Она стала кричать и звонить в панике.

Страшные дни. Печальные дни. Меня окутали волнами черного крепа. Леди Ноллис приехала и стала распоряжаться в доме, всячески стараясь облегчить мою печаль.

– Так эта отвратительная женщина рылась в письменном столе покойного Августина? Как это он не отдал ее в руки правосудия?

– Я ее больше не боюсь, – ответила я, – но очень бы хотела, чтобы ее посадили в тюрьму.

– А как вы думаете, зачем она там рылась?

– Она хотела что-то найти, а возможно, искала банковские билеты.

– А я думаю, что она просто искала завещание. Лучше всего украсть завещание богатого человека. Наследники ничего не пожалели бы. Пойдем-ка вниз, откроем шкаф.

– Я не могу – я должна передать ключ только доктору Брайли.

– Вы написали ему? – поинтересовалась леди Ноллис.

– Я не знаю его адреса, – ответила я почти безразлично.

– Не знаю его адреса! – воскликнула Моника. – И собираетесь его ждать, моя милочка? Откроем письменный стол – может быть, там лежит адрес доктора Брайли.

Мы так и сделали. В верхнем ящике лежали два запечатанных письма: одно ко мне – прощальное, – которое я оросила слезами, другое к леди Ноллис. Прочитав свое, она поцеловала меня и стала расхваливать отца. Потом мы нашли большой конверт с надписью: «Что следует сделать после моих похорон. Прошу объявить о моей смерти во всех газетах графства и в центральных лондонских изданиях».

Это уже было сделано. Адрес мистера Брайли мы не нашли. Поиски наши не коснулись только дубового шкафа. Завещания нигде не было, но мы обнаружили два письма дяди Сайласа. Леди Ноллис прочитала их с насмешливой улыбкой. Они были странные. Смесь жалоб, восторга, энтузиазма, благородных чувств и выражений преданности дурного тона. В одном письме дядя распространялся о религии. Кузина Моника углубилась в чтение этих писем.

– А что, мой дядя очень религиозен? – спросила я.

– Очень, – ответила кузина, не отрывая глаз от бумаги.

– То есть нет? Вы как-то странно улыбаетесь…

– Разве я улыбаюсь? Нет. Но я думала о письме бедного Августина. Он просит меня не беспокоиться о Сайласе. Какую это важную услугу вы взялись оказать всему семейству Руфинов, чему я не должна ни в коем случае мешать и не отравлять ваш разум напрасными страхами?

Она показала мне его письмо.

– Да, я обещала исполнить требование отца, и обещала добровольно. Но скажите, разве есть в этом что-нибудь страшное?

– Нет, дитя мое. Ваш отец, вероятно, знал Сайласа лучше, чем я. А я его совсем не знаю.

– Вы, кажется, думаете, что он был способен на то убийство! – вскрикнула я и побледнела.

– Ничего подобного, глупышка, и, пожалуйста, не говорите таких страшных вещей, – возразила моя кузина и сама побледнела.

Мы вышли в сад. Когда мы вернулись, незнакомец с хитрым лицом и тяжелым взглядом подал мне письмо.

– Это от вашего дяди Сайласа, – сказала леди Ноллис.

Письмо было следующего содержания: «От всей души благодарю мою милую племянницу за то, что она вспомнила о старом родственнике в такую страшную минуту». В самом деле, я набросала ему несколько строк – вероятно, очень несвязных – в день рокового события.

«Узы разорваны, – писал дядя, – и мое мирное жилище омрачено новой скорбью. Неисповедимы пути Провидения. Я моложе его на несколько лет, но слабее. У меня разбиты душа и тело. Я живу только молитвами, у меня нет других устремлений, кроме загробных. Но он был такой здоровый на вид, и он так был необходим вам, и его у нас похитили. Мир ему и мир вам, малютка. Склоним главы наши пред волей Господа. Рука моя дрожит. Я страшно взволнован. Если я когда-либо и вел слишком вольную жизнь, теперь я искупил свой грех. Но зато единственный порок, из-за которого мне нечего краснеть, – это скупость, потому что я не был богат, и она была невольным моим недостатком. Ею я искупил все другие свои грехи. Мне немного осталось жить, и я хотел бы только душевного мира и покоя. Я буду счастлив, моя дорогая племянница, если вы позволите мне оказать вам некоторые услуги. Профессиональные познания моего посланца могут оказаться вам полезными. Он член юридического общества «Арчер и Слей», с которым я много лет вел дела. Полагаю, что вы окажете ему гостеприимство в Ноуле. Трудно, впрочем, теперь говорить о делах. Увы, бедный брат! Чаша горя переполнилась и пролилась на остаток дней моих, которые я желаю посвятить вам, милое дитя. Преданность друга – это благо, которое нельзя купить даже за все ваши богатства, но у вас уже есть друг, не отталкивайте его. Сайлас Руфин».

– Какое чудное письмо! – воскликнула я со слезами на глазах.

– Да, и не без умысла, – ответила леди Ноллис.

– Не без умысла?

– Ах, старые коты хорошо видят в темноте! Сайлас горюет и жалеет вас. В особенности жалеет вас. А почему? Потому что у вас много денег, а вы его возлюбленная племянница. Письмо подано нотариальной крысой, которая прислана, чтобы ознакомиться с завещанием, а вы будете еще его кормить и поить. Будьте осторожны, вот что я вам скажу.

– Вы его не знаете, кузина, а так строго судите о нем, – с огорчением произнесла я.

– Я смотрю на мир через темные очки, это правда, – согласилась леди Ноллис. – Боюсь нашего дядюшку Сайласа.

Кузина Моника легла в моей спальне, а Мэри перешла в туалетную комнату. Я плохо спала в эту ночь. Черный гроб так и стоял перед моими глазами. Ветер свободно разгуливал по длинным коридорам замка, со страшным скрипом отворялись и затворялись двери. Едва я, наконец, забылась чутким сном, как какой-то треск в коридоре заставил меня пробудиться. Ветра уже не было, но кто-то шел по нему. Я позвала кузину Монику. Она тоже проснулась.

– Кузина, который час?

– Два часа. В доме легли еще раньше двенадцати, – ответила она.

Мы разбудили Мэри, и она стала слушать вместе с нами. Я говорю об этих подробностях, чтобы дать представление о том впечатлении, какое они произвели на меня. Мы все трое вышли в коридор. В каждое окно галереи врывался голубоватый лунный свет, а двери тонули во мраке, за исключением тех, которые вели в комнату, где произошло горе. Из нее лился слабый свет.

– Что бы это значило? – спрашивали мы друг у друга.

Но тут дверь быстро распахнулась, и мы увидели пламя свечи, затемненное на мгновение угловатым силуэтом доктора Брайли. Он вышел, бормоча, кажется, молитвы. Его гигантская тень прыгала по потолку и по стенам коридора, пока он удалялся со свечой в руке.

Оказывается, доктор приехал в половине первого. На другой день миссис Реск объявила, что доктор Брайли ждет от меня пояснений. Я уже была одета и тотчас вышла в гостиную. Доктор бросил газету при моем появлении и крепко схватил меня за руку. Взгляды наши встретились. Тут только я увидела, что у него были добрые глаза, хотя какие-то властные. Бледность его была признаком сдерживаемого волнения.

– Я приехал, мисс, – сказал он, – чтобы исполнить клятву, торжественно данную вашему отцу. Ключ у вас. Нет ли в замке какого-нибудь родственника, который мог бы присутствовать при передаче мне завещания?

– Я вам вполне верю, – ответила я.

– И вы правы. Но вы слишком молоды, а присутствие какого-либо лица, преданного вам, было бы очень кстати. Что, священник не может прийти? Кстати были бы и нотариус с судебным приставом. Знаю, что завещание коротко, но оно не без странностей. Отец читал вам его?

– Нет, мистер Брайли.

– Но по крайней мере то, что касается мистера Сайласа Руфина?

– Нет, – был мой ответ.

Доктор помолчал, разглядывая узоры на ковре, точно какие-то иероглифы, и, наконец, сказал:

– Хорошо, мисс, мы соберемся в час дня. Я не знаю, кто еще в душеприказчиках, кроме меня, и даже сожалею, что я нахожусь в их числе. Прошу только учесть, мисс, что ваш отец почти не советовался со мной насчет содержания этого документа, хотя один из его пунктов я решительно оспаривал – к сожалению, безуспешно. В отношении других пунктов я преуспел. Прошу поверить, что я ваш друг. Только не благодарите – это мой долг.

Я ушла.

– Что с вами? – спросила леди Ноллис, выйдя мне навстречу. – Как вы бледны! Вы дрожите.

– Кузина, в завещании есть что-то касающееся дяди и меня, и пункт этот очень смущает доктора Брайли. Уж не грозит ли мне какая-нибудь опасность? О, кузина Моника, не покидайте меня!

Я обняла ее и расплакалась как ребенок.

– Да что с вами может случиться дурного? Глупышка! Ну, возможно, придется разделить наследство. Из-за этого не умирают!

Все собрались в назначенный час. Я вошла вместе с кузиной в кабинет отца. Нотариус, священник и доктор Брайли поднялись с мест при нашем появлении. Представителем моего дяди Сайласа был мистер Слей – субъект с отталкивающим выражением пухлого и бледного лица.

– Покажите шкаф, в котором находится завещание, – сказал мистер Брайли.

Я указала на резной дубовый шкаф, и его отперли. На полке лежал только большой конверт, перевязанный красными шнурками, тщательно запечатанный сургучом и с надписью, сделанной рукой отца: «Завещание Августина Руфина из Ноуля». Шнурок был перерезан, печать сломана. Сердце мое то было готово разорваться, то вдруг перестало биться.

– Читайте, – сказал нотариус доктору Брайли. – Завещание очень короткое, но есть еще приписка.

– А я не знал о ней, – заметил Брайли.

– Она сделана месяц тому назад.

Доктор надел очки, а представитель моего дяди стал делать заметки в своей книжечке. Началось чтение.

– «Я, Августин Элмер Руфин, будучи, слава богу, в здравом уме и твердой памяти, завещаю…»

Далее следовало перечисление всего его имущества, движимого и недвижимого, которое он оставлял своим четырем старым друзьям: лорду Эйлбери, Пенроузу де Кресвелю, сэру Уильяму Эйлмери и Хоупсу Эммануэлю Брайли. Кузина Моника вскрикнула. Доктор сухо остановил ее и продолжал:

– «С тем, чтобы распределили его в качестве душеприказчиков между наследниками следующим образом…»

Все это колоссальное состояние в землях, поместьях, картинах, бриллиантах, серебре доверялось им для передачи мне, за исключением пятнадцати тысяч фунтов стерлингов, которые следовало выдать единственному брату покойного Сайласу Руфину, и трех с половиной тысяч фунтов стерлингов каждому из двух детей «вышеупомянутого брата». Кроме того, отец распорядился, чтобы продолжалась пожизненная аренда Бертрамхолла в Дербишире на условиях по пять шиллингов в год, уплачиваемых Сайласом Руфином.

– Позвольте спросить, неужели это все, что завещатель оставил в пользу своего единственного брата? – спросил мистер Слей у доктора Брайли.

– Да, мистер, – коротко ответил доктор, – но есть еще приписка.

Однако в дополнении не было сказано ни слова о дяде Сайласе. Слей с недовольной гримасой откинулся назад. В приписке значилось, что покойный назначает еще тысячу фунтов стерлингов леди Монике Ноллис, три тысячи фунтов стерлингов доктору Брайли и некоторые суммы распределяет между слугами. Но самое главное было то, что Сайлас Руфин назначался моим единственным опекуном. Ему были предоставлены все права отца на меня до моего совершеннолетия. С этого дня я должна находиться в Бертрамхолле и выплачивать опекуну две тысячи фунтов стерлингов ежегодно за мое воспитание и содержание.

Мне стало больно, что я должна буду покинуть дом, в котором родилась и где прошло мое детство. Но, с тех пор как я себя помню, мне всегда хотелось ближе познакомиться с дядей. У него была дочь такого же возраста, как я, и ей нужна была подруга. Меня утешало также то, что меня ожидает перемена в жизни и я увижу другую обстановку и новую местность. А в молодости всегда хочется приключений. К завещанию были приложены четыре письма: по одному каждому из душеприказчиков. Пятое письмо было адресовано моему дяде, и мистер Слей хотел взять на себя труд передать его, но доктор Брайли предпочел отправить письмо почтой.

Кузина Моника была недовольна – не потому, что ей мало досталось, она была богата, бездетна и бескорыстна, но она, кусая губы, спросила:

– Неужели это все?

– Все, – ответил доктор Брайли.

– А если умрет наследница, – через силу проговорила леди Ноллис, – к кому все перейдет?

– Естественно, к законному наследнику, – ответил нотариус, – то есть к мистеру Сайласу Руфину, поскольку он в то же время является и ближайшим родственником.

– Благодарю! – кивнула леди Ноллис.

Священник сказал напутственное слово, и мы разошлись по комнатам.