VII
На другой день, когда я входила в гостиную, до моего слуха долетели слова кузины, советовавшей моему отцу жениться ради моего блага.
– Что вы, в мои-то годы! Вы с ума сошли, Моника, – возражал отец.
– Тем хуже, – говорила Моника. – Акулы окружают вас и щелкают пастями. Смотрите, как бы они вас живьем не проглотили!
– Если и проглотят, то через три дня разведутся со мной. А с другой стороны, я не имею ни малейшего желания прыгать ни в чью пасть. Да и где вы видите чудовищ?
Заметив меня, отец сказал:
– Попроси, пожалуйста, ко мне гувернантку.
Со страхом я пошла к мадам и перед ее дверью на минуту остановилась, собираясь с духом, перед тем как постучать. Но дверь вдруг отворилась, и я увидела высокую костлявую фигуру гувернантки, закутанную в шаль.
– Что вам угодно, милочка? – спросила она со зловещей улыбкой. – Зачем вы крались к моей комнате? Как видите, я не спала. Отчего леди Ноллис сама не пришла шпионить за мной? Мне нечего скрывать. Войдите. Все входите, господа!
– Я не шпионю за вами, мадам. Зачем вы меня оскорбляете?
– Я говорю не о вас, милочка, а о леди Ноллис, которая ненавидит меня неизвестно за что. У каждого человека есть враги, когда-нибудь вы это узнаете.
Я прервала ее:
– Леди Ноллис – кузина моего отца.
– Она ненавидит меня. Она хочет мне навредить и для этого выбрала своим орудием такое невинное творение, как вы.
Мадам заплакала.
– Но за что же вас ненавидит леди Ноллис? – изумилась я.
– Ах, это целая история. Когда-нибудь вы все узнаете. Бывает совершенно беспричинная ненависть. Но мне надо одеться. Ступайте в классную, а я сейчас приду.
Сидя за пюпитром и читая книгу, я услышала шуршание шелкового платья у двери. Мне показалось, мадам подслушивала. Я подождала, но никто не входил. Тогда я открыла дверь, но за ней никого не было. Так же пусто было и в передней. Я подумала, что Ларужьер направилась прямо к кузине, но, взглянув в окно, увидела, как леди Ноллис одна гуляет по террасе. Тут мне пришла в голову мысль, что мадам беседует с отцом, и мне стало досадно, что она, пользуясь его доверием, могла лгать ему сколько ей заблагорассудится. Одним прыжком я очутилась в кабинете отца. Он сидел за письменным столом. Гувернантка стояла перед ним, плача.
– Вам следовало рассказать мне об этом с самого начала, – говорил он. – Все осталось бы по-прежнему. Но меня следовало предупредить.
Мадам все плакала, но тут отец прервался и спросил, что мне нужно.
– Ничего… Я пришла… Я искала мадам, которую жду уже полчаса.
– Она сейчас к тебе придет, – последовал ответ.
Действительно, гувернантка скоро вошла в классную. Я не обернулась и не подняла головы.
– Хорошая девочка, как вы внимательно читаете, – ласково проговорила она.
– Нет, мадам, я не девочка и не хорошая. Я не читаю, я думаю.
– Очень хорошо, – сказала она с усмешкой. – Думать – превосходное занятие. Но вы опечалены, милочка. Не злитесь на мадам за то, что она иногда болтает с вашим отцом. Это делается ради вашего же блага, и вам незачем вмешиваться в дела старших.
– В самом деле? – спросила я высокомерно.
– Матильда, не будем ссориться. Я хотела бы, чтобы вы во мне видели только друга. Любовь и дружба приходят сами собой. Я люблю всех, кто ко мне добр.
– И я тоже.
– Как мы с вами похожи. Но почему у вас такой усталый вид? Знаете что, отложим уроки до завтра.
Мадам сияла. Кажется, аудиенция окончилась для нее благополучно. После обеда, когда я разбирала новую пьесу, между отцом и леди Ноллис завязался оживленный разговор.
– Знаю, леди Ноллис, что вы имеете в виду. Это не делает вам чести.
– Да вы слепы! – воскликнула почтенная дама.
– Вы сами слепы, Моника. Ваш совет мне не нравится. Я не подлец и не предатель.
– Но как можно дышать, когда в доме атмосфера, будто в преисподней?
Отец пожал плечами.
– Да, уверяю вас, запахом опасности пропитано все в замке, и меня удивляет, что вы смотрите на это дитя без малейших угрызений совести, а она… она перестала играть, – проговорила леди Ноллис и вдруг замолчала.
Отец встал и вышел с неудовольствием. Кузина неприязненно посмотрела ему вслед.
– Моника, пойдемте сюда, – быстро раскрывая дверь, сказал отец. – У вас, конечно, добрые намерения, и я вам благодарен, но надо же видеть вещи в истинном свете. Проходите.
Они заперлись. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Наконец, я встала из-за рояля, подкатила кресло к камину, села в него и задумалась. Потом глаза мои закрылись, и я задремала. Разбудил меня голос кузины:
– Уже поздно. Идите спать.
Вместе мы поднялись по широкой лестнице.
– Отошлите Мэри, – сказала мне леди Ноллис. – Мне надо вам кое-что сообщить.
Мэри вышла. Моника проговорила:
– Завтра утром я уезжаю. Уехала бы сегодня, но уже поздно.
– О боже мой, какое несчастье! – сказала я. – Опять все станет как прежде.
– Поведение вашего отца, – продолжала кузина, – теперь, когда я открыла ему глаза, кажется мне таким экстравагантным, таким опасным, что я не желаю быть свидетельницей происходящего. Последний мой совет вам, Матильда: перестаньте быть ребенком, пора повзрослеть. Не дрожите же, слушайте. То, что я вам скажу, очень серьезно.
Я вся обратилась в слух. Она продолжала:
– Научитесь управлять собой. Будьте осмотрительны, осторожны и внимательны. Не вступайте в споры и ничего не говорите мадам Ларужьер о делах вашего отца. Не выпускайте ее из виду. Ко всему присматривайтесь.
– Да, кузина.
– Слуги ее, слава богу, не любят. Однако им вы тоже ничего не рассказывайте. Станут между собой ссориться и могут вас выдать.
Я взглянула на нее, обезумев от страха.
– И смотрите, Матильда, чтобы она к вашей пище не прикасалась.
Леди Ноллис была очень бледна. Сдавленный крик вырвался у меня из груди.
– Не пугайтесь. Я должна была вас предупредить. У меня есть подозрения. Возможно, они безосновательны. Но и отцу ничего не говорите. Он слишком необычный человек и никогда не будет благоразумным.
– Да что такое, мадам совершила какое-нибудь страшное преступление? – спросила я, трепеща.
– Нет, дитя мое. Я ничего подобного не говорила. Успокойтесь, ради бога. Я сказала только, что у меня против нее предубеждение.
– О, пожалуйста, не покидайте меня, не оставляйте, умоляю вас!
– Не проси, милая, я не могу остаться. Мы поссорились с твоим отцом. Мы сказали друг другу слишком жесткие слова, которых уже не вернуть назад. Поступайте же, как я вам советую, и в скором времени вы избавитесь от этой мегеры. А я вам по мере сил помогу.
Поцелуй, прощальные объятия – и кузина Моника уехала. Ноуль опять погрузился в мрачное безмолвие. Отец еще больше замкнулся, возможно, желая поскорее забыть о том луче, который осветил наш замок, когда нас посетила леди Ноллис. Что касается меня, то я страшно мучилась. Какая-то тяжесть теснила мою грудь. Я просыпалась с ней и засыпала.
Я придирчиво наблюдала за всеми действиями мадам, но ничего подозрительного не замечала. Она доверительно болтала со мной обо всем. Наша прогулка в аббатство Скорсдейл также стала темой постоянных разговоров. Не раз гувернантка предлагала мне вновь прогуляться туда, но я всячески уклонялась. Поскольку она продолжала настаивать, я обратилась к отцу и попросила, чтобы он запретил мне и мадам выходить за границы наших владений.
– Это что за новость? – спросил отец.
– Однажды мадам увела меня в аббатство Скорсдейл, и там какой-то человек наговорил мне дерзостей.
– Молодой человек?
– Да. Я полагаю, какой-то сын фермера, и такой бесстыдный. А мадам смеялась, когда я оскорбилась. А теперь она все время зовет меня снова в Скорсдейл и сердится, что я не соглашаюсь.
Отец утешил меня.
– Хорошо. Дальше границы не ходите. И, пожалуйста, оставь все свои дурные предчувствия. Нашей семье предчувствия только вредили.
В этот вечер отец сказал мне со своей обычной суровостью:
– Сегодня я получил письмо из Лондона, и мне придется уехать немного раньше, чем я тебе говорил. Мы расстанемся на некоторое время. Вместо мадам Ларужьер о тебе будет заботиться один наш родственник. Но и будучи под опекой, надеюсь, ты все-таки будешь чтить своего старого отца.
При этом он посмотрел на меня увлажненными глазами. Это было для меня ново. Сердце мое затрепетало. Я бросилась к нему на шею и заплакала. Отец тоже плакал.
– Вы говорите, что этот друг приедет за вами. Что ж, вы любите его больше меня?
– Нет, мое сокровище. Я сам его боюсь, и мне очень тяжело расставаться с тобой.
– И надолго? – продолжала допытываться я.
– Нет-нет, не беспокойся, – пытался утешить меня отец.
Но он вздохнул так тяжело, что я решилась задать ему еще несколько вопросов.
– Нет, дитя мое, не будем больше говорить об этом, и только помни, что я тебе говорил об этом ключе. – Он снова вынул его из кармана жилета. – Ты должна отдать его доктору Брайли.
Несколько дней спустя Брайли неожиданно приехал в замок. Дважды отец запирался с ним, и, когда он выходил, я видела, что он смертельно опечален. Я возненавидела доктора. Я связывала его присутствие с тоской отца.
Однажды, в дождливое серое утро, в коридоре у лестницы я встретилась с доктором лицом к лицу. Я сухо поклонилась ему и спросила:
– Мистер Брайли, могу ли я задать вам один вопрос?
– Конечно.
– Вы и есть тот самый друг, которого ожидал мой отец?
– О чем вы говорите?
– Друг, который должен его куда-то увезти.
Доктор отрицательно покачал головой.
– Тогда что это за друг? – продолжала я свои расспросы.
– Не знаю, мисс.
– А мне отец сказал, что вы знаете. Он надолго уедет? Ответьте, умоляю вас.
Доктор словно догадался о чем-то и, устремив на меня неподвижный взгляд, произнес:
– Вы ошибаетесь, мисс, я ничего не знаю. Мне сэр Августин не говорил ни о каком друге.
– Ради бога, доктор! – взмолилась я.
Тут он сделал нетерпеливое движение. Страшное подозрение охватило меня.
– Одно слово, – воскликнула я, – одно только слово! Он нормален?
– Вы хотите спросить, не сошел ли ваш отец с ума?
Лицо доктора вдруг озарилось улыбкой, и он поспешил сказать:
– Более светлого ума нет во всей Англии.
Между тем мадам около двух недель избегала разговоров со мной. Было ясно, что отец огласил ей свою волю, потому что с тех пор наши прогулки никогда не заходили дальше границ Ноуля.
