Во мне вспыхнула минутная надежда, до того сильная и вместе с тем до того неверная, что она сама по себе уже была пыткой, но то, что я услышал, привело меня в состояние полного отчаяния.

– Слава богу, вы пришли наконец, Планар! – вскрикнул граф, взяв его за руки и привлекая ко мне. – Осмотрите его. До сих пор все шло довольно гладко. Подержать вам свечу?

Мой приятель д’Армонвиль, или Планар, кто бы он ни был, приблизился ко мне, снял перчатки и сунул их в карман.

– Побольше света сюда, – сказал он, наклоняясь надо мной и пристально всматриваясь в мое лицо.

Он коснулся моего лба, потом провел по нему рукой и глядел некоторое время прямо мне в глаза.

– Ну, доктор, что скажете? – шепотом спросил граф.

– Сколько вы дали ему? – спросил маркиз, внезапно превратившийся в доктора.

– Семьдесят капель, – сказала графиня.

– В горячем кофе?

– Шестьдесят в горячем кофе и десять в ликере.

Ее тихий и холодный голос, кажется, слегка дрогнул. Долго надо идти по стезе преступлений, чтобы не допускать проявлений волнения, даже если уже все хорошее в душе вымерло. Однако доктор так хладнокровно обращался со мной, как будто я был трупом, предназначенным для анатомических опытов во время лекции. Он опять посмотрел мне в глаза, затем взял за руку и пощупал пульс.

– Не бьется, – сказал он тихо.

Он приложил к моим губам что-то, чего я не мог разглядеть, но что показалось кусочком сусального золота.

– Да, – сказал он едва слышно.

Тогда он расстегнул мне рубашку и послушал меня стетоскопом, переставляя его с места на место, точно силился уловить крайне отдаленный звук, потом поднял голову и так же тихо, как прежде, пробормотал про себя:

– Не обнаруживается ни малейшего движения легких.

Перестав слушать, он перешел к другому вопросу.

– Семьдесят капель, – заговорил он, – положим, что десять пропали, – должны действовать на него в течение шести с половиной часов – этого достаточно. В карете в качестве опыта я дал ему только тридцать капель, и мозг у него оказался в высшей степени податливым. Убивать его не следует ни под каким предлогом, как вам известно. Уверены ли вы, что не дали ему больше семидесяти капель?

– Вполне уверена.

– Если бы он умер в результате приема нашего вещества, процесс испарения был бы остановлен, и капли оказались бы в желудке. Если вы сомневаетесь, то не помешает прибегнуть к желудочному насосу.

– Милая Эжени, будь откровенна, прошу тебя, скажи правду, – уговаривал граф.

– Я не сомневаюсь, я уверена.

– Как давно началось действие средства? Я вам сказал, чтобы вы запомнили время.

– Я так и сделала. Минутная стрелка была именно вот тут, под ногой купидона.

– Значит, оцепенение продлится еще около семи часов. Когда он очнется, процесс испарения завершится, и ни одной частицы вещества не останется в желудке.

Меня несколько успокоило то, что они не собирались меня умерщвлять. Причины и цели этой нежной заботы обо мне были довольно необычайны, но я все еще не мог понять планов злодеев.

– Вы уезжаете из Франции, полагаю? – спросил маркиз, он же доктор.

– Непременно, завтра же, – ответил граф.

– Куда вы отправитесь?

– Это я еще не решил, – быстро промолвил граф.

– Вы не хотите сказать другу!

– Не могу, пока не знаю сам. Дело оказалось невыгодным.

– Этот вопрос мы решим немного позже.

– Не пора ли положить его, как вы думаете? – спросил граф, указывая рукой на меня.

– Да, теперь надо торопиться. Здесь его ночная рубашка и колпак?

– Все наготове.

– Ну, сударыня, – обратился доктор к Эжени, отвесив ей поклон, – вам пора удалиться.

Графиня прошла в комнату, где я выпил чашку коварного кофе, и больше я не видел ее. Граф вышел в другую комнату и вернулся с полотняным свертком в руке. Сперва он запер на задвижку одну дверь, потом другую. Теперь они проворно принялись вдвоем раздевать меня. На это потребовалось не много времени. То, что доктор назвал моей ночной рубашкой, оказалось длинной холщовой одеждой, которая покрывала все мое тело; на голову мне надели нечто сильно смахивавшее на женский чепец и завязали его под подбородком.

«Теперь, – подумал я, – меня, наверно, положат в постель, а сами между тем сбегут со своей добычей, и всякое преследование будет напрасно».

Эта мысль вселила в меня надежду на лучшее, но вскоре стало ясно, что преступники замышляли совсем иное.

Граф и Планар вместе ушли в соседнюю комнату, которая находилась прямо напротив меня. Они говорили тихо, и вскоре до меня стало доноситься шарканье ног, потом раздался протяжный треск, на мгновение он затих, потом раздался опять, вновь затих, и когда раздался снова, граф и доктор показались в дверях, стоя рядом, спиной ко мне. Они тащили что-то по полу. За их спинами я не мог видеть, что они тащат, пока этот предмет не очутился почти возле меня, и тут, милосердный боже, я разглядел его как нельзя лучше. Это был гроб, который я видел в смежной комнате. Он стоял на полу и одним концом упирался в кресло, на котором я сидел. Планар снял крышку. Гроб оказался пуст.