Едва графиня опустила на стол мою кованую шкатулку, которая, по-видимому, оказалась для нее очень тяжела, как дверь в комнату, где я обнаружил гроб, внезапно отворилась, и неожиданное зловещее зрелище предстало перед моими глазами. В комнату вошел – ни больше ни меньше – сам граф де Сент-Алир. Как помнит читатель, мне было сказано, что он давным-давно на пути к кладбищу Пер-Лашез. С минуту он стоял в дверях, точно портрет на темном фоне. Его худощавая отвратительная фигура была облачена в глубокий траур. В руках он держал пару перчаток и шляпу, обтянутую черным крепом.

На его подлом лице отражались волнение и страх.

– Ну что, моя милая Эжени? Ну что, дитя? Кажется, все идет отлично?

– Да, – ответила графиня тихо, но сурово, – тем не менее вам и Планару не следовало оставлять эту дверь открытой. Он вошел туда и осмотрел все что душе было угодно, хорошо еще, что не снял крышки с гроба.

– Планару следовало об этом позаботиться, – резко возразил граф. – Не могу же я, черт возьми, разорваться на части и успевать всюду!

Старик подошел ко мне и посмотрел на меня в лорнет.

– Месье Беккет! – крикнул он громко два-три раза. – Разве вы не узнаете меня?

Он еще пристальнее поглядел мне в лицо, поднял мою руку и потряс ее, опять назвав меня по имени, наконец, выпустил ее и сказал:

– Отлично подействовало, моя крошка. Когда это началось?

Графиня тоже подошла и стала пристально всматриваться в мое лицо. Нельзя описать, что я чувствовал, пока на меня взирали эти две пары зловещих глаз. Графиня взглянула в ту сторону, где, как я помнил, стояли на камине часы.

– Четыре, пять, шесть минут назад, – медленно произнесла она голосом холодным и жестким.

– Браво! Брависсимо! Моя королева! Моя маленькая Венера! Моя Жанна д’Арк! Моя героиня! Мой образец женщины!

Он поедал меня глазами с отвратительным любопытством, ища между тем за спиной своими худыми пальцами руку молодой женщины, но та вовсе не желала подобной ласки и отступила немного назад.

– Теперь, душа моя, сосчитаем денежки. Где они? В бумажнике? Или… или?

– Здесь, – ответила графиня, указывая с отвращением на мою шкатулку в кожаном чехле, которая стояла на столе.

– О! Надо поглядеть… надо сосчитать… посмотрим, что тут, – говорил граф, расстегивая ремни дрожащими пальцами. – Надо пересчитать и осмотреть их, – повторял он. – У меня есть карандаш и записная книжка, но… но… где же ключ? Погляди только, какой-то проклятый замок! Черт возьми! Что же это? Где ключ?

Он стоял перед графиней, переминаясь с ноги на ногу и протягивая к ней дрожащие руки.

– У меня его нет. Где же он может быть? Разумеется, у него в кармане, – сказала она.

В одно мгновение старик вынул все, что лежало в моих карманах, и между прочим несколько ключей. Я находился точно в таком же положении, как во время своего путешествия с маркизом. А этот мерзавец готовился ограбить меня. У меня в голове все еще не укладывалась вся эта драма и роль графини в ней. Я был еще не до конца уверен, что возвращение старика не стало для графини неожиданностью. Однако с каждой минутой туман рассеивался, и вскоре мне суждено было осознать весь ужас своего положения.

Я не мог повернуть зрачки в ту или другую сторону, но всякий может убедиться, как обширно поле зрения даже в таком положении. В подобной ситуации человек способен видеть почти все, что происходит вокруг. Старый граф между тем отыскал ключ. Кожаный футляр был снят, затем отперта кованая шкатулка. Он выложил на стол все, что в ней заключалось.

– Свертки в сто луидоров. Один, два, три. Живей! Отмечай тысячу луидоров. Один, два, да, верно. Отмечай! Еще тысяча луидоров.

И так далее, пока все золото не было сочтено. Потом приступили к разбору ассигнаций.

– Десять тысяч франков. Отмечай! Еще десять тысяч франков. Написала? Еще десять тысяч. Отметила? Слишком крупные бумаги. Чертовски трудно будет сбыть их. Запри дверь на задвижку. Планар потребует слишком много, если узнает, сколько тут на самом деле. Почему ты не сказала ему, чтобы он запасся более мелкими бумагами? Но теперь уж делу не поможешь… Отмечай… еще десять тысяч франков… еще… еще.

И так далее, пока он не пересчитал все мои деньги в моем же присутствии и не уложил мое имущество обратно в шкатулку, пересчитывая каждую бумажку и каждый сверток, пока не подвел итог всей сумме. После этого он запер шкатулку на ключ, аккуратно надел на нее чехол, открыл шкаф в панельной обшивке стены и, поставив в него шкатулку с бриллиантами и мою с деньгами, запер шкаф на замок. Покончив с этим, он принялся жаловаться на Планара и проклинать его. Граф отодвинул задвижку на двери, отворил ее, высунул голову в темную комнату и прислушался. Потом, затворив дверь, возвратился на прежнее место.

– Я отложил десять тысяч франков для Планара, – сказал граф, указывая на боковой карман своего сюртука.

– Останется ли он этим доволен? – спросила графиня.

– Еще бы! Будь он проклят! – крикнул граф. – Я поклянусь, что это половина всей добычи.

Оба вновь подошли ко мне и принялись с беспокойством всматривались в мое лицо. Старый граф снова заворчал на Планара и сверил свои часы с каминными. Жена казалась менее нетерпеливой, она уже глядела не на меня, а в сторону; профиль ее, обращенный ко мне, казался совсем не таким, как прежде, – он был резкий, точно у колдуньи. Моя последняя надежда исчезла, когда я глядел на это поблекшее лицо, с которого спала маска. Я был убежден, что эти люди намерены завершить свой грабеж убийством. Почему они не умертвили меня тотчас? С какой целью они откладывали трагическую развязку, которая обеспечит их собственную безопасность? Я не в состоянии даже сейчас дать полного отчета о невыразимых муках, которые испытал в эти минуты. Представьте себе кошмарный сон, в котором все предметы и опасности вполне реальны. Вы испытываете нечеловеческие муки, а присутствующие с наслаждением наблюдают за вами. И тут вдруг я увидел, что дверь из комнаты, где стоял гроб, медленно отворяется и из нее выходит маркиз д’Армонвиль.