В комнате не было ковра. На полу лежали разбросанные стружки и несколько десятков кирпичей. На узком столе стоял предмет, присутствие которого до того меня поразило, что я не поверил собственным глазам. Я подошел и снял простыню, нисколько не скрывавшую форму этого предмета. Сомнений не оставалось: передо мной стоял гроб. На крышке была дощечка с надписью по-французски: «Пьер де Ларош Сент-Аман. 23 года».

Я отступил, потрясенный. Итак, похоронная процессия еще не началась! Здесь, на столе, передо мной, лежало тело. Меня обманули. Вероятно, это обстоятельство и было причиной замешательства графини. Она поступила бы умнее, если бы откровенно сказала мне правду. Я вернулся в первую комнату и затворил за собой дверь. Недоверие ко мне графини было величайшей неосторожностью с ее стороны. Ничего не может быть опаснее неуважения к соучастнику такого рискованного мероприятия, какое мы собирались совершить. Ничего не подозревая, я вышел в комнату, где мог бы наткнуться именно на тех людей, которых мне следовало избегать.

Не успел я осмыслить все это, как появилась графиня. С первого взгляда на мое лицо она поняла, что со мной что-то не так, и быстро посмотрела на дверь.

– Что вас расстроило, милый Ричард? Вы не выходили отсюда?

Я тотчас откровенно сознался в том, что заходил в соседнюю комнату.

– Видите ли, я не хотела расстраивать вас заранее, и, пожалуй, напрасно. Граф уехал четверть часа назад, до того, как я зажгла лампу и приготовилась встретить вас. А тело прибыло сюда минут через десять после отъезда графа. Он отправился вперед из опасения, чтобы на кладбище не вообразили, будто похороны отложены. Он знал, что тело бедного Пьера непременно должны привезти к ночи. Неожиданная остановка в пути стала причиной задержки, между тем как у графа есть важная причина желать, чтобы история с похоронами была закончена до утра. Минут через десять повозка с гробом тронется на кладбище, и тогда мы сможем отправиться в путь. Лошади запряжены, карета у ворот, что же касается того ужасного предмета, – она очаровательно содрогнулась, – то не будем больше думать о нем.

Она заперла на задвижку дверь в соседнюю комнату, и когда возвратилась ко мне, то на ее лице так пленительно выражалось раскаяние, что я был готов кинуться к ее ногам.

– Это последний раз, – сказала она милым, грустным, умоляющим голосом, – когда я обманула моего храброго и прекрасного Ричарда, моего великодушного героя. Прощает ли он меня?

Опять произошла сцена страстных излияний, любовных восторгов и пламенных декламаций, но мы говорили шепотом, чтобы не дать пищи посторонним ушам. Вдруг графиня подняла руку, как бы предупреждая меня, чтобы я замер на месте. Не сводя с меня глаз, она, затаив дыхание, с минуту прислушивалась к тому, что происходило в комнате, где стоял гроб. Потом, кивнув мне, она на цыпочках подошла к двери, сделала мне знак рукой, чтобы я не подходил, и через некоторое время вернулась ко мне со словами:

– Уносят гроб, пойдемте.

Я пошел за ней в ту комнату, где, по ее словам, она говорила с горничной. Кофейник и старинные фарфоровые чашки, которые мне показались великолепными, стояли на серебряном подносе, возле него были рюмки и бутылка с ликером.

– Я сама буду ухаживать за вами, здесь я ваша служанка. Прошу мне не противоречить. Я не поверю, что мой возлюбленный простил меня, если он откажется исполнить мое желание.

Она налила чашку кофе и подала ее мне левой рукой, между тем как правую нежно положила на мое плечо и стала перебирать мои волосы.

– Выпейте, мой дорогой, – прошептала она.

Кофе оказался превосходным, после него она подала мне рюмку ликера, который я также выпил.

– Вернемся в ту комнату, – сказала графиня. – Вероятно, эти ужасные люди уже ушли, и там будет безопаснее, чем здесь.

– Приказывайте, я буду повиноваться. Повелевать мною вы будете не только теперь, но всегда и во всем, моя королева! – шептал я в упоении.

Мы вернулись в комнату, где я ждал графиню. Я бессознательно исполнял роль героя по образцу французской школы сердечной страсти. Даже теперь меня бросает в жар, когда я вспоминаю напыщенную дребедень, которой угощал графиню де Сент-Алир.

– Хорошо, извольте еще выпить крошечную, самую крошечную рюмочку ликера, – ответила она шутливо и легкомысленно побежала за ликером, как будто волнение совершенно оставило ее и она больше не думала о побеге, от которого зависело все ее будущее.

Когда она вернулась, я произнес короткую нежную речь, поднес рюмку к губам и осушил ее. Я целовал ее руки, губы, я смотрел в ее прекрасные глаза и принимался опять целовать, не встречая сопротивления.

– Ты называешь меня Ричардом, каким именем мне называть тебя, мое божество?

– Называй меня Эжени. Отбросим все условное, будем откровенны – разумеется, если ты любишь меня так, как я люблю тебя.

– Эжени! – воскликнул я и предался восторгу по этому поводу.

Кончилось все тем, что я выразил нетерпение отправиться в путь, но в то время, когда я говорил, меня вдруг охватило странное чувство. Оно нисколько не напоминало обморок. Я не нахожу выражения, которое в точности передавало бы то, что я испытывал.

– Милый Ричард, что с тобой? – с ужасом воскликнула графиня. – Боже правый! Уж не болен ли ты? Умоляю тебя, сядь в это кресло!

Она почти насильно посадила меня, я был в таком состоянии, что не мог сопротивляться. Слишком хорошо я узнавал ощущения, которые испытывал. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, не имея сил произнести ни слова, закрыть глаза, или повернуть их, или двинуть хотя бы одним мускулом. За несколько секунд я перешел точь-в-точь в то же состояние, в каком находился в те ужасные часы во время моего ночного путешествия с маркизом д’Армонвилем.

Графиня громко выражала свое горе. Она, по-видимому, забыла всякий страх. Она звала меня по имени, встряхивала за плечо, поднимала мне руку и давала ей снова упасть, постоянно заклиная меня самыми трогательными словами подать хоть малейший признак жизни и угрожая в противном случае наложить на себя руки.

Прошло две-три минуты, и отчаянные возгласы внезапно прекратились. Моя красавица замолчала и успокоилась. С деловым видом она взяла свечу и встала передо мной, очень бледная, но с выражением напряженной пытливости на лице. Она провела несколько раз свечой перед моими глазами, очевидно, чтобы понаблюдать действие на них огня. Потом поставила свечу и сильно дернула раза два шнурок звонка. Две шкатулки (то есть мою, с деньгами, и ее, с бриллиантами) она поставила на стол и тщательно заперла на ключ дверь в комнату, где я несколько минут назад пил кофе.