Обед оказался очень хорош, как и вина. Я бы даже сказал, что в этом захолустье все было лучше, чем в некоторых из парижских гостиниц с большими притязаниями. Удачный обед поднимает настроение. Добродушное расположение духа после хорошей трапезы прочнее и спокойнее шумных и сердечных излияний Вакха. Мои приятели были очень довольны и вследствие этого очень разговорчивы. Последнее избавляло меня от труда поддерживать беседу, а их побуждало занимать меня и друг друга любопытными историями. Признаюсь, мысли мои в это время были далеко, и я почти ничего не слышал из всего, что было сказано, пока речь вдруг не коснулась предмета, который, не скрою, сильно меня заинтересовал.

– Да, – сказал Карманьяк, – продолжая разговор, который я пропустил мимо ушей, – кроме случая с русским вельможей, был другой, еще страшнее. Я вспомнил его сегодня утром, но имени того, с кем он произошел, никак не могу припомнить. Он занимал опять-таки эту комнату. Кстати, – обратился ко мне Карманьяк не то в шутку, не то серьезно, – не лучше ли вам перейти в другую комнату? Завтра их много освободится. Если, конечно, вы намерены задержаться здесь еще на какое-то время.

– Благодарю покорно, но я этого не сделаю. Я намерен переехать в другую гостиницу, хотя нет ничего легче, чем ездить на ночь в Париж. А что касается сегодняшней ночи, если я и рассчитываю провести ее здесь, то все-таки питаю сладостную надежду, что не провалюсь сквозь землю, как мои предшественники. Однако вы, кажется, говорили еще о каком-то случае, происшедшем в этой комнате. Расскажите, пожалуйста. Но сначала надо выпить вина.

Карманьяк поведал нам прелюбопытную историю.

– Случилось это, – начал он, – насколько я могу припомнить, еще раньше, чем исчезли те двое. Француз – имени, к сожалению, не помню – сын негоцианта, остановился в гостинице «Летучий дракон» и был помещен в той же самой роковой комнате, в вашей комнате, мистер Беккет. Он был не молод – лет сорока с лишком – и далеко не красив. Здешняя прислуга даже говорила, что человека безобразнее его трудно было отыскать, но и добродушнее существа не было на свете. Он играл на скрипке, пел и писал стихи. Образ жизни он вел довольно странный. Иногда он целый день просиживал в своей комнате за письмом, пением и музыкальными упражнениями, а ночью отправлялся гулять. Такой чудак! Миллионером он не был, но имел полмиллиона франков с небольшим, понимаете? Он посоветовался с маклером, как бы поместить свой капитал в заграничных фондах, и забрал у своего банкира всю сумму целиком. Теперь вам известно положение вещей в минуту катастрофы.

– Еще вина, месье Карманьяк, – перебил я его.

– Для храбрости перед катастрофой, – согласился Уистлейк, наливая себе полный стакан.

– Ну, об этих деньгах больше ничего не слышали, – продолжал Карманьяк. – О том же, кому они принадлежали, я вот вам что скажу. В первый вечер после этой финансовой операции его вдруг обуяло поэтическое вдохновение, он позвал тогдашнего содержателя гостиницы и заявил ему, что давно замышлял написать эпопею и намерен приступить к делу в эту же ночь, а потому его ни под каким предлогом не следует тревожить до девяти часов утра. У него горели две восковые свечи, холодный ужин стоял на столике возле него, портфель с письменными приборами лежал перед ним открытый, и бумаги с соответствующим запасом чернил и перьев хватило бы на целую «Илиаду».

Слуга, который принес ему чашку кофе в девять часов вечера, сказал, что он писал так быстро, что «того и гляди загорится бумага», как он выразился. Поглощенный своими мыслями, поэт даже не поднял головы. Но, когда слуга вернулся спустя полчаса, он нашел дверь запертой на ключ, и поэт крикнул ему изнутри, чтобы его больше не беспокоили.

Лакей ушел. Когда на другое утро он постучал в дверь хозяина, никто не откликнулся. Он посмотрел в замочную щель. Свечи горели, и ставни были закрыты, как накануне. Он снова постучал, и еще раз, очень громко: ответа нет как нет. Он бросился к хозяину гостиницы сообщить ему об этом упорном и наводящем ужас молчании. Заметив, что ключ вынут из замка, трактирщик подыскал, наконец, другой ключ и сумел отпереть дверь. Свечи совсем догорели внутри подсвечников, но в комнате было достаточно светло, чтобы удостовериться, что жильца и след простыл. Постель не была помята, ставни оказались закрыты на задвижку. Уйти он мог только через дверь, затворив ее за собой и положив ключ в карман. Но тут возникает новая загадка. В «Летучем драконе» все двери запирались ровно в полночь, после этого часа никто не смог бы выйти из дома, не попросив ключа от главных ворот, но даже и тогда без помощи кого-либо из прислуги пришлось бы оставить дверь незапертой.

Случилось так, что после того, как были закрыты все двери в первом часу ночи, лакей, которого не предупредили, что поэт отдал приказание не тревожить его, увидев свет в замочную скважину, постучал в дверь хозяина и осведомился, не прикажет ли он чего-нибудь. Раздосадованный непрошеной услугой, поэт прогнал его, повторив свое приказание, чтобы никто не беспокоил его в эту ночь. Это ничтожное обстоятельство доказывало, что жилец находился в своей комнате, когда в доме заперли все двери на ключ. Трактирщик держал ключи у себя и клялся, что утром нашел их на стене над своим изголовьем, на обычном месте и, не разбудив его, взять их никто бы не смог. Больше ничего узнать не удалось. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит этот дом, очень разволновался и сам руководил розысками. Напрасный труд!

– С тех пор эпический поэт так и не объявлялся? – осведомился я.

– Так и не объявлялся. По-прежнему не ясно, куда он мог запропаститься. Я полагаю, что он умер, если же нет, то он, должно быть, попал в чертовски скверное положение, слух о котором до нас не дошел, но которое побудило его удариться в бега. Достоверно известно только то, что, находясь в вашей теперешней спальне, он исчез непостижимым образом, и больше никогда о нем не было ни слуху ни духу.

– Все, о ком вы говорили, исчезали именно из этой комнаты? – спросил я.

– Все. И эти происшествия были в равной степени непостижимы. Когда совершается убийство, главное и первое затруднение для убийцы – спрятать тело. Очень трудно предположить, что людей умертвили в одной и той же комнате одного за другим и тела убитых спрятали так ловко, что никто не заметил ни малейших следов.

От этой темы мы перешли к другим, и обычно серьезный Карманьяк битый час забавлял нас неисчерпаемой коллекцией забавных историй, которые он имел возможность собирать, служа в полиции. К счастью, мои гости были приглашены на вечер в Париже и покинули меня часов в десять. Я поднялся в свою комнату и посмотрел в окно. Тучи стремительно летели по небу, а лунный свет падал подвижными светлыми пятнами на Каркский парк, придавая ему характер отчасти печальный, отчасти фантастический.

Странные рассказы Карманьяка о комнате, в которой я находился, смутно пришли мне на ум, внезапно омрачив веселость, поселившуюся во мне после легкомысленных рассказов друзей. С не совсем приятным чувством я осмотрелся. Под впечатлением от услышанного мне показалось, что комната окутана зловещим мраком. Я положил в карманы свои пистолеты, безотчетно осознавая, что они могут понадобиться мне этой ночью. Впечатление это, надо заметить, ничуть не убавило моего восторженного ожидания. Никогда пылкость моих чувств не достигала такой высокой степени. Приключение поглощало и увлекало меня, но к нему теперь примешивалось странное волнение.

Я не спешил покидать гостиницу. Мне хотелось точно определить, где именно расположено кладбище. Оно находилось в миле отсюда, а прийти туда раньше назначенного срока у меня не было никакого желания. Тихо, стараясь не разбудить хозяина гостиницы, я прокрался к выходу и направился по дороге влево, а там повернул на узкую тропинку. Она шла полукругом вдоль стены парка, осененная величественными старыми деревьями на всем протяжении, вплоть до старого кладбища, мимо которого она вела. Обрамленное деревьями, место погребения занимало не более полуакра земли слева от дороги, пролегавшей вокруг парка.

В этом месте, которое пользовалось среди жителей дурной славой, я остановился и стал прислушиваться. Тишина ничем не нарушалась. Темная туча набежала на месяц; с трудом и очень неясно я разглядел очертания ближайших предметов, то там, то сям выступала, как бы колеблясь в плотном тумане, белесая поверхность надгробных плит. Среди предметов, которые я сумел различить в серой мгле, оказалось несколько кустов или деревьев, похожих на можжевельник; они достигали шести футов в высоту и формой напоминали миниатюрные тополя с темной, как на тисах, листвой. Название этих кустов мне неизвестно, но я часто видел их на кладбищах.

Зная, что час свидания еще не настал, я присел на угол надгробной плиты, чтобы дождаться назначенного времени. У графини могли быть очень основательные причины не желать, чтобы я появлялся в парке раньше определенного часа. Я сидел в ожидании, устремив неподвижный взор на неясные очертания темного предмета, находящегося шагах в шести от меня, прямо напротив.

Месяц, который долго скрывался за темной тучей, стал понемногу выплывать из-под густой завесы, и свет его постепенно придавал предмету, на который я равнодушно глядел все это время, совсем иной вид. Вместо дерева, как я полагал, это оказался стоявший неподвижно человек. Все ярче и ярче светила луна, все яснее вырисовывалась фигура, наконец, став вполне отчетливой. Это был полковник Гальярд. К счастью, он смотрел в другую сторону. Я видел его только в профиль, но никак не мог ошибиться. Трудно было не узнать его светлых усов, сурового лица и худощавого стана. Так он и стоял передо мной, повернувшись боком, вслушиваясь и, очевидно, поджидая сигнала или чьего-то появления.

Если бы он случайно взглянул в мою сторону, мне немедленно пришлось бы возобновить бой, едва завязавшийся в передней «Прекрасной звезды». Могла ли злая судьба послать мне более опасного свидетеля в этом месте и в эту минуту? В какой восторг он пришел бы, если бы одним разом нанес мне жестокий удар и опозорил бы графиню де Сент-Алир, которую, похоже, ненавидел!

Полковник поднял руку и тихо свистнул, я услышал ответный свист, такой же тихий. К великому моему облегчению, полковник пошел в том направлении, откуда раздался звук, увеличивая с каждым шагом расстояние между нами; почти вслед за этим я услышал тихую речь. Мне показалось, что я различаю голос Гальярда. Я стал предельно тихо красться в ту сторону, откуда слышались голоса. Разумеется, при этом я вынужден был соблюдать величайшую осторожность.

В зазубрине обрушившейся стены будто бы мелькнула шляпа, а там и вторая – да, я, несомненно, видел две шляпы говоривших друг с другом людей. Они удалились по направлению к дороге, не к парку, в это время я притаился в траве и выглядывал из-за памятника, словно стрелок, высматривающий неприятеля. Когда неизвестные перелезали через калитку у дороги, я отчетливо увидел их фигуры. Полковник, перелезая последним, осмотрелся, прежде чем спрыгнуть. Я еще некоторое время слышал их шаги и голоса, когда они спиной ко мне вместе пошли по дороге, которая уводила их все дальше от «Летучего дракона».

Я подождал, пока звуки не замерли в отдалении, и только тогда пробрался в парк. В соответствии с инструкциями графини я пролез через кустарник к разрушенному храму и быстро перебежал открытую площадку, которая отделяла меня от места свидания. Опять я находился под сенью исполинских лип и каштанов, тихо приближаясь к маленькому храму. Сердце мое било тревогу. Теперь месяц светил ясно, заливая своим сиянием мягкую листву и бросая светлые пятна на траву под моими ногами. Я добрался до ступеней и оказался среди полуразрушенных мраморных колонн. Но дамы моего сердца не было ни тут, ни внутри храма, полукруглые окна которого почти совсем заросли плющом. Графиня еще не пришла.