Глава XXI
Возвращение Феликса Вавилона
Вечером того дня, когда произошло роковое свидание принца Евгения с мистером Симпсоном Леви, Теодор Раксоль бесцельно и тревожно прохаживался по вестибюлю и смежным с ним коридорам «Великого Вавилона». Всего день или два тому назад он вернулся из Остенде и изо всех сил старался забыть о деле, вызвавшем его туда, старался смотреть на него как на оконченное. Но это ему плохо удавалось. Напрасно он говорил себе, что есть вещи, которые должны быть предоставлены естественному течению. Если его опыт человека, по-своему распоряжавшегося на денежных рынках, инициатора гигантских предприятий в Нью-Йорке, научил его чему-нибудь, то он должен был научить его именно этому. И все-таки Раксоль не мог примириться с таким ходом вещей.
Само присутствие принцев в его гостинице пробуждало воинственные инстинкты этого человека, которому еще никогда в жизни не приходилось терпеть поражения. Он взялся за оружие, так сказать, только ради помощи, но если бы принцы Познанские не стали продолжать бой, то он, Теодор Раксоль, не сложил бы оружия. В некоторых отношениях, конечно, победа оставалась за ним, так как принц Евгений был выведен из чрезвычайно трудного и опасного положения, а враги, то есть Жюль, Рокко, мисс Спенсер, а может быть, и какие-то другие лица, обращены в бегство. Но этого Раксолю было недостаточно, даже слишком мало. Он считал величайшей несправедливостью тот факт, что преступники — а они, несомненно, были преступниками — до сих пор разгуливали на свободе. Кроме того, был еще один пункт: Раксоль ни словом не обмолвился полиции о случившемся. Пренебрегая полицией, он не мог не видеть, что если бы последней удалось в самом деле найти настоящий ключ к событиям, то он был бы поставлен в довольно неловкое положение по той простой причине, что в глазах закона утаивать то, что он утаивал, равнялось преступлению.
В тысячный раз миллионер спрашивал себя, что заставило его скрыть происходящее от полиции, почему он вдруг стал заинтересованным в познанской истории лицом и почему в настоящий момент так жаждал расследовать эту историю до конца? На первые два вопроса он с грехом пополам отвечал, что у него всегда была привычка доводить дело до конца и что теперь его побуждало к этому детское упрямое желание не останавливаться на полпути, тем более что он чувствовал себя совершенно способным завершить дело. Кроме того, у него было побуждение, в котором он сам себе не хотел признаваться, будучи от природы противником громких фраз, а именно — отвлеченная любовь к правосудию, глубоко укоренившийся в англосаксах инстинкт помогать в победе правой стороне, несмотря на громадный риск и несоответствующие ему выгоды.
Теодор Раксоль обдумывал все это, прохаживаясь по своему громадному отелю в последний июльский вечер. Газеты еще неделю тому назад утверждали, что Лондон опустел, но, вопреки их заявлениям, город, по-видимому, оставался столь же многолюдным. Правда, «Великий Вавилон» не был так переполнен, как за месяц до этого, но все еще приносил неплохую прибыль. Перед концом сезона веселые светские мотыльки имеют обыкновение залетать на день или два в большие отели, прежде чем упорхнуть в замки и загородные виллы, на луга, реки и озера.
Большие плетеные кресла на веранде были заняты различных возрастов джентльменами, наслаждавшимися тонким вкусом ликеров и сигар и созерцанием полной луны, так величаво плывшей над водами Темзы. То тут, то там какая-нибудь хорошенькая женщина проходила по террасе под руку с безукоризненно одетым кавалером. Комиссионеры в форменных фраках и швейцары бесшумно двигались вокруг. Главный швейцар поминутно прикладывал ко рту свой пронзительный свисток, и от подъезда гостиницы, позвякивая бубенчиками, отъезжали кебы, увозя пару мотыльков к месту скуки или увеселения, а порой какой-нибудь шикарный собственный экипаж, запряженный дорогими лошадьми, казалось, знавшими себе цену, затмевал своим великолепием маленькие кебы.
Вечер стоял жаркий, и, помимо экипажей, на улицах не было заметно никакого движения. Казалось, что мир — то есть мир «Великого Вавилона» — всецело погрузился в торжественный процесс пищеварения и тихих разговоров. Даже огни длинных рядов фонарей на набережной едва дрожали в спокойном, теплом, ласковом воздухе. Мерцавшие в небе звезды и неподвижная, бледная луна смотрели с вышины на громаду «Великого Вавилона». Невозможно угадать, что думали они о гостинице и ее обитателях, зато можно понять мысли Теодора Раксоля: бродя по вестибюлю своего отеля, он думал, что луна несносна — она своим глупым видом притягивала его взор и мешала его сложным размышлениям.
Миллионер оглядывал этих прекрасно одетых, довольных собой людей — его гостей и постояльцев. По-видимому, они вовсе не замечали его. Вероятно, лишь очень небольшая часть из них знала, что этот высокий скромный человек с проседью и худощавым, решительным и властным лицом, с такой небрежной легкостью носивший свой американского покроя фрак, был единственным владельцем «Великого Вавилона» и, может быть, самым богатым человеком в Европе. Как уже было сказано, Раксоль не был известен в Англии. Гости «Великого Вавилона» видели в нем лишь странного господина, который своим снованием взад-вперед нарушал их безмятежное спокойствие, но с которым, судя по его виду, не стоило вступать в препирательства. Поэтому Теодор Раксоль без помехи продолжал свое блуждание, постоянно повторяя про себя: «Надо что-нибудь сделать!» Но что? Он не мог остановиться ни на каком решении.
Наконец, пройдя через весь отель, Раксоль вышел в маленькую боковую улицу и по ней влился в шумный поток многолюдного Стрэнда. Вскочив в проходивший мимо омнибус, миллионер заплатил пять пенсов за проезд до Путни, но через минуту, увидев, что скромные пассажиры с любопытством осматривают человека во фраке, но без пальто, вновь выскочил из омнибуса и даже не заметил, как кондуктор, указав на него пальцем, подмигнул пассажирам, будто говоря: «Вот сумасшедший-то!»
Раксоль вошел в табачный магазин и попросил сигару. Продавец почтительно осведомился, за какую цену.
— Сколько стоит самая лучшая? — спросил Теодор.
— Пять шиллингов штука, сэр, — быстро ответил продавец.
— Дайте за один пенс, — лаконично заявил Теодор Раксоль и вышел из лавки, закурив сигару за один пенс; для него это было совершенно новое ощущение.
Остановившись перед парфюмерным магазином Евгения Риммеля, он вдохнул донесшийся оттуда аромат, как вдруг какой-то господин, шедший навстречу, обратился к нему с приветствием:
— Добрый вечер, мистер Раксоль!
Миллионер не сразу узнал заговорившего с ним господина, одетого в дорожное пальто и державшего в руке чемодан. Через миг довольная улыбка осветила его черты, и он протянул руку.
— Ну, знаете ли, мистер Вавилон, из всех людей на свете я больше всех сейчас желал видеть именно вас!
— Вы мне льстите, — сказал новоиспеченный швейцарец.
— Ничуть, — ответил Раксоль, — я не имею этой привычки, так же как и вы. Мне хотелось поговорить с вами по душам, и вдруг — вот и вы сами! Откуда вы взялись?
— Из Лозанны, я исполнил там все свои обязанности, делать мне больше было нечего, к тому же на меня напала ностальгия по Лондону, вот я и собрался в путь, как видите! — Он поднял свой чемодан, указывая на него Раксолю: — Зубная щетка, бритва, туфли — и готово! — Он засмеялся. — Бродя по улицам, я раздумывал, где бы мне остановиться. Представьте себе: я, Феликс Вавилон, не имею пристанища в Лондоне.
— Я бы посоветовал вам остановиться в «Великом Вавилоне», — рассмеялся Раксоль ему в ответ. — Это хороший отель, и я лично знаком с владельцем.
— Только, кажется, он дороговат?
— Для вас, сэр, — ответил Раксоль, — стоимость будет ровно полкроны в неделю. Согласны?
— Согласен. Вы очень добры, мистер Раксоль.
Они вместе направились к отелю, не говоря ничего особенного, но чрезвычайно довольные обществом друг друга.
— Много постояльцев? — спросил Феликс Вавилон.
— Так себе, — сказал Раксоль, стараясь придать себе по возможности вид профессионального содержателя гостиницы. — Но кажется, что, выражаясь языком коммерсантов, если вообще делаются хорошие дела, то они делаются именно у меня. Сегодня все сидят на террасе у портика, ведь невообразимо жарко, и потребление мороженого доходит до неимоверного количества, почти как в Нью-Йорке.
— В таком случае, — вежливо сказал Вавилон, — позвольте мне предложить вам другую сигару.
— Но я еще не докурил эту.
— Именно потому я и хочу предложить вам другую. Сигара, подобная вашей, друг мой, никогда не должна куриться в пределах «Великого Вавилона» — даже самим его владельцем, а в особенности, когда все гости собрались на веранде. Ее дым способен погубить всякую гостиницу.
Теодор Раксоль, смеясь, зажег ротшильдовскую гавану, протянутую ему Вавилоном, и они под руку вошли в гостиницу. Но едва они поднялись по ступеням, как Феликс стал объектом всеобщего внимания. Казалось, что он был весьма популярен среди своих бывших гостей. Наконец они добрались до комнаты хозяина, куда Вавилону были поданы на ужин цыплята, а Раксоль составил ему компанию, распивая бутылку вина.
— Этот цыпленок зажарен почти безукоризненно, — сказал наконец Вавилон. — Но почему, мой дорогой Раксоль, почему, ради всего святого, вы поссорились с Рокко?
— Значит, вы слышали?
— Слышал?! Друг мой, да об этом кричали все газеты Континента! Некоторые журналы даже пророчествовали, что гостинице придется закрыться не позже как через полгода, раз Рокко покинул ее. Но я, без сомнения, смотрел на дело иначе. Я знал, что у вас должно было появиться серьезное основание, чтобы допустить уход Рокко, и что вы заранее должны были условиться относительно его заместителя.
— В сущности, я не предпринимал никаких шагов заранее, — сказал Теодор Раксоль немного грустно, — но, к счастью, мы нашли в нашем втором sous-chef’e мастера, уступающего разве что самому Рокко. Так что это было делом случая.
— В таком серьезном вопросе было, без сомнения, неблагоразумно полагаться на простой случай.
— Да я и не полагался на случай. Я ни на кого не полагался, кроме Рокко, а он обманул меня.
— Но почему же вы с ним поссорились?
— Я не ссорился с ним. Просто однажды ночью я нашел его бальзамирующим тело в королевской спальне.
— Что? Что вы сказали? — вскрикнул Вавилон.
— Я нашел его бальзамирующим тело в королевской спальне, — спокойно повторил Раксоль.
Оба несколько секунд смотрели друг на друга, затем Раксоль наполнил стакан Вавилона.
— Расскажите мне все, — попросил Вавилон, глубже усаживаясь в своем кресле и закуривая сигару.
И Раксоль поведал ему весь познанский эпизод со всеми мельчайшими его подробностями, насколько последние были ему самому известны. Рассказ этот, длинный и сложный, занял почти час. Феликс не прерывал его ни словом, ни один мускул не дрогнул на его лице, только маленькие глазки его пристально смотрели на собеседника через голубоватые клуба дыма.
Часы на камине пробили полночь.
— Пришло время для виски с содой, — сказал Раксоль и встал, чтобы позвонить, но Вавилон остановил его.
— Вы упомянули, что этот Симпсон Леви имел сегодня аудиенцию у принца Евгения, но о результатах встречи ничего не рассказали.
— Потому что я и сам их еще не знаю. Но, без сомнения, завтра мне уже все будет известно. Пока я твердо уверен в том, что Леви отказался предоставить требуемый миллион принцу Евгению. Я имею основания думать, что деньги эти уже получили другое назначение.
— Гм… — пробормотал Вавилон, затем небрежно добавил: — Меня вовсе не удивляет это шпионство через ванную королевских покоев.
— Почему не удивляет?
— О, это такое заманчивое занятие, и притом легко исполнимое. Что до меня, то я всегда избегал вмешательства в такие дела. Я знал, что они существуют, я чувствовал, но я также чувствовал, что меня это не касается. Мои обязанности заключались в том, чтобы предоставлять самую лучшую пищу и кров тем, кто был готов за них платить, и я делал свое дело. Если же что-либо втихомолку делалось в моей гостинице, я уже давно поставил себе за правило не видеть этого и не знать — если только на это не призывалось мое особенное внимание, а внимания моего никто не призывал. Как бы то ни было, я допускаю, что такого рода дела волнуют кровь, и вы, без сомнения, узнали это на личном опыте.
— Да, — просто сказал Раксоль, — хотя мне кажется, что вы смеетесь надо мной.
— Ничуть, — возразил Вавилон. — Ну, а теперь, если будет дозволено спросить, что же вы намерены делать далее?
— Это-то я и сам хотел бы знать.
— Хорошо, — произнес Вавилон, помолчав немного. — Посмотрим. Во-первых, вам, может быть, небезынтересно будет узнать, что я сегодня видел Жюля.
— Да? — сказал Раксоль невозмутимо. — Где же?
— Рано утром в Париже, как раз перед моим отъездом оттуда. Встреча была совершенно случайная, и Жюль, казалось, удивился, увидев меня. Он почтительно осведомился, куда я еду, и я сказал, что в Швейцарию. В ту минуту я действительно думал, что поеду в Швейцарию: мне казалось, что там я буду счастливее и что мне лучше вернуться и не видеть больше Лондона. Тем не менее потом я снова переменил решение и приехал в Лондон, рискуя почувствовать себя здесь несчастным без моего отеля. Кстати говоря, я спросил Жюля, куда он держит путь, и он ответил, что едет в Константинополь, так как заинтересован появившимся там новым французским отелем. Я пожелал ему счастливого пути, и мы расстались.
— Гм… Константинополь… — протянул Раксоль. — По-моему, это довольно подходящее для него место.
— Но, — прервал американца Вавилон, — я снова видел его.
— Где?
— На Черинг-Кроссе, за несколько минут перед тем, как имел удовольствие повстречаться с вами. В конце концов мистер Жюль не отправился в Константинополь. Он меня не видел, в противном случае я бы заметил ему, что, путешествуя из Парижа в Константинополь, обычно не проезжают через Лондон.
— Ну и пройдоха же он! — воскликнул Теодор Раксоль. — Неподражаемый пройдоха!
