Глава XXII
В винном погребе
«Великого Вавилона»
— А прошлое этого Жюля вам неизвестно? — спросил Раксоль, наливая себе виски.
— Совершенно неизвестно, — ответил Вавилон. — Я и понятия не имел, что его настоящее имя — Том Джексон, пока вы не рассказали мне об этом, хотя я, конечно, знал, что в действительности его звали не Жюлем. Я, безусловно, не догадывался о том, что мисс Спенсер была его женой, хотя давно подозревал, что они состояли в гораздо более интимных отношениях, чем того требовали их служебные обязанности в гостинице. Все, что я знаю о Жюле — его всегда все звали Жюлем, — это что он мало-помалу благодаря каким-то непостижимым личным качествам приобрел выдающееся положение в гостинице. Решительно, это был самый умный и просто идеальный лакей, какого я когда-либо знал. Ему особенно хорошо удавалось сохранять собственное достоинство, не унижая других. Боюсь, что эти сведения слишком неопределенны, чтобы извлечь из них какую-нибудь практическую пользу в нынешнем затруднительном случае.
— В чем же затруднительность нынешнего случая? — простодушно осведомился Раксоль.
— По-моему, теперь очень трудно объяснить присутствие этого человека в Лондоне.
— Напротив, это легко.
— Как? Уж не предполагаете ли вы, что он стремится отдать себя в руки правосудия или что цепи привычки приковали его к отелю?
— Ни то, ни другое. Жюль собирается предпринять новое покушение, вот и все.
— Покушение? На кого?
— На принца Евгения — либо на его жизнь, либо на свободу. Вероятно, в этот раз на жизнь. Он угадал, что мы заинтересованы в том, чтобы сохранить приключения принца Евгения в тайне, и понял, что это обстоятельство даст ему преимущество над нами. Так как он уже довольно богат, по его собственному утверждению, то предложенное ему вознаграждение должно быть громадно, и он твердо решил во что бы то ни стало получить его. Еще недавно он выказывал себя чрезвычайно дерзким типом, и, если не ошибаюсь, в скором времени он проявит еще большую дерзость.
— Но что же он может сделать? Вы, конечно, не предполагаете, что он предпримет покушение на жизнь Евгения в самом отеле?
— А почему бы и нет? Если Реджинальд Диммок погиб из-за одного только подозрения, что он может выдать заговор, то почему этой же участи должен избежать принц Евгений?
— Но ведь это же было бы неслыханное преступление и нанесло бы страшный удар гостинице!..
— Верно! — с улыбкой согласился Раксоль.
Щуплому Феликсу Вавилону, казалось, было неимоверно трудно осмыслить столь чудовищное предположение.
— Как же это может совершиться? — спросил он наконец.
— Диммок был отравлен.
— Да, но тогда здесь был Рокко, который состоял в заговоре. Понятно, что Рокко мог это устроить, совершенно понятно. Но без него такое вряд ли возможно, я даже не могу подумать, что Жюль попытался бы провернуть подобное. Видите ли, в таком месте, как «Великий Вавилон» — мне нужно вам на это указать, — пища проходит через столько рук, что отравить одно лицо, не убив по дороге пятьдесят других, было бы операцией чрезвычайно сложной. Сверх того, принцу Евгению, если только он не изменил своих привычек, всегда прислуживает собственный лакей, старый Ганс. А потому и всякая попытка подмешать отраву в уже готовое кушанье перед тем, как оно будет подано на стол, была бы чрезвычайно рискованной.
— Согласен, — сказал Раксоль, — однако с вином это было бы легче устроить. Как вы считаете?
— Я не подумал об этом, — сознался Вавилон. — Вы изобретательный теоретик, но мне известно, что вино для принца Евгения всегда откупоривается в его присутствии. Без сомнения, его откупоривает тот же Ганс. А потому и ваша винная теория не выдерживает критики, мой друг.
— Почему же? В вопросе о вине я не считаю себя экспертом, сам его редко пью, но мне кажется, что бутылка вина может быть отравлена, еще находясь в самом погребе, особенно если есть сообщник в гостинице.
— Так вы думаете, что еще не отделались от всех ваших заговорщиков?
— Я считаю вполне возможным, что у Жюля есть сообщник в стенах этого здания.
— И что бутылка вина может быть откупорена и закупорена вновь без всякого следа такой операции? — В голосе Вавилона прозвучал сарказм.
— Не вижу необходимости открывать бутылку, чтобы отравить вино. Я никогда не пробовал отравить кого-нибудь бутылкой вина и не претендую на природный талант отравителя, но думаю, что сумел бы изобрести не один способ исполнить подобный фокус. Конечно, я допускаю, что относительно намерений Жюля могу и ошибаться…
— Ах, винные погреба, которые находятся тут, внизу, под нами, относятся к одному из чудес Лондона, — сказал Феликс Вавилон. — Надеюсь, вам известно, Раксоль, что, купив «Великий Вавилон», вы купили, должно быть, и лучший винный склад во всей Англии, если не во всей Европе. Я оцениваю его в шестьдесят тысяч фунтов. И могу сказать, что я всегда особенно заботился о том, чтобы мои погреба надлежащим образом охранялись. Даже Жюль столкнулся бы с немалыми трудностями, пытаясь проникнуть туда без посредничества винного клерка, а последний неподкупен или, вернее, был таковым.
— Мне стыдно сознаться, но я еще не осматривал погреб. — Раксоль улыбнулся. — Даже ни разу о нем не подумал. Раз или два я дал себе труд обойти гостиницу, но в своей экскурсии я пропустил погреба.
— Да это невозможно, голубчик! — воскликнул Вавилон; его, великого знатока и любителя тонких вин, просто смешило такое признание. — Право, вы должны завтра же осмотреть их, и, если позволите, я буду сам сопровождать вас.
— А почему же не сегодня? — спокойно предложил Раксоль.
— Сегодня! Да ведь уже очень поздно, Хабборд, наверно, уже лег спать.
— Можно узнать, кто такой этот Хабборд? Я что-то смутно припоминаю его имя.
— Хабборд — винный клерк «Великого Вавилона», — произнес Феликс с ударением, — очень положительный человек лет сорока. У него хранятся все ключи от погребов. Он знает каждую бутылку в каждом ящике, ее год, качество и цену, а сам он состоит в обществе трезвости. Хабборд — это редкость. Без его ведома ни одна бутылка не может быть взята из погреба и никто не может войти в погреб. Так по крайней мере было в мое время, — добавил Вавилон.
— Мы разбудим его, — предложил Раксоль.
— Да ведь уже первый час ночи, — запротестовал было Вавилон.
— Пустяки! Если только вы согласны сопровождать меня. Погреб ведь тот же — что днем, что ночью, а потому зачем же откладывать?
Вавилон пожал плечами.
— Как хотите, — согласился он со своей обычной вежливостью.
— Ну так отыщем этого мистера Хабборда с его ключами, — сказал Раксоль, выходя вместе с гостем из комнаты.
Несмотря на поздний час, гостиница оставалась открытой. Некоторые из постояльцев сидели еще в общих комнатах, и несколько усталых лакеев были на ногах. Одного из них послали за мистером Хаббордом. По счастливой случайности последний еще не успел лечь, хотя уже собирался. Он лично принес ключи мистеру Раксолю, и после того, как он немного поболтал со своим прежним хозяином, владелец и экс-владелец гостиницы «Великий Вавилон» направились к погребам.
Погреба эти, расположенные под отелем, занимали половину его площади, выходившую на Стрэнд. Вследствие того что почва имела большой уклон от Стрэнда к реке, «Великий Вавилон», так сказать, был глубже со стороны Стрэнда, чем Темзы. Со стороны Темзы под нижним этажом заложен фундамент и подфундамент, со стороны же Стрэнда под вторым фундаментом расположены еще и обширные винные погреба.
Спустившись по четырехъярусной лестнице, по которой ходила прислуга, и пройдя по длинному коридору, параллельному кухням, оба приятеля очутились перед незапертой дверью, открывавшей за собой еще один ярус ступеней, у подножия которых находился главный вход в погреба. Перед дверью был лифт, посредством которого великолепные напитки поднимались на верхние этажи, а напротив помещалось маленькое бюро мистера Хабборда. Свет везде еще горел. Вавилон, державший в руках хорошо знакомую связку ключей, отпер большую дверь, и они очутились в первом из пяти погребов. Раксоль был поражен низкой температурой и размерами помещения. Взяв переносную электрическую лампу, прикрепленную к длинной проволоке, и подняв ее кверху, Вавилон осветил обширный погреб. При этом ярком освещении подземная кладовая имела таинственный и мрачный вид со своими длинными рядами ящиков, убегавшими вдаль, где луч света отражался в горлышке последней бутылки. Потом Вавилон зажег еще лампу, и Теодор Раксоль под руководством этого тонкого знатока начал обзор самой интересной части своих владений.
Неподдельное воодушевление Феликса Вавилона при виде этого склада живительной влаги способно было развеселить любого. Вавилон представил удивленным глазам Раксоля в должном порядке все вина трех континентов — нет, даже четырех, так как великолепные и сладкие вина Капской колонии не были забыты в этой самой изысканной коллекции разнообразных лоз. Начав с несравненных продуктов Бургундии, Вавилон перешел к красным винам медок, бордо и сотерну, за ними следовали шампанские «Айи», «Отвиллье» и «Пьери», рейнвейн, мозельвейн Германии и блестящие имитации шампанских Майна, Неккара и Наумберга, затем славные токайские вина из Венгрии и бесконечные вариации французских вин из Австрии, затем все испанские вина от Каталонии до темного «Тента», часто употребляемого при богослужении, наконец, знаменитые португальские портвейны. После этого Феликс перешел в итальянский погреб и начал распространяться о превосходных качествах пьемонтских и римских вин. И так далее, без конца, с такими подробностями, которые здесь передать невозможно.
В конце отделения погребов находилась стеклянная дверь, за которой, как было видно, располагалась еще одна комната меньших размеров, всего в пятнадцать или шестнадцать футов длины.
— Там что-нибудь особенное? — полюбопытствовал Раксоль, когда они остановились перед этой дверью и заглянули через нее на сомкнутые ряды бутылок.
— Ах! — воскликнул, причмокнув, Вавилон. — Тут-то и содержатся самые сливки!
— Вероятно, лучшие шампанские?
— Да, самые лучшие шампанские вина, редчайшие, таких вы нигде не найдете. Но я вижу, друг мой, что вы впадаете в обычное заблуждение: ставите шампанские выше всех вин. Кроме шампанских, там хранятся и другие отборные вина. В этом погребе вы найдете старое бургундское, мистер Раксоль, которое стоило мне — сколько бы вы думали? — восемьдесят фунтов бутылка! Вероятно, оно никогда не будет выпито, — прибавил он со вздохом, — оно слишком дорого даже для принцев и для плутократии.
— Нет, оно будет выпито, — быстро вставил Раксоль. — Завтра мы с вами разопьем бутылочку.
— Затем, — продолжал Вавилон, — там есть образцы рейнского вина лоз тысяча семьсот шестого года, которое произвело сенсацию на Венской выставке тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Там находится и чрезвычайно знаменитое персидское вино Шираза — вино, подобного которому я нигде не встречал, а также не имеющее соперников «Romanée-Conti», затмевающее все современные бургундские вина. Если не ошибаюсь, принц Евгений неизменно требует его при каждом своем приезде сюда. Оно не значится в карте вин гостиницы, и не многие из посетителей знают о нем. Мы не предлагаем его всем…
— В самом деле? Ну так пойдемте туда, — сказал Раксоль.
Они вошли в каменное помещение, настоящую святая святых склада, заключавшее в себе редчайшие его драгоценности. Раксоль оглянулся с чрезвычайно внимательным и любопытным видом. В дальнем конце находилась решетка, сквозь которую проникал слабый свет.
— Что это такое? — живо спросил миллионер.
— Это просто отверстие для вентиляции. Хорошая вентиляция очень важна.
— Оно будто бы сломано, не правда ли? — промолвил Раксоль, затем, коснувшись плеча Вавилона, прибавил: — В погребе кто-то есть. Слышите чье-то дыхание, там, в глубине, позади этого ящика?
Некоторое время оба стояли молча и напряженно прислушивались при свете единственной электрической лампы в потолке. Половина погреба тонула во мраке. Наконец Раксоль твердым шагом направился по главному проходу между полками и повернул за угол.
— Эй, негодяй! Выходи отсюда! — проговорил он сдавленным от бешенства голосом и вытащил какую-то скорченную фигуру.
Он думал встретить мужчину, но оказалось, что он наложил разгневанную руку на собственную дочь, Неллу Раксоль.
