Глава XIX
Августейшие особы в «Великом Вавилоне»
Королевские покои «Великого Вавилона» пользовались славой первых во всем гостиничном мире. Залы и салоны некоторых дворцов Германии и, в частности, дворца сумасшедшего Людовика Баварского, быть может, превосходят их своей пышной роскошью и ослепительным, сказочным блеском богатства, но нигде в мире, даже на Эйтс-авеню в Нью-Йорке, нельзя было найти ничего более совершенного, законченного, красивого и — что не менее важно — более комфортабельного. Королевская квартира состояла из шести комнат: прихожей, салона или комнаты для аудиенций, столовой, желтой гостиной (где августейшие особы принимали своих друзей), библиотеки и королевской спальни, с которой мы уже познакомились. Самым важным и в то же время поражающим воображение являлся, конечно, зал для аудиенций, имевший пятьдесят футов в длину и сорок в ширину, с великолепным видом на Темзу. Убранство этого зала было в немецком вкусе, так как из шести его царственных посетителей четверо оказывались тевтонской крови. Но главную его славу составлял французский потолок работы Фрагонара, целиком перевезенный из одного известного дворца на берегах Луары. Стены были покрыты дубовыми панелями с каррарским панно в восемь футов вышиной, точь-в-точь скопированными с редких моделей, находившихся на Континенте. Ковер представлял собой древний образец турецкого искусства и был приобретен Феликсом Вавилоном по случаю у одного разорившегося румынского принца. Серебряные канделябры, теперь снабженные электрическими лампочками, были вывезены с берегов Рейна.
Каждая вещь имела свое прошлое. Царское кресло — по этикету не полагалось называть его троном, хотя трону оно ничем не уступало — было отнято Наполеоном у одного австрийского города и куплено Феликсом Вавилоном на распродаже после смерти известного французского коллекционера. В каждом углу комнаты красовалось по фантастической гигантской величины вазе германского фаянса XVI века. Они были подарены Феликсу Вавилону Вильгельмом I Германским в память о его первом пребывании инкогнито в Лондоне в 1875 году, когда он приезжал по поводу беспорядков во Франции.
Только одна картина висела в приемной — это был портрет несчастного, но благородного Дон-Педро, императора бразильского. Подаренный Феликсу Вавилону самим императором, этот одинокий и величественный портрет как бы служил напоминанием королям и принцам о том, что империи падают и величие проходит. Один принц, занимавший апартаменты во время юбилея 1887 года — в то время под крышей Феликса Вавилона находились семь особ королевской крови, — прислал Феликсу краткое предложение убрать портрет. Феликс почтительно отклонил предложение, а принц выехал в другой отель, где у него было похищено драгоценностей на две тысячи фунтов.
Королевская приемная в «Великом Вавилоне» приобрела бы громкую славу одного из чудес Лондона, если бы была доступна для посетителей, но ее никогда не показывали, а если бы вы стали расспрашивать у гостиничной прислуги о собранных в ней чудесах, то услышали бы только какие-нибудь глупости, вроде того, что одна чистка турецкого ковра стоит 50 фунтов или что одна из ваз имеет трещину на пьедестале вследствие неосторожного с ней обращения во время шумной игры в жмурки четырех балканских принцесс, балканского короля и его адъютантов.
В конце июля, под вечер, в одной из оконных ниш этого великолепного помещения стоял принц Ариберт Познанский. На нем был общепринятый в Англии костюм — безукоризненный фрак с гарденией в петлице и с неизбежной складкой вдоль панталон. Казалось, принц был весел и поджидал кого-то, так как часто оборачивался и быстро через плечо поглядывал на дверь за королевским креслом. Наконец в дверях появился запыхавшийся сгорбленный старый человек с типичными немецкими манерами и положил какие-то бумаги на столик возле кресла.
— А, Ганс, дружище, — поприветствовал Ариберт вошедшего, подходя к нему, — мне надо поговорить с тобой. Каким тебе показалось состояние его королевского высочества?
Старичок поклонился по-военному.
— Не очень хорошим, ваше высочество, — ответил он. — Я служу его высочеству вашему племяннику со времени его совершеннолетия, служил раньше его царственному родителю, но я никогда не видел…
Он не договорил и с удрученным видом развел руками.
— Чего ты никогда не видел?
Ариберт ласково улыбнулся старичку. Сразу было видно, что эти два человека, столь различные по положению, были близки между собой.
— Знаете ли, принц, — снова заговорил старик, — что мы должны принять финансиста Симпсона Леви — кажется, так его зовут — в приемном зале? Без сомнения, осмелюсь заметить, для финансиста подошла бы и библиотека.
— Да, вероятно, ты прав, — согласился принц Ариберт, — но, похоже, у твоего господина есть на это свои, особые причины. Скажи-ка, — продолжал он, меняя тему разговора, — как случилось, что ты покинул принца, моего племянника, в Остенде и вернулся в Познань?
— По его приказанию, принц. — И старый Ганс, привыкший к прихотям королей и знавший половину секретов всех дворов Европы, кинул Ариберту многозначительный взгляд. — Он послал меня обратно с… с поручением, ваше высочество.
— И ты должен был вернуться к нему сюда?
— Именно так, ваше высочество. Я и вернулся сюда, хотя, сказать по правде, уже начинал бояться, что никогда больше не увижу своего господина.
— Принц был очень болен в Остенде, Ганс.
— Я так и думал, — мрачно ответил Ганс, медленно потирая руки. — И до сих пор еще не вполне оправился.
— Мы одно время совсем потеряли надежду на то, что он выживет, Ганс, но благодаря своему великолепному организму он благополучно перенес это испытание.
— Его нужно очень беречь, ваше высочество.
— Да, безусловно, — торжественно проговорил Ариберт. — Его жизнь очень дорога Познани.
В эту минуту Евгений, владетельный герцог Познанский, вошел в приемную залу. Он был бледен и вял, мундир, казалось, сильно стеснял его. Волосы его были слегка всклокочены, темные глаза смотрели с каким-то тревожным беспокойством — ему было, видимо, не по себе. Он походил на человека, за плечами которого стоит грозный призрак и который боится оглянуться. Но в то же время на нем, несомненно, лежала печать царского достоинства, и нельзя было не поразиться контрасту между больным Евгением в мизерной комнатке в Остенде и этим принцем Евгением в королевских покоях «Великого Вавилона», окруженного всей роскошью и помпой, какими только новейшая цивилизация может окружить людей с высоким рождением.
Весь остендский эпизод был пережит и предан забвению, будто этого никогда и не было. Он существовал еще, как затаенный позор, в сердцах людей, ставших его свидетелями. Принц Евгений выздоровел или по крайней мере выздоравливал и был перевезен в Лондон, где и продолжал по-прежнему прерванную нить своей придворной жизни. Дама в красной шляпе, неподкупная и дикая мисс Спенсер, бесчестный, но изысканный Жюль, темный, сырой погреб, жалкая, тесная спальня — все это отошло в прошлое. Благодаря принцу Ариберту и Раксолям Евгений благополучно выпутался из истории и был в состоянии снова вступить на свое общественное и официальное поприще. Император был уведомлен о его благополучном прибытии в Лондон, после неизбежной задержки в Остенде имя его вновь фигурировало в придворной хронике газет. Словом, все казалось в порядке. Только вот Жюль, Рокко и мисс Спенсер все еще разгуливали на свободе, тело Реджинальда Диммока покоилось в дворцовом мавзолее Познани, а принцу Евгению предстояло еще свидание с Симпсоном Леви.
Без сомнения, многие вещи угнетали принца Евгения. Он, по всей видимости, ушел в себя. Несмотря на необыкновенные перипетии, через которые он только что прошел, и события, настоятельно требовавшие разъяснений и искренних признаний между дядей и племянником, он мало говорил с принцем Арибертом. Всякий, даже прямой намек на остендские дни он с большей или меньшей ловкостью оставлял незамеченным, и принц Ариберт не был ближе к разрешению тайны заговора Жюля, чем в ту ночь, когда они с Раксолем посетили игорные залы Остенде. Евгений хорошо знал, что он был захвачен агентами дамы в красной шляпе, но, без сомнения, пристыженный тем, что он был проведен ею, он нисколько не торопился разъяснить дело.
— Ты хочешь принять Симпсона Леви в этой комнате, Евгений? — спросил Ариберт.
— Да, — последовал угрюмый ответ. — Почему же нет? Если у меня здесь и нет настоящей свиты, это еще не причина, чтобы не давать аудиенции, как принято… Ганс, можете идти!
Старый слуга быстро исчез.
— Ариберт, — продолжал владетельный герцог, когда они остались одни, — ты думаешь, что я сумасшедший?
Принц Ариберт невольно вздрогнул:
— Добрый мой Евгений, не говори глупостей!
— Я говорю, что ты считаешь меня сумасшедшим. Ты уверен, что этот приступ горячки оставил на мне вечный след. Может быть, я и действительно сумасшедший, как знать? Бог видит, что после всех пережитых мною ужасов нетрудно сойти с ума.
Ариберт не отвечал. В сущности, у него в голове не раз мелькала мысль, что ум Евгения еще не вполне вернулся к нормальной деятельности. Как бы то ни было, но эта речь племянника немедленно убедила его в полной здравости ума последнего. Он почувствовал, что если бы он только мог вернуть полное доверие племянника, то братское доверие, которое существовало между ними в дни их детских игр, — все могло бы быть хорошо. Но теперь, казалось, Евгений вовсе не был расположен одарять кого бы то ни было своим доверием. Молодой принц вернулся из царства теней, но некоторые из них последовали за ним, и он, по-видимому, был не в состоянии освободиться от этих мрачных спутников.
— А кстати, — сказал вдруг Евгений, — я ведь, наверно, должен наградить этих Раксолей. Я им в самом деле очень благодарен. Если я подарю девушке браслет, а отцу тысячу гиней, будет ли этого довольно?
— Дорогой мой Евгений! — в ужасе воскликнул Ариберт. — Тысячу гиней! Да знаешь ли ты, что этот Теодор Раксоль мог бы купить всю Познань, не сделавшись нищим?! Тысячу гиней! Ты бы с таким же успехом мог бы предложить ему шесть пенсов.
— В таком случае что же я могу им предложить?
— Ничего, кроме благодарности. Все прочее равнялось бы оскорблению. Ведь это не обыкновенные содержатели гостиницы!
— Значит, я не могу подарить девушке браслет? — Принц Евгений язвительно засмеялся.
Ариберт пристально взглянул на него:
— Нет!
— Почему ты поцеловал ее тогда ночью? — невзначай спросил принц Евгений.
— Кого поцеловал? — проговорил Ариберт, краснея и сердясь, несмотря на все усилия сохранить хладнокровие.
— Мисс Раксоль.
— Когда это?
— Тогда, ночью, в Остенде, когда я был болен. Вы думали, что я в бреду. Может быть, это и было так. Но все-таки я помню это необыкновенно ясно. Я помню, что приподнял голову на миг и в это самое мгновение ты целовал ее. О, дядя Ариберт!..
— Послушай, Евгений, бога ради. Я люблю Неллу Раксоль и женюсь на ней.
— Ты?! — Последовала длинная пауза, затем Евгений засмеялся. — Ах, — сказал он, — сначала все так говорят. Я и сам так же говорил, дорогой дядюшка. Это звучит очень красиво, но ровно ничего не значит.
— В данном случае это очень много значит, Евгений, — спокойно проговорил Ариберт.
Решимость, звучавшая в голосе дяди, заставила Евгения отнестись к делу несколько серьезнее.
— Ты не можешь на ней жениться, — сказал он. — Император не допустит морганатического брака.
— Император тут ни при чем. Я отрекусь от своих прав и сделаюсь простым гражданином.
— Начнем с того, что у тебя не будет ровно никаких средств…
— Но у моей жены они будут. Зная о жертве, которую я принесу, чтобы иметь возможность на ней жениться, она без колебаний отдаст свое состояние в мои руки для нашего обоюдного пользования, — жестко сказал Ариберт.
— Ты, безусловно, будешь очень богат, — пробормотал Евгений, и мысли его устремились к прославленному богатству Теодора Раксоля. — Но подумал ли ты о том, — спросил он, и глаза его снова засветились безумным блеском, — подумал ли ты о том, что я не женат и могу умереть в любой момент и тогда трон перейдет к тебе, к тебе, Ариберт?
— Трон никогда не перейдет ко мне, Евгений, — мягко сказал Ариберт, — потому что ты будешь жить. Ты совершенно выздоровел, и тебе больше нечего бояться.
— Я боюсь следующих семи дней, — проговорил Евгений.
— Следующих семи дней? Но почему?
— Не знаю, но я боюсь их. Если я их переживу…
— Мистер Симпсон Леви, ваше высочество, — громко возвестил Ганс.
