Часть II

Том Смит и Сухарь

(Библиотека USC, раздел тематических коллекций)

Глядя на Сухаря, конюхи недовольно кривились. Когда они проходили мимо стойла, жеребец с недвусмысленным видом кидался к дверце – он щерил зубы, плотно прижимал уши к голове и злобно щурился. Бедный тот служитель, которому приходилось заходить к нему в стойло, чтобы убрать навоз и почистить скребницей это злобное создание. И о чем только думал Смит, когда приобретал его? Конь был просто ходячей катастрофой. Он беспрерывно кружил по стойлу, а при виде седла покрывался пеной. Его вес был на 90 килограммов ниже нормы, к тому же он страдал хронической усталостью. Животное было настолько тощим, что, как сказал один из репортеров, его бедра могли бы служить идеальной вешалкой для шляп. При этом он упорно отказывался есть. И его левая передняя нога выглядела очень плохо.

Как всегда, начиная работать с новой лошадью, Смит постоянно думал о коне – и когда находился рядом с ним, и когда уходил из конюшни. Первое, что нужно сделать, решил тренер, это успокоить лошадь, снять стресс. Не обращая внимания на щелкающие зубы, на прижатые уши, Том всегда старался приласкать коня, угостить морковкой. А потом попробовал старый, испытанный метод, который помогал, если животное было подавлено или расстроено: найти ему компаньона. К ипподромам всегда прибивались бродячие животные. Будучи созданиями социальными, лошади отлично ладили с ними. Самые разнообразные твари – от немецких овчарок до кур – становились компаньонами лошадей. У Фитцсиммонса в конюшне обитал трехлапый кот. Тренер даже приладил ему протез из дерева и обрывка конской сбруи и с интересом наблюдал, как тот учится придавливать мышь одной лапой и «лупить» ее второй. А на ипподроме в Аризоне некоторое время талисманом была обезьянка – пока не начала откручивать краны в конюшне и отдирать гонт с крыши.

Смит решил начать с коз. Он где-то откопал козу по кличке Вискерс и завел ее в стойло Сухаря. Вскоре после обеда конюхи увидели, что жеребец ходит по стойлу кругами, сжимая в зубах обезумевшую козу, и размахивает головой из стороны в сторону. Потом он швырнул ее через загородку на пол в проходе конюшни. Конюхи поспешили на помощь бедной козе.

Смит стал подыскивать Сухарю более выносливого компаньона. В одном из дальних стойл держали лошадь по кличке Тыква. Широкий, как танк «Шерман», желтый, как маргаритка, Тыква – или Тыковка, как звали лошадь конюхи, – когда-то был подседельной лошадью и на просторах штата Монтана повидал многое, включая нападение разъяренного быка, – после того случая у жеребца осталась впадина на охвостье. Тыква был ветераном и встречал все невзгоды с твердостью и спокойствием. Он был, по выражению конюхов, «бомбоустойчивым». Смит понимал ценность такой лошади и привез ее в Детройт вместе со своими породистыми скакунами, намереваясь использовать и в качестве сопровождающей лошади, и в качестве своей верховой лошади на треке, и для того, чтобы успокаивать остальных обитателей конюшни. Тыковка очень благожелательно относился ко всем лошадям и даже был суррогатным родителем для пугливого молодняка. После того как Сухарь напал на козу, Смит возложил все свои надежды на Тыкву. Короткая церемония взаимного обнюхивания не вызвала неприязни, поэтому Смит решил поручить Сухаря проверенному ветерану. Он поместил Тыкву в соседнее стойло, а потом снес перегородку между ними. Лошади пообщались и довольно быстро подружились. Им предстояло жить и работать вместе до конца своих дней.

Эксперимент с Тыквой прошел настолько успешно, что Смит стал подыскивать и других компаньонов для Сухаря. Когда-то к конюшне Смита прибилась пятнистая дворняжка с огромными, смешно торчащими и круглыми, как блюдца, ушами. Пса назвали Покатель. Он привязался к Сухарю и по ночам спал в его стойле. Джо-Джо, маленькая паукообразная обезьянка неизвестно как попавшая в конюшню, тоже предпочитала общество Сухаря. И конь заметно смягчился, словно расслабился. Теперь он спал в нескольких футах от Тыквы, Джо-Джо устраивался на изгибе его шеи, а Покатель – на его животе.

Следующей проблемой было состояние здоровья Сухаря и его недостаточный вес. Смит сам приготовил специальную мазь и наносил ее на ноги лошади. А чтобы мазь не стиралась, когда конь ложился на подстилку, и чтобы уберечь ноги лошади от дополнительных ушибов и травм, их до самых колен перебинтовывали специальными толстыми хлопчатыми повязками, которые напоминали обмотки солдат времен Первой мировой войны. Смит также уделял особое внимание питанию коня и кормил его высококачественным сеном луговой тимофеевки, которую выращивали в северной Калифорнии. Он наткнулся на это сено в начале своей карьеры тренера. Что до овса, то он тщательно отмерял порции лучшего белого овса, который выращивали в долине Сакраменто. Прочитав статью группы ученых из университета Вашингтона о потреблении питательных веществ, Смит следил за тем, чтобы его лошадь получала питание с высоким содержанием кальция. В качестве подстилки в стойле был толстый слой чистой рисовой соломы.

Как только Сухарь обжился в Детройте, Смит вывел его на трек размять ноги. Это стало совершенной катастрофой. Сухарь не бежал – он бушевал. Когда наездник посылал его вскачь, конь тормозил. Когда тот пытался осадить буяна, Сухарь бросался вперед и метался, как попавший на крючок марлин. Когда Сухарю велели повернуть налево, он тянул направо, когда дергали направо, он бросался влево. Обескураженный наездник вынужден был из всех сил цепляться за шею лошади. Смит, не отрывая глаз, следил, как жеребец беспорядочно носится по треку.

Он прекрасно понимал, что происходит. Инстинкт соперничества у Сухаря был словно вывернут наизнанку. Вместо того чтобы перегнать соперников, конь старался переупрямить наездников, которые пытались заставить его бежать. Он по привычке сопротивлялся каждой команде и словно подпитывался от схватки, получая удовольствие от того, что человек на его спине приходит в ярость. Смит знал, как изменить эту ситуацию. Ему нужно было исключить принуждение из этого противостояния и позволить лошади ощутить удовольствие от скорости. «Отпусти его!» – крикнул он наезднику.

Наездник сделал то, что ему велели, и Сухарь рванулся вперед. Он попробовал перескочить внутреннее ограждение трека и не ощутил рывка поводьев. Потом на огромной скорости пробежал полный круг, но Смит не подавал никаких команд, и наездник его не останавливал. Тогда Сухарь пробежал и второй круг, припадая к земле и кидаясь из стороны в сторону.

После того как Сухарь проскакал две мили, двигаясь зигзагами по дорожкам, он полностью выдохся и, тяжело дыша, остановился посреди трека. Всадник сидел в седле, позволяя коню самому решать, что делать. Идти было некуда – только домой. Сухарь повернулся и по своей воле направился в конюшню. Смит встретил его морковкой. Ни Смит, ни наездник не подняли на коня руку, но он хорошо усвоил урок и превратится из норовистого буяна в послушного, довольного жизнью коня. Больше его не станут заставлять делать то, чего он не хочет. И сам конь никогда не будет воевать с наездником.

После той сумасшедшей скачки Смит впервые посадит Полларда на Сухаря, чтобы посмотреть, как тот управится с лошадью. Поллард проехал круг, присматриваясь к жеребцу. Сухарь не требовал никаких усилий со стороны жокея, и он повернул назад в конюшню. Тренер и жокей посовещались. Поллард сказал, что кнут, которым так охотно пользовался Фитцсиммонс, нужно убрать подальше и прибегнуть к нему только в случае крайней необходимости: он заметил, что, если коня принуждать, он будет еще больше упрямиться. И Смит понял, что нашел жокея, который ему нужен.

Они решили, что позволят Сухарю делать то, что ему нравится. Смит распорядился, чтобы Сухаря никогда, ни при каких обстоятельствах не беспокоили во время сна. Конюхам и наездникам приходилось часами стоять у стойла, ожидая, пока лошадь проснется и они смогут приступить к работе. И Сухарь извлекал из этого положения максимум выгоды. «Он просыпается по утрам, как хитрый старый чудак, – рассказывал Поллард. – Знаете, Сухарь, как пожилой джентльмен, не любит вскакивать с первыми лучами солнца. Когда приходишь к нему в стойло, он валяется, словно смятый старый половик, и поглядывает одним глазом, проверяя, понимаешь ли ты, что он старается донести – что он такой больной и несчастный. И ему бы удалось тебя провести, но старый мудрый Том Смит читает его как раскрытую книгу».

Полларду и другим наездникам было велено просто прижиматься к его спине, сидеть в седле спокойно, не натягивать поводья, чтобы конь мог сам выбрать темп. Смит следил, чтобы все тренировки заканчивались у финишной отметки, – таким образом, он приучал Сухаря, что к тому времени, как конь доберется до финишной черты, он должен быть впереди всех остальных лошадей. Скаковые дорожки отмечены столбами, которые указывают наездникам, какая часть мили осталась до финишной черты. Поллард заметил, что с каждым пройденным столбом лошадь старалась бежать все быстрее. Ему не требовалось придерживать или подгонять ее на ранних этапах тренировок. Конь сам знал, что финишная прямая – это именно тот участок дистанции, где нужно выкладываться по полной. «Зачем его подгонять? – говорил позже Поллард. – Он разбирается в столбах лучше, чем я».

В течение следующих недель Поллард и Смит выяснили, что единственной отрицательной чертой Сухаря была его непокорность. Конь развлекался тем, что посреди тренировки мог внезапно затормозить, так что жокей повисал на его шее. А еще у него была странная страсть к ограждению внутренней бровки. Жеребец категорически отказывался бежать, пока не прижимался к ограждению чуть ли не вплотную. Смит считал, что причиной тому была практика Фитцсиммонса тренировать лошадей исключительно по внутренней бровке. Как только Сухаря направляли к внешнему краю дорожки, он притормаживал и из всех сил старался вернуться к внутреннему краю, а иногда, резко развернувшись, кидался к ограждению. Это создавало несколько серьезных проблем. Во-первых, дорожка вдоль внутренней бровки была самой низкой частью чуть наклоненного внутрь овального трека, поэтому там, как правило, застаивалась вода после дождя. Во-вторых, у внутреннего ограждения высока опасность того, что лошадь заблокируют другие участники скачек. Любая лошадь, которая отказывается проходить поворот по широкой дуге, рискует попасть в серьезную беду.

Надеясь нацелить лошадь на отработку скорости и отвлечь от странной приверженности к ограждению, Смит надевал на Сухаря шоры, ограничивавшие его обзор только дорожкой прямо впереди. Он вывел лошадь на тренировку и в то утро, когда руководство ипподрома, стараясь защитить слишком часто используемую внутреннюю бровку трека, распорядилось установить вдоль нее козлы для распила дров, чтобы лошади тренировались на внешней дорожке трека. Пуская лошадь галопом вдоль этих козел, тренер надеялся, что они отучат Сухаря прижиматься к ограждению. Но конь сорвал его планы, пробираясь к ограждению в просвете между ними, сворачивая, чтобы не наткнуться на козлы, и снова прижимаясь к бровке. Смит продолжал гнуть свое, постепенно одерживая верх. Не в состоянии полностью избавиться от странной приверженности лошади к внутренней дорожке, тренер решил использовать ее во благо. Поскольку Сухарь был склонен сопротивляться явным попыткам подгонять его, Смит велел наездникам корректировать скорость лошади легкими поворотами. Когда наездник хотел, чтобы Сухарь бежал быстрее, он направлял его ближе к внутреннему ограждению, а если требовалось притормозить, достаточно было повернуть коня к внешней бровке.

Самым сложным испытанием стало поведение Сухаря в стартовых боксах. Внутри этой металлической клетки он устраивал полнейший ад. Он метался и бился об ограждения, выматывая служителей ипподрома. В этом он походил на своего отца, Морского Сухаря. Чтобы умерить неистовую ярость жеребца, Смит использовал весьма рискованный метод. Каждое утро он заводил коня в стартовый бокс и становился перед ним. Конь начинал нервничать и неистовствовать, но Смит не двигался с места, только поднимал руку и хлопал коня по груди и по плечам – до тех пор, пока тот не замирал. Когда конь останавливался, останавливался и Смит. Когда Сухарь снова начинал рваться, Смит снова похлопывал его. День за днем, каждое утро, тренер повторял этот урок. «Нужно взяться за лошадь и медленно учить ее всему, – позже объяснял Смит. – Именно простое, твердое повторение дает такой нужный результат». Эффект был просто потрясающим. Жеребец стал успокаиваться в стартовом боксе. «Он довольно быстро все схватывает, – сказал Смит. – Он мудрый старый филин». Со временем Смит добился того, что Сухарь мог оставаться в боксе до десяти минут не шелохнувшись.

Смит придавал большое значение тому, чтобы жизнь Сухаря была упорядоченной. Конь получал завтрак, когда просыпался, обычно в половине пятого, позже, часов в пять, чистили стойло и его самого, а в восемь их с Тыквой выводили на утреннюю пробежку. Лошадям нельзя резко останавливаться после энергичного движения, это рискованно. Если после быстрой скачки они слишком быстро остановятся – как говорили старые ковбои, «после жесткой скачки – и сразу мокрым в стойло», – в основной группе мышц может возникнуть мучительный спазм, который называют «сковывание». Кроме того, у них может развиться колика, потенциально фатальное расстройство пищеварения. Именно из-за этого после тренировки лошадям следует снижать нагрузки постепенно, примерно на полмили после скачек, и еще долго выгуливать их шагом. Для Сухаря это означало, что после каждой тренировки его укрывали попоной и, разгоряченного, водили спокойным шагом еще полчаса, пока он не остывал и не высыхал. Потом его мыли теплой водой, высушивали и вели в стойло, где его ноги покрывали мазью и забинтовывали защитными повязками. В одиннадцать у него был второй завтрак, в течение всего дня он жевал сено, а в пять обедал. После этого конь отправлялся спать, и его личный конюх Олли дремал рядом на соломенном тюфяке. Сухаря полностью устраивал такой распорядок дня. Каждый вечер в любую погоду около восьми часов Смит приходил проверять, как у него дела.

Смит дал жеребцу время привыкнуть и научиться доверять ему и Полларду. И Сухарь научился. Когда он слышал глубокий голос Полларда, раздававшийся у дверей конюшни, то высовывал голову в проход конюшни над низкой загородкой стойла, чтобы поприветствовать жокея. Когда Поллард, который называл коня «старик», сидел у стойла и читал газету, пока Сухарь остывал после скачки, конь обязательно тащил своего сопровождающего, чтобы подойти к жокею и обнюхать его ладони. Когда Смит вел коня в стойло, ему даже не требовался повод: куда бы он ни пошел, лошадь следовала за тренером, тыкаясь носом в его карманы. Смит говорил с конем тихо, едва различимым шепотом, называл его «сынок» и лишь легонько похлопывал, когда хотел, чтобы тот повернулся. Сухарь всегда понимал тренера и делал все, что тот просил. В моменты неуверенности конь замирал и искал взглядом Смита, а находя, сразу заметно успокаивался. Смит доказал коню, что тот может доверять тренеру и жокею, и именно доверие стало основой тех испытаний, которые этим троим предстояло пережить вместе в следующие пять лет. «Смит помог коню обрести уверенность в себе, – вспоминал Кейт Стакки, один из берейторов коня. – Он был лучшим лошадником, которого я когда-либо встречал».

После долгих, тщательных тренировок и выездки Сухарь стал понимать, что от него требуется. Поскольку его больше никто не принуждал, постепенно стали проявляться природные инстинкты скакуна, вернулась его врожденная любовь к скачке. Поллард пользовался хлыстом не в наказание, а чтобы дать коню сигнал: один скользящий удар по крупу у восьмого столба, другой за несколько футов до финишной прямой – это намек, что пора делать рывок. Сухарь даже ждал этого сигнала и реагировал на него со скоростью молнии. «Если относишься к нему как джентльмен, – говорил Поллард, – он ради тебя готов бежать, не жалея сил». И хотя конь по-прежнему лентяйничал и вредничал на тренировках, скорость его была просто отличной.

Спустя две недели Смит был готов выставить его на скачки. Ховард согласился.

В конце августа они заявили Сухаря на участие в призовых скачках в Детройте. Тут ему не повезло: в этих скачках скакала лучшая кобыла страны по кличке Мертлвуд. Еще не полностью выезженный, Сухарь задавал тон на треке. Он мчался стрелой с группой лидеров, которые старались угнаться за Мертлвуд. На противоположной прямой он шел довольно ровно, когда вдруг без предупреждения широко расставил передние ноги, уперся ими, резко затормозив, и подался назад через поле. Мертлвуд, неоспоримый лидер забега, умчалась вперед, а местная звезда Профессор Пол безуспешно пытался ее нагнать.

Эта темпераментная выходка, конечно, лишила Сухаря надежды на победу, но Поллард направил его снова на скаковую дорожку и уговорил продолжить участие в забеге. И тут Смит увидел нечто такое, чего никогда не забудет. Сухарь несся по треку, догоняя группу лидеров забега, хотя Мертлвуд пролетала участки дистанции со скоростью, какой не показывала ни одна лошадь на ипподроме Фэр-Граундс. Сухарь не успел обогнать Мертлвуд или Профессора Пола, но тот рывок принес ему четвертое место. Он отстал от Мертлвуд всего на четыре корпуса, а ведь она побила рекорд ипподрома. Но что еще важнее, Сухарь прошел финишную прямую, не прижимая уши к голове, а это указывало на то, что он бежал отнюдь не на пределе своих сил. «В тот день он продемонстрировал мне две важные характеристики, – вспоминал позднее Смит. – Он показал мне скорость, и он показал мне отвагу. У него были проблемы. Но эти поднятые уши давали понять, что, если я смогу заставить его бежать во всю мощь, у меня будет настоящий чемпион».

Поллард тоже это понял. Соскочив с седла, он подбежал к Ховарду.

– Мистер Ховард, – пропел он. – Эта лошадь может выиграть Санта-Аниту!

Ховард рассмеялся.

В следующий раз, 2 сентября, при участии в гандикапе Роумера Сухарю просто не повезло. Он с самого старта лидировал, потом прошел дальний поворот по слишком широкой дуге и, отстав, шел четвертым. Поллард пытался послать коня на ускорение, но остальные участники блокировали его почти до середины финишной прямой. Там ему удалось выскользнуть из захвата и пойти в отрыв, почти догнав Профессора Пола. Смит был доволен. По его мнению, лошадь была готова замахнуться на большее.

7 сентября Смит привез Сухаря на гандикап губернатора. Скачки не были общенациональными, но в Детройте эти соревнования всегда были серьезным событием в скаковом сезоне. Сухаря выставили на заезд с большим неравенством ставок, и на это были объективные причины: в скачках также участвовали Профессор Пол и Азукар, на котором Джордж Вульф ранее выиграл гандикап Санта-Аниты. Теперь он шел под другим седоком и был не в лучшей форме. Рекордное количество, двадцать восемь тысяч зрителей собрались, чтобы посмотреть эти соревнования. Среди них были и Чарльз и Марсела Ховард.

Из громкоговорителя раздавался голос комментатора. Сразу после старта Поллард пристроил Сухаря за Биографией – лошадью, которая задала темп после сигнала к началу скачек. Первый поворот и всю обратную прямую Сухарь плотно держался за Биографией. Входя в дальний поворот, Поллард увидел зазор вдоль ограждения внутренней бровки. Он послал Сухаря вперед и в несколько махов вышел вперед. Биография пошла на ускорение, чтобы не отставать, и Профессор Пол резко набрал скорость по внешней бровке дорожки. По средней дорожке шел Азукар – он несся огромными скачками, выкладываясь в полную силу. Именно в таком порядке лошади прошли поворот и вылетели на финишную прямую. Поллард, как говорят жокеи, «попросил» Сухаря.

И впервые в жизни Сухарь ответил. Поллард распластался животом на седле и помчался во весь опор. Четверка лошадей неслась по направлению к финишу в тесной сцепке. Сухарь обогнал остальных на полкорпуса. Первой сломалась Биография. Профессор Пол, с весовой нагрузкой всего 45 килограммов, на 4,5 килограмма меньше, чем Сухарь, постепенно сокращал разрыв, а Азукар на внешней стороне дорожки все ближе прижимался к ним. В середине финишной прямой голова Профессора Пола была уже на уровне бедра Полларда, а Азукар шел сразу за ними. Через несколько футов шоры Профессора были уже на уровне локтя Полларда, и он все сокращал разрыв. Потом Азукар сдался. Остались лишь Сухарь и Профессор Пол. Последний с каждым скачком все сокращал расстояние. Зрители вскакивали с мест. Поллард распластался на холке коня, поводья зажаты в левой руке, правая прижата к шее лошади. Повернув голову, он неотрывно смотрел на белую отметину на лбу Профессора Пола. В нескольких футах от финишной черты голова Профессора Пола поравнялась с шеей Сухаря. Но было уже поздно. Сухарь победил.

Ред Поллард выиграл четвертый приз за одиннадцать лет карьеры жокея. Он светился от радости, пустил Сухаря галопом, потом повернул его к трибунам. Сухарь танцевал под ним, горделиво задрав хвост. Он поигрывал удилами и прядал ушами, позируя перед фотографами, которые стояли вдоль ограждения, щелкая затворами аппаратов. Поллард направил коня к пьедесталу почета, соскочил с седла и побежал к Ховарду, сиявшему, как мальчишка. Это был хороший приз на ипподроме низшей лиги, но Ховард был так счастлив, словно речь шла о соревнованиях с призом в 100 тысяч долларов.

Церемония началась. На пьедестале победителей, укрытом огромным американским флагом и окруженном толпой высоких гостей, Марсела с притворной скромностью улыбалась вице-губернатору штата, который вручал ей массивный серебряный кубок. Позади нее стоял Поллард, на фоне этого кубка выглядевший совсем маленьким. Жокей стянул с головы кепи, мокрые от пота волосы казались темными. Он наклонил голову, чтобы зрячим глазом смотреть в объектив фотоаппаратов. Рядом с ним стоял суровый и неприметный Смит. Рот его привычно кривился в мрачной гримасе, уголки губ направлены вниз в идеальной дуге. Пепельные волосы сливались с облаками на небе. Довольно ухмыляющегося Ховарда толпа чуть не вытеснила с пьедестала. Покрасовавшись на публике, они поправили новую попону с вышитыми словами «Гандикап губернатора. Детройт» на спине Сухаря, и Ховард положил руку на морду лошади для новой серии фотографий. Смит, игнорируя вспышки камер, смотрел на лошадь. Сухарь стоял прямо, укрытый с головы до ног покрывалом, в позе победителя, высоко подняв голову и держа уши на макушке, взгляд устремлен вдаль, чуткие ноздри подрагивают с каждым вздохом, челюсти слегка двигаются в невозмутимой уверенности.

Это был совсем другой конь.

На пятидесятом старте в своей жизни Сухарь наконец понял правила игры. Смит и Поллард откопали в нем, по словам Смита, «природную склонность к быстрой скачке, выраженную сильнее, чем в любой другой лошади, которую я когда-либо видел». Смит был очень доволен, хоть и скрывал это под привычной хмурой маской.

Жеребец совершенно преобразился. В конюшне он стал обезоруживающе ласковым, «самым благовоспитанным конем, с которым я когда-либо работал», – удивлялся Смит. На беговой дорожке бывший бунтарь демонстрировал невероятную скорость и бульдожью хватку. Смит еще не был готов давить на него, но пришел к заключению, что Поллард прав: у коня есть все шансы выиграть гандикап Санта-Аниты.

Перспектива участия в скачках с призом в 100 тысяч долларов и других подобных соревнованиях заставила Смита озаботиться проблемой веса. Ипподром напрямую зависит от того, насколько активно зрители делают ставки. Для игрока не интересны скачки, где фаворит приходит к финишу первым, поскольку тогда выплаты по ставкам значительно падают. Чтобы скачки были более азартными, ипподромы устраивают скачки гандикап, в которых специальный судья определяет для более опытных лошадей бóльшую весовую нагрузку. Это дает шанс более слабым лошадям и, в свою очередь, провоцирует увеличение количества ставок. Далеко не все скачки устраиваются в подобном формате. Например, в скачках Тройной Короны все жеребцы несут нагрузку 57 килограммов. Но большинство скачек высшего уровня для возрастных лошадей, включая скачки Санта-Аниты, – именно гандикапы. И хотя Сухарь подходил для Тройной Короны и, возможно, победил бы в ней, он упустил свой шанс. Эта серия скачек была открыта для трехлеток, а ему было уже почти четыре. Смит нацелился теперь на гандикапы и скачки с призовым фондом в 100 тысяч долларов. Весовые нагрузки на эти состязания еще не были назначены, и Смит хотел сохранить талант своей лошади в секрете как можно дольше, чтобы судья-гандикапер назначил ему низкую весовую нагрузку. Смит держал лошадь в Детройте, где Сухарь после победы в гандикапе губернатора с впечатляющим отрывом выиграл и гандикап Хендри. Потом Смит отправил его в Цинциннати, на ипподром Ривер-Даунс, где он с минимальным отставанием проиграл два небольших приза.

Именно в Цинциннати тренер и жокей впервые поняли, насколько силен в коне дух соперничества. Люди, которые не работают с лошадьми, могут презрительно ухмыляться, когда слышат о лошадиной гордости, считая это понятие всего лишь глупым антропоморфизмом. Но такое явление действительно существует. И те, кто тесно связан с лошадьми, каждый день видят подтверждение этому. Лошади, которые по какой-то причине лишаются седока, почти всегда все равно пытаются выиграть скачку. Они стараются захватить лидерство и иногда даже встают на дыбы, когда обходят последнего претендента на пути к победе. Табуны жеребят на левадах по нескольку раз в день состязаются между собой в скорости. И даже старые племенные жеребцы, которые уже по десять лет не выходят на трек, все еще устраивают дуэли, носятся друг за другом вдоль забора конезаводов. Как заметил однажды Джордж Вульф, проигравшие лошади показывают все признаки уныния, разочарования и даже стыда. А победители держат уши на макушке и расхаживают с важным видом. «Хорошей лошади не нужно говорить, когда она выиграла, а когда проиграла, – говорил Вульф. – Они сами это знают. Думаю, они от природы понимают такие вещи». Люди – не единственные живые существа, которые хотят добиться господства и бунтуют, если ими кто-то руководит. Внутренний жар, который прежде приводил Сухаря в ярость и делал неуправляемым, теперь питал его неудержимую волю к победе.

Впервые этот азарт проявился в жаркой борьбе с отличным спринтером Ховарда, жеребцом по кличке Экспонат. Сухарь легко обошел его, но вместо того, чтобы вырваться далеко вперед, замедлил бег, чтобы бежать с ним вровень – но с небольшим перевесом. Экспонат старался изо всех сил, но Сухарь регулировал скорость бега, чтобы сохранять минимальное преимущество. Он словно насмехался над соперником. Так они и бежали почти два фарлонга, пока Экспонат внезапно не остановился. С того дня он отказывался тренироваться с Сухарем.

Этот сценарий будет повторяться на беговой дорожке снова и снова в течение следующих нескольких лет и станет визитной карточкой Сухаря. Конь, казалось, получал какое-то садистское удовольствие от унижения соперников, замедляя бег, чтобы поддразнить их, фыркнуть в морду, позволить соперникам обойти его, а потом рвануть вперед с невероятной скоростью, убивая их надежду на победу. И если другие лошади полагались только на скорость, Сухарь использовал тактику запугивания.

Было очень сложно подобрать Сухарю напарников для тренировок – он поочередно разделывался со всеми лошадьми Ховарда на утренних тренировках, с веселым азартом оскорбляя их чувства. Все лошади конюшни стали его смертельными врагами. Все были крайне расстроены: Сухарь мог вытравить всю радость из карьеры хорошей скаковой лошади. Типичным примером стал прекрасный аргентинский жеребец по кличке Сабуэсо. Однажды утром на тренировке на коротком рывке этому жеребцу удалось победить Сухаря. Он вернулся в конюшню гордый и высокомерный. Поллард жаждал мести. В их следующую встречу спустя некоторое время Поллард похвастался: «Я натравил на него Сухаря». И Сухарь унизил Сабуэсо.

Сабуэсо отказался от еды и не спал несколько дней. «Мы здорово намучились, приводя его в норму, – вспоминал Поллард. – Он хандрил и дулся, словно пытаясь сказать: “Верните меня назад в Аргентину!”» Смиту пришлось прибегнуть к обману. Он убедил Сабуэсо в том, что Сухаря увели из конюшни, и разместил этих коней как можно дальше друг от друга. И когда Сухаря вели мимо денника Сабуэсо, Смит или Поллард закрывали дверь его стойла, чтобы тот не увидел обидчика. «Думаю, аргентинец считал, что того большого коня увезли, – говорил Поллард. – В любом случае, теперь с ним все в порядке. Он славный конь. Такой себе кусок гранита. Но не следует заблуждаться, он все-таки не Сухарь».

Психологические приемы, которыми пользовался Сухарь, создавали некоторые проблемы, не ограничиваясь уязвленной гордостью побежденных. Если конь слишком увлекался, дразня какого-то конкретного противника, то рисковал не успеть набрать скорость, когда остальные преследователи подбирались слишком близко. К счастью, хотя Сухарю доставляло истинное удовольствие поддразнивать соперников и насмехаться над ними, когда ему бросали реальный вызов, все игры и развлечения тотчас заканчивались. К борьбе за победу он относился со всей серьезностью. Когда Смит наблюдал за ним в такие моменты, перед его мысленным взором оживали картины тех времен, когда он ловил мустангов. «Вы когда-нибудь видели схватки двух жеребцов? – заметил он позднее. – Они, казалось бы, ни в чем не уступают друг другу – обычно так оно и есть. Но только в одном из них есть этот последний запас стойкости и энергии, который помогает победить, превзойти соперника. Вот в Сухаре есть такой запас».

После забега с Экспонатом Смит решил, что Сухарь готов перейти на следующий уровень. На быстро развивающемся Западе был популярен гандикап Санта-Аниты. Но все руководство элитного конного спорта находилось на востоке страны. Там же располагались знаменитые конезаводы и конюшни, там же проводились самые престижные соревнования. В октябре 1936 года Сухарь вышел из вагона поезда, ступив на ипподром Эмпайр-Сити в Йонкерсе, штат Нью-Йорк. Конь еще не был готов участвовать в самых крупных скачках на восточном побережье, поэтому Смит заявил его на участие в гандикапе Скарсдейл, призовых скачках среднего уровня. Мало кто из зрителей обратил внимание на Сухаря. Все считали, что у него мало шансов на успех, и, как еще одна лошадь в списке, он был очевидным аутсайдером.

Коню понадобилась всего одна минута и сорок четыре секунды, чтобы зрители поменяли свое мнение. Прокладывая себе дорогу в одном из самых яростных соревнований сезона, Сухарь, повинуясь указаниям Полларда, аккуратно обогнул нескольких упавших из-за столкновения на дальнем повороте лошадей, прошел целый круг, упрямо пытаясь нагнать лидеров гонки. В захватывающей дух борьбе Сухарь низко опустил голову, вытягивая шею, и выиграл гонку, обойдя противников всего на несколько дюймов. Фотофиниш выдал незабываемую картину: плотная группа лошадей стремится к финишной линии, уши плотно прижаты к головам, губы задраны в напряженном оскале. И впереди всех тяжелая, неказистая голова Сухаря. Уши торчат вперед, на морде – самодовольное выражение. Легко!

Спустя неделю Ховард встретился со Смитом. «Давайте поедем в Калифорнию, – сказал он. – Нам пойдет на пользу свежий ветер залива Сан-Франциско». Смит согласился, посчитав, что отдых действительно пойдет Сухарю на пользу.

Проблема заключалась в том, как доставить его в Калифорнию. В тридцатых годах лошадей можно было транспортировать только в железнодорожных вагонах. И такое долгое путешествие становилось тяжелым испытанием: пять дней в гремящем, раскачивающемся, дергающемся закрытом пространстве. Путешествие поездом было настолько утомительным и угнетающим опытом для чистокровных скакунов, что большинство из них никогда не выезжало далеко за пределы своих регионов. Поэтому Смит волновался не без оснований. Тогда, в Саратоге, когда конь увидел вагон поезда, который должен был доставить его в Детройт, он так сильно запаниковал, что пот струей тек по его животу.

Тогда как остальные лошади Ховарда переезжали в обычном вагоне для перевозки животных, Сухарь заслужил роскошные персональные апартаменты. Это был специально переоборудованный пульмановский вагон. Половину вагона покрывал толстый слой соломы, вторая половина была пустой, чтобы коню было где размять ноги. Смит наблюдал, как поведет себя Сухарь. Тот вошел и сразу лег. Он проспит бóльшую часть путешествия. Смит сел в задний вагон и на каждой остановке приходил проверить, как чувствует себя его воспитанник.

Теперь, тридцать лет спустя, они повторяли тот самый маршрут, по которому молодой Ховард ехал на Запад. «Мы вернемся, – сказал бывший веломеханик своим друзьям. – И когда вернемся, вот тогда держитесь!»