Мексиканская виза Реда Полларда, 1932

(Нора Поллард Кристиансон)

Джордж Вульф

(Журнал «Чирз»)

Рано или поздно все ученики жокеев поднимались на этот холм. Когда они впервые появлялись на пыльной дороге, ведущей от трека вверх по склону, то, наверное, выглядели слишком юными и немного напряженными. Когда они возвращались, обеднев на полдоллара и повзрослев на двадцать минут, то шагали уже более развязно и уверенно. А какие истории они друг другу рассказывали!

С вершины того холма на ипподром Тихуаны, или, как тут говорили, «Ти-а Ху-аны», взирало большое строение из шлакоблоков. В этом здании располагалась «Красная мельница» – устеленная грубыми циновками обитель представительниц древнейшей профессии. Это был самый большой публичный дом в мире – и, наверное, самый прибыльный. Заведение стояло прямо над старой дорогой на Тихуану и занимало половину городского квартала. Над ним возвышалась огромная вращающаяся ветряная мельница, украшенная мигающими красными огоньками, которые было видно с другой стороны американо-мексиканской границы. Для всех жокеев «Красная мельница» была как Полярная звезда для колдунов. Трудно было не смотреть на нее во время утренней выездки или изнуряющего бега вокруг конюшен в самую жару. Жокеи называли это заведение «домом погубленных голубок».

В «Красной мельнице» не было содержательницы. Девицы сами управляли заведением – и делали это с ловкостью баронов-разбойников. Девушки прекрасно знали, что половина из тех, кто работает на ипподроме, – молодые люди, которых никто не контролировал и которые испытывали лютые муки полового созревания. И едва ли можно назвать просто счастливым совпадением тот факт, что входная плата «пятьдесят – все включено», вспоминал бывший ученик жокея, точно равнялась цене утренней тренировки лошади. Любой наездник, поднимавшийся на холм, получал пиво за счет заведения. И в тех редких случаях, когда клиент был не в настроении продолжить, его приглашали в домашний кинотеатр, чтобы он смог вдохновиться, просмотрев экзотический «синий», то есть порнографический, фильм. В заведении было столько девушек на выбор всевозможных национальностей, что парню пришлось бы выезжать три сотни лошадей, чтобы посетить их всех. Он мог пройтись по узкому коридору, вдоль которого располагались причудливо отделанные спальни, послушать, как девушки на тихом испанском предлагают зайти, и сделать свой выбор. «Ты проходил по тому коридору, как проходишь по торговому залу бакалеи».

Девушки серьезно относились к обслуживанию клиента. Вельма «Бархатный Язычок» и Большая Чи-чи не нуждались в представлении. Девица, которую жокеи называли Однокрылой Энни, бодро справлялась со своими обязанностями, хотя у нее не было одной руки. Одна девушка сказала ученику жокея, что если у него найдется пять долларов, то она покажет такое, чего он никогда не забудет. Тогда на пять долларов можно было прожить целую неделю, но практичность едва ли возобладала в душе подростка в такой ситуации. Уже через минуту в комнату набилась куча жокеев, которые осы́пали означенную особу пятицентовыми монетами. Девица с готовностью разделась, зажгла сигарету и стала пускать колечки дыма из того места, в которое сия креативная и физически развитая проститутка додумалась вставить сигарету. Это был величайший день в жизни подростков. «Какой талант! – вспоминает свидетель того представления. – Конечно, после этого пришлось менять бренд сигарет, которые я обычно курил».

«Красная мельница» задавала тон всей Тихуане. Жокеи прожигали жизнь. Днем они скакали на лошадях. Вечерами бродили по городу шумными тесными компаниями, вваливались в «Красную мельницу», после – в салун клуба «Беговая дорожка». А потом исследовали городские трущобы, голыми гонялись за хихикающими девушками по коридорам мотелей и крали ключи от всех номеров самой большой гостиницы городка. Среди этих молодчиков были и Вульф с Поллардом. Тихуана была странным, щедрым местом, они приезжали сюда каждую зиму и считали это место своим домом. Участвуя в местных скачках с осени до весны, они прошли все этапы становления как спортсмены – и как мужчины.

В 1928 году, в первый полный сезон вместе, они произвели фурор среди поклонников скачек. Завоевав репутацию человека, который творит чудеса, работая с несговорчивыми и нервными лошадьми, Поллард получил заказ на участие почти в трехстах заездах. Он принес владельцам в сумме более 20 тысяч долларов призовых. Пятьдесят три раза он приходил первым в заезде, войдя в двадцатку лучших профессиональных жокеев Северной Америки (среди тех, у которых было более ста заездов). Это был полный успех. Вульф был вообще уникумом. Проработав в элитном дивизионе всего несколько месяцев, он получил заказы на участие в 550 забегах. Многие из лошадей, на которых ему приходилось скакать, участвовали в призовых скачках высшего класса, около сотни из них стали победителями, заработавшими в сумме 100 тысяч долларов. Его победы составили в среднем 19 %, и Вульф занял шестнадцатое место в рейтинге профессиональных наездников. Поллард и Вульф обеспечили себе место в элите конного спорта Северной Америки.

Они также добились уважения и в своей среде. Поллард, с его книгами, историями и нетривиальным чувством юмора, заслужил любовь всего ипподрома. Вокруг него собралась небольшая компания чудаков и шутников. В жокейской он организовывал разнообразные розыгрыши или забивался в уголок, чтобы углубиться в чтение. Он поражал коллег цитатами из Омара Хайама и «старика Уолдо», как он называл Эмерсона. Незначительное происшествие могло вдохновить его на чтение наизусть огромных кусков из Шекспира. Ученики жокеев только озадаченно поднимали брови. Речь его напоминала разноцветное лоскутное одеяло: в ней изысканные обороты перемежались потоком сквернословия. Полларда любили за соленые шутки, которые он умел произносить с невозмутимым видом Бастера Китона, и за безграничную щедрость. Его обожали и боялись за боксерские навыки, за непредсказуемость, рокочущий баритон – и за бесстрашие.

Он был выдающимся рассказчиком и как-то даже сочинил, что ездил на лошадях царя Николая. Такая нелепица проходила у мальчишек-учеников, которые недостаточно долго ходили в школу, чтобы знать, что большевики расстреляли несчастного Николая, когда Полларду было всего девять. Еще одна из его любимых баек была о том, как он устроился на ночлег рядом с пятью спящими медведями в какой-то канадской пещере. Со временем история видоизменялась: медведи были уже не в спячке, а вполне бодрыми, и бывший боксер своим убойным хуком левой отправил всех пятерых в нокаут. Поллард, когда не рассказывал своих историй, умничал перед руководством ипподрома. Однажды он присутствовал на банкете, где основным докладчиком был человек, объявляющий старт скачки, известный своим сквернословием. Его коронной фразой было «Наденьте петлю на этого сукиного сына!». Речь шла о приспособлении, которое натягивали на верхнюю губу лошади, чтобы отвлечь внимание животного, когда его заводили в стартовый бокс. Пока один из организаторов монотонно представлял распорядителя, Поллард находился в толпе гостей, потягивая шампанское и, как и все остальные, изнывая от скуки. Когда распорядитель поднялся и откашлялся, привлекая к себе внимание, Поллард вдруг вскочил. «Наденьте петлю на этого сукина сына!» – пророкотал он.

В суматошном и агрессивном жокейском мире Поллард был кем-то наподобие шерифа. Фаррелл Джоунс, который ездил вместе с Поллардом, вспоминает, как однажды он подрался со взрослым жокеем, поспорив после партии в шашки. Когда Джоунс выиграл партию, жокей запустил доску через всю комнату и тотчас налетел на него. Джоунсу было всего тринадцать лет, весил он не более 36 килограммов, поэтому очень скоро стало понятно, кто одержит верх. Взрослый жокей безжалостно избивал мальчишку и пытался еще надавить пальцами ему на глаза. Поллард подскочил к драчунам, обхватил нападавшего жокея сзади за шею, швырнул на пол и придавил к земле. Потом зажал его нос двумя пальцами и резко крутнул. Жокей закричал, прося пощады. Заставив его еще немного корчиться от боли, Поллард отпустил драчуна, у которого по лицу текли кровь из носа и слезы из глаз. «Не смей прикасаться к мальчишке!» – прошипел Поллард и вышел, гордо подняв голову. В комнате воцарилось гробовое молчание. Больше никто и никогда не связывался с Рыжим.

Если Поллард был шутником, то Вульф – королем. Толпа обожала его. «Давай, ковбой, покажи им!» – неистовствовали фанаты, когда он проносился перед трибунами, сидя в своем талисмане – потрепанном седле из кожи кенгуру. Под этим седлом когда-то скакал Фар Лэп, самая знаменитая скаковая лошадь в истории Австралии. Газетчики не спускали с Джорджа глаз. Мальчишки на ипподроме боготворили его. Вульф брал их под свое крыло, разрешал сидеть рядом с ним в родстере и учил премудростям верховой езды. После победы в забеге он, бывало, подъезжал к служебным помещениям ипподрома и совал деньги в карманы конюхов. Он сопровождал мальчишек в утренних пробежках, но в конце тренировки дисциплина в рядах заметно слабела, и он часто забегал с ними в бар, чтобы пополнить истощенные запасы сил большой порцией выпивки. Вульф организовал черный рынок своей обуви, чтобы помочь мальчишкам скрыть выросшие ступни – и приближающийся скачок роста. Наездники поджимали пальцы, втискивали ноги в поношенные сапоги Вульфа с серебряными накладками (у которых, к их несчастью, были узкие, заостренные носы) и, хромая, целый день гордо вышагивали по ипподрому. Ноги у жокея могли быть сбиты в кровь, но надеть обувь Вульфа считалось большой честью. Детские воспоминания наездника Гарольда Уошберна хорошо отображают впечатление, которое сложилось у всех мальчишек ипподрома: «Я пошел посмотреть, как Джорджи подъезжает на своем огромном автомобиле, со всеми этими компрессорами, как он выходит из машины в ботинках с серебряными накладками, в своей белой ковбойской шляпе. “Боже, – подумал я, – я тоже буду жокеем!”»

Вульфу все сходило с рук. Так, весной 1932 года, когда случилось солнечное затмение, он должен был ехать к старту забега. Вместо этого Вульф вытащил затемненные очки, остановился, откинулся на круп лошади и смотрел на солнце, а толпа глазела на него. Побеждая в другой скачке, он увлекся и не заметил, что его тонкие, как бумага, штаны разорвались. Под ними ничего не было. Джордж лидировал в той скачке. К моменту, когда он вышел на последний рывок, весь ипподром мог лицезреть то, чего еще не заметил сам Вульф. «Эй, Вульф! – со смехом донеслось до него сзади. – У тебя все хозяйство наружу!» Вульф пустил лошадь легким галопом к аплодирующим трибунам и спокойно попросил у своего помощника седельное полотенце. Помощник подбежал и протянул жокею требуемый фиговый листок. Вульф, криво ухмыляясь, повязал полотенце вокруг талии и въехал в круг победителя, чтобы позировать на фото. Потом спрыгнул с лошади и под дружеские аплодисменты проскользнул в комнату жокеев.

Вне беговой дорожки Вульф старался избегать порочных соблазнов города, предпочитая поздним утром остановиться у ресторана Слоуна, чтобы выпить бокал бесплатного пива и съесть тарелку черепахового супа. Его не манила «Красная мельница». У него в мыслях было совсем другое. В 1930 году, путешествуя в приграничье с Сонни Гринбергом, он остановился в небольшом ресторанчике в Сан-Исидро и по уши влюбился в шестнадцатилетнюю официантку, красавицу Женевьеву. Вульф стал регулярно наведываться в ресторанчик, швырял свой стетсон на стол и, пока Гринберг сидел, уткнувшись в программу скачек, ухаживал за девушкой. В 1931 году, в возрасте двадцати одного года, Вульф женился.

Полларда больше манили приключения, ему был ближе пульс Тихуаны. Будучи романтиком, он отвергал предложения тихуанских проституток. Иногда выпивал с парнями, иногда выступал в кулачных боях и жил «на полную катушку». Этот период был самым счастливым в его жизни. «Как можно не возвращаться сюда?! – скажет он, когда приедет сюда десять лет спустя. – Этот городок – моя первая любовь».

Тихим дням на треке в Тихуане пришел конец. Каждый день рано утром люди выводили лошадей на прогулку, выгребали навоз в тележки и везли вверх по склону за беговую дорожку, где сваливали его в кучи. Эту огромную кучу навоза собирали уже много лет, с 1917 года. А поскольку дожди в городке были большой редкостью, кучу не размывало и не смывало вниз по склону, и она постепенно становилась все выше и выше. «Бог мой, – вспоминал тренер Джимми Джоунс, – эта куча выросла уже со зрительские трибуны». Внутри этой кучи шел активный процесс ферментирования, вырабатывалось огромное количество тепла.

Для местных жителей эта куча навоза была как бельмо на глазу. Для жокеев – самая лучшая сауна. Каждый день жокеи копали ямы в куче и зарывались в нее. Поллард и Вульф, вероятно, тоже там бывали. Лишь некоторые не ленились заворачиваться в резиновые костюмы, прежде чем погружаться в навоз. Большинство же делало это прямо в повседневной одежде. Внутри кучи было нестерпимо жарко, но парилка матушки Природы была совершенно непревзойденным средством для снижения веса.

Эта гора навоза просуществовала недолго. Где-то в конце двадцатых годов, после невероятно сильных дождей, ручьи с ближних гор до отказа заполнили ущелье. В какой-то момент вода вырвалась из теснины и ревущей стеной пронеслась через всю Тихуану. Мутный поток хлынул на ипподром, разметав по пути дома, конюшни и мосты. Конюхи носились по служебной части ипподрома, распахивали настежь стойла и выгоняли лошадей из конюшен. Животные в панике разбегались.

А за ними следом несся поток. Он с неистовой силой врезался в гору навоза. Вода победила. Огромную гору, простоявшую целое десятилетие, в одно мгновение сорвало с места всю целиком, а потом эта монолитная куча начала растворяться, таять, превращаясь в убийственную густую массу. Она перевалила через железнодорожные ветки Сан-Диего и Аризоны, снабжавшие ипподром, размыла железнодорожную насыпь и вырвала шпалы. Этот живой грязевой поток, словно одержимый жаждой разрушения, прокатился по задней части ипподрома, заложил вираж на дальнем повороте, заполнил финишную прямую и снес все трибуны. Потом он понесся прямо к казино «Монте-Карло» и, врезавшись в здание, проломил его стены. После эта масса навоза, словно огромная Годзилла, двинулась к морю – и скрылась в нем навсегда.

Целых два дня ипподром был покрыт водой, а на редких выступающих островках сгрудились конюхи и лошади. Люди суетливо сновали в развалинах бывшего казино, вывозя доверху забитые серебряными долларами тележки. Доллары выгребали из открытых хранилищ. Когда вода сошла, конюхи принялись прочесывать город, собирая разбежавшихся лошадей. Большинство животных затерялись на близлежащих холмах, и владельцы их больше никогда не увидели. Но если кто-то теряет, то кто-то другой находит. Бедные мексиканцы, жившие в горах, которые обычно передвигались на маленьких осликах со вздутыми от глистов животами, вскоре носились по городу на чистокровных скакунах голубых кровей, стоивших больше, чем эти люди могли заработать за всю свою жизнь. Служащие же ипподрома Тихуаны, давно привыкшие к тяготам и лишениям, списали пропавших лошадей, собрали новых и уже спустя несколько дней возобновили скачки.

Вскоре чуть дальше по дороге выстроили новый ипподром, который назывался Агуа-Кальенте и обошелся в 3 миллиона долларов. Старый ипподром Тихуаны превратился в рай для скваттеров, и Поллард с Вульфом отправились искать себе место на новом ипподроме.

Вульф сразу же стал верховодить в Агуа-Кальенте. В 1933 году верхом на Галант Сэре, лучшем скакуне ипподрома, он выиграл гандикап в Агуа-Кальенте, одно из престижнейших соревнований. В 1934 году Вульф вместе с Галант Сэром намеревались защищать свой титул. Утром в день скачек Вульф должен был разогреть лошадь, пустив легким галопом. Но в назначенное время наездник на тренировке не появился. Тренер Вуди Фитцджеральд прыгнул в машину и поехал к дому Вульфа. Развалившийся на кровати жокей был так поглощен чтением журнала для ковбоев, что не захотел отрываться на работу. Фитцджеральд в ту же секунду уволил наглеца. Вульф вернулся к чтению.

Фитцджеральд помчался назад на ипподром и принялся лихорадочно подыскивать замену Вульфу. Поллард в тот день не участвовал в скачках, и тренер отдал лошадь ему. Жокей безупречно провел скачку и ожидаемо победил. В тот день Галант Сэр выиграл более 23 тысяч долларов, а Поллард получил самый большой заработок в жизни. В карьере Полларда это были лишь третьи призовые скачки, и в некотором смысле он был обязан ими Вульфу. Спустя четыре года Поллард сможет вернуть ему долг.

Времена процветания и успеха пролетели быстро. Самое тяжелое испытание в жизни выпало Вульфу, когда он был на пике карьеры. Поначалу проблема проявилась в невинной привычке: Вульф часто засыпал. Он днями мог дремать, растянувшись на кровати, а на вечеринках – заснуть посреди разговора. Жену Вульфа Женевьеву и его друга Билла Бака очень беспокоили эти странные приступы сонливости, и они не позволяли ему самому садиться за руль. Между скачками Вульф забирался на шкафчик для одежды и, свернувшись калачиком, отдавался во власть Морфея. Он так серьезно относился ко сну, что устроил себе тайное гнездышко на крыше ипподрома, за печной трубой. Он просыпался, когда распорядитель традиционно созывал жокеев перед скачками, спускался вниз, взбадривал себя стаканом кока-колы с несколькими каплями нашатырного спирта, вытирал губы, бормотал под нос что-то вроде: «Ну давай, заработай эти деньги – и домой!» – и кидался в бой.

Для обитателей жокейской вечная сонливость Вульфа была всего лишь одной из его многочисленных странностей. Но для Вульфа, Женевьевы и нескольких близких друзей она означала совершенно другое: диабет первого типа, инсулинозависимый.

Его болезнь, очевидно, проявила себя в 1931 году, вскоре после открытия ипподрома Кальенте. С диабетом всегда сложно жить, но в тридцатые годы это был совершеннейший ад. Инсулин открыли всего за десять лет до того, как у Вульфа диагностировали диабет. Уровень глюкозы проверяли по анализу мочи, а такой тест мог определить лишь уровень, который был в крови восемь часов назад. Врачи могли вычислить дозу лекарства только методом проб и ошибок. Еще не были разработаны пищевые добавки, которые улучшают усвоение гормона, и доктора не до конца понимали, какая диета нужна для того, чтобы держать диабет под контролем. В результате такие пациенты, как Вульф, не могли в достаточной мере контролировать свое заболевание. После нескольких инъекций собачьего инсулина в живот, руку или ногу у Вульфа попеременно то резко поднимался, то сильно падал уровень сахара в крови. В результате его мучили тошнота, рвота, неутолимая жажда и неконтролируемый голод, приступы раздражительности и переутомление.

Была и еще одна серьезная проблема. В профессии жокея важно поддерживать максимально низкий вес тела. Но Джордж от природы не был мелким и легким. Коллеги-жокеи называли его «старой свинцовой накладкой». С подобным сталкивались почти все жокеи. С проявлением диабета проблема Вульфа только усугубились. При первом типе диабета у больных иногда случаются приступы чудовищного голода. Инсулиновые инъекции привели к тому, что Вульф набрал вес. Чтобы держать диабет под контролем, ему необходимо было регулярно питаться, диета должна была быть богатой белками и при этом низкоуглеводной. Нужно было есть мясо, а это неизбежно добавляло несколько килограммов. Между 1931 и 1932 годами вес Вульфа увеличился примерно на 10 %, до 52 килограммов, что слишком много для большинства лошадей.

Ему предстоял тяжелый выбор. Чтобы заниматься тем видом спорта, для которого Вульф был рожден, нужно быть очень худым. Но чтобы справиться с болезнью, ему необходимо было придерживаться образа жизни, который категорически исключал худобу. Он пытался найти золотую середину – регулярно принимая инсулин, поедая толстые бифштексы и сгоняя вес. Женевьеву очень беспокоили эти диеты для снижения веса, она пыталась остановить мужа, но он всегда находил способ поступать как считал нужным. Вульф был ярым поклонником методов Француза Холи. Хотя концепции Холи относительно снижения веса в некоторых случаях напоминали средневековые, в целом они были безопаснее того, что придумывали сами жокеи, так что Вульф в результате только выиграл. Но эта сгонка веса в сочетании с не до конца разработанными методами лечения диабета, типичными для тридцатых годов, сильно усложняли процесс контроля уровня сахара в крови. Временами казалось, что жокей вот-вот упадет в обморок. Тренер Джордж Мор вспоминал, что иногда он становился мертвенно-бледным, а друг Вульфа Сонни Гринберг рассказывал, как однажды Вульф внезапно рухнул на пол в жокейской комнате и был настолько слаб, что не мог произнести и слова.

Тогда Вульф пошел еще на одну уступку. Он стал реже участвовать в скачках, соглашаясь скакать только на самых лучших лошадях с высокой весовой нагрузкой. Иногда в виде одолжения старому другу, тренеру-цыгану, он соглашался скакать на дешевых лошадях. Вульф весил гораздо больше, чем позволяла весовая нагрузка большинства лошадей, но каким-то образом умудрялся обходить правило, которое не допускало превышения назначенной весовой нагрузки более чем на пять фунтов. Его талант наездника компенсировал дополнительную нагрузку на скакуна. Однажды он выиграл заезд на лошади, которая несла на 7 килограммов больше назначенной ей весовой нагрузки.

Но случаи, когда Вульф скакал на дешевых лошадях, были крайне редки. Обычно он участвовал в скачках всего четыре раза в неделю, почти всегда на первоклассных лошадях. И не более одного заезда в день. За год он участвовал в соревнованиях на 150–200 лошадях. Остальные известные жокеи имели за плечами по тысяче забегов. Самое удивительное, что при таком небольшом общем количестве выездов высокий процент побед неизбежно обеспечивал Вульфу одну из верхних строчек в списке лучших жокеев, которые принимают участие в призовых скачках. В один из сезонов Эдди Аркаро почти сравнялся с ним в борьбе за титул жокея, выигравшего наибольшую общую сумму призовых. Но Аркаро участвовал в скачках в три раза чаще. Вульф называл его «отчаянный пижон».

Вульф принимал участие в минимальном количестве скачек и только за самые большие призы. Это позволило ему оставаться в строю. Но он знал, что ходит по лезвию бритвы. В те времена даже самая простая открытая рана у диабетика часто приводила к серьезным заражениям, которые могли закончиться ампутацией конечностей. Причина кроется в разрушающем воздействии диабета на систему кровообращения и иммунную систему. Чтобы свести к минимуму риск открытых травм, Вульф избегал работать с молодыми неопытными лошадьми. В тех редких случаях, когда приходилось иметь дело с недостаточно выезженной лошадью, он пользовался специальным, сделанным на заказ седлом и нескользкой подпругой. Но Вульф знал, что инфекции и ампутация – не самое страшное, что ему угрожало. Если не получится правильно сбалансировать контроль над уровнем сахара и диету по снижению веса, то он может потерять сознание прямо в седле, на скорости шестьдесят километров в час. Это, пожалуй, единственное, чего он действительно боялся.

Примерно в то же время, когда Вульф начал свою опасную игру со смертью, Поллард затеял свою игру. Она началась с простой утренней тренировки на лошади, чья кличка канула в Лету. Когда Поллард ехал по треку, мимо промчалась другая лошадь. Камень – или кусок засохшей глины – вылетел из-под копыт той лошади и ударил Полларда по голове.

И в одно мгновение, тренируя лошадь за пятьдесят центов, которые ему, возможно, так и не заплатили, Поллард ослеп на правый глаз.

Если бы о слепоте узнали на ипподроме, распорядители сразу же отстранили бы его от скачек. Без пространственного зрения, не имея возможности увидеть лошадь, двигающуюся справа, он мог допустить серьезную ошибку, что привело бы к несчастному случаю на треке. Эта травма должна была поставить крест на его карьере.

Но Поллард, как и Вульф, не хотел бросать скачки. Скорее даже наоборот, он вел себя на треке еще решительнее, чем прежде, – или стараясь скрыть свою слепоту, или просто потому, что не видел, как сильно рискует. «Ред, может, и не самый лучший наш наездник. Но он никогда не говорит “нет”, – писал о нем журналист, не знавший о слепоте жокея. – На последнем повороте перед финишной прямой он старается проскочить на лошади чуть ли не через игольное ушко, и нам остается только рукоплескать его смелости, если не безрассудству». Поллард неимоверно рисковал. Он решил сохранить в тайне свое увечье – и продолжил карьеру жокея.

Вскоре после того, как Поллард привел Галант Сэра к победе в гандикапе на Агуа-Кальенте в 1934 году, в Мексике запретили азартные игры. Тихуана с ее колоритным миром скачек пришла в упадок и постепенно затерялась в заросших полынью пустошах. Поллард и Вульф вернулись в Соединенные Штаты, где скачки снова легализовали, и их пути разошлись.

Ипподром Санта-Анита-парк впервые открылся в 1934 году на Рождество. Вульф взорвал ипподром, проскакав на никому не известной лошади по кличке Азукар, которая раньше участвовала в скачках с препятствиями, и выиграл первый гандикап Санта-Аниты. Это была одна из лучших скачек. После того как Вульф спешился, Азукар оттолкнул его с дороги, сбил с ног какого-то зрителя, порвал радиопровода, прервав общенациональную трансляцию, и волоком протащил за собой по треку перепуганного конюха. Жокей наблюдал за лошадью, стоя в круге победителя: на плечах венок из живых цветов, на лице знаменитая улыбка Гэри Купера, вокруг восторженные поклонники… Мороженщик вернулся.

Карьера Вульфа набирала обороты, в то время как Поллард начал проигрывать. Возможно, виной тому была его частичная слепота. После Галант Сэра он много лет не участвовал в призовых скачках. А потом стали пропадать заказы и на участие в скромных забегах в будние дни. Поллард объездил всю Северную Америку, Чикаго, Нью-Йорк, Канаду. Он ездил на несговорчивых, на раздраженных, на нервных лошадях. Но статистика побед не улучшалась.

Где-то в бесконечных переездах Поллард повстречался с агентом по кличке Ямми («Вкусняшка») – кругленьким, покрытым пушком, низкорослым человеком с жабьими глазами. У Ямми была заячья губа, поэтому говорил он невнятно, но, чтобы компенсировать отсутствие дикции, настолько громко, что люди втягивали головы в плечи. Он хранил наличные в туфлях и круглый год жил в турецких банях, в какой бы город ни приезжал. Как и Поллард, он, казалось, утратил потребность быть привязанным к какому-то конкретному месту. Единственное, что агент мог сделать для Полларда, – следить за его неудачными заездами из-за ограждения зрительских трибун и кричать, пугая зрителей. Но он был фанатично предан Полларду – и у него имелся автомобиль. Эти двое скитались по стране вместе.

В августе 1936 года они появились в Огайо, в Систл-Даун-парке. Все надежды на возрождение былого успеха быстро испарились. Показатели побед Полларда снизились до прискорбных 6 %. В среднем он выигрывал два забега в месяц. Люди на ипподроме шептались, что с ним покончено. Поллард вливался в поток, в котором затерялись многие подававшие надежды жокеи, чей талант никогда не был востребован, – им не встретился на пути тот самый опытный тренер, тот самый умный владелец, «та самая лошадь».

16 августа Поллард и Ямми забрались в машину агента, выехали с ипподрома и помчались по шоссе. Где-то на пути они во что-то врезались. Чем бы это «что-то» ни было, последствия оказались впечатляющими. Машина Ямми просто рассыпалась по всему шоссе. Друзья еле успели выпрыгнуть на раскаленный асфальт. Поллард стоял у обломков автомобиля за сотни миль до населенного пункта… Чем не метафора ко всей его жизни? Ему двадцать шесть лет, он напуган и опустошен. Машина ремонту не подлежала, деньги закончились – и никаких перспектив на будущее. Друзья покопались в обломках, собрали все, что уцелело. У них было 27 центов и полпинты дрянного бренди, который они называли «бормотухой». Поллард, возможно, спас свои книги и свои четки. А еще в его кармане завалялся кусочек сахара. Они бросили автомобиль и побрели искать попутный транспорт в северном направлении.

Под вечер они приехали на Вудвард-авеню в Детройте. Город раскинулся в раскаленном тесном пространстве – жаркое, душное лето навалилось на него. Разрушительное десятилетие оставило на городе шрамы: кружки для сбора средств в пользу бедных на улице, люди, живущие в железнодорожных вагончиках… На перекрестке Вудвард и Восьмой мили располагалось кладбище. Поллард и Ямми попросили водителя остановиться. На противоположной стороне улицы были ворота ипподрома Фэр-Граундс. Друзья повернулись спиной к кладбищу и вошли в ворота.

На другом краю ипподрома, прислонившись к двери восточной конюшни, Том Смит задумчиво жевал соломинку. Позади него в стойле стоял Сухарь. Смит сидел возле коня уже два дня, думая о нем, наблюдая, стараясь его понять. Что-то поселилось в мозгах жеребца – что-то, что раздражало и злило его. С тех пор, как коня перевезли в Детройт, он наводил страх на работников конюшни. Он пытался укусить конюхов, и никто не хотел подходить к нему ближе, чем на длину вил. Ни один человек никогда не понимал его, и конь был настроен против любого, кто попытался бы это сделать. Смит понял, что этому жеребцу нужен опытный жокей, человек, наделенный интуицией.

Ямми бродил от конюшни к конюшне в поисках работы для жокея, но везде получал отказ. Никто не хотел нанимать Полларда. Они были грязными и усталыми, обоих еще трясло от пережитого. Близился вечер, пора было подумать, где бы поесть и переночевать. Та бутылка с бренди, должно быть, давно опустела.

Какой-то конюх указал им на седого мужчину, стоявшего у дверей конюшни, где держали лошадей Ховарда. Агент и жокей свернули туда.

Усталый Ямми оживился, но Смит отмахнулся от агента. Он внимательно смотрел на рыжего жокея, припоминая знакомое прозвище – Кугуар. Где-то на Западе ему попадалась анкета этого жокея. Смит рассматривал его угрюмое лицо, телосложение боксера и думал: «Может быть, может быть…» Тренер протянул руку, и Поллард с готовностью пожал ее. Смит улыбнулся.

И указал на стойло за спиной. Поллард перегнулся через низкую загородку. Лошадь стояла к нему задом – темная масса, переминающаяся на соломенной подстилке. Поллард сунул руку в карман и вытащил что-то, зажав в кулаке. Протянул руку к животному, он открыл ладонь: кусок сахара. В глубине стойла послышалось осторожное сопение, лошадь втянула воздух, принюхиваясь. Потом рядом с ладонью человека материализовалась черная лошадиная морда. Жеребец слизнул с ладони сахар и легонько боднул жокея в плечо.

Жизненные пути Реда Полларда, Тома Смита и Чарльза Ховарда наконец пересеклись. Начался их совместный путь к звездному часу.