Фотосессия перед матчевой скачкой в Бельмонт-парке, 4 мая 1938 года: Адмирала…

(© Bettmann / Corbis)

…и Сухаря

(© Bettmann / Corbis)

Сухарь проспал почти все путешествие в Бельмонт, поднимаясь только, когда репортеры громко топали, забираясь в поезд на остановках между Сан-Франциско и Нью-Йорком. Газетчики придумали, как именно купить себе доступ к жеребцу: некоторые из них приходили к поезду, нагруженные морковью, и Сухарь выуживал ее из их карманов. «Как только в поле его зрения попадало любимое лакомство, – заметил Смит, – он быстро вскакивал». Когда этот импровизированный мобильный буфет освобождал территорию его вагона, Сухарь тотчас снова укладывался спать.

26 апреля путешествие подошло к концу. Сухарь проехал 39 050 километров по железной дороге. Когда поезд подъехал к Нью-Йорку, Сухарь дремал, растянувшись на мягкой соломенной подстилке. Огромная дверь вагона открылась, конь поднялся, отряхнулся и высунул морду из вагона. Две сотни людей кинулись ему навстречу. В дверях появился Смит и свирепо осмотрел толпу из-под полей неизменной серой шляпы. Потом свел коня по пандусу и замер на мгновение, недовольно нахмурившись, пока лошадь моргала, привыкая к яркому солнечному свету, и позевывала. Защелкали вспышки фотоаппаратов, зажужжали кинокамеры. Сухарь привычно позировал.

Несколько газетчиков, пробившись сквозь толпу фанатов, критически осматривали Сухаря. Ставки стали принимать задолго до прибытия жеребца. Каждый репортер и каждый лошадник на Востоке свято верил, что Адмирал покажет Сухарю, кто хозяин на треке. В Нью-Йорке букмекерам было сложно найти хоть одного человека, который бы согласился поставить несколько долларов на Сухаря, – 95 % ставок было на Адмирала. А на юге, в Луизиане, комментируя Кентукки Дерби, Оскар Отис обнаружил, что он практически единственный журналист, который думает, что Сухарь может победить. Остальные его коллеги полагали, что его просто одурманили. «Это будет довольно хороший забег, – писала газета “Нью-Йорк Уорлд Телеграмм”, – пока Сухарь не выдохнется где-нибудь на шестнадцатом столбе». – «Сухарь, – писала другая газета, – был героем там, у себя в Калифорнии, и вполне неплохим скакуном на Среднем Западе. Но здесь, на Востоке, он просто пустое место».

Смит вел Сухаря по сходням, мимо рядов деревьев, покрытых свежей весенней листвой, по леваде для выгула лошадей по направлению к конюшне. За ними по пятам следовала группа любопытных. Сухарь, возбужденный после долгого путешествия, вставал на дыбы и брыкался, поэтому зеваки держались подальше. В служебной части ипподрома конь прошел мимо конюшни Адмирала. На стене возле стойла победителя Тройной Короны находилась небольшая мемориальная пластина в память Военного Корабля и Красотки, матери Адмирала. Под фотографиями лошадей висела табличка: «Они подарили нам Адмирала». Тренер Адмирала, Джордж Конвей, стоял, прислонясь к деннику своего питомца. Это был высокий старик в неизменном кардигане, тихий и церемонный. Он стоял над душой у конюхов, пока те чистили его лошадь, и шел следом, когда питомец выходил на трек. Адмирал стоял спокойно, когда Сухарь проходил мимо. Жеребцы не видели друг друга. Сухаря поместили в конюшню номер 43, в свежеокрашенный денник размером в пять квадратных метров с высоким потолком. Ховард получил специальное разрешение снести стенку между двумя стойлами, чтобы Тыква мог, как обычно, расположиться вместе со своим другом.

28 апреля появился Поллард, который проехал через всю страну на автомобиле. Жокей прошел в конюшню повидаться с Сухарем, потом повесил свое седло на место. Вульф приехал вместе с ним; Ховард настоял, чтобы в забеге участвовал именно Поллард, но при этом решил подстраховаться. Присутствие Вульфа служило постоянным напоминанием о шатком положении Полларда. А ему не нужно было об этом напоминать. Газеты и так пестрели вопросами о том, достаточно ли он окреп и сможет ли участвовать в скачке. Газетчики собрались вдоль ограждения трека, наблюдая, как Поллард подъехал к ипподрому, отпускали замечания по поводу его болезненной бледности и рассуждали, о чем думает Ховард. «Возможно, Ховард из каких-то сентиментальных побуждений решил посадить Полларда “в рулевую рубку”, и это может оказаться в итоге неплохой идеей, – писал репортер Джек Джеймс. – Но прямо сейчас он выглядит как самая неподходящая весовая нагрузка, которую назначили нашему приятелю Сухарю».

С прибытием Полларда начались упорные тренировки. Поскольку в день скачек не будет ворот, единственным сигналом к началу станет колокол. Смит хотел обучить Сухаря нужной реакции на этот звук и начал с самодельного стартового сигнала. Усадив Полларда на коня, он взял стартовый колокол, раздвижную автомобильную антенну и, ничего не объясняя, повел жеребца на тренировочный трек. Поллард ожидал, что они пойдут к стартовым воротам, но Смит повел их мимо старта. Жокей давно понял, что расспрашивать тренера бессмысленно. Он молча ехал по треку, глядя на предметы у тренера в руках и гадая, что тот задумал. «Я подумал, – позднее признавался Ред, – что Том сошел с ума».

Смит остановил Сухаря с наездником где-то на треке, а сам встал немного позади коня. Поллард приготовился услышать какие-то указания. Смит поднял антенну и одновременно с ударом колокола хлестнул Сухаря по боку. Раздался оглушительный звон – по словам Полларда, «словно разверзлись все двери ада». Жокей отчаянно подгонял коня, и тот с сумасшедшей скоростью мчался вперед. Пустив коня галопом, Поллард снова вернул его на исходную точку. Смит повторял этот трюк снова и снова: такая тренировка должна была выработать у животного условный рефлекс. Сухарь, как любое травоядное, был природой запрограммирован кидаться вперед, когда чувствовал удар хлыста по заду – удар симулировал нападение хищника. Соединив удар хлыстом со звуком колокола, Смит учил Сухаря ассоциировать одно с другим и реагировать на колокол так же, как на удар, – бежать. Сухарь оказался очень прилежным учеником. После всего нескольких повторов он реагировал так быстро, что Смит не успевал взмахнуть хлыстом. Конь был оживлен, энергичен и внимателен к своему наезднику. Поллард прекрасно чувствовал это. Под его рукой по телу лошади словно пробегали электрические импульсы.

Жокею тоже нужно было выработать некий рефлекс. Чтобы подготовить Полларда к молниеносному старту, Смит отправлял его на скачки на каждом спринтере в конюшне, который привык задавать темп забега. Тренера не интересовали результаты забега: все, что ему было нужно, – стремительный старт и самая высокая скорость на первых этапах скачки. Лошади проигрывали скачки, но Поллард делал как ему было сказано и в каждом забеге с первого мгновения старался стартовать первым. Его покалеченная рука двигалась все увереннее, и уже очень скоро он походил на того жокея, каким был прежде, до падения с Прекрасной Воительницы.

Убедившись, что Поллард приходит в форму, Смит изменил тактику тренировок. Он повел Сухаря в стартовые ворота. Традиционная выучка сводилась к тому, чтобы приучить лошадь стоять спокойно в огромном металлическом ограждении и терпеливо ждать, пока все лошади не займут стартовые боксы. Но в матчевых скачках Адмирал будет его единственным соперником. И ждать долго не придется. Если Сухарь расслабится в боксе, Адмирал умчится вперед и заставит его глотать пыль из-под копыт. Лошадь должна быть более нетерпеливой – ни много ни мало.

Смит разработал новый вид тренировки. Сидя у ворот на Тыкве, он велел Полларду быстро заводить Сухаря в бокс, замирать там всего на мгновение и тут же посылать его в галоп. Поллард сделал, как ему было сказано, и Сухарь бросился вскачь. После нескольких повторов Сухарю явно понравилось развлечение. Он с готовностью нырял в бокс и стрелой выскакивал из него, а потом поворачивал назад, чтобы все повторить.

После десятка таких стартов лошадь скакала по всему треку. Пришла пора для решающей проверки. Стартовый судья Джордж Кассиди подошел к стартовым воротам. Сухаря подвели туда же. На этот раз Поллард остановил его в стартовом боксе. На какое-то мгновение Сухарь замер, приподнявшись на задних копытах, словно готовясь сорваться вперед. Кассиди отдал сигнал. Поллард слегка хлестнул лошадь поводьями по шее, и они молнией вынеслись из бокса. Сухарь пронесся около 100 метров, прежде чем Поллард натянул поводья, заставляя его остановиться. Смит остался доволен: конь понял поставленную перед ним задачу. Сухарь поскакал в конюшню, очевидно, как сказал один из завсегдатаев скачек, в прекрасном настроении.

11 мая Смит приступил к третьей фазе тренировок, связанных со стартовыми воротами. Для стадных животных, и лошадей в том числе, свойственно следить за поведением себе подобных, чтобы не пропустить сигнал опасности. Поэтому пугливость и норовистость весьма заразны для лошадей. Адмирал вел себя в стартовых боксах как взбесившийся лев, и Смит беспокоился, что Сухарь, глядя на вспышку раздражения соперника, тоже начнет выкидывать нечто подобное. Тренер хотел показать Сухарю такую же неуправляемую в стартовом боксе лошадь и приучить его спокойно относиться к подобным сценам. Нашлась подходящая для такого случая лошадь. Несколькими месяцами ранее Ховард купил у Альфреда Вандербильта жеребца по кличке Шанс. Конь показал себя весьма неплохим скакуном на призовых скачках, но на старте вел себя отвратительно. Смит поставил их рядом, развернул Сухаря мордой к Шансу и позволил ему наблюдать за тем, как тот беснуется в стартовом боксе, словно необъезженный мустанг. Он повторял это несколько раз, пока не убедился, что Сухарь увидел каждую выходку, которую может позволить себе Адмирал.

Нью-йоркская рекламная кампания набирала обороты. 4 мая Сухаря и Адмирала вывели на лужайку перед цветущей изгородью, чтобы попозировать перед армией фотокорреспондентов. Первым вышел Адмирал. Он был великолепен. Гриву и хвост украшали желтые ленты, шкура блестела, голова гордо поднята вверх. Он был подвижен, словно ртуть, как тогда, в Гастингсе. Повод и узда едва сдерживали его. Когда служащий ипподрома подошел к нему с седлом, конь попятился и взвился на дыбы. Он сердито колотил в воздухе передними копытами и пытался сорваться с повода. Служащий бегал кругами по площадке, стараясь забросить ему на спину седло. Наконец это удалось, но Адмирал тотчас сбросил его. Седло снова забросили на жеребца, и оно снова полетело прямо в лица суетящимся вокруг него людям. «Не беспокойтесь, – нервно успокаивал окружающих жокей Чарли Куртсингер. – Как только он начинает скакать, управлять им очень просто. Все, что ему нужно, – вырваться вперед и бежать»

Наконец им удалось закрепить седло и затянуть подпруги. Куртсингер в черно-желтой жокейке – легендарные цвета конюшни Риддла – вскочил на спину жеребца. Тот снова бросился по кругу, вырывая куски дерна из лужайки Бельмонта. Куртсингер держался в седле, крепко стиснув зубы от напряжения. «Он просто очень подвижный и энергичный конь», – неуверенно произнес тренер Конвей, когда на него обрушились газетчики.

Вдали послышался гудок поезда. Адмирал беспокойно замер, высоко задрав голову. Какое-то короткое мгновение он стоял неподвижно, навострив уши, подняв голову и вытянувшись во всю длину своего прекрасного пропорционального тела. Он слушал гудок поезда. Никто не осмелился поправить некрасиво перекрутившийся недоуздок, чтобы получился идеальный снимок. Служитель, державший чумбур, приободрился, Куртсингер повернул голову к репортерам и натянуто улыбнулся. Фотографы защелкали затворами камер.

Куртсингер спрыгнул с лошади, и Адмирал унесся прочь. Следом вышел Сухарь, неспешно и с достоинством, как писал один репортер, «словно этот ипподром принадлежал ему». Поллард сидел верхом, одетый в красно-белые цвета Ховарда.

Контраст между двумя лошадьми был поразительным. Хотя Сухарь был немного ниже в холке и почти на пол-фута короче от носа до хвоста, по сравнению с Адмиралом он казался нескладным гигантом. Его вес составлял 471,7 килограмма, он был на 36,3 килограмма тяжелее Адмирала. Его грудь была 2 метра в обхвате – заметно шире, чем у соперника. Но при таком крупном теле ноги у Сухаря были на добрых 5 сантиметров короче. Шея у коня была широкая, голова тяжелая, хвост короткий, а пухлые колени чуть заметно согнуты. Уайти изо всех сил старался вычистить Сухаря, заплести его гриву, челку и хвост, однако косички в гриве никак не хотели лежать аккуратно и топорщились в разные стороны, как иглы дикобраза. Конь стоял, широко расставив ноги, словно сражаясь с сильным порывом ветра.

Но для утомленных фотографов Сухарь был божьим утешением. Он неподвижно стоял, пока его седлали и когда Поллард запрыгнул в седло. Фотографы подняли камеры – Сухарь навострил уши и принял отрепетированную позу, словно задумчиво обозревая горизонт. Он сохранял полную неподвижность: ни один его мускул не дрогнул в течение пяти минут, пока фотографы толпились вокруг, пока операторы вертели ручки кинокамер, снимая его во всех ракурсах. Они шумели, а он так и не шелохнулся.

С первого дня своего пребывания в Нью-Йорке Смит был Смитом: нью-йоркские корреспонденты не смогли вытянуть из него ни слова. «Том Смит, – писали они, – не говорит почти ни слова. Никогда». Редактор газеты «Нью-Йорк Херальд Трибьюн» счел героические попытки своего репортера получить от Смита нечто большее, чем односложные ответы, настолько забавными, что напечатал подробную транскрипцию всего, произнесенного Смитом. Смит шел на сотрудничество с прессой только в одном: вероятно, по настоянию Ховарда, он позволял представителям прессы заходить в конюшню, чтобы увидеть лошадь, хотя и без каких-либо комментариев с его стороны. Он вел себя немногим лучше второго тренера, столь же немногословного Джорджа Конвея. Один репортер описал его как «тощего, высокого, безразличного» человека. Конвей категорически не разрешал фотографам приближаться к его конюшне, вполне справедливо опасаясь, что нервный Адмирал испугается вспышек фотоаппаратов и разобьет себе голову. Когда корреспонденты обнаружили, что Смит более приветлив, они буквально поселились в конюшне номер 43, и тренеру приходилось протискиваться через плотную толпу, чтобы попасть к своему питомцу. Когда Сухарь выходил из конюшни, все устремлялись следом и присоединялись к толпе зрителей на языке скаковой дорожки. Они слонялись по ипподрому днем и ночью и постоянно приставали к Смиту с вопросом, действительно ли он думает, что его лошадь может победить.

К 14 мая короткий период перемирия Смита с прессой закончился. «Вы больше не увидите эту лошадь!» – прорычал Смит, выгнал всех из конюшни, натянул поперек входа веревку, поставил охрану, спрятался в выделенном ему домике при ипподроме и сидел с керосиновой плиткой в тесной каморке. Даже Поллард, весело болтавший с репортерами с самого приезда, вдруг замолчал. «Некоторые подозревают, – писал Джолли Роджер, – что Том избавился от языка». Команда Сухаря исчезла. Никому не позволялось увидеть коня. На мольбы поделиться хоть какими-то сведениями следовал классический отказ.

Репортеры пришли к заключению, что Смит просто скупится на информацию, но за этим стояло нечто большее. На тренировках за три дня до этого Сухарю понадобилось 1: 48 минуты, чтобы пробежать милю. И хотя трек в тот день был немного влажным, но за все время работы со Смитом Сухарь обычно показывал время 1: 36. В тот год весна в Нью-Йорке была необычно дождливой, и трек был трудным, даже когда было совершенно сухо. Но одним состоянием покрытия невозможно было объяснить медлительность коня на тренировке. Сухарь словно чувствовал себя не в своей тарелке, и Смит не мог найти причину этого. До скачек оставалось еще довольно много времени, но тренер все больше беспокоился. Он знал: любой намек, что с Сухарем не все в порядке, приведет к тому, что газетчики станут еще более навязчивыми. Он заперся в своем коттедже и держал рот на замке. Больше, чем когда-либо прежде, ему хотелось сохранить тренировки коня в секрете. Они выходили на трек в 4: 00 утра. И ему это удавалось до тех пор, пока однажды утром он немного не опоздал. Группа фанатов, которые пришли на ипподром в 4: 30, увидели, как Смит ведет лошадь назад в конюшню. Тогда Смит перенес тренировки на 8: 00 вечера. Какой-то период времени их никто не видел, но теперь прессе стало понятно, что он пытается водить их за нос.

Отсутствие новостей о самом крупном событии года приводило газетчиков в растерянность. Сначала они писали все, что приходило на ум. Один выдумал «интервью с Сухарем», в котором конь открещивался от своего сводного дяди, Адмирала, который был на год младше. Журнал «Лайф» напечатал целую страницу фотографий с разными выражениями на морде Сухаря. Один заскучавший корреспондент решил засечь скорость Смита, когда тот шел по треку. По его словам, Смит делал в среднем полмили за 35 минут. Ветеран ипподрома, репортер Джон Ларднер, напечатал эту информацию. «Но это, – признал он, – не имеет никакого отношения к скачкам».

Газетчики Нью-Йорка назвали свой конфликт со Смитом «Битвой при Лонг-Айленде». Если Смит собирается хранить молчание, они поступят так же – они договорились не писать ни слова о Сухаре. Это был смелый поступок, но неверный. Рассерженные читатели подняли шум, и план провалился. Тогда они сплотились в группу под названием «Мы умные парни», создали сеть из репортеров и радиокомментаторов, чтобы застать тренировку Сухаря. Каждую минуту за Смитом следовал кто-то из них, и каждый репортер знал, где именно должен его караулить. Клокеры дежурили на ипподроме двадцать четыре часа в сутки, приветствуя друг друга вопросом: «Что ты узнал?» Их посты располагались концентрическими кругами вокруг конюшни 43, в основном они устраивали своеобразные насесты на деревьях. Они встречались на собраниях, чтобы обменяться информацией. Это была, как вспоминал один репортер, «легендарная шпионская эпопея».

Самым гениальным решением «умных парней» было послать разведчиков и найти людей, которые в прошлом стали свидетелями тренировок Смита. Они систематизировали всю найденную информацию и выяснили, что в 1937 году во время пребывания на Востоке Смита четыре раза заставали за тренировкой лошади в вечернее время. Хотя эта информация и не была чрезвычайно важной, репортерам удалось вычислить точное время, когда проводились эти тренировки: каждый раз лошадь тренировали в 8: 00. В ходе дальнейшего расследования репортеры откопали свидетельства того, что и в Бэй-Медоуз Смит дважды тайно выводил коня на тренировку, и снова оба раза вечером, в 8: 00. Так они выяснили магический час Смита.

Бесстрашный фанат вызвался проверить эту информацию. 17 мая он пробрался на трибуны и залез на крышу ипподрома. Затаившись в довольно опасном, но хорошо скрытом месте, он одной рукой держался за выступ крыши, а в другой сжимал секундомер и ждал. Луна освещала трек. Смельчак видел каждый столб на маршруте, в лунном свете казавшийся голубоватым.

Ровно в 8 часов появился Смит. Он прошел вдоль трибуны, проверяя, не затаился ли где-нибудь шпион. Никого не заметив, он направил луч фонаря на свою конюшню и дважды мигнул. Тут же из конюшни появился Сухарь с наездником на спине и легким галопом потрусил к дальнему повороту. Когда он ринулся вперед, наблюдатель включил секундомер. Сухарь проскакал вокруг ипподрома, потом сбавил скорость, перешел на шаг и вскоре вернулся в конюшню. Тайный наблюдатель нажал кнопку своего секундомера и ползком убрался с крыши.

На следующее утро газеты по всей стране напечатали зафиксированное время – результат был довольно слабым – и приписали его Сухарю. Ни одна газета не сообщила, при каких обстоятельствах были добыты эти сведения, будто лошадь вышла на тренировку в обычном режиме. Смит ничего не сказал.

На следующий день Смит вышел из конюшни, чтобы подсадить Полларда на лошадь, которая участвовала в скачках. Когда он стоял в паддоке, из толпы донесся голос какого-то репортера:

– Мистер Смит, а правда ли, что вы считаете 8: 00 вечера своим счастливым часом?

«В ответ Том, – писал довольный Джолли Роджер, – гневно проворчал что-то невразумительное».

В стане репортеров царило радостное оживление. «Счет: газетчики 1, Том Смит 0», – возвестил Джолли Роджер в «Сан-Франциско Кроникл».

Тогда Смит решил провести обходной маневр. Спустя несколько дней репортеры с удивлением увидели, что он выводит Сухаря на тренировку при свете дня. Он направлялся к тренировочному треку, который располагался в стороне от поворота к Жокей-клубу ипподрома. Даже если бы Джин Харлоу нагишом танцевала вокруг шестнадцатого столба, ложа прессы не опустела бы так быстро. Решив, что Смит сдался и победа уже у них в руках, «умные парни» похватали свои секундомеры, побежали из кабинок по запутанным переходам огромного здания ипподрома на парковку, набились в машины и помчались в сторону тренировочного трека. Выпрыгнув чуть ли не на ходу из машин, они поторопились занять места вдоль трека, где расселись, тяжело дыша и поздравляя друг друга с победой. Всматриваясь вдаль, они ждали, что сейчас появится Смит с Сухарем на поводу и сдастся, сложив оружие, как генерал Ли при Аппоматтоксе.

Время шло. Над пустым треком свистел ветер. Сухарь так и не появился. Смех постепенно стих.

К моменту, когда парни на тренировочном треке поняли, что их провели, все уже закончилось. Убедившись, что своим ложным маневром он опустошил трибуну клокеров и будки репортеров, Смит просто развернул Сухаря и провел тренировку на основном треке. Он обманул всех газетчиков и фанатов на ипподроме.

Зная, что второй раз проделать такой трюк не удастся, Смит предпринял самый остроумный шаг: он спрятался на самом видном месте. Его преследователи горели желанием застать его во время тренировки поздно вечером, перед рассветом и на тренировочном треке, а Смит запланировал тренировку на основном треке в дневное время, сразу после последнего забега. Он знал, что фанаты и репортеры ни за что не поверят, что он сделает что-то настолько очевидное, и не обратят на него внимания.

По правилам ипподрома Бельмонт дневные тренировки после последнего забега можно было проводить только с одобрения руководства, поэтому Смит должен был проконсультироваться с местным начальством. Он прекрасно понимал, что, куда бы он ни пошел, за ним по пятам будет ходить репортер, поэтому вместо этого позвонил в офис.

Когда в офисе зазвонил телефон, судьи были на совещании. Так получилось, что к столику с телефоном как раз присел репортер Эдди Фаррелл, который ждал окончания собрания, чтобы поговорить с судьями. Услышав звонок, судья крикнул в офис, попросив Фаррелла ответить. Тот поднял трубку и поздоровался, не называя себя. «Это Том Смит, – послышалось из трубки. – Я хотел бы попросить разрешения тренировать лошадь после последнего забега».

Фаррелл ушам своим не мог поверить. Он кинулся в ложу прессы, собрал фанатов и сообщил им новость.

Спустя полчаса после окончания последнего забега двадцать два посмеивающихся репортера на цыпочках пробрались на самый верх центральной трибуны. Они набились в ложу для прессы и спрятались, выключив свет и подглядывая сквозь щели ограждения трибуны. Ухмыляясь и вертясь, они наблюдали, как воспитанник Смита проходит дистанцию в 1 километр 800 метров. На следующее утро газеты были полны историй о тренировке Сухаря, и снова репортеры не упомянули, как именно к ним попали эти сведения. «Счет: газетчики 2, Том Смит 0», – написал Джолли Роджер.

Но в этом эпизоде было что-то странное. Некоторые фанаты, направив свои полевые бинокли на Тома Смита, когда он вел своего подопечного обратно в конюшню, заметили вопиющее несоответствие: Том Смит выглядел довольным.

«И вот интересно, – писал позже Джолли Роджер, – действительно ли парни видели Сухаря?» Ему впервые пришло в голову, что Грог, который, как полагали, остался в Калифорнии, уже довольно давно не показывался там на треке.

Этот вопрос по-прежнему снедал его, когда он сидел в засаде у домика Смита. Он из любопытства направил свой бинокль на окно коттеджа. Там, у керосиновой плитки сидел тренер. К своему отчаянию, Джолли разглядел на лице Смита «легкую понимающую улыбку».

Знал ли Смит, что разговаривает с репортером, когда позвонил в судейскую в тот день? «Мне было просто интересно, что станет победителем в таком состязании, – интуиция индейского воина или своенравная судьба с ее совпадениями, – писал Роджер много позднее. – Лично я ставлю на интуицию».

Мрачным пасмурным утром 20 мая Поллард вывел Сухаря на трек и повел к стартовым боксам. Сразу стало понятно, что с конем что-то не так. Он вырывался в боксе, как Шанс, и никак не хотел успокоиться. Когда прозвучал колокол, Поллард распластался над спиной лошади, приготовившись к напряженной тренировке на дистанции в 1 милю. Первые несколько фарлонгов Сухарь прошел хорошо, но постепенно начал замедлять темп. После третьей четверти мили за 25,4 секунды жокей отклонился назад и хлестнул коня хлыстом. Но ответа не последовало. Лошадь продолжала замедлять бег. После финальной четверти мили за 27,6 секунды Поллард остановил коня.

Секундомер показал неутешительный результат: Сухарю понадобилось 1: 42 минуты, чтобы пройти восемь фарлонгов. Но, что ужаснее всего, это было самое приличное время, которое он показал на дистанции в 1 милю с тех пор, как приехал в Бельмонт. На этот раз репортеры застали тренировку на время. «Кто-то должен сказать этому жеребцу, что ему предстоит соревноваться с Адмиралом, – задумчиво произнес один из них, когда Сухарь тяжело проскакал мимо. – Если он будет так бежать на соревновании, Адмирал его в лепешку раскатает».

Вдруг те слухи, которые ходили по ипподрому и которые служащие и завсегдатаи ипподрома передавали друг другу шепотом, переросли в публичные нападки: «С Сухарем что-то не так!» Репортеры забрасывали общенациональные газеты статьями о медлительности жеребца. Люди засыпали Смита подозрительными вопросами, где бы он ни появлялся. Атмосфера накалялась. Смиту позарез нужен был Ховард с его харизмой и влиянием, но того рядом не оказалось: Ховарды отправились в круиз вокруг Бермудских островов. Хозяева Сухаря появились ненадолго перед самым отплытием, в начале мая. Ховард, с удовольствием рассказывая, как в поезде его толпой обступили поклонники Сухаря, съезжавшиеся в Нью-Йорк на скачки, прошелся по конюшне и бегло осмотрел своего жеребца. «Выглядит хорошо, как никогда», – сказал владелец. «Вы правы», – ответил Смит.

Потом Ховарды отправились в плавание. Они понятия не имели о проблеме, возникшей после их отъезда, и о том, в каком сложном положении оказался Смит. Журналисты снова и снова донимали тренера: все ли в порядке с лошадью? И тренер постоянно твердил, что с Сухарем все прекрасно.

За неделю до матчевой скачки Поллард участвовал в скачках на треке Бельмонта для своеобразной финальной проверки. Он скакал на Прекрасной Воительнице, которую впервые заявили на забег после того, как они с Поллардом упали на ипподроме Сан-Карлос три месяца назад. На этом гандикапе Хэндспринг на нее делали мало ставок: никто не верил, что Смит смог вернуть ей хорошую скаковую форму после полученных серьезных травм. По команде Полларда лошадь пулей вылетела из стартовых ворот и неслась вровень с фаворитом. На противоположной прямой она вырвалась вперед и перехватила лидерство. За ними никто не смог угнаться. Поллард с Воительницей могли умереть на треке в Санта-Аните, а теперь легко выиграли забег и вернулись в конюшню победителями. Поллард был полностью готов к матчевой скачке.

А Сухарь не был. Смит был совершенно потерян. Жеребец утратил былую резвость, и тренер не знал почему. Это событие переросло в настоящий скандал. «Нью-Йорк Дейли Миррор» требовала, чтобы власти вмешались, оценили состояние лошади и либо отменили скачки, либо уверили обеспокоенную публику, что Сухарь в хорошей форме. Даже Уолтер Уинчелл вступил в общий разговор, интересуясь состоянием коня. Отговорки Смита становились все менее убедительными. Вероятно, чтобы успокоить распалившуюся прессу, он снова пустил в конюшню фотографов. Если бы лошадь была нездорова, он бы никогда не вывел ее из стойла на тренировку. Репортеры хотели видеть лошадь при свете дня. Смит, сам на грани нервного срыва, с угрозой заявил, что скачка не состоится, но все же вывел лошадь на всеобщее обозрение.

Мало кто заметил то, что увидел Смит: Адмирал выглядел еще хуже Сухаря. 17 мая он показал время 1: 49 за милю, еще больше, чем Сухарь. Спустя несколько дней ему потребовалось 2: 08,2, чтобы пройти дистанцию в 2 километра – это скорость рысистого бега. 23 мая жеребец казался настолько заторможенным во время тренировок в стартовых воротах, что какой-то зритель заметил: «Можно было бы поклясться, что это просто какая-то тупоумная сопровождающая лошадь, а не нервный, яростный скакун». По словам многих, Риддл с Конвеем подумывали, не снять ли его со скачки, но молчали в надежде, что Сухаря снимут первым и вся вина за срыв столь ожидаемого события падет не на них. Смит получал очень противоречивые сведения. Некоторые советовали не снимать лошадь, поскольку Адмирал так плохо тренируется, что Сухарь, в какой бы плохой форме он ни был, сможет его побить. Другие предупреждали Смита, что плохие результаты, которые Адмирал показал на тренировках, могут быть специально подстроенными, чтобы обмануть противника относительно физической формы скакуна. Тренер не знал, что делать, а репортеры все давили и давили на него. «Хромает ли лошадь?» – «Нет». – «Она в плохой форме?» – «Если бы жеребец был в плохой форме, я бы его сюда не вывел». – «Болен ли Сухарь?» – «Вчера он скакал галопом. Больные лошади не бегут галопом. Они ведут себя как больные».

Пришла пора принимать решение, но Ховарды были за тысячи миль. Смит отправляет срочное сообщение на круизный лайнер: «Приезжайте в Бельмонт».

Ховарды не могли поверить в то, что они увидели по приезде в Бельмонт. Отовсюду раздавались дикие обвинения, включая опубликованное в одной газете утверждение, что Смит намеренно придерживает Сухаря, чтобы увеличить неравенство ставок на собственную лошадь. Каждый желал знать, будет ли Сухарь участвовать в скачках. Ховард был подавлен, но на людях выглядел уверенным и довольным. Чтобы успокоить сомневающихся, он дал слово, что публика сможет увидеть тренировку Сухаря, все десять фарлонгов – дистанция предстоящей скачки – 24 мая в 3: 30 пополудни.

Утром назначенного дня Смит вывел Сухаря на трек для короткой утренней пробежки, чтобы подготовить его к публичной тренировке. Он внимательно следил за движениями питомца, и наконец его взгляд зацепился за колени лошади.

Вот в чем дело! Небольшой намек на болезненные ощущения. Очень слабый намек, но он есть.

Ховарду предстояло принять ужасное решение. Вероятно, Сухарь не сможет участвовать в скачке. В лучшем случае он проиграет. В худшем – получит травму. Ховард склонялся к тому, чтобы снять лошадь со скачек, но последствия такого поступка были пугающими.

Руководство Бельмонта, предвкушая самую большую зрительскую аудиторию, когда-либо собиравшуюся на конные скачки в Америке, работало до изнеможения. Они потратили 30 тысяч долларов на рекламную кампанию и на подготовку трека. На трибуны ипподрома Бельмонт, которые, если поставить их вертикально, были бы высотой с Эмайр-стейт-билдинг, были проданы все билеты. Уже заключены пари на несколько миллионов долларов. Ювелиры уже отлили изысканный трофейный кубок. Все этапы подготовки к событию максимально освещались в прессе. Подготовка к гонкам «500 миль Индианаполиса», посвященным Дню Памяти, обычно спортивному событию огромной важности, была почти полностью вытеснена со страниц общенациональных газет. В «Сан-Франциско Крониклз» статьи об автогонках затерялись где-то на последних строчках, рядом с анализом приливов и отливов. Лошади были на обложках «Ньюсуик» и на вездесущем «Радио Гайд». На фото Адмирал несся галопом, а Сухарь зевал. Билборды с рекламой предстоящих скачек обрамляли все главные автомагистрали на Лонг-Айленде. Радио Си-би-эс поместило объявления на всю страницу, чтобы рекламировать международную трансляцию предстоящих скачек. С западного побережья уже отправились в путь несколько поездов «Сухарь ЛТД». Льготные поезда шли и из Кентукки, из Чикаго, Бостона и Филадельфии. Бинг Кросби арендовал самолет, чтобы прилететь на Восток с огромной компанией друзей. Своуп, Уайденер и Уайтни в струнку вытянулись, чтобы дать Ховарду то, чего он потребовал: они собрали огромный денежный приз, отложили гандикап Предместий, крупнейшие скачки весны, чтобы устроить эту матчевую скачку. Были даже разговоры о том, что из Кентукки привезут старика Военного Корабля, чтобы он сопроводил своих внука и сына к старту. Мир сосредоточенно замер в ожидании скачки.

Ховард знал: реши он снять лошадь со скачек, это только подтвердит всеобщее убеждение, что его лошадь хромая. «И это именно тот случай, когда критики могут оказаться правы, – с горечью признал Ховард. – И должно же было это случиться прямо перед такой скачкой!»

За несколько часов до того, как Сухарь должен был выйти на свою публичную тренировку, Ховард и Смит уединились в домике при конюшне. А недалеко от коттеджа собрались конюхи. Они стояли возле коня, которого называли «Старина Поп», и, не говоря ни слова, с хмурыми лицами следили за дверью коттеджа. Сухарь, не обращая ни на кого внимания, вынюхивал что-то в охапке сена. «Он выглядит вполне здоровым», – нарушил наконец молчание какой-то прохожий. «Да, он выглядит здоровым», – ответил один из конюхов. «Но в последнее время бегает неважно, да?» – «Да, неважно».

В середине дня дверь наконец открылась. На пороге появился Смит. Он направился к стойлу Сухаря и стал готовить коня к тренировке. Ховард направился к судейской трибуне, куда попросил подойти С. В. Уайтни, Джозефа Уайденера и Герберта Байярда Своупа. Вдоль трека собирались толпы людей, чтобы посмотреть на тренировку.

Смит повел Сухаря к скаковой дорожке. Ховард скрылся в административном здании, чтобы объяснить Своупу и Уайтни возникшую проблему и выслушать их мнение. Спустя пять минут он вышел наружу. Его окружила шумная толпа репортеров. Когда Ховард начал говорить, голос его предательски дрогнул.

Ровно в 3: 30 Смит подсадил Полларда в седло, взобрался на широкую спину Тыквы и двинулся вдоль трека. Над трибунами раздался голос ведущего.

Скачка была отменена.

Толпа зрителей осела. Смит провел Сухаря мимо ошеломленных фанатов обратно в конюшню.

В судейской Ховард принес глубокие извинения всем присутствующим и отвез Марселу в их номер в отеле Гарден-Сити. Она хотела выплакаться без свидетелей.

Ховард был убит свалившейся бедой. Он очень переживал за своего жеребца. «Не знаю, излечится ли он когда-нибудь от этой болезни, – сказал он. – Мы не можем просто быстро подлечить его и снова послать на трек, чтобы он надорвал сердце, пытаясь во что бы то ни стало победить». Чарльз уже прокручивал в голове идею отправить коня на покой в поместье Риджвуд. Смит покачал головой. С лошадью еще не покончено. Тренер мог разработать больные суставы. И Ховард поверил. Они принялись составлять новые планы.

Ховард попал в очень непростую ситуацию. Все его усилия организовать матчевую скачку в Бельмонте пошли насмарку. Кроме того, теперь вообще вряд ли удастся устроить встречу двух жеребцов. Риддл, всегда весьма прохладно относившийся к этой идее, теперь мог сказать, что пытался провести такую матчевую скачку, но он, Ховард, пошел на попятную. Теперь в конце сезона Адмирал может, как было запланировано, отправиться на покой, и никто не обвинит Риддла в том, что он уклонился от самого главного соревнования. Руководство Бельмонта было непреклонно. Ховард попытался подтолкнуть их к идее, что можно перенести время проведения соревнования, даже готов был отказаться от мысли превзойти рекорд общей суммы призового выигрыша Сан Бо. Бог с ним, с тем призовым фондом в 100 тысяч долларов. Как только Сухарь выздоровеет, он обязательно выставит коня на скачки в Бельмонте просто из спортивного интереса. Руководство ипподрома нехотя согласилось обдумать такую возможность, и разговоры о переносе скачки на осень действительно велись.

Но Риддл категорически отказался. Руководство Бельмонта, пытаясь хоть как-то спасти выходные, позвонило Риддлу и предложило Адмиралу место в гандикапе Предместий, который из-за матчевой скачки вместо воскресенья перенесли на субботу, 28 мая. И хотя Адмиралу назначили 59,87 килограмма, Риддл согласился. День был спасен. Двадцать пять тысяч зрителей, многие из которых пересекли континент, ожидая увидеть скачку столетия, собрались на ипподроме Бельмонт. Газеты пели дифирамбы спортивному духу Риддла, решившего выставить Адмирала на скачки. Толпа, которая с пониманием и сочувствием встретила сообщение Ховарда, хотела получить свой утешительный приз.

В самый последний момент без объяснения причин Риддл и Конвей сняли лошадь с забега. Руководство настаивало на объяснениях, и они заявили, что недовольны состоянием покрытия трека. Поскольку трек по всем статьям был в идеальном состоянии – лошади, участвовавшие в гандикапе, показали рекордное время, – в эту отговорку никто не поверил.

Информация о том, что Адмирала сняли с забега, появилась на жокейском табло на внутреннем поле. Многие репортеры, да и большинство зрителей, посчитали, что Риддл просто уперся, не желая соглашаться на такую весовую нагрузку, и не захотел считаться с последствиями своего поступка и с правилами спортивного поведения. Терпение зрителей лопнуло. Целые две минуты над трибунами не смолкала какофония свиста и улюлюканья. Риддла, как писал один из зрителей, «обвиняли во всех смертных грехах, за исключением разве убийства Линкольна и нынешнего экономического кризиса».

Уайтни слушал этот оглушающий шум и кипел от ярости. Когда его спросили, согласится ли он на перенос встречи Адмирала и Сухаря, он разразился гневной тирадой: «Нет, даже если мне будут предлагать их по 10 центов за дюжину. Я на такое больше никогда не соглашусь!»

Узнав, через что пришлось пройти руководству Бельмонта, никакой другой ипподром не согласился бы организовать такой забег. Ходили слухи, что хромота Сухаря была специально подстроенной уловкой, чтобы избежать поражения от Адмирала, и очень многие в это поверили. Казалось, у Ховарда остался только один выход: если никто не хочет организовывать матчевую скачку, ему придется последовать за Адмиралом на очередные в его плане соревнования и выпустить Сухаря на скачки с полной «обоймой» участников.

Следующим в расписании Адмирала был гандикап Массачусетса, назначенный на 29 июня. Адмирал был включен в список участников, и хотя руководство Саффолк-Даунс не прислало приглашения действующему чемпиону Сухарю, Ховард уже послал заявку на участие. У Сухаря будет целый месяц на то, чтобы выздороветь. По словам Смита, этого времени хватит, чтобы победить воспаление в коленях жеребца.

Возможно, Риддл испытывал боль от публичного порицания. 6 июня он выставил своего коня на ипподроме Акведук, в гандикапе округа Куинс, несмотря на нагрузку в 59,87 килограмма. Многие фанаты, желая донести до владельца свои чувства по поводу его поступка на прошлой неделе, попытались заглушить все приветственные крики громкими воплями. Но, несмотря на весьма неоднозначный прием, Адмирал победил. Потом коня погрузили в вагон и повезли на ипподром Саффолк-Даунс, чтобы подготовить к гандикапу Массачусетса. 14 июня Смит с Ховардом последовали за ним. Поллард и его агент Ямми поехали с ними. Вульф остался дома. Он решил, что раз Ред в отличном состоянии, то в его услугах не нуждаются.