Сухарь, Том Смит и Ч. С. Ховард

(© Bettmann / Corbis)

Спустя несколько минут после того, как Сухарь проиграл, Ховарды уехали с ипподрома, переоделись в официальные наряды и с высоко поднятыми подбородками вернулись в Жокей-клуб на бал в честь победителя – Монтировщика. Зал гудел. Несколько часов назад в Хайалиа-парке во Флориде Адмирал одержал десятую по счету победу, легко выиграв гандикап Уайденера. Победитель Тройной Короны стал настолько неуправляемым, что перед многими скачками измученные помощники судьи отчаялись заводить его в стартовые боксы и вместо этого отводили к дальнему краю стартовых ворот с внешней бровки, а остальные лошади стартовали как положено. Но когда жеребец пускался вскачь, то был неподражаем. В скачках Уайденера он показал великолепную резвость, и теперь все сравнивали его победу с необычайной скачкой Сухаря в гандикапе Санта-Аниты. И на балу, и по всей стране все говорили только об этих жеребцах. На следующее утро все газеты и журналы печатали рядом две фотографии – победу Адмирала и поражение Сухаря. Все спортивные колонки в газетах были заполнены сравнением достоинств и недостатков двух лошадей. Страну охватила навязчивая идея посмотреть на состязание Адмирала и Сухаря. Весь вечер репортеры кружили вокруг Ховарда, интересуясь, хотел бы он провести матчевые скачки с жеребцом Риддла. И Ховард, как обычно, отвечал, что хотел бы.

После бала владельцы нового парка Голливуд обратились к нему с формальным предложением провести матчевые скачки. Ховард ответил, что если они заполучат к себе Риддла, то Сухарь обязательно будет участвовать. Руководство парка согласилось провести консультации с Риддлом в его доме в Пенсильвании. Ховард решил подождать, что из этого получится. Как обычно, ничего не получилось.

Терпение Ховарда подошло к концу. Почти год он практически упрашивал устроить матчевые скачки, но Риддл оставался непоколебим. Он считал, что Сухарь не соответствует уровню его лошади и если он согласится выставить своего жеребца против западной лошадки в матчевой скачке, то тем самым дискредитирует своего скакуна. И даже если бы Риддл был более высокого мнения о достоинствах Сухаря, он ничего не получал от такого состязания. Адмирал уже выиграл титул «Лошадь года», даже не встречаясь с Сухарем. Поскольку участники голосования пристрастно относились к лошадям из восточных штатов в целом и Адмиралу в частности, Сухарю практически невозможно было свергнуть «Лошадь года», не победив ее на треке. Адмирал выигрывал баснословные суммы призовых, и ему оставалось лишь поднапрячься и победить лошадей, которых осмеливались выставить против него: во многих скачках всего один-два владельца отважились на противостояние с Адмиралом. И Риддл не видел резона нарушать график Адмирала, чтобы встречаться с Сухарем и рисковать – каким бы маловероятным он не считал такой риск – статусом чемпиона для своего жеребца. Если Сухарь появится на одной из запланированных скачек Адмирала на обычных гладких скачках, прекрасно. Но Риддл не понимал, к чему ему соглашаться на матчевые скачки.

Ховард был совсем в другом положении. Как и Риддл, он понимал, что для того, чтобы доказать свое превосходство над Адмиралом, Сухарь должен победить его на скаковой дорожке. И в такой ситуации Ховард и Смит не хотели выставлять своего жеребца на скачки с полным комплектом участников, где есть риск, что в противостояние вмешается третья лошадь, как это случилось в свое время с Графом Атлас на стотысячнике. И риск, что какая-то лошадь помешает выиграть, тоже у каждого из жеребцов был разный. Адмирал с самого старта набирал такую сумасшедшую скорость, что прочно удерживал лидерство и несся по внутренней бровке далеко впереди основной группы. Столь мощные старты гарантировали, что он будет бежать в одиночестве и ему не будут мешать соперники. В отличие от него Сухарь начинал забег с остальными участниками, и, чтобы догнать лидера, ему нужно было выскользнуть из толпы соперников. Ховард потому так и настаивал на матчевом забеге один на один – и был намерен добиться этого.

Его целью стал бывший журналист Герберт Байярд Своуп, председатель нью-йоркской Комиссии конного спорта, руководящего органа ипподрома, на котором содержали Адмирала. Если кто-то и мог организовать такие скачки, то это был Своуп. Однажды в начале марта 1938 года Ховард встретился со Своупом, рассказал, что хочет, чтобы Сухарь встретился с Адмиралом, и попросил Своупа поспособствовать организации такого мероприятия. Своуп предложил выставить Сухаря на гандикапе Предместий в Бельмонт-парке, где среди других участников будет и Адмирал. Он пообещал постараться поднять призовой фонд с 20 тысяч долларов до 50 тысяч. Этот сценарий не устраивал Ховарда, но он чувствовал, что еще рано настаивать на своем, поэтому попросил Своупа работать в этом направлении, а позже они смогут еще раз встретиться и поговорить. Своуп согласился.

После гандикапа Санта-Аниты весь ипподром гудел о том, что Граф Атлас сделал с Сухарем. Некоторые репортеры, припомнив неудачные попытки похитить Вульфа и причинить вред Сухарю, рассуждали о том, что поведение жеребца было результатом заговора. На ипподроме Санта-Аниты скачки записывали на пленку, но судьи не просмотрели эти записи. Группа газетчиков направила петицию судьям с требованием показать их. Но газетчики ожидали увидеть только то, как лошадь подрезает Сухаря, а увидели и еще кое-что. Они отдали пленки назад, горячо настаивая на том, что судьи тоже должны на них взглянуть. Те просмотрели забег.

На записи было четко видно, как Вульф поднимает хлыст и несколько раз бьет Джонни Адамса. Вульфа вызвали на ковер. Его спросили, бил ли он Адамса, и тот открыто признал этот факт, объяснив, что Адамс специально направлял лошадь на Сухаря. Вульфа отстранили до конца серии скачек. Адамс наказан не был.

Ховард пришел в бешенство. «Если бы Вульф не защитил Сухаря, – кипел он, – судьи бы точно его не защитили. Я вижу, что, пока Вульфа отстранили от скачек, Адамс участвует в забегах. А значит, я считаю, что Вульф был прав, защищая свою лошадь. Конечно, неприятно, что ему пришлось ударить Адамса, но иного выхода не было и не от кого было ждать помощи. Я не обвиняю Вульфа в том, что он не стал безучастно наблюдать, как другой всадник уничтожает его шанс на победу в скачках на 100 тысяч долларов».

– Наверное, нам придется научить Сухаря капризничать на старте – брыкаться, вставать на дыбы, вырываться или выбрасывать еще какие-нибудь коленца, – горько заметил Ховард. – Тогда ему позволят стартовать вне стартовых боксов, где он может свободно броситься вперед, без каких-либо помех. Так поступает Адмирал, и эта тактика, похоже, весьма эффективна. Если твою лошадь хотят покалечить, думаю, лучше убрать ее из толпы.

Но его никто не захотел слушать. Ховарду пришлось спешно подыскивать нового жокея – он получил предложение выставить Сухаря на скачках в Тихуане. Они должны были состояться, пока Вульф еще будет отстранен от скачек. В 1934 году, когда Мексика ввела запрет на азартные игры, полная жизни Тихуана, которую знали Вульф и Поллард, ушла в прошлое. Недавняя отмена запрета на скачки не смогла вернуть городку его былую славу. Ипподром Агуа-Кальенте, построенный за 3 миллиона долларов в 1929 году, был продан в 1936 году всего за 140 тысяч. Он напоминал лишь тень себя прошлого. Тогда-то руководитель Кальенте Джин Нормайл и выдвинул идею возродить одноименные скачки и пригласить на них Сухаря. Это предложение было как нельзя более кстати, и Ховард не мог не согласиться. После скачки-стотысячника судья Санта-Аниты назначил Сухарю весовую нагрузку в 61,2 килограмма для участия в Сан-Хуан Капистрано, следующих запланированных скачках в расписании Сухаря. Ховард ни за что не согласился бы позволить лошади скакать с таким весом, поэтому идея Нормайла упрощала выбор. Руководство мексиканского скакового спорта не было связано правилами, запрещающими назначать нагрузку менее 45,3 килограмма, поэтому они могли назначить Сухарю 59 килограммов, а другим лошадям – менее 45 килограммов, если нужно. Ховард согласился. Хотя он до сих пор злился из-за отстранения Вульфа, но не хотел еще больше портить отношения с калифорнийским руководством конного спорта и не стал нанимать Вульфа на скачки в Мексике. Калифорния по-прежнему была основной базой Сухаря. С одобрения Смита Ховард нанял на эти скачки Спека Ричардсона.

Нормайл успешно провел операцию, чтобы заполучить Сухаря на скачки, но теперь он столкнулся с другой проблемой. Никто не хотел состязаться с жеребцом Ховарда. Нормайл предложил большую награду за 2–5-е места и предложил снизить весовую нагрузку, чтобы разница с нагрузкой Сухаря составляла от 10 до 14,5 килограмма. Это сработало: владельцы еще семи лошадей выставили своих питомцев, чтобы посоревноваться за второе место.

Команда Сухаря прибыла в городок с большой помпой. Ховард въехал на первом из восьми лимузинов фирмы «Бьюик», в которые набилось три десятка его лучших друзей. По прибытии Сухаря фанаты теснились по бокам его фургона, как снежные сугробы. Дверь открылась, и конь появился перед публикой. Защелкали затворы фотоаппаратов, и толпа стала напирать. В сопровождении двух охранников из бюро Пинкертона Сухарь спрыгнул с пандуса – прямо в толпу поклонников. Он принял эффектную позу и замер. Он так часто позировал, что, казалось, знал, чего от него хотят, когда вокруг шумят представители прессы, которые окрестили его «кинозвездой». Как всегда, он с достоинством поднял голову, поставил уши, распушил хвост и стоял, не шелохнувшись, пока видел направленные на него объективы. Когда он слышал щелчок, то расслаблялся. Один фотограф захотел снять его в профиль, и Сухаря развернули боком. Но каждый раз, когда репортер поднимал фотоаппарат, конь поворачивал морду и смотрел прямо в камеру. Фотограф даже пробовал спрятаться в кустах, пока его помощник отвлекал коня, но каждый раз, когда он собирался сделать снимок, Сухарь поворачивался и смотрел в его сторону. Спустя восемь минут мучений Смит вытащил из кармана морковку и бросил ее ассистенту фотографа. «Вот, держите, – объяснит тренер. – Он ее любит. Держите морковь так, чтобы Сухарь ее не достал, и пусть уже ваш друг сделает снимок». Это сработало.

Поллард наконец достаточно окреп, чтобы путешествовать, и приехал в город, где когда-то считался лучшим. Город юности показался Реду каким-то съежившимся, выцветшим. Огромный ипподром стоял пустой и заброшенный. Оживленные улицы, по которым Вульф гонял на своем «студебекере», были тихими и безлюдными – теперь по ним гонял только ветер. И даже девицы из «Красной мельницы» куда-то подевались. Дом знаменитых развратниц, способных пускать дым из всех щелей, восстановили и переоборудовали – подумать только! – в школу для детей. Позже это здание станет церковью. Лишь один бизнес по-прежнему процветал в городке – оформление разводов. Процедуру проводили легко и быстро, в холодных конторах, которые прежде были шумными барами.

Но однажды весной 1938 года Сухарю удалось воскресить прежнюю Тихуану и Агуа-Кальенте. Задолго до Дня Сухаря в городок потянулись американцы. Гостиницы заполняли фанаты Сухаря, съезжавшиеся со всех уголков Соединенных Штатов. Местные власти, осознав, что принимают самого важного и желанного гостя, который когда-либо пересекал границы их города, судорожно готовились к встрече. Железные дороги вносили в расписания специальные поезда, чтобы перевезти кучу народа к южным границам страны.

Дорожные строители спешно расширяли дороги, ведущие из Калифорнии. На ипподроме установили дополнительные окошки тотализатора, оборудовали с десяток кабинок букмекеров на внутреннем поле, открыли все свободные зоны в здании клуба и наняли целую армию работников. Хотя парковка могла вместить до пятнадцати тысяч автомобилей, власти знали, что этого будет недостаточно, и принялись расчищать место для дополнительной парковки.

Но все их усилия не спасли положения. На рассвете дня скачек, 27 марта, фары первого автомобиля мигнули на пограничном пункте. К полудню «дорога в ад» была забита фанатами Сухаря. Пограничная полиция сбилась с ног, тщетно пытаясь развести пробки и организовать лавину машин в четыре потока. Через несколько часов машины заполнили все пространство от ворот ипподрома и до самой границы. На ипподроме дополнительная парковка была битком забита еще утром, поэтому зрители начали бросать свои машины просто на обочине и добираться до места пешком. Когда все обочины были уже забиты, они рассредоточились в местном гольф-клубе и просто на лужайках перед домами местных жителей. Задолго до начала первого забега трибуны были заполнены сверх предела – собралась самая большая зрительская аудитория в истории ипподрома. У паддока столпилось столько народу, сколько было на трибунах за день до этого.

Вся эта толпа уничтожила продуктовые запасы в клубе и установила рекорд по количеству ставок. Ставки на Сухаря были с самым низким коэффициентом за всю историю Кальенте. Трибуны вскоре оказались настолько забиты, что перед скачками толпы задыхающихся в давке фанатов рассыпались вдоль ограждения внешней бровки и даже вылезли на трек. Не в состоянии справиться с ними, руководство ипподрома направило их на внутреннее поле. Вдоль ограждений выставили полицию, чтобы фанаты не выбегали на скаковые дорожки перед лошадьми. Фотографы окружили дорожку с камерами наготове.

Скачки закончились почти в тот же миг, как начались. Сухарь стрелой вылетел из стартового бокса и понесся, оставив соперников далеко позади. Ему явно было скучно, и он поводил мордой из стороны в сторону. По словам Ричардсона, каждый раз, когда конь пробегал мимо фотокамеры, он высоко ставил уши и распушивал хвост, пока наездник не напоминал ему, зачем он вообще появился на скаковой дорожке. Под неистовые аплодисменты Сухарь пересек финишную прямую. Ричардсону с трудом удалось заставить коня остановиться и направить его к кругу победителя, где их ждали Ховард, Смит и Бинг Кросби. Кто-то из присутствовавших божился, что, когда Бинг вручал трофей Ховарду, Том Смит улыбнулся. Но это только слухи.

Толпы снова заполонили все дороги, останавливаясь только затем, чтобы подчистить все съестное до последней крошки в ресторане Цезаря задолго до обеда. Машины простояли на границе до поздней ночи. На то, чтобы привести город в порядок, потребовалось два дня.

29 марта 1938 года после триумфа в Кальенте поезд Сухаря прибыл в Танфоран. Несколько сотен фанатов ждали его на станции. Ховард ехал через Бэй-Медоуз. Там он получил телеграмму от Своупа, у которого оказался приятный для него сюрприз. Своуп был верен слову. Он уговорил владельца Бельмонта, Джозефа Уайденера, на проведение скачек, в которых примут участие Сухарь и Адмирал, – гандикапа Предместий в День Памяти 30 мая, с увеличенным призовым фондом в 50 тысяч долларов. Теперь, когда дело сдвинулось с мертвой точки, Ховард почувствовал, что пришла пора занимать жесткую позицию. Он поднял телефонную трубку и позвонил Своупу.

После долгих уговоров устроить такие скачки теперь он отверг предложение Своупа и выдвинул целый ряд требований. Он хочет состязаний один на один. Хочет, чтобы скачки прошли в Бельмонте на дистанции в милю с четвертью, но не в День Памяти, что не вписывается в расписание Сухаря. Он предлагает провести их в какой-то день между 15 сентября и 1 октября. Лошадям должна быть назначена одинаковая весовая нагрузка, предположительно 57,1 килограмма, но решение о нагрузке он оставляет за Риддлом – главное, чтобы обе лошади несли одинаковый дополнительный вес. И призовой фонд должен быть гораздо больше. Когда Своуп услышал цифру, он, должно быть, стал белее мела.

100 тысяч долларов!

И Ховард не шутил. Если Своуп не сможет достать такую сумму, пригрозил Ховард, он отправит Сухаря на определенный западный ипподром, который уже предложил данный приз. Ховард, которого долгое время изводило восточное презрение к западным скачкам, теперь пытался эксплуатировать восточный снобизм. «Бельмонт-парк, ведущий ипподром страны, – сказал он, – никак не может предложить меньшую цифру».

Это было откровенной наглостью. Он требовал королевский выкуп – и при этом блефовал. Парк Голливуд действительно упоминал сумму в 100 тысяч долларов, но Ховард знал, что Сэмюэль Риддл никогда не выставит свою лошадь на скачках на западном побережье. Он рассчитывал на то, что Своупу об этом неизвестно.

Ховард знал, что нужно чем-то заинтересовать Риддла, поэтому серьезно подготовился. Он подошел к решению проблемы по имени Сэмюэль Риддл – как подходил к любой проблеме в сфере коммерции, подгоняя предложение под запросы владельца. Лошади сильно привязываются к определенному скаковому кругу, а Бельмонт был домом для Адмирала и местом, где он показывал наилучшие результаты. Миля с четвертью была оптимальной дистанцией для Адмирала. Ховард знал, что Риддл, как и он сам, мечтает побить рекорд всех времен в общей сумме призовых за один сезон, установленный Сан Бо. И сумма в 100 тысяч долларов будет очень привлекательным призом. Он знал, что Риддл крайне щепетилен в вопросах назначенной весовой нагрузки для своего жеребца. До гандикапа Уайденера Адмирал никогда не нес более 58 килограммов. Риддл установил предел в 59 килограммов и долго и громко возмущался, когда судья на ипподроме Хайалиа назначил для него 59,9 килограмма. Проблема назначенной весовой нагрузки сильно влияла на график скачек Адмирала, а Ховард предлагал, чтобы лошади скакали при любой нагрузке. Имиджу самого Риддла, вовсе не безупречному, эти условия тоже шли на пользу. При таком предложении он может согласиться на все условия Ховарда и покажет себя «хорошим парнем», который уступает требованиям своего придирчивого оппонента, хотя требования должен выдвигать именно он. И наконец, предложение Ховарда давало Риддлу идеальную отговорку. Если Адмирал проиграет, Риддл всегда может сказать, что Ховард диктовал условия скачки. Это было предложением, от которого трудно отказаться.

Кроме всего прочего, осуществить это было тоже довольно сложно. В своем стремлении заставить Риддла сесть за стол переговоров Ховард рисковал шансами собственной лошади. Сам он предпочел бы, чтобы скачки провели на Западе. Если они будут проходить в Бельмонте, Сухарю предстоит за пять дней преодолеть на поезде расстояние в 5150 километров. Кроме того, проблему представлял сам ипподром Бельмонт. Сухарь лишь раз скакал на этом треке, еще под началом Фитцсиммонса, и результат был плачевным. Смит предупредил Ховарда, что длина замкнутого контура Бельмонта 2,4 километра и на дистанции будет только один поворот вместо привычных двух, которые нужно пройти на дистанции в 2 километра на всех остальных ипподромах Америки. Главным козырем Сухаря была скорость при прохождении поворотов. Проход всего одного поворота лишает жеребца этого преимущества. Велика вероятность, что, если Ховард добьется проведения матчевой скачки на таких условиях, его лошади будет сложно победить. Игра была очень рискованной, но Ховард чувствовал, что это его единственный шанс.

Своуп, должно быть, проглотил эту новость с трудом. Ховард так обернул ситуацию, что отказ обошелся бы ему очень дорого. Введенный в заблуждение, Своуп был уверен, что у Ховарда совсем другие условия на уме, поэтому он уже уговорил руководство Бельмонта организовать встречу двух скакунов, и если сделка сорвется, то его репутация в организации может серьезно пострадать. Другой проблемой была реакция публики. Новость о начале переговоров разошлась в прессе еще вчера – Ховард, несомненно, организовал утечку информации, и она вызвала всеобщее ликование. Офисы Комиссии по конному спорту были завалены телеграммами со словами одобрения и поддержки. Газеты были полны историй и рисунков о перспективах исхода такого состязания. Телефон в офисе Своупа звонил не переставая. Бельмонт уже говорил с радиостанцией Си-би-эс, которая предлагала транслировать эти соревнования по всему миру, предсказывая, что слушать трансляцию будут не менее двадцати миллионов. Если сделка сорвется сейчас, на ипподром Бельмонт посыплются нападки. И наконец, Ховард нарисовал унизительную перспективу, что эту эпическую встречу могут организовать где-нибудь на Западе. И Бельмонт может лишиться возможности принимать у себя величайшее спортивное событие в истории, которое гарантированно соберет максимальное число зрителей.

Своуп угодил в западню. Он вернулся с готовым предложением, в котором удовлетворялись все до единого требования Ховарда. И даже согласился на призовой фонд в 100 тысяч долларов, который победитель полностью забирает себе.

Своуп поторопился заключить договор. Он связался с Риддлом, который далеко не сразу пошел на разговор. Когда руководитель ипподрома Бельмонт Джозеф Уайденер решительно поддержал идею, последним препятствием на пути ее реализации оставался С. В. Уайтни, влиятельный член совета директоров Ассоциации конного спорта Уэстчестера, руководящего органа Бельмонта. Формально голосование по этому вопросу будет проведено 12 апреля на собрании совета, но, поскольку большинство голосующих последуют за Уайтни, его мнение станет решающим. Склонить его на свою сторону было первоочередной задачей. Ярый противник матчевых скачек и больших призовых фондов, он может выступить против их плана.

6 апреля Уайденер послал телеграмму с предложением к Уайтни, отдыхавшему на своей яхте у берегов Бермудских островов. Уайденер не смог связаться с ним.

Задержка оказалась критической. Руководству ипподромов по всей Америки стало ясно, что Бельмонт обошел их всех. Они поторопились составить свои собственные предложения. Ховарда и Риддла вдруг забросали телеграммами с предложением провести матчевые скачки. В тот же день, когда Уайденер пытался связаться с Уайтни по вопросу финансирования планируемых скачек, чикагский ипподром Арлингтон-парк сделал формальное предложение Риддлу и Ховарду провести матчевые скачки с призовым фондом в 100 тысяч долларов в июле, на несколько месяцев раньше даты, назначенной ипподромом Бельмонт. Ховард, пытаясь натравить руководство ипподромов на ипподром Бельмонт, заявил, что готов рассмотреть любое предложение.

Все внимание было приковано к Риддлу. Наконец-то и он созрел для переговоров. 6 апреля он перевез своего жеребца на ипподром Бельмонт, а на следующий день связался со Своупом и сообщил, что следующим утром приедет в город. Но коннозаводчик, казалось, тоже решил поиграть с руководством ипподрома. К ужасу Своупа, Риддл послал подобную телеграмму и руководству ипподрома Арлингтона, представители которого в тот же день примчались в Нью-Йорк, чтобы встретиться с ним. Судя по тому, что Риддл говорил друзьям, по его замечаниям относительно адской июльской жары в Чикаго и по его общей антипатии к «этому Западу», он совершенно определенно не рассматривал всерьез предложение ипподрома Арлингтона. Но был не прочь пощекотать нервы Своупу. «А почему бы не провести два состязания? Одно – в Арлингтоне, другое – в Бельмонте? – говорил он. – Это всех устроит».

Своуп был в отчаянии. Если владельцы договорятся провести две встречи, скачка в Бельмонте привлечет гораздо меньше интереса, особенно если первая встреча окажется решающей. Сетуя на то, что чикагцы решили перейти ему дорогу в матчевых скачках, Своуп пошел «на обгон». Он засыпал Ховарда телеграммами, восхваляя качество скаковых дорожек своего ипподрома, прекрасную погоду в середине осени и красоту Нью-Йорка. Ховард позвонил ему и напомнил, что требует либо 100 тысяч, либо ничего. Риддл сел за стол переговоров со Своупом. Как и предсказывал Ховард, ему весьма понравились условия, выдвинутые Ховардом. Единственное, что он предложил, – провести встречу не в сентябре, а чуть раньше, потому что за столь долгий срок подготовки любая из лошадей может потерять форму. Своуп принял это замечание к сведению. Риддл предложил руководству Арлингтона оставить вопрос со скачками открытым.

Приближался критический день 12 апреля. Все ждали возвращения Уайтни. На него начали давить еще на пути с Бермудских островов. А в прессе обсуждался вопрос о том, какую прибыль потеряет Нью-Йорк, если он отвергнет это предложение. Журналисты призывали фанатов, которые уже предвкушали незабываемое зрелище, обрушить праведный гнев на голову Уайтни, если соглашение о проведении скачек не будет достигнуто. Утром того дня, когда должны были состояться переговоры, Ховард еще больше подлил масла в огонь. «Можете сказать им, что Сухарь встретится с Адмиралом где угодно при условии достойной нагрузки, сухого покрытия и длине дистанции от четверти мили до двух миль, – сказал он. – Я ждал этого слишком долго. И очень хочу знать, чья лошадь лучше. Есть еще около миллиона любителей скачек, которые тоже хотят знать ответ на этот вопрос. Когда эти двое встретятся, – продолжал он, – будет ли это в Бельмонт-парке, в Бэй-Медоуз, Танфоране или Пампкин Корнерз, они могут биться об заклад до самого начала скачек».

Пока весь мир ожидал Уайтни, событие на ипподроме Танфоран добавило новый штрих к планам матчевой скачки. Спустя всего два месяца после трагического падения на треке в Санта-Аните, Ред Поллард и Прекрасная Воительница вышли из полутемных недр конюшни Ховарда и сделали первые шаги на скаковой дорожке. Кобыла, которую Смит невероятными усилиями вернул к жизни из частичного временного паралича, двигалась скованно и неуверенно, легким медленным галопом, но наконец была вне опасности. Поллард тоже был пока очень осторожен. И хотя он утверждал, что полностью выздоровел, но еще плохо владел левой рукой, да и его грудная клетка по-прежнему была заклеена пластырем. Смит предоставил Реду возможность самому решать и даже выпустил его несколько раз легким галопом проехаться верхом на Сухаре. Жокей держался весьма неплохо. Ховард связался со своими личными врачами, и они запланировали 13 апреля провести рентгеновское исследование Полларда.

12 апреля Уайтни наконец материализовался на заседании правления. Дома, в Калифорнии, Ховард с нетерпением ждал новостей. Через некоторое время ему вручили телеграмму от Уайтни. Правление единогласно проголосовало за его предложение. Скачки пройдут один на один, но это не будет официальным матчевым состязанием: согласно старинным правилам проведения скачек, матчевые скачки не должны предполагать денежного приза. Было внесено только одно изменение: в соответствии с пожеланием Риддла скачки назначили на День памяти, 30 мая, а не на сентябрь. Согласен ли Ховард на такой вариант? Ховард перезвонил ему как раз в тот момент, когда в офис Уайтни зашел Риддл. И они втроем устроили импровизированную встречу. Ховард согласился на новую дату, но поставил одно условие: в скачках должен участвовать Поллард. Если он не сможет – скачки не состоятся. Они разошлись, не придя к окончательному соглашению.

Поздно вечером Риддл и Своуп высказались по этому поводу. У Риддла была привычка максимально повышать голос, когда он говорил по телефону. Он так громко кричал, что человек, который находился в офисе Своупа в тот момент, сказал, что ему пришлось бы просто выпрыгнуть из окна, чтобы не слышать каждое слово. В конце разговора Риддл дал свое согласие. «Вы хорошо знаете, – вопил он Своупу, – мой конь выбьет из него всю его наглость». Потребовав, чтобы скачки прошли весной, и добившись своего, Риддл ворчал, что его конь осенью выступил бы лучше, чем более зрелый противник. Тем не менее он был рад, что скачки пройдут весной.

На следующий день Поллард проходил рентген. Врачи Ховарда рассмотрели снимки. Раздробленные кости срослись. Если его состояние улучшится, жокей сможет принимать участие в майских скачках.

Ховард позвонил Своупу и заявил, что согласен на проведение скачек. Руководство Арлингтона с достоинством удалилось. Новость быстро разошлась по свету. Скачки, которые, как ожидали, станут самым значимым событием в истории конного спорта, должны были наконец состояться.

До судьбоносного состязания должны были пройти еще одни скачки. 16 апреля ипподром Бэй-Медоуз организовал благотворительную акцию в поддержку детей-инвалидов, запланировав одноименный гандикап. Ховард не мог отказаться от участия в нем. После необычайно легкой победы в Тихуане судья в Бэй-Медоуз назначил Сухарю нагрузку в 61,7 килограмма, но Ховард вмешался и уговорил снизить ее на 1,4 килограмма. И все же 60,3 килограмма – максимальный вес, который назначался в современных скачках в Калифорнии, и каждая лошадь, участвующая в этом забеге, будет нести на 9 килограммов меньше.

Единственный человек, который был рад узнать об этом, – Вульф. Расстроенный провалом Сухаря в гандикапе Санта-Аниты и лишенный возможности соблюдать диету, которую ему диктовал диабет, во время отстранения от скачек он жадно поглощал бифштексы, поправился до 58 килограммов и с учетом веса амуниции с трудом укладывался в назначенный вес.

Казалось, весь мир собрался в Бэй-Медоуз, чтобы посмотреть, как бежит Сухарь. Ипподром был переполнен, его захлестнула самая большая толпа, когда-либо собиравшаяся посмотреть скачки в Сан-Франциско. Руководство ипподрома запустило тысячи людей на внутреннее поле, но ипподром все равно был забит так, что люди не могли пошевелиться. Трибуны представляли собой бескрайнее колышущееся море мужских и женских головных уборов. Фанаты стояли, сидели, облепили каждую опору: складывалось впечатление, что ипподром состоит из одних зрителей, – не было видно ни одной постройки.

Программки закончились еще перед третьим забегом. Запас булочек для хот-догов, верный барометр энтузиазма фанатов, иссяк почти сразу после полудня. Служащие подавали сосиски на ржаном хлебе, а когда закончился и он, проголодавшиеся фанаты вынуждены были оборачивать сосиски обрывками старых газет, а после и использованными билетами тотализатора. И хотя руководство ипподрома значительно удлинило перерывы между забегами, очереди в кассы тотализаторов были такими, что некоторые игроки так и не успевали добраться до окошек. «Один неудачливый игрок, – писал репортер, – встал в очередь, чтобы поставить на Пэтти Кейк в шестом забеге, и с удивлением обнаружил себя выходящим из толпы в конце седьмого забега с хот-догом в руке». С пробками на парковке справиться было так сложно, что, хотя скачки закончились в 6: 30 вечера, машины смогли выбраться из нее и разъехаться с ипподрома только поздним утром в воскресенье.

Но зрелище того стоило. Сухарь просто «зарыл в землю» своих соперников, побив рекорд ипподрома на 1,4 секунды. Фанаты неистовствовали, до хрипоты скандируя: «Давайте сюда Адмирала! Давайте сюда Адмирала!»

Для Вульфа победа была горькой радостью. Он полагал, что в тот день была его последняя скачка на этом низкорослом жеребце. Он соскользнул с седла, снял с шеи лошади венок из цветов и надел его на себя. Ховарды стояли по обе стороны от него и радовались вместе со всей толпой. Но Вульф не улыбался. Он на мгновение замер, позируя под вспышками камер. Поллард смотрел на него сверху, из ложи прессы. Вульф возвращал ему его лошадь. Он вернулся в жокейскую, снял костюм цветов конюшни Ховарда и повесил его на крючок.

Спустя несколько дней после гандикапа в Бэй-Медоуз поезд Сухаря, громыхая на стыках, встал на запасном пути Танфорана, готовый отправиться на восток. Команда Сухаря планировала остановиться в Мэриленде, принять участие в гандикапе Пимлико Дикси, как было обещано Альфреду Вандербильту, а после продолжить путь в Нью-Йорк на встречу с Адмиралом. Конюхи сновали без устали, заполняя вагон рисовой соломой для подстилки, овсом и сеном из тимофеевки луговой. Огромная толпа собралась на перроне, чтобы проводить Сухаря в путь. Подъехал Ховард на длинном «бьюике», набитом поклонниками. Он вышел из машины с огромным тортом и отдал его конюхам, которые разделили угощение между собой. Потом владелец попрощался с конем – он последует за своим питомцем чуть позже. Фанаты бросали цветы, а какая-то женщина вышла из толпы и вплела ленточки в гриву жеребца, пока он позировал перед вездесущими фотографами. Церемония проводов закончилась. Сухарь, цокая копытами, зашел в свой вагон, почти по грудь заполненный соломой. Тыква последовал за ним. Смит взобрался следом и, как обычно, сел на раскладушку, которую поставили рядом с Сухарем. Поезд отправился в путь. А на другом краю континента Адмирал стоял в своем деннике в Бельмонте. Он ждал.

Когда поезд накренился, Сухарь внезапно пришел в возбуждение и принялся тревожно кружить по вагону. Смит не мог заставить его остановиться, поэтому вытащил юмористический журнал «Гений капитана Билли» и стал читать коню вслух. Сухарь внимательно слушал. Он прекратил бесцельно ходить кругами. Смит продолжал читать, Сухарь опустился на подстилку и заснул. Смит придвинул раскладушку и сел рядом.

У тренера были нехорошие предчувствия. С гандикапа в Бэй-Медоуз Том почувствовал, что с конем не все в порядке. Хотя Сухарь с легкостью выиграл скачку, пробежав последние четверть мили за 24 секунды, побив рекорд ипподрома на 1,4 секунды, он слишком медленно начал забег. Вульфу пришлось подгонять Сухаря, чтобы конь догнал вырвавшихся вперед соперников. Ховард не обратил внимания на медленно пройденный отрезок дистанции, списав на то, что лошади было трудно разогнаться с весом в 60,3 килограмма, но Смиту стало не по себе. Дело было вовсе не в том, что лошадь не в лучшей форме. Тренера заботил вопрос, как выстроить общую стратегию матчевой скачки.

Еще с тех лет, когда он работал на Ирвина и готовил его лошадей для эстафетных и матчевых скачек, Смит знал кое-что о забегах один на один. Та лошадь, которой удается захватить лидерство с самого старта, чаще всего и побеждает в скачке. Понятно, что превосходящая стартовая скорость в матчевой скачке почти всегда была главным козырем. В состязаниях с обычными соперниками Сухарю хватало резвости с начала скачки. Но Адмирал – не обычный соперник. Это один из самых резвых скакунов, которых когда-либо видел мир, – и его стартовая скорость была феноменальной. Принято считать, что природную манеру бега лошади изменить невозможно. Но для того, чтобы у Сухаря появился шанс обскакать Адмирала, Смиту придется переучить привыкшего догонять лидеров скачки Сухаря, которому приходилось преодолевать инерцию тяжелого, массивного тела, и превратить его в настоящую стартующую ракету.

Поезд, медленно извиваясь, двигался на восток. Внезапно тренер изменил планы. Он не хотел, чтобы Сухарь участвовал в гандикапе Дикси. Ему нужно было время, чтобы приготовиться к скачке и выяснить, что именно ему показалось неправильным в поведении питомца. Ховарду не хотелось нарушать обещание, данное Вандербильту, но он не собирался давить на Смита, раз тот был настроен столь решительно. И планы поменяли. Сухарь отправлялся сразу в Бельмонт, чтобы готовиться к встрече с Адмиралом. Они смогут загладить свою вину перед Вандербильтом позже.

Поезд надсадно пыхтел, пробираясь через горы. Раскачиваясь на табурете, Смит формулировал план тренировок. «Нужно сорвать с этого Адмирала его эполеты, – вслух размышлял он, – вырвать страусовое перо из его треуголки и сломать его меч пополам с самого начала, иначе нам никогда не подобраться к этому коню, чтобы обойти его».

Почти никто не верил, что Смиту это удастся.