Адмирал и жокей Чарли Куртсингер

(© Bettmann / Corbis)

Сэмюэль Риддл удивительно походил на иллюстрацию из игры «Монополия». У него были все необходимые для имиджа черты и аксессуары: белые усы, черная шляпа и груды денег, фамильное состояние. Риддл страдал расстройством пищеварения. Летом 1937 года ему было семьдесят пять. Его неулыбчивое лицо, несомненно, было самым известным в мире скачек. Риддл практически заправлял делами конного спорта на востоке страны.

В 1918 году он выложил 5 тысяч долларов на аукционе и увел с собой самое необычайное создание, которое когда-либо видел конный спорт, Военный Корабль. Этот скакун мог обогнать любого, кто к нему приближался. Как говорили некоторые обозреватели, единственным недостатком этого коня был сам Риддл. По их словам, он был слишком консервативен в выборе скачек для своей лошади. Когда устроители скачек предложили ему выставить жеребца против Экстерминатора, единственной лошади, способной посоперничать с Военным Кораблем за фантастический приз в 50 тысяч долларов, Риддл отказался. Он не выставлял своего коня на Кентукки Дерби отчасти из-за того, что с презрением относился к западным трекам, отчасти потому, что в начале мая слишком рано посылать лошадь на изнурительную дистанцию в 2 километра. В 1920 году Риддл решил завершить карьеру Военного Корабля, хотя жеребцу было только три года. Конь участвовал всего в двадцати одной скачке, двадцать из них выиграл, и состязался лишь с сорока восемью соперниками. Риддл не захотел, чтобы его лошади назначали слишком большую весовую нагрузку.

Военный Корабль принес Риддлу всемирную славу, но этот человек невзлюбил прессу так же сильно, как Ховард обожал ее. Некоторые журналисты отвечали Риддлу неприязнью, но тот факт, что он владел несколькими самыми резвыми и самыми выдающимися лошадьми в мире, заставлял относиться к нему с осторожным почтением. Это было непросто. Так, например, стоя перед огромной толпой, в которой было немало журналистов, Риддл заявлял, что когда дело касается лошадей, то многие журналисты знают только два факта: «С одной стороны эта штука кусается, а с другой – брыкается».

Жеребец стал для своего владельца своего рода франшизой. Он произвел на свет целую плеяду талантливых скакунов, которые так часто появлялись на пьедестале победителей, что Риддл оказывался в объективах фотоаппаратов чаще, чем любой человек, связанный с этим видом спорта. Но хотя многие из отпрысков Военного Корабля стали лучшими в своем поколении, ни один из них не мог сравниться с родителем. И вот весной 1934 года лошадники стали собираться у забора конезавода Риддла. Они смотрели на леваду – и издавали странные звуки, которые люди обычно издают, когда пылающий метеор падает с небес, вспахивая землю на заднем дворе какого-нибудь дома. Царственно покрытая кобыла по кличке Брашап произвела на свет вороного жеребенка, сына знаменитого Военного Корабля. Знатоки не могли отвести от него глаз. На него стоило посмотреть! Даже когда он стоял неподвижно, то поражал своим великолепием. Изысканная, утонченная элегантность. Легкий, изящный и быстрый. Он двигался как птица: трепетный, стремительный и порывистый. Знатоки только восторженно ахали. Кто-то задумчиво произнес, что, когда этот малыш начнет выступать на скачках, все и думать забудут о Военном Корабле. Такие заявления обычно вызывали скептические ухмылки, но на этот раз никто из наблюдателей не засмеялся.

Жеребенок вырос, и Риддл назвал его Адмиралом. У коня была такая же высокомерная надменность, как и у его отца. Он не выносил неподвижности и был настроен на состязания. Когда судья давал сигнал к седловке, Адмирал выскакивал из стойла и тащил за собой конюхов к треку. Когда его заводили в стартовые ворота, он крутился, вырывался, вскидывался, расталкивал участников и бросался вперед раньше времени.

Когда звучал сигнал к началу скачек, Адмирал срывался с места и несся вперед с такой скоростью, что ему прощали все его высокомерие. Его движения были столь же безупречны, как и он сам. Адмирал развивал удивительную, потрясающую скорость. На беговой дорожке он был слишком резв для своих соперников, слишком резв, чтобы выстраивать стратегию забега. Задавая темп, он гнал своих соперников на пределе их возможностей с первых же секунд скачки, и они оставались где-то там, далеко позади, как волны за кораблем. Весной 1937 года он демонстрировал такую потрясающую резвость и выносливость, что не уступал лидерства в скачке на протяжении всех этапов соревнований. Ни одна лошадь не могла угнаться за ним.

Несмотря на то что сердитый, раздраженный Адмирал задержал старт скачки на восемь минут, он с легкостью одержал победу на Кентукки Дерби. Следующим этапом была победа в призовых скачках Прикнесс. Бельмонт, финальные состязания Тройной Короны. увековечили его имя в истории спорта. Он несколько раз вырывался из стартовых боксов, задержал начало скачки на девять минут. Как только скакун на мгновение замер, судья дал сигнал к началу. Адмирал рванул вперед с такой скоростью, что задние ноги опережали передние. Жеребец не успел вовремя убрать передние копыта, и зацеп подковы его задней ноги вонзился в правое переднее копыто. Бедняга дернул ногу вверх, чтобы освободить копыто. Ему это удалось, но при этом он вырвал большой кусок переднего копыта, который так и остался лежать на дорожке у стартовых ворот. Наездник Чарли Куртсингер не догадывался, что произошло, – Адмирал не показывал вида, что ему больно. Конь несся вперед на кровоточащей ноге, за десять огромных скачков обогнав всю остальную группу лошадей, и помчался дальше, а за ним в разные стороны летели кровавые брызги.

Его так никто и не смог догнать. Конь завоевал Тройную Корону, повторив рекорд своего отца и поставив новый рекорд Америки в скорости. Когда в кругу победителей Куртсингер соскочил с седла и наклонился расстегнуть подпругу, то с ужасом обнаружил, что живот лошади забрызган кровью – и раненое копыто по-прежнему кровоточило. Зрители содрогнулись.

Том Смит и Ред Поллард, которые только приехали с Сухарем с Запада, присутствовали на трибунах Бельмонта и видели эпический забег Адмирала. Смит оценил суть увиденного. Тем же вечером он вернулся в конюшню Сухаря на ипподроме Акведук и написал Чарльзу Ховарду: «Видел Адмирала. Он действительно умеет бегать».

Сэмюэль Риддл снова ухватил руками молнию. К лету 1937 года, когда Адмирал «сидел на скамье запасных», ожидая, пока заживет копыто, стало окончательно ясно, что ни одна лошадь такого же возраста не может с ним сравниться. Адмирал, как в свое время Военный Корабль, ждал достойного соперника, в борьбе с которым можно было доказать свое истинное величие.

Никому на Востоке не приходило в голову, что таким соперником мог бы стать Сухарь. Когда его видели здесь в последний раз, он был одним из победителей скачек со средним призовым фондом. Человека, который его тренировал, никто не знал, а жокея, который на нем скакал, никто не помнил. Лошадь потратила половину своей карьеры в клейминговых скачках или в скачках с небольшим закрытым призом. Самый опытный тренер страны отказался от него. Серия побед той зимой ничего не говорила о его качествах, все они были завоеваны на не вызывающих доверия просторах Запада. Утром 26 июня 1937 года – день, когда Сухарь должен был начать свой «крестовый поход» на престижные скачки на Востоке с гандикапа Бруклина, – нью-йоркский журналист выразил отношение жителей восточного побережья двумя словами: «Колченогая кляча».

Для того чтобы посмотреть встречу Сухаря с Роузмонтом и местной знаменитостью Анероидом, на ипподроме в Бруклине собралось рекордное число зрителей – двадцать тысяч человек. Когда Сухаря вывели в паддок, Смит оглядел шумную толпу и нахмурился. Он подозвал берейтора Сухаря, Кейта Стакки, и велел ему поставить Тыкву между Сухарем и его поклонниками. Стакки сделал как ему было сказано, и Тыква своим массивным телом стал своеобразным забором паддока. Смит спокойно оседлал Сухаря и отправил его на трек.

По сигналу судьи Сухарь рванул вперед, установив высокий темп на первом повороте и дальше на противоположной прямой. На подходе к дальнему повороту Роузмонт стал нагонять его, и толпа одобрительно взревела. Войдя в дальний поворот, Роузмонт нагнал Сухаря, и какое-то мгновение они бежали рядом. Всего несколько скачков, и Роузмонт дрогнул. Сухарь понесся вперед. Но скачка еще не закончилась. С внешней бровки к лидеру приближался Анероид, стремительно прошедший поворот. За четверть мили до финиша он нагнал Сухаря. Никто из жеребцов не собирался сдаваться. Сухарь и Анероид почти вровень мчались по финишной прямой, и дюйм за дюймом Анероид сокращал разрыв между ними. Когда до финиша оставался один фарлонг, голова Анероида была уже на несколько сантиметров впереди – точно так же, как всего несколько месяцев назад было с Роузмонтом. По натянутым поводьям Поллард почувствовал, как жеребец стиснул зубы на мундштуке: верный признак решимости. На последней секунде Сухарь ринулся вперед и вытянул морду над финишной линией. Все остальные участники забега остались позади, и среди них Роузмонт, отставший на десять корпусов.

Поллард направил гарцующего Сухаря обратно к трибунам, чтобы попозировать для снимка победителя, потом соскользнул с седла и передал лошадь Стакки, который подъехал на Тыкве. Смит велел Стакки быстрым шагом отвести Сухаря в конюшню. Стакки пустил коня рысцой на поводу мимо кричащих зрителей, а потом дальше между конюшнями и сараями. Крики стихли в отдалении. Они остались одни и двигались рысью мимо конюшен Фитцсиммонса, бывшего дома Сухаря. Из конюшни молча вышли все конюхи. Они грустно смотрели на лошадь, которую упустили, и на их лицах явственно читалось сожаление. Стакки ничего не сказал, просто проехал мимо.

В Нью-Йорке «ветер» поменялся. Все критики Сухаря на Востоке, по словам Джолли Роджера, «притихли, как воды в рот набрали». Их уважение были вымученным. А дома, в Калифорнии, в успехе были уверены заранее. Офис «Вестерн Юнион» в Сан-Франциско завалили поздравительными телеграммами в адрес Ховарда, среди них были и поздравления от Бинга Кросби, Эла Джолсона и Фреда Астера. Газеты пестрели фотографиями Сухаря, на Западе ему прочили титул лучшего скакуна Америки. Восток же еще не был готов возносить славу жеребца до немыслимых высот. Жители восточного побережья все еще надеялись, что у них есть лошадь, которая сможет наказать эту «колченогую клячу». По ипподрому поползли слухи. «Только один скакун стоит между Сухарем и титулом полного чемпиона, – продолжил Джолли Роджер. – Это Адмирал».

Пришел июль, и Сухарь снова вернулся в Эмпайр Сити, где одержал победу в гандикапе Батлера, пройдя дистанцию в 1 километр 900 метров, при этом назначенная весовая нагрузка превышала нагрузки остальных лошадей от 3 до 9 килограммов. Спустя две недели он утер нос своим соперникам в гандикапе Йонкерса. При впечатляющей весовой нагрузке в 58,5 килограмма он смог побить рекорд этого ипподрома на дистанции в 1 километр 700 метров, который до этого держался двадцать три года.

В августе Сухаря повезли в Саффолк-Даунс, где он должен был участвовать в престижном гандикапе Массачусетса. Там он схлестнулся в смертельной дуэли, пройдя почти на равных с кобылой по кличке Прекрасная Воительница. В состязании этой лошади назначили дополнительную нагрузку в 49 килограммов, а Сухарю – 59 килограммов. Несясь по треку бок о бок, они с кобылой сначала избавились от Анероида, а потом оставили далеко позади всю основную группу соперников. И только на финишной прямой Воительница наконец выдохлась и стала отставать. Сухарь пришел к финишу первым, побив прежний рекорд ипподрома на две пятые секунды. Прекрасная Воительница отстала от него на два корпуса, сражаясь до последнего. Сухарь легким галопом вернулся к трибунам под оглушительные овации. Поллард соскочил с седла и помчался по ступеням в жокейскую, выкрикивая: «Вот идет наш доблестный герой! Парни, я наконец прославился!»

Празднование победы продолжилось на ежегодном обеде Ассоциации спортивных журналистов Новой Англии. Ховард получил трофей, потом на сцену поднялся Поллард и получил памятный хлыст. «Я буду заносить его высоко и хлестать изо всех сил», – съязвил он. Присутствующие, изрядно подогретые виски с содовой, никак не отреагировали. Поллард стал громко хлопать, толпа уставилась на него. «Черт возьми! – взревел Поллард. – Давайте уже поаплодируем!»

Ховарды никак не могли забыть ослепительную скорость Прекрасной Воительницы. Спустя некоторое время после торжественного обеда Ховард связался с владельцем кобылы и предложил запредельную сумму за лошадь. И вскоре Воительницу перевели в конюшню Ховарда, поместив недалеко от стойла Сухаря. Она была одной из немногих лошадей, которые могли идти наравне с Сухарем на утренних пробежках, и, в отличие от жеребцов, ее не деморализовал тот факт, что Сухарь поддразнивал ее, – она отвечала ему той же монетой. После завершения скаковой карьеры Воительницы Ховард хотел случить ее с Сухарем.

Одна идея занимала умы всех любителей конного спорта: Сухарь и Адмирал должны встретиться в матчевых скачках. Сухарь победил всех остальных скакунов, выставленных против него Востоком. Кроме того, жеребцы соревновались и в том, который из них принесет больше призовых денег. В 1937 году Сухарь заработал 142 тысячи 30 долларов – всего на 2 тысячи меньше, чем Адмирал, который лидировал в том сезоне. Обе лошади приближались к рекорду, установленному жеребцом по кличке Сан Бо в 1931 году. На протяжении своей скаковой карьеры он принес владельцам в общей сложности 376 тысяч 744 доллара. Копыто Адмирала зажило, и он вернулся к тренировкам. Все любители конного спорта заговорили о необходимости устроить матчевые скачки. Даже Бинг Кросби, владелец перспективного жеребца по кличке Хай Страйк, подзуживал Ховарда. «ПОЗДРАВЛЯЮ, – писал он в телеграмме после гандикапа Массачусетса. – ТИХООКЕАНСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ ТРЕБУЕТ ПРОВЕСТИ МАТЧЕВЫЕ СКАЧКИ ХАЙ СТРАЙК АДМИРАЛ СУХАРЬ В ТАКОМ ПОРЯДКЕ». Ховарду понравилась эта идея.

По всей стране спортивные журналисты обсуждали идею проведения таких скачек. Газета «Лос-Анджелес Дейли Ньюс» провела опрос среди своих читателей, кто, по их мнению, победит. По результатам опроса Сухарь удерживал небольшой перевес. Ипподромы по всей стране предлагали свои услуги в организации этих соревнований. Руководство ипподрома Хайалиа во Флориде обдумывало возможность проведения скачек с призовым фондом в 100 тысяч долларов на день рождения Джорджа Вашингтона. Арлингтон-парк в Чикаго тоже обсуждал эту идею. Позже, в конце августа, ипподром Бэй-Медоуз прислал официальное предложение Ховарду и Сэмюэлю Риддлу, предлагая той же осенью организовать скачки с призовым фондом в 40 тысяч долларов, при этом Сухарю назначалась весовая нагрузка в 56 килограммов, а на год младшему Адмиралу – 54,5 килограмма. Ховард принял предложение, Риддл не согласился – и идея матчевых скачек засохла на корню.

Потом Риддл всех удивил. После настоятельных уговоров основателя Санта-Аниты, Дока Страба, он согласился выставить Адмирала в 1938 году на скачках с призовым фондом в 100 тысяч долларов, карьерной цели Сухаря. Пресса ухватилась за эту новость.

Смит отнесся к известию скептически. Он знал о Риддле достаточно, чтобы понять, что старый коннозаводчик ни за что не позволит своему породистому жеребцу пять дней трястись в вагоне поезда ради второсортных, по его мнению, скачек. Смит считал, что придется «ловить» Адмирала на его собственной территории.

Сухарь семь раз подряд побеждал в призовых скачках, абсолютным рекордом было восемь побед подряд. Ховард хотел побить этот рекорд, но ему предстояло сделать нелегкий выбор. Как и предвидел Смит, после звездного часа на гандикапе Санта-Аниты в 1937 года Сухарю назначали максимальную весовую нагрузку на каждых соревнованиях, и иногда он нес на себе до 9 килограммов больше, чем его соперники. Практический опыт показывал, что каждые 1–1,3 килограмма тормозят лошадь на целый корпус на каждых 1,5–2 километрах. Значит, с такой нагрузкой, какую назначили Сухарю, с каждым полукилограммом он терял целый корпус на 2 километра. Чем больше весовая нагрузка, тем выше риск получить травму, а это особенно опасно для Сухаря, учитывая его давние проблемы с коленями. Многие лошади высокого класса до него, такие как его дед Военный Корабль, заканчивали скаковую карьеру раньше времени, чтобы избежать чрезмерной весовой нагрузки. А те, что продолжали участвовать в скачках с самыми большими назначенными нагрузками, такие как Равновесие или Открытие, неоднократно проигрывали соревнования.

Ховард готов был смириться с высокой весовой нагрузкой, но только до определенного предела. «Сухарь вам не грузовик», – сказал он. Он установил предел в 59 килограммов, и его решение объяснялось тем, что это был максимальный вес, назначавшийся судьями на гандикапе в Санта-Аните в 1938 году. Вот если Сухарь выиграет забег с таким весом, тогда он, Ховард, будет готов принять бóльшую нагрузку для своего скакуна, 59 килограммов – чудовищная нагрузка, многие великие скакуны проигрывали при таком весе. Но заявление Ховарда приняли неоднозначно. Некоторые журналисты обвиняли его в нерешительности, трусости и нежелании по-настоящему испытать свою лошадь. Эти обвинения глубоко ранили Ховарда.

Вопрос особенно остро встал в сентябре. Сухаря выставили для участия и в Золотом Кубке Хоуторна в Чикаго, и в Наррагансетт Спешл в Род-Айленде. И те и другие скачки были назначены на 11 сентября. В соревнованиях Наррагансетта Сухарю назначили весовую нагрузку в 59,9 килограмма, тогда как в Кубке Хоуторна ему давали 58 килограммов. Ховард никак не мог определиться. Он не хотел нагружать Сухаря почти шестьюдесятью килограммами, этот вес был явно завышен. Но он знал также, что, выбери он меньшую нагрузку, это решение вызовет шквал критики. Ховард решился нарушить собственное обещание не превышать максимум в 59 килограммов и согласился выставить Сухаря в Наррагансетте.

Накануне скачек проливной дождь превратил трек в Наррагансетте в сплошное болото. Сухарь плохо зарекомендовал себя на влажных грунтовых треках. С нагрузкой бы он справился, но его скорость значительно снижал раскисший после дождя трек. Как объяснял Поллард, у Сухаря была особая манера: он бежал нервными, быстрыми скачками, низко прижимаясь к земле, поэтому скакать по грязи ему было особенно неудобно. «Знаете, какая манера боя была у Джека Демпси? Короткие, хлесткие, молниеносные удары, – объяснял Поллард. – Вот так и Сухарь бежит. На влажном треке он не может делать эти короткие быстрые шаги. По грязи лошадь скачет крупными прыжками, а это не его стиль. На таком треке он ничего не сможет сделать». Поллард в свойственной ему манере пытался убедить других простить коню его единственный недостаток. «Нужно дать ему отдохнуть, – говорил он своему близкому другу, журналисту Давиду Александеру. – Есть много такого, что я не могу делать. И еще больше того, чего не можешь делать ты, иначе вылетел бы из газетного бизнеса. Был бы тогда жокеем, ученым и ценителем женской красоты, как я».

Был еще и психологический аспект. Сухарь не выносил, когда ему в морду летели комья грязи из-под копыт других лошадей. «Он просто убедил себя, что не любит этого, и все тут, – объяснял Смит, – а он существо довольно решительное. В одиночку он может вполне хорошо отработать на самом отвратительном треке, но когда ему в морду, и особенно в уши, летит грязь, он просто никак не может с этим смириться. О, он будет пытаться – как тогда в Вайоминге, когда был град величиной с мячик для гольфа, но он просто не сможет показать все, на что способен. Так зачем без нужды наказывать его?»

Смита также заботило здоровье питомца. Во время тренировки на мокром треке в Санта-Аните конь поскользнулся и поранился. Зная, что в прошлом у него были серьезные проблемы с коленями, Смит старался по возможности избегать раскисших треков.

Но Ховард уже дал слово, что Сухарь будет участвовать в Наррагансетте, и, сними он коня с забега так поздно, все посчитают, что он и не собирался на самом деле его выставлять. И снова ему пришлось делать трудный выбор между имиджем и пожеланиями своего тренера. А Ховард принадлежал к людям, которые неохотно рискуют собственным имиджем. Поэтому Сухарю пришлось скользить чуть не по колено в грязи и нести на 11 килограммов больше, чем соперники. В итоге он пришел третьим, нарушив историческую непрерывную череду побед.

Ховард никак не мог выиграть. «Все единодушно согласились, что Сухарю не следовало участвовать в этих скачках в грязи, – писал Оскар Отис, поддерживая мнение многих других журналистов. – Почему его выставили – неизвестно. Но очень жаль, что его триумфальный поход на Восток так обидно захлебнулся».

Постепенно ироничные выпады в сторону Ховарда сошли на нет. Но это был далеко не последний раскисший трек. И далеко не последний трудный выбор для Ховарда.

12 октября 1937 года, после месяца отдыха, Сухарь продолжил свое победное шествие. С нагрузкой в 59 килограммов он первым примчался к финишу в континентальном гандикапе с богатым призовым фондом на нью-йоркском ипподроме Ямайка. Эта победа вознесла его на вершину рейтинга общей суммы выигрыша за сезон. За скаковой сезон 1937 года конь заработал 152 тысячи 780 долларов – на 8 тысяч больше, чем Адмирал. Когда он пронесся под финишной проволокой, фанаты начали скандировать: «Подавайте сюда своего Адмирала!»

Смит и Ховард знали, что Адмирал к ним не приедет. Они отправились в Мэриленд, где Адмирал продолжал тренировки, чтобы вернуться к скачкам, и приготовились встретиться с ним там. У них было три возможности для встречи: 30 октября на гандикапе Вашингтона на ипподроме Лорела, на Пимлико Спешл на треке Пимлико 3 ноября и на гандикапе Риггса на ипподроме Пимлико 5 ноября. Оба коня были заявлены на участие во всех трех скачках.

Для Смита путешествие в Мэриленд было истинным удовольствием. Его успехи в воспитании Сухаря сочли в мире конного спорта настоящим чудом. Человек, которого еще год назад считали темной лошадкой, теперь приобрел статус непререкаемого авторитета среди коллег. По всем ипподромам тренеры начали составлять самодельные лечебные мази, пытаясь сварить то, что называлось «целебными бальзамами» Смита. Все хотели узнать, чем он подковывает своих лошадей. Тренеры следили за всем, что делал Смит, расспрашивали о методах воспитания его лошадей – от питания до тренировок. Один предприимчивый промоутер даже предложил Смиту проводить учебные семинары.

Смит был потрясен. Он настаивал, что все тренерское сообщество выпускает из виду самое главное: дело вовсе не в мазях или подковах. «У нас есть великолепная лошадь, – говорил он. – Вот и все. И мы просто стараемся пользоваться обыкновенным здравым смыслом и на тренировках, и на соревнованиях».

Но был один поклонник, которому Смит не отказал. 16 октября Смит вывел накрытого попоной Сухаря в паддок перед гандикапом Лорела. Двадцать тысяч человек заполнили трибуны ипподрома, чтобы посмотреть на его забег. Когда Смит завел Сухаря в загон для седловки, из толпы вышел сутулый мужчина и направился прямо к нему.

– Меня зовут Фитцсиммонс, – сказал он, как будто Смит и сам этого не знал. – Я хочу попросить вас об одолжении.

Смит с благоговением слушал.

– Мистер Смит, я очень привязан к Сухарю и сочту за честь, если вы позволите мне подержать его, пока вы будете седлать.

Смит просиял. Он вручил Фитцсиммонсу поводья и молча оседлал Сухаря. А Джеймс стоял у головы коня, которого потерял. Через несколько мгновений конь был готов, Фитцсиммонс передал поводья Смиту и отошел. Смит повернулся к Сухарю и заставил себя сосредоточиться. Позже он признался, что это был самый лучший момент в его жизни.

Спустя десять минут Сухарь финиширует одновременно с лошадью по кличке Овод, чья весовая нагрузка была на 4,5 килограмма меньше. В жокейской Поллард до самого последнего момента не знал, что на Оводе скакал Джордж Вульф.

До гандикапа Вашингтона, где должна была состояться встреча с Адмиралом, оставалось две недели.

Грозовой фронт докатился до Мэриленда, день за днем поливая трек. Смит уговаривал Ховарда пропустить гандикап Вашингтона. Ховард с присущим ему оптимизмом все-таки заявил лошадь на скачки, настаивая, что трек высохнет. Он ошибся. В день скачек проверка трека показала, что дорожки все еще сильно заболочены – причем больше всего у внутренней бровки, как раз там, где предпочитал скакать Сухарь. На сей раз никто не мог заставить их выставить Сухаря на соревнования, и Ховард отказался от участия. Стоя на фартуке ипподрома, Смит наблюдал, как Адмирал, лидировавший от начала до конца забега, с легкостью выиграл скачки.

После скачек Ховард узнал, что в конюшне Риддла его прилюдно высмеивали, утверждая, что он просто испугался Адмирала. Чарльз был в бешенстве. Оба жеребца по-прежнему были заявлены на участие в Пимлико Спешл и в гандикапе Риггса. И в каждом соревновании был полный набор участников. Ховард и Смит предпочли бы, чтобы лошади встретились в соревновании один на один, тогда другие лошади не могли бы помешать им или повлиять на результат. Ховард снова попытался организовать такие матчевые соревнования.

Человека, с которым он связался, звали Альфред Гвинн Вандербильт-младший, как две капли похожий на актера Джимми Стюарта. Вандербильт был нескладным двадцатипятилетним мужчиной. Он держался кротко и скромно, что совсем не сочеталось с его сказочным богатством. Его отец был наследником состояния Вандербильтов, владельцев железных дорог и океанских лайнеров. Отец его матери был создателем фантастически прибыльной сельтерской. В мае 1915 года, когда немецкая подлодка торпедировала «Луситанию» и отправила корабль, на борту которого находился и отец Альфреда, на морское дно, двухлетний Альфред унаследовал 5,8 миллиона долларов в государственных облигациях. Когда в 1933 году ему исполнился двадцать один год, эту сумму дополнили еще 2 миллиона долларов и огромное поместье в Мэриленде. Названный самым желанным холостяком, Вандербильт не ударился в загул, как это непременно сделал бы любой молодой мужчина, только вступивший во взрослую жизнь, имея бездонный банковский счет. С самого первого посещения ипподрома, еще ребенком, он страстно влюбился в конные скачки и знал, на что хочет потратить свои деньги. Молодой человек купил контрольный пакет акций легендарного, но ныне находившегося в бедственном положении ипподрома Пимлико и решил вернуть ему былую славу. Невзирая на юный возраст, он показал себя изобретательным и эффективным бизнесменом. Он переоборудовал Пимлико, установил систему оповещения и современные стартовые боксы и сровнял огромный холм во внутреннем поле, давший треку его прозвище, «Вершина старой горы», но мешавший наблюдать за скачками. К осени 1937 года Пимлико снова стал набирать популярность среди болельщиков, но процесс шел довольно медленно. Вандербильт хотел устроить какое-нибудь крупное спортивное мероприятие.

Ховард знал о том, что Вандербильт чрезвычайно влиятельный человек, и о том, что тот владел даром убеждения. Он понимал, что ипподрому Пимлико очень нужна его лошадь. Поэтому Чарльз предложил Вандербильту попытаться устроить встречу между Сухарем и Адмиралом. Он сказал, что готов выставить своего питомца на любую дистанцию от мили до мили с четвертью в любое время, когда трек будет пригоден для быстрой скачки. Ховард добавил, что готов согласиться на малый приз или даже на кубок победителя. «Я уверен, что Сухарь обойдет Адмирала, – сказал он. – Может, я ошибаюсь, но я хочу это проверить. Так что пусть решает мистер Риддл». Вандербильт отправился к старому коннозаводчику с предложением провести матчевые скачки с призовым фондом в 50 тысяч долларов. Но Риддл отказался.

Ховарду оставалось надеяться на Пимлико Спешл или гандикап Риггса. Сначала было решено, что обе лошади будут принимать участие в первом из них, и Мэриленд нацелился на встречу двух титанов. И снова вмешалась погода. Десять дней подряд ливни держали Сухаря в стойле, и он утратил нужную для скачек форму. Смит снова вычеркнул его из списков участников.

В день скачек Смит вышел на трек, чтобы посмотреть на Адмирала. Победитель Тройной Короны вел себя как настоящий буян. Он несколько раз вырывался из стартового бокса и тащил за собой помощников распорядителя скачек. Адмирал так неистовствовал, что представлял угрозу и для самого себя, и для окружающих. Главный распорядитель на старте, Джим Мильтон, попробовал изменить тактику. Он провел жеребца вокруг стартовой площадки, чтобы поставить перед стартовыми воротцами, велел помощнику сжать губы лошади щипцами, чтобы отвлечь его внимание, а потом заставил коня попятиться, заводя его в стартовый бокс. Это сработало. Адмирал затих, и Мильтон наконец смог нормально начать скачки.

Смит поднес бинокль к глазам, наблюдая, как Адмирал входит в дальний поворот и внезапно наталкивается на сопротивление со стороны Замаскированного Генерала, несшего на 12,7 килограмма меньше. Смит наблюдал, как Генерал поравнялся с Адмиралом. Это длилось всего мгновение, но Смит успел заметить нечто особенное. Впервые за свою карьеру Адмирал колебался. «Он сбит с толку», – подумал Смит. Жокей Адмирала, Чарли Куртсингер, тоже, казалось, пришел в замешательство. Спустя секунду Адмирал собрался с силами, вновь захватил лидерство и выиграл призовую скачку. Но Смит запомнил это мгновение. Он понял, что нашел, как победить Адмирала, и улыбнулся.

– Сухарь, – услышал кто-то, – мы точно его побьем.

Риддл разозлился на Мильтона за то, что тот применил щипцы, чтобы успокоить Адмирала, хотя один из его собственных служащих, как сообщалось, сам отдал их Мильтону, чтобы успокоить коня, если тот станет бесноваться подобным образом. Риддл затаил обиду на ипподром Пимлико еще с 1926 года, когда на каких-то важных скачках один из судей назначил его жеребцу Крестоносцу весовую нагрузку в 57 килограммов. Тогда Крестоносец проиграл лошади, несшей всего 42 килограмма. Инцидент со щипцами стал последней каплей. Риддл не желал, чтобы Мильтон когда-либо еще приближался к его жеребцу, и поклялся, что больше ни одна из его лошадей не будет выступать на Пимлико. Он решил завершить сезон Адмирала раньше времени.

Через два дня Сухарь скакал в гандикапе Риггса такую же дистанцию, как и в Пимлико Спешл. Все служащие конюшен Риддла вышли к треку, чтобы посмотреть на забег Сухаря. Зрелище было достойным внимания. Сухарь просто уничтожил своих соперников, побил рекорд ипподрома, при этом он нес на себе 59 килограммов, на два фунта больше, чем Адмирал в Пимлико Спешл. С этой победой Сухарь снова вышел вперед по сумме заработанных призовых – на 9 тысяч долларов больше, чем Адмирал.

Вандербильт несколько дней подряд уговаривал Риддла прекратить бойкотировать Пимлико и выставить своего скакуна против Сухаря. Ховард никуда не перевозил своих питомцев в надежде, что что-то еще может получиться. Вандербильт надеялся, что Риддл одумается и заявит Адмирала на гандикап Боуи. Он уговорил Ховарда принять участие в скачках, хотя это была марафонская дистанция в 2,6 километра, а Смит не готовил Сухаря к таким забегам. Но в день скачек стало понятно, что Адмирал участвовать не будет. Поезда, забитые до отказа, привозили поклонников к месту проведения скачек, и Ховард не захотел разочаровывать зрителей, так что согласился в любом случае выставить Сухаря на этих соревнованиях. Сухарь с максимальной нагрузкой в 59 килограммов с честью выдержал суровые скачки, всего на нос проиграл великолепной кобыле по кличке Эспоза, чья весовая нагрузка была на 6,8 килограмма меньше, и установил новый рекорд ипподрома. Этим и закончился сезон в Пимлико.

В середине ноября Смит погрузил Сухаря и остальных своих питомцев, укутанных в красно-белые попоны, цвета его конюшни, в три железнодорожных вагона и отправился в Калифорнию. По пути поезд проехал вдоль восточного побережья. Они останавливались в Бельмонт-парке в Нью-Йорке, где Ховард заключил одну сделку. Бинг Кросби был настолько впечатлен успехами Ховарда в конном спорте, что однажды предложил жене назвать их сына Сухарем. Но любые попытки посоревноваться с другом заканчивались впечатляющими провалами. В 1937 году он даже объединился с сыном Ховарда, Лином, чтобы организовать конеферму Бинглин в надежде, что искусство Лина в верховой езде вернет ему удачу. Той осенью Лин поехал на турнир по поло в Аргентину. Там он нашел нескольких перспективных скаковых лошадей, купил их и отправил в Нью-Йорк морем. Чарльз Ховард согласился выбрать одну из этих лошадей и перекупить ее.

Ховард и Смит пришли в порт, чтобы посмотреть на лошадей. Две из них выделялись среди остальных. Одну из них звали Каяк, позже коня переименовали в Каяк II, – роскошный вороной жеребец, он был практически не объезжен, не приручен и сопротивлялся любой попытке управлять собой. Другой был зрелым конем, Лигароти, чемпионом Аргентины на дистанции в одну милю. Смит был совершенно очарован этим жеребцом. Ховарду понравились обе лошади. Но он предпочел приобрести Каяка.

После того как к составу присоединили дополнительные вагоны для перевозки лошадей фермы Бинглин, поезд отправился дальше на запад, через великую равнину, через белые пустынные Скалистые горы, застывшие в снежном зимнем безмолвии. Когда поезд останавливался в небольших городках на пути следования, поклонники собирались на холодных платформах, чтобы заглянуть в окна вагонов и хоть одним глазком посмотреть на Сухаря.

А впереди путешественников ожидали пышные празднования. Ховард позвонил Оскару Отису, сообщил, что Сухарь возвращается домой, и тот передал эту новость прессе. Пять сотен энтузиастов решили встать пораньше, прийти на трек и шумно поздравить героя с возвращением. Первые лица города и штата придут, чтобы попозировать перед фотокорреспондентами рядом с общенациональной знаменитостью. И даже утомленные конюхи оставят все дела, чтобы посмотреть на Сухаря, а заодно позавтракать, сидя на скамейках станции. Под радостные аплодисменты и вспышки фотоаппаратов вагон Сухаря прибудет на платформу. Конь поднимется с мягкой толстой соломенной подстилки, ласково ткнет тренера носом и выйдет из вагона. Толпа вокруг него радостно взревет. Даже Смит придет в отличное настроение – он будет сравнительно разговорчив и произнесет несколько связных предложений, что впоследствии газетчики назовут «огромной моральной победой присутствовавших журналистов».

Но до этого момента поезду предстояло проехать много миль по холоду, через всю страну, при температуре до четырнадцати градусов ниже нуля. Снегопады один за другим накрывали поезд и все пространство вокруг толстым снежным покрывалом. Путешествие было трудным и пугающим.

Когда замерзли трубы водяного насоса, Ховард оставил Марселу в спальном вагоне и переселился в вагон к Сухарю. У него появилась привычка, чтобы успокоить нервы, самому ухаживать за жеребцом. Сухарю было тепло и уютно, он сонно покачивался в такт движению поезда, накрытый двумя попонами, пока поезд извивался змеей, пробираясь через горные перевалы. В покрытом льдом, качающемся поезде Ховард всю дорогу домой просидел рядом со своим конем.

Зима будет долгой и холодной.