Капитан вошел в комнату, поднадзорную рядовому Минакову, в 15:10. Через десять минут он в «эмке» вместе с шофером и капитаном Хромовым несся по городу. Та телефонограмма, что записал рядовой Минаков в ежедневник, поступила от неизвестного и содержала адрес и указание, заключенное в одном слове – «чужак». Шепелев понял, что начала работать агентура Лени-Жоха.

– Куда, ты говоришь, надо ехать? – уточнил капитан Хромов.

– В пригород, на Пороховые.

– Ой-ё! Тебя, капитан, простит только крупный улов. А где твои орлы-то?

– На заданиях.

– Ну-ну, – произнес Хромов и надолго замолчал…

В 15.45 на неостывающий от звонков телефонный аппарат Сталинского Угро пришло сообщение из Фрунзенского района. Сообщение отличалось от предыдущих, в которых что-то да не сходилось. Один не вышел на работу, но по болезни, целый день температурит в койке, и его алиби подтверждают жена и соседи. Другой со вчерашнего дня ушел на свободные от дежурства два дня и пропал для всех, предположительно, запил, он носит бороду, но его рост всего метр шестьдесят два. И в таком духе.

В 15:45 сошлось все. Даже борода и куртка «москвичка». По адресу отправились местные оперативные работники милиции.

– Все, не могу ждать, – сказал Андрей Лезин. – Ответственность на мне, я принимаю решения. Едем, Ваня. Это наш.

На кухне двенадцатисемейной коммуналки можно было гонять в футбол, но пока гонял на самокате сорванец под окрики мамаши, колдовавшей у дровяной плиты. На кухне Лезин и Нестеров нашли двух районных милиционеров.

Оперативные работники пожали руки приехавшим:

– Мы из домкома позвонили. Нам сказали, выехали. Будем комнату вскрывать?

– Что говорят соседи? – спросил Лезин.

– Вчера не было весь день. Пришел ночью. Сегодня ушел спозаранку, часов в шесть, вернулся в начале одиннадцатого. Сказал удивившейся соседке, что заболел, сейчас направляется на обследование в больницу, дескать, думают на аппендицит. Побыл в комнате, ушел и не возвращался.

– Ломаем дверь, – распорядился Лезин…

Машина медленно пробиралась по колдобистой дороге («Хорошо, не после дождя едем», сказал шофер), вдоль которой стояли лачуги, окруженные огородами.

– Ну забрались! – снова разговорился Хромов. – Нам нужно танк выписывать, чтоб в такие дыры ездить.

– Здесь, – сказал наконец капитан Шепелев. – Выходим.

Шепелев и Хромов вышли из «эмки», аккуратно прикрыв двери, чтобы не хлопать ими. Калитку без труда открыли, просунув руку между досок и отодвинув щеколду.

– Обойдем дом, тут где-то должен стоять сарайчик, – прошептал Шепелев.

– Точная у тебя наводка, – с неопределенной интонацией прошептал в ответ Хромов.

Сарайчик оказался на месте. Когда чекисты приблизились к его двери, она распахнулась, из нее выскочил человек в брюках, сапогах и майке и бросился к забору.

– Стоять! – рявкнул Хромов, выдергивая из кобуры пистолет.

Человек перемахнул через забор на чужой огород.

– Не стреляй, догоним! – Шепелев ударил Хромова по руке. – Давай по улице!..

…В комнате истопника не удалось обнаружить ни одной его фотографии. Не удавалось также обнаружить и то, что выдавало бы жильца как агента чьей-нибудь разведки. Андрей и один из районных милиционеров продолжали исследовать комнату, а Нестеров и второй оперативный работник пошли по жильцам. И вот в комнату влетел Иван Нестеров.

– Есть одна зацепка, Андрюха. Дедуган один домой с фабрики вернулся. Интересный факт сообщил. Оказывается, наш истопник лодку держит на Большой Невке, в Новой деревне. И лодочный сарай на берегу имеет.

– Дедуган знает, где именно этот сарай?

– Знает, Андрюха. Раз они с нашим кочегаром на рыбалку ходили. Берем старикана и рвем?

– Берем и рвем. А вы, – обратился Лезин к милиционеру, – позвоните вот по такому номеру, – Андрей быстро написал пять цифр на листке отрывного календаря, – и сообщите все, что стало известно по этому истопнику…

…Хромов бегал хорошо. Он сейчас это доказывал, догоняя человека в майке.

Сначала Хромов несся по дороге, параллельно продирающемуся через огороды и заборы Шепелеву. Потом человек в майке выскочил на дорогу прямо перед Хромовым, перебежал ее и нырнул в заросли лесополосы. Капитан свернул за ним. Белая майка выдавала беглеца издали.

Бег шел, скорее, не на скорость. А на то, кто раньше споткнется. Первым споткнулся человек в майке. Он тут же поднялся и, прихрамывая, попытался идти, но Хромов налетел сзади и сбил его с ног. Чекист нанес сверху два удара рукой по затылку и человек в майке сдался. Он обмяк, свернулся на земле, послышались всхлипы. Таким, плачущим, и увидел его капитан Шепелев, когда, тяжело дыша, добрался до Хромова и до пойманного им человека.

– Курить надо меньше, капитан, – высказался Хромов, обтирая сапоги пучком жухлой травы.

Шепелев перевернул лежащего. Заплаканное и несчастное лицо беглеца как-то плохо вязалось с агентом, получившим задание, ради прикрытия которого убивают людей.

– Фамилия? – спросил Шепелев.

– Полянский, – поспешно ответил лежащий. – Матвей Романович.

Хромов повернулся к Шепелеву, и лицо его сияло.

– Ну, ты молоток, капитан! Я всегда говорил, что ты умеешь работать! Какого леща отловили! Я ж его, гада, сам в розыск давал, еще три месяца назад. Вот он где, сука, отсиживался, выходит!

– Что на него имеется? – спросил Шепелев.

– Полный набор. Вредитель, контра. Участвовал в заговоре. Других-то взяли, а этот смылся. Не, капитан, жму руку, как ты его лихо вычислил!

«На Пороховые мы прокатились напрасно», – вздохнул про себя Шепелев…

…Коробки лодочных сараев, эти дощатые наросты на глиняном берегу, стояли вразброс, а не стройными рядами, и близко к Большой Невке ни один из них не находился. Их размещали, учитывая возможность большого подъема воды.

Они шли по береговой кромке. Тихая вода в опускающихся ноябрьских сумерках выглядела мрачно и опасно. Людей кроме них видно не было.

– Вот она, – дедуган из коммуналки дотронулся до носа лодки, вытащенной на берег, как и все остальные, наполовину. Темные лодочные очертания на береговой линии напоминали выброшенных штормом из океана китов. Действительно, посудину истопника можно было распознать без труда даже в сгущающемся мраке, когда уже не различить цветов. В отличие от большинства соседних лодок, у этой имелось и кормовое весло, и железный штырь, продолжающий нос, с загнутым на конце крюком, не иначе, для фонаря, а фонарь, не иначе, вешался для ночной рыбалки.

– А сарай? – спросил Нестеров.

– Пошли покажу.

Они стали подниматься. По дороге им попадались небольшие горки. Призадумавшись, можно было догадаться, для чего предназначены аккуратно сложенные тонкие поленья. По ним потянут к сараям лодки на зимнее сохранение. Случиться это должно в одно из ближайших воскресений, скорее всего, в самое ближайшее. Так как дольше тянуть нельзя, не сегодня завтра грянут настоящие морозы, Невка начнет покрываться льдом.

– Вот его сарай. – Дедуган из коммуналки остановился возле одного из неказистых строений и подергал запертый висячий замок.

– Иди в машину, дед, – сказал Нестеров, – подождешь нас там.

– Ага, – охотно согласился дедуган и заторопился к автомобилю, оставленному на дороге.

– Замок собьем или доски выломаем? – решил посоветоваться Лезин.

– Ну у вас методы! – Нестеров опустил руку в карман.

– Но-но, поосторожнее насчет наших методов, – шутливо пригрозил Андрей. А Иван извлек из кармана связку ключей. Или, лучше сказать, предметов, похожих на ключи.

– Зря я, что ли, в милиции работаю. Зря я, что ли, рискуя здоровьем, Петьку-Жигана в одиночку брал. А это, – произнес он весомо, – не замок.

«Не замок» щелкнул, когда в нем провернулась отмычка, и дужка выскочила из гнезда.

– А в квартире чего дал ломать? – усмехнулся Нестеров.

– В квартире за спиной соседи стояли. – Нестеров высвободил дужку из плена петель и потянул дверь на себя.

– Ага, вот она, – сказал через какое-то время Иван, когда спичечный огонь в его руке отразился в стеклянном колпаке керосиновой лампы.

«Керосинка», отчаянно коптя и потрескивая, разогнала темень внутри сарайчика. Стало возможно разглядеть на земляном полу приготовленные подпорки с вырезом под киль, по стене полки с инструментами, ветошью и банками, а в дальнем углу ящик с паклей. Андрей принялся рыться на полках, Иван присел на корточки, вглядываясь в пол.

– Ничего, тоже ничего, – повторял Лезин, переворачивая и высыпая на пол коробки с гвоздями, роясь в ветоши.

Нестеров отодвинул ящик с паклей, ковырнул землю под ним носком ботинка, потом принялся разгребать землю рукой. Пальцы его подцепили и приподняли железное кольцо, потянули за него – и вместе с землей отошла крышка.

– Заначка, – констатировал Иван.

Андрей снял с полки «керосинку», присел рядом с милиционером.

– Опоздали, – Лезин поставил лампу на край пустой ямы.

Иван достал со дна неглубокого тайника желтый газетный лист и, стряхнув с него землю, прочитал в правом верхнем углу:

– От десятого мая тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Давно он тут схрон устроил.

– Едем, – поднялся Лезин.

– Погоди, – Нестеров переместился на деревянную колодку с вырезом под киль. – Это ясно, он уже здесь побывал сегодня. Взял заначку, с этим тоже ясно. А дальше ему куда двигать, Андрюха?

– Откуда я знаю, сотни вариантов. Едем!

– К Румынской границе, да? – усмехнулся Иван, доставая папиросу. – Давай, раз уж мы здесь, отработаем одну мою догадку, – и прикурил от керосиновой лампы.

– Какую? – нетерпеливо и раздраженно спросил Лезин.

– Если он хочет дождаться ночи, если ему нужно дождаться ночи, то почему бы ему не дожидаться здесь.

– Здесь? – иронично ухмыляясь, Андрей повертел головой.

– Не в этом сарае. В другом. Они ж, лодочники, все друг друга давно знают, так? Общаются между собой, так? И наш кочегар, во-первых, может знать, у кого ключ хранится возле сарая. Под ковриком, на гвоздике, под бревном. Во-вторых, он мог снять у кого-то слепок ключа и выточить себе на всякий случай дубликат. В-третьих, мог спереть у кого-нибудь запасной ключ, в-четвертых, вооружиться, как и я, отмычкой.

– Чтоб проверить все здешние сараи, нужно ухлопать не меньше часа, – было заметно, что Андрей колеблется.

– А если он все-таки где-то здесь, Андрюха, тогда что?..

Первый секретарь Куйбышевского района партии ненавидел свою жену, Ираиду Максимовну, ту, что сидела сейчас рядом с ним на заднем сидении служебного «ЗИСа». Иногда случалось – и случалось это по ночам – он чувствовал к ней кратковременный прилив нежности, с приливом в душе он успокоено засыпал. В остальное время он ее ненавидел. Она доставляла ему лишнее, совершенно ненужное беспокойство. Она вроде бы не понимала, как бы не замечала, что он завален делами. Что ему не хватает дня на решение оргвопросов, что он разрывается на части, потому что его разрывают на части. Нет, эта корова лезла к нему с глупостями, зудела и чего-то все время хотела от него.

Временами товарищ Звягин еле сдерживался, так ему хотелось рвануть верхнюю пуговицу кителя, опереться кулаками о стол и учинить ей качественный разгон, разъяснить её по всем пунктам, чтобы она стала белее потолочной побелки, такой, какими уходят после взбучек из его кабинета подчиненные. Чтобы у нее уши надолго заложило, как от снарядного разрыва. Чтобы она, видя его, запиралась у себя в комнате и пряталась там, пока не позовут. «Взять бы, – мечтал иной раз товарищ Звягин, – молочную девку из деревни, глупую, безотказную, без запросов. Поселить ее где-нибудь отдельно и навещать, когда захочется. А эту старую корову куда девать? Ведь пока не денешь, нечего и помышлять. А ну как проведает? Пекло устроит, Смольный письмами забросает, и еще с работы полетишь за «моральное разложение». Нынче только повод дай – вот тебя и нет».

Сейчас «корова» прочно сидела рядом на диванчике «ЗИСа». Узнав, что к семнадцати он вызван на партхозактив в Смольный, Ираидка заявилась к четырем в райком, влезла вперед него в машину. И все за тем, чтобы пока он будет на заседании (а эта зараза знала, что протянется оно не меньше двух часов), гонять его машину из парикмахерской в магазин, из магазина к портному. Сколько раз говорил он ей, как она его этим подводит. Фактов не скроешь, а ну как кто-нибудь его решит опорочить, настрочит куда следует, что первый секретарь злоупотребляет.

– Ты и так в отпуск не ходишь. Ночами работаешь. Желудок у тебя больной. Должен же ты чем-то пользоваться, – отвечала ему на это супруга.

Сейчас на заднем сидении Ираидка жужжала ему про подругу Зинку, жену комсомольского вожака «ЛМЗ», которая на днях ложится в роддом, оттуда выйдет и надо ее встретить как положено – с цветами, на машине. Товарищ Звягин жалел, что не установлено и не установишь, как делают в буржуйских странах (помнится, кто-то ему рассказывал, не помнится – кто) стекло между шофером и перевозимым ответственным работником. Сеньке-шоферу не след бы слушать, как говорит жена с секретарем райкома. Еще товарищ Звягин невесело размышлял о том, что в Смольном ему намылят шею за сорванный ветром плакат «К великим свершениям» на улице Желябова, который провисел в непотребном виде почитай целый день. Он лично вроде бы ни при чем, а отвечать ему, такая уж должность.

А шофер Сенька хотел курить. Замешкался, не успел курнуть перед выездом, вот теперь мучайся, переживал шофер. Теперь подтабачиться удастся только у Смольного, выгрузив товарища Звягина. Эх, сильно не разгонишься – развизжится эта жирная крыса в зеленом капоре. Опять, значит, придется ее катать за здорово живешь. Эх, рассказать бы товарищу Звягину, как и на что намекала его супружница вчера по дороге из Кировского театра, взволнованная, видать, балетом. Хорошо, удалось прикинуться дурнем, она и отстала, к великому облегчению. Да, славно бы рассказать, да расскажешь – не поверят, только сам и пострадаешь. За ветровым стеклом с наклеенной на него фотографией Чкалова тренькал, сыпля искрами, трамвай. С него на ходу спрыгнул гражданин и только проворство спасло его от колес «ЗИСа». Эх, так и рвется из глотки здоровый матюг в спину этому десантнику-уроду. Да ведь после эта крыса в капоре всю печень изгрызет «как ты мог, я тебе не такая, чтоб при мне выражаться, гляди у меня». Слева обошел грузовик-пятитонник – тоже бы неплохо отправить ему в хвост пару перьев.

Показался Смольный. На последнем перекрестке повезло – регулировщик пропустил и выставил жезл, когда они его проехали. Сбавив скорость, Сенька вел автомобиль к главному входу.

Тот гражданин сразу показался Сеньке странным. Он двигался как-то рывками: то шел уверенным быстрым шагом, то останавливался, словно задумывался, а надо ли? И был весь какой-то взведенный.

Автомобиль поравнялся со странным гражданином, когда тот вдруг метнулся к машине. К водительской дверце.

«Камень», – подумал Сенька, когда в приоткрытое окно влетел округлый предмет, пронесся перед ним на уровне груди и, отскочив от кожаной обивки пустого переднего кресла, стукнулся о дверцу и упал куда-то под сиденье.

– Хулиган! – взвизгнула супруга первого секретаря райкома и капор на ее голове возмущенно колыхнулся.

Глаза секретаря райкома узнали предмет в полете. Аукнулись годы Гражданской. Как когда-то в окопах, Звягин накрыл голову руками, соскользнул с гладкого кожаного дивана на пол. Супруга хотела закричать «Страус!» и огреть мужа по спине сумочкой на длинном ремешке. Но не успела…

Догадка шпажным клинком прошла сквозь мозг шофера. Безумие, как цунами, захлестнуло сознание. Тело отделилось от рассудка. Нога втопила газ до упора, а руки крутанули руль влево. Втопила и крутанули в тот момент, когда в салоне рвануло.

У закрутившегося на середине проезжей части «ЗИСа» брызнули во все стороны осколки стекла, засыпая асфальт. Машину подбросило, как на батуте. Отлетела правая передняя дверца, перекрученная взрывом, ударилась о выступ тротуара, взлетела, пронеслась над пешеходной дорожкой и упала на пустые осенние клумбы. Из автомобиля повалил дым. Над опешившей улицей взвился милицейский свисток. Где-то закричали.

Последним, бессмысленным виражом «ЗИС» зацепил крылом того, кого миг назад еще живой шофер Сенька назвал про себя «странный гражданин».

Высокий нескладный мужчина взмахнул длинными руками, падая спиной на дорогу. Сокрушивший бедро удар, перевернувшееся небо и падение на асфальт, когда взвыли от боли ушибленные позвонки и затылок, не выбили его из сознания. Лишь несколько мгновений он пролежал неподвижно, справляясь с потрясением. Потом попробовал встать. Ноги подкосились. Почему-то ноги отказались держать… Не в силах поверить, он попытался еще раз. По позвоночнику, от копчика до шеи, прокатилась волна невозможной боли. Как же он умудряется не терять сознание! Он и не знал, что существует такая боль. В понимающем неотвратимую близость смерти рассудке нашлась лазейка и для шутки: «До сего дня я считал пределом боли – застуженный зуб. Боже, как я ошибался».

Но сдаваться он не собирался в любом случае. Он пополз на руках. Приближаясь, заливался свисток, усиливались со всех сторон крики. Донесся топот ног.

Он посмотрел на таксомотор, угнанный им полчаса назад, где под задним сиденьем накрытый пледом лежал оглушенный и связанный таксист. До таксомотора, оставленного на той стороне улицы, было метров пятьдесят. Много, очень много. Он повернул голову к парадному входу в Смольный. Оттуда бежали то ли трое, то ли четверо. Муть в глазах, напоминающая самогон плохой очистки, сплавляла бегущих в многоногое, многорукое зеленое существо. И ни к чему было пересчитывать, сколько их там. Ему хватит. Он разглядел винтовочное дуло, пистолет в отведенной руке, сапоги, носками прикасающиеся к асфальту.

Все, конец, пришло осознание, пожил и хватит. Жаль, что получилось так глупо, из-за собственной нерасторопности, отбеги он вовремя, мчал бы уже в таксомоторе к Литейному мосту.

Он достал из кармана куртки вторую гранату, сорвал чеку. Прижимая спусковой рычаг запала, лег щекой на холодный асфальт. Расслабил тело, напряженными оставались пальцы правой руки. Надо только разжать пальцы и перевернуться на живот.

В этот момент взорвался бензобак автомобиля. Горячая волна ударила по телу, скрючившемуся на проезжей части, и сразу все вокруг заволокло вонючим черным дымом.

Человек, лежащий на асфальте с «лимонкой» под животом, не видел, как перед самым взрывом «ЗИСа» из задней дверцы вывалился окровавленный, но живой товарищ Звягин и пополз по дороге.

Все же не зря, подумал тот, кто держал гранату под животом. Не напрасно то, что сделал он для прикрытия операции, равной которой его разведка еще не проводила. Красные получат под дых так, как они не получали со времени польской войны двадцатого года. Так ему сказали. И нет причин не верить, иначе не стали бы его бросать на зряшный, бессмысленный теракт.

Топот ног бил по ушам. К горящему автомобилю и к нему бежали со всех сторон. Он понял, что если будет тянуть, то может не хватить смелости. Он разжал пальцы и перевернулся на живот. Жаль, не удастся узнать, что за колоссальный сюрприз готовят красным и кто станет новым чемпионом мира по футболу. А последней мыслью, успевшей телеграфной лентой пробежать по сознанию, до того как запал догорел, была такая мысль: «Вот уж на нашей картонажной фабрике удивятся, чего это скромный безобидный бухгалтер подался в бомбометатели, а соседи…»

– Открыт, – прошептал Иван.

Стало уже совсем темно, и, чтобы, рассмотреть замок, возле каждого сарая приходилось зажигать новую спичку.

«Во что превратились брюки и плащ!» – переживал Лезин, который трижды поскальзывался и проезжал по глине. Но переживания унесло, едва он услышал Нестеровское «открыто». Рука опустилась к кобуре.

Иван вытащил из кармана куртки свое табельное оружие. Пистолет ТК, разглядел Андрей. Иван молчал и не предпринимал больше ничего. Все правильно, равноправие закончилось, теперь снова главный он, Лезин, ему приказывать, ему давать команду, ему решать, кто и что делает.

Резала уши окружающая тишина. Ее остроту и резкость не сглаживали редкие звуки: чуханье буксира вдали, всплески и вскрики чаек. Тишина пряталась и за дверью сарая. Ни хруста, ни щелчка, ни чиха, ни звяка.

Андрей вдруг осознал всю их с Иваном уязвимость. Если внутри кто-то есть, этот кто-то уже знает об их присутствии. Они могут попасть в сарай только через дверь, и они не знают, в каком углу притаился кто-то.

Может быть, просто забыли запереть? Андрей вдруг понял, что хочется ему сейчас именно этого. Трус, выругал он себя, слюнтяй, слизняк. А о чем думает тот, кто затаился в сарае? Наверное, тоже надеется на простое разрешение ситуации – что пришли обыкновенные охотники за чужим добром. Хотя что там брать-то…

Андрей показал Ивану – открываем дверь и выжидаем. Нестеров кивнул. Лезин взялся за ручку. Оставаясь под защитой сарайных досок, толкнул дверь, распахивая ее. Иван стоял с другой стороны.

Сколоченная из досок дверь, раскрывшись настежь, стукнула о стену и заскрипела, покачиваясь на несмазанных петлях.

Ничего более. Ни звука.

Не хватало фонарика, лучом которого можно было бы ворваться в черноту лодочного сарая. Нестеров показал ладонью «стой», достал спичечный коробок, зажег спичку и поднес к коробке. Дав коробку разгореться, он забросил его в сарай. Одновременно и Андрей, и Иван вышли из-под прикрытия стен, поднимая оружие. Горящий клочок лежал на полу, бросая отсветы на стены. Но не мелькнуло внутри человеческого силуэта, не донеслось вновь ни звука.

– Входим, – тихо выговорил Андрей.

И тогда из-за стены сарая в проем ступила черная тень. Тишина сотряслась грохотом.

Они стреляли вторыми. Андрей Лезин и Иван Нестеров. Они оставались там, где их застало внезапное нападение. Ни один не сделал ни шага в сторону. Их пули уходили в темный силуэт, который тоже не сходил с места. И в них входили пули, выпущенные из сарая…