Глава 10
Часовка-22

В типовом варианте истории Круглого мира Чарльз Дарвин оказался на борту «Бигля» лишь благодаря крайне маловероятной серии совпадений – до такой степени маловероятной, что так и тянет считать эти совпадения следствием вмешательства волшебников. Что Дарвин собирался стать вовсе не натуралистом-путешественником, перевернувшим взгляды общества на живых существ, а сельским приходским священником.

Во всем этом была вина Пейли.

Притягательная и прекрасно обоснованная цепь рассуждений «Естественной теологии» нашла существенную поддержку в набожном народе георгианской Англии (времен Георга III и Георга IV), а затем среди не менее набожных подданных Вильгельма IV и Виктории. К восхождению последней на престол в 1837 году сельским приходским священникам чуть ли не вменялось в обязанность разбираться в местных мотыльках, птицах или бабочках, а церковь активно поддерживала подобные занятия, ибо они служили признаком славы Божьей. Так, священник из Суффолка Уильям Кёрби в соавторстве с предпринимателем Уильямом Спенсом написал масштабный четырехтомный труд «Введение в энтомологию». В те времена очень ценили, когда духовное лицо интересовалось жуками. Или геологией – сравнительно новой областью науки, захватившей внимание Чарльза Дарвина.

Крупным прорывом, превратившим геологию в полноценную науку, стало введение Чарльзом Лайелем понятия «Глубокого времени», согласно которому признавалось, что Земля гораздо старше ашшеровских 6000 лет. Лайель утверждал, что камни, которые мы находим на поверхности, – это продукт непрерывной последовательности физических, химических и биологических процессов. Измерив толщину слоев пород и оценив время их образования, он пришел к выводу, что Земля должна быть необычайно древней планетой.

Дарвин, будучи страстно увлеченным геологией, впитал идеи Лайеля как губка. Однако он был очень ленив, о чем знал и его отец. Он также знал, – цитируя биографическую книгу под названием «Дарвин», написанную Эдрианом Десмондом и Джеймсом Муром, – что…

Англиканская церковь, тучная, самодовольная и порочная, целое столетие жила в роскоши за счет десятин и подаяний. Желанные приходы в порядке вещей продавались тому, кто давал высшую цену. Приличная сельская «жизнь» в просторном доме священника с парой акров земли, которую можно было сдавать или обрабатывать самому, и, вероятно, амбаром, чтобы хранить в нем десятину в несколько сотен фунтов в год, – все это доктор Дарвин мог легко купить на свои средства, чтобы передать сыну.

Таков, во всяком случае, был план.

И поначалу казалось, что он сбывается. В 1828 году Чарльз поступил в Кембриджский университет, холодным январским утром принеся присягу и поклявшись соблюдать устав и обычаи университета, «да поможет мне Господь да его святое Евангелие». Он был зачислен в колледж Христа на соискание степени по теологии, где уже год учился его двоюродный брат Уильям Дарвин Фокс. (Чарльз ранее пытался изучать медицину в Эдинбурге, следуя по стопам отца, но вскоре разочаровался и покинул учебу, не получив степени.) Став бакалавром искусств, он мог провести следующий год за преподаванием теологии и подготовкой к посвящению в духовный сан Англиканской церкви. Он мог стать помощником приходского священника, жениться и поселиться в селе неподалеку от Шрусбери.

Все было распределено наперед.

Вскоре после начала учебы в колледже Чарльза словно жук укусил. «Введение в энтомологию» вызвало огромный интерес к жукам, и чуть ли не полстраны отправилось в заросли деревьев и кустов на поиски новых видов. Поскольку по многообразию видов жуки превосходили всех остальных существ на планете, поле деятельности было огромным. Чарльз и его двоюродный брат прочесывали проселочные дороги Кембриджшира, а потом насаживали свои находки на булавки и расставляли по рядам на больших листах картона. Ему не удалось отыскать представителей новых видов, но однажды ему попался редкий жук из Германии, который до этого встречался в Англии всего два раза.

К концу второго года в университете на горизонте перед Дарвином уже виднелись экзамены. Но он уделял слишком много внимания жукам и юной леди по имени Фэнни Оуэн и пренебрегал учебой. У него оставалось всего два месяца, чтобы завершить все, что необходимо было сделать за два года – в том числе изучить десять вопросов по книге «Свидетельства христианства» все того же Уильяма Пейли. Дарвин уже читал эту книгу, но теперь решил перечитать ее более внимательно – и полюбил ее. Логика показалась ему увлекательной. К тому же политические взгляды Пейли были крайне левыми, что взывало в нем к врожденному чувству социальной справедливости. Воодушевленный изучением Пейли, Дарвин кое-как сдал экзамены.

Следующими на очереди стали выпускные экзамены. В программе на этот раз оказалась другая книга Пейли – «Принципы морали и политической философии». К тому времени она устарела и находилась на грани (политической) ереси и иноверия – по этой причине и попала в программу. Ее нужно было оспорить, где это было возможно. Например, в ней говорилось, что традиционная церковь не была отдельным ответвлением христианства. Дарвин, будучи правильным христианином, не был уверен в этом вопросе. Пришлось обратиться к иным источникам, и одним из них стала следующая книга его кумира Пейли – «Естественная теология». Дарвин знал, что многие умы считают утверждения Пейли о замысле слишком наивными. К тому же его дед, Эразм Дарвин, придерживался ровно противоположных взглядов и даже выдвинул предположение о непринужденных изменениях организмов в своей книге «Зоономия». Дарвин же, хоть и склонялся на сторону Пейли, начал интересоваться тем, как устанавливались законы науки и какие доказательства ею принимаются. Эти искания привели его к книге сэра Джона Гершеля с умопомрачительным названием «Предварительные рассуждения об изучении натуральной философии». Он также приобрел экземпляр «Личного повествования» Александра фон Гумбольдта, 3754-страничного хита об отважном путешествии в Южную Америку.

Дарвин был заворожен. Гершель подогрел его интерес к науке, а Гумбольдт показал, насколько захватывающими могут быть научные открытия. Он тотчас решил, что посетит вулканы на Канарских островах и воочию увидит великое драконово дерево. Его друг Мармадюк Рэмси согласился составить ему компанию. Они собирались отправиться в тропики сразу после того, как Дарвин подпишет 39 статей англиканского вероисповедания на своем выпускном торжестве. Готовясь к путешествию, Чарльз поехал в Уэльс проводить геологические полевые исследования. Там он выяснил, что в долине Клуид древнего красного песчаника вопреки геологическим картам того времени не встречается – тем самым заслужив признание среди геологов.

Затем пришло известие о смерти Рэмси. План с Канарскими островами провалился. Тропики стали для него далекими, как никогда. Мог ли Чарльз отправиться туда сам? Пока он размышлял над этим, из Лондона пришла увесистая посылка. Внутри оказалось письмо с предложением присоединиться к кругосветному путешествию. Корабль отплывал через месяц.

Британский морской флот собирался разведать и нанести на карту линию побережья Южной Америки. Это должно было быть хронометрическое исследование – то есть навигацию предполагалось вести сравнительно новым и не вполне надежным способом определения долготы с помощью сверхточных часов или хронометра. 26-летний капитан Роберт Фицрой должен был возглавить экспедицию, а кораблем для нее выбрали «Бигль».

Фицрой переживал из-за того, что командование судном в одиночку может довести его до самоубийства. Опасение не было безосновательным: прежний капитан «Бигля» Прингл Стоукс застрелился, составляя карту особенно извилистой части побережья Южной Америки. А один из дядюшек Фицроя, пребывая в подавленном состоянии, перерезал себе горло. Поэтому он решил, что ему нужен кто-то, с кем можно будет общаться, кто поможет ему сохранить рассудок. Это место и предложили Дарвину. Работа казалась подходящей прежде всего для человека, интересующегося естественной историей, и на корабле имелось все необходимое научное оборудование. Технически Дарвин не был «корабельным натуралистом», как сам утверждал впоследствии – это заносчивое заявление стало причиной крупной ссоры между ним и хирургом «Бигля» Робертом Маккормиком, так как по традиции предполагалось, что работу натуралиста в свое свободное время выполнял хирург. Дарвин же был нанят в качестве личного «собеседника» капитана.

Он решил принять предложение, но его отец, вняв предостережениям сестер Чарльза, не дал ему своего согласия. Дарвин имел возможность пойти против воли отца, но такая мысль была ему неприятна, и он ответил отказом. Затем отец в несвойственной себе манере показал Чарльзу одну лазейку – это был первый случай, подозрительно похожий на вмешательство волшебников. Он сказал, что тот мог получить разрешение при условии, если получит рекомендацию от «человека в надлежащем положении в обществе». И Чарльз, и его отец понимали, о ком идет речь – о дяде Джозе (Веджвуде, внуке основателя гончарного завода). Джоз был предпринимателем, и доктор Дарвин доверял его суждениям. Тогда Чарльз вместе с дядюшкой просидел до ночи, сочиняя соответствующее письмо. Джоз сообщил доктору Дарвину, что морское путешествие станет полезным для молодого человека. И украдкой добавил, что оно улучшит его познания в естественной истории, а это положительно скажется на его будущей духовной карьере.

Дарвин-старший дал добро (1:0 в пользу волшебников). Возбужденный сверх всякой меры, Чарльз поспешил написать новое письмо на флот, на этот раз о согласии. Но получил ответ от Фицроя, что должность уже занята: капитан отдал ее своему другу. Тем не менее Дарвин стоял первым в списке на случай, если бы друг изменил свое мнение.

Дарвин отправился в Лондон, чтобы быть готовым к запасному плану, если бы ему повезло, и встретиться с Фицроем. Прибыв, он узнал, что друг капитана передумал – не прошло и пяти минут. (Опять волшебники?) Его жена была против столь длительного плавания – тогда предполагалось, что оно займет три года. По-прежнему ли Дарвин желал получить это место?

Не в силах произнести хоть слово, Чарльз кивнул.

Сердце Дарвина екнуло, когда он впервые увидел корабль. «Бигль» оказался гниющим одиннадцатилетним десятипушечным бригом. Чтобы сделать судно пригодным к плаванию, его отремонтировали – частично за средства самого Фицроя. Но корабль казался слишком тесным – размеры его составляли всего лишь 30 метров в длину и 8 в ширину. Могли ли они с капитаном остаться добрыми собеседниками после столь длительного плавания и столь плотного контакта? К счастью, Дарвина разместили в одной из самых просторных кают.

«Биглю» было поручено исследовать южную оконечность Южной Америки, в частности сложный островной район вокруг Огненной Земли. Адмиралтейство предоставило для навигации одиннадцать хронометров – ведь это была первая попытка совершить кругосветное плавание, в которой предполагалось определять долготу с помощью морских хронометров. Фицрой одолжил еще пять и шесть докупил. Так «Бигль» вышел в море с солидными двадцатью двумя хронометрами на борту.

Началось путешествие не лучшим образом. Как только корабль вошел в Бискайский залив, Дарвина сразила морская болезнь. А лежа в койке и страдая от тошноты, он был вынужден мириться со звуками порки матросов, которые доносились с палубы. Фицрой был строг в отношении дисциплины, особенно на раннем этапе плавания. В глубине души капитан думал, что его «собеседник» сойдет с корабля, едва тот подойдет к берегу, и убежит назад в Англию пешком. Предполагалось, что корабль сделает остановку на Мадейре для запаса провизией – и это было прекрасной возможностью для того, чтобы сойти. Но подход к Мадейре был отменен из-за сильных волн и отсутствия острой необходимости (3:0 в пользу волшебников?).

Вместо этого «Бигль» направился к Тенерифе, что на Канарских островах. Если бы Чарльз сошел там, то увидел бы вулканы и великое драконово дерево. Но консул Санта-Круса испугался, что гости из Англии занесут на острова холеру, и не позволил «Биглю» зайти в порт без прохождения карантина (4:0? Посмотрим). Не желая ждать у берега необходимые для этого две недели, Фицрой дал приказ взять курс на юг, к островам Кабо-Верде.

Может, волшебники тут и ни при чем, но что-то определенно желало, чтобы Чарльз оставался на «Бигле». Наконец, его совсем лишило выбора пятое совпадение, на этот раз связанное с его большой страстью, геологией. Пока «Бигль» шел на запад, океан успокаивался, а воздух теплел. Дарвин ловил планктон и медуз в самодельные марлевые сети. Все налаживалось. Когда они наконец высадились на землю – это был остров Сантьягу в архипелаге Кабо-Верде, – Дарвин с трудом мог поверить своему счастью. Сантьягу состоял из обнаженных вулканических пород с коническими вулканами и долин с буйной растительностью. Здесь Чарльз мог заняться геологией – и естественной историей.

Он собирал все подряд. Заметил, что осьминог способен менять окрас, и ошибочно посчитал это новым открытием. За два дня он разработал геологическую историю острова на принципах, которым научился у Лайеля. Лава затекала в ложе океана, покрывая раковины и прочие породы, и в результате возвысилась над водой. Все это, очевидно, произошло сравнительно недавно, поскольку раковины выглядели такими же новыми, что и те, что лежали на берегу. Это не соответствовало общепринятой теории того времени, согласно которому вулканические образования считались неимоверно старыми.

Молодой человек становился на ноги.

В конечном итоге путешествие растянулось на пять лет, и за все это время несчастный Дарвин так и не сумел привыкнуть к качке и даже на подходе к дому страдал морской болезнью. Однако он ухитрился провести бóльшую часть плавания на земле, пробыв на море лишь восемнадцать месяцев. На земле же Дарвин совершал открытие за открытием. В Бразилии обнаружил пятнадцать новых видов плоских червей. В Аргентине изучал нанду, крупных нелетающих птиц из семейства страусовых, и нашел много окаменелостей, в том числе голову гигантского броненосцеподобного глиптодонта. На Огненной Земле занялся антропологией и изучал людей. «Никогда не забуду дикости той группы», писал он после встречи с «голыми дикарями». Среди других окаменелостей обнаружил кости наземного ленивца мегатерия и ламоподобных копытных – макраухений. В Чили Дарвин изучал геологию Анд и пришел к выводу, что они, как и соседние равнины, поднялись вверх в результате крупного геологического смещения пластов.

От южноамериканских берегов «Бигль» направился на северо-запад к Галапагосу, плотной группе из дюжины островов посреди Тихого океана. Острова имели удивительную геологию – здесь также преобладали вулканические породы, а среди животных было множество таких, какие нигде больше не встречались. Там обитали поразительные гигантские черепахи, в честь которых был назван архипелаг. Дарвин измерил длину одной из них – она составила два метра. Были там и игуаны, птицы – олуши, славки, вьюрки. Клювы последних имели разные формы и размеры в зависимости от их пищи, и Дарвин разделил этих птиц на несколько подсемейств. Он не заметил, что особи, обитавшие на разных островах, отличались друг от друга, пока ему не указал на это Николас Лоусон. (Снова волшебники? О, совсем скоро тут кое-что случится…) Зато он обратил внимание на то, что на островах Чарльз и Чатем (сейчас это Санта-Мария и Сан-Кристобаль) обитали разные виды пересмешников, и, теперь уже настороженно, осмотрел остров Джеймс (Сан-Сальвадор), где обнаружил третий вид этих птиц. Но эти мелкие различия между видами и их отношение к местной географии мало интересовало Дарвина. Он смутно понимал некоторые идеи об изменениях видов, или «трансмутации», о которых узнал от своего дяди Эразма, но эта тема не увлекала его и он не видел особых причин собирать свидетельства ни за, ни против них.

Затем «Бигль» продолжил плавание на Таити, в Новую Зеландию и Австралию. Дарвин увидел чудеса – благодаря чему в скором времени должна была свершиться мировая революция. Но тогда он еще не осознавал увиденного.

А на Таити Чарльз впервые увидел коралловый риф. Прежде чем покинуть Австралию, он решил разобраться в происхождении коралловых островов. Лайель предположил, что если обитатели кораллов живут лишь на небольшой глубине, куда попадает достаточное количество солнечного света, значит, рифы выросли на вершинах подводных вулканов. В пользу этой догадки говорила и их кольцевидная форма. Дарвин не поддерживал его теорию. «Идея о коралловом острове диаметром в 30 миль, подразумевавшая наличие подводного кратера равного размера, всегда казалась мне чудовищной». У него имелась собственная теория. Ему уже было известно, что земля может подниматься – он видел это в Андах. И посчитал, что если в одном месте она идет наверх, то в другом должна опускаться, чтобы удержать равновесие земной коры. Допустим, когда риф начал менять форму, глубина в том месте была небольшой, но дно океана стало медленно идти вниз и коралловые полипы у поверхности продолжили образовывать рифы. В итоге получалась огромная коралловая гора, которая возвышалась над тем, что теперь стало океанским дном – целиком созданная крошечными существами, в течение всего этого процесса находившимися на небольшой глубине. А как быть с кольцевидной формой? Она возникает в результате затопления острова, окаймленного кораллами. Остров погружается под воду, оставляя посередине впадину, а рифы продолжают расти.

Спустя пять лет и три дня после отплытия из Плимута Дарвин вернулся домой. Отец оторвался от завтрака и взглянул на него. «Ба! – произнес он. – Да у него же форма черепа изменилась».

Понятие эволюции Дарвин придумал вовсе не на борту «Бигля». Тогда он был слишком занят – собирал образцы, составлял геологические карты, вел записи и страдал морской болезнью, – и не мог объединить свои наблюдения в связную теорию. Но вскоре после окончания плавания его избрали в члены Королевского геологического общества. В январе 1837 года он представил свою вступительную работу о геологии побережья Чили. В ней Дарвин выдвинул предположение, что Анды изначально находились на дне океана, а затем поднялись на поверхность. В своем дневнике он восхищался «необыкновенной силой, возвысившей эти горы, и еще больше – бесчисленными веками, которые понадобились для этого прорыва и выравнивания их масс». Много позже чилийское побережье стало одним из свидетельств «дрейфа материков»: теперь мы думаем, что эти горы возникли вследствие подвига, когда тектоническая плита Наска погрузилась под Южно-Американскую плиту.

Дарвин, несомненно, мог это заметить.

Его интерес к геологии имел другие, менее очевидные последствия. На Галапагосе он стал изучать вьюрков, которые не отвечали взглядам Лайеля на местные геологические условия, определявшие создание новых видов. У них была своя загадка.

Более того, она оказалась гораздо сложнее, чем предполагал Дарвин – он вообще сильно заблуждался насчет этих птиц. Он полагал, что все они жили большими стаями и питались одной пищей. Не замечая важных различий между их клювами, Дарвин затруднялся определить, к какому виду принадлежала та или иная особь. Некоторых он вообще считал не вьюрками, а крапивниками и дроздами. Он был так озадачен птицами и так равнодушен к собранным образцам, что передал многие из них Зоологическому обществу. Не прошло и десяти недель, как эксперт из общества Джон Гулд выяснил, что все они были вьюрками и представляли родственную, тесную, но тем не менее многочисленную группу из двенадцати отдельных видов. Такое количество было на удивление большим для столь малой группы островков. Что послужило причиной подобного разнообразия? Гулда этот вопрос волновал, но Дарвину не было до него дела.

К 1837 году логика Пейли уже вышла из моды. Теперь подкованные в науке теисты верили, что Господь, когда сотворял мир, установил законы природы, включавшие не только «сопутствующие» законы физики, с которыми соглашался и Пейли, но и законы развития живых существ, которые он отрицал. Законы вселенной были вечными. Они существовали в природе – иначе сотворение мира Богом было бы несовершенным. Аналогии Пейли использовались против него самого. Какой творец стал бы создавать такой нескладный механизм, который Ему приходилось бы непрерывно править, чтобы тот мог работать?

Наука и теология отдалялись друг от друга. Продажность церкви уже нельзя было отрицать, а ее утверждения подвергались критике. Некоторые радикалы – зачастую ими становились врачи, изучившие сравнительную анатомию и заметившие поразительные сходства между костями совершенно разных животных, – занялись обсуждением, которое полностью изменило взгляды на сотворение мира. Согласно Библии, Бог создал каждый вид животных как единичное изделие – китов и крылатых птиц на пятый день, а скот, гадов и людей на шестой. Но все эти врачи стали думать, что их виды могли измениться, «трансмутировать». Виды не были вечными. Люди поняли, что между бананом и, скажем, рыбой находилась огромная пропасть. Ее нельзя перешагнуть зараз. Но за определенное количество времени и достаточное количество шагов…

Дарвин постепенно влился в поток этих обсуждений. В его Красном дневнике, куда он заносил все, что видел и о чем думал, начали появляться намеки на «мутабельность видов». Тогда они были обрывочными и разрозненными. Детеныши с отклонениями походили на представителей новых видов. Клювы галапагосских вьюрков отличались формой и размерами. Нанду и вправду таили загадку: если два вида этих крупных птиц бок о бок обитают в одной среде в Патагонии, то почему они не объединились в один?

К июлю Дарвин тайно завел новый блокнот – Дневник Б.

Он был посвящен трансмутации видов.

К 1839 году Дарвин составил целостную картину и обобщил свои размышления в 35-страничном отчете. Решающее влияние на него оказал Томас Мальтус, чей «Опыт о законе народонаселения», опубликованный в 1826 году, указывал на то, что беспрепятственный рост организмов экспоненциален (или, говоря устаревшей терминологией того времени, «геометричен»), в то время как рост количества ресурсов имеет линейную («арифметическую») зависимость. Экспоненциальный рост – это когда каждое число при каждом шаге умножается на определенную величину – например, 1, 2, 4, 8, 16, 32, где каждое последующее число вдвое больше предыдущего. При линейном росте к каждому числу определенная величина прибавляется – например, 2, 4, 6, 8, где каждое число больше предыдущего на 2. Каким бы малым ни был множитель при экспоненциальном росте (при условии, что он больше 1) и каким бы большим ни было слагаемое при линейном, в длинном ряде чисел экспоненциальный рост всегда обгоняет линейный. Хотя, если множитель близок к 1, а слагаемое очень велико, обгонять его придется долго.

Приняв во внимание доводы Мальтуса, Дарвин понял, что на практике рост популяции сдерживается именно соревнованием за ресурсы – пищу и среду обитания. Он писал, что такое соревнование ведет к «естественному отбору», и именно победители этой борьбы производят потомство. Отдельные особи в пределах вида не совсем идентичны; их различия позволяют силе естественного отбора проводить медленные, постепенные изменения. Как далеко они могут зайти? Дарвин считал, что очень далеко. Достаточно далеко, чтобы за определенный срок могли возникнуть новые виды. А благодаря геологии ученые знали, что Земля очень, очень стара.

Следуя семейной традиции, Дарвин был унитарием. Представителей этой ветви христианства можно емко охарактеризовать как «людей, верящих в более чем одного Бога». Как истинный унитарий, он верил, что Бог должен совершать свои деяния в величайших масштабах. Поэтому он окончил свой отчет мощным призывом к унитарианскому взгляду на Бога:

Творцу бесчисленных систем миров не под стать создавать каждое из множества ползучих паразитов и склизких червей, наводняющих землю и воду на этом шаре. Как ни прискорбно, нас уже не изумляет, что группа животных была непосредственно сотворена для того, чтобы откладывать яйца в кишечники и плоть других – что одни организмы находят восхищение в жестокости… В смерти, голоде, хищности и скрытой борьбе мы видим путь к сотворению высших животных и величайшие блага, какие можем постичь.

У Бога определенно не может быть настолько дурного вкуса, чтобы создавать мерзких паразитов напрямую. Они существуют лишь потому, что являются необходимым шагом на пути, ведущем к котам, собакам и нам, людям.

У Дарвина появилась своя гипотеза.

И теперь он стал биться над тем, как преподнести ее застывшему в ожидании миру.