Два с половиной года прожив в доме у горы Пэктусан, Чхве Ын Хи переехала обратно в Тонбунни, где провела еще год, деля время между бесконечными экскурсиями и политзанятиями. Каждый день она ходила гулять по той же лесной тропинке, где бродила прежде, – надеялась повстречать Кэтрин Хон, красавицу из Макао, раздумывала, где она и что с ней сталось. Через три дня после переезда они столкнулись в лесу и обе возрадовались.

– Как вам живется? – спросила Чхве.

– Я так плакала, когда вы уехали, – ответила Кэтрин, обнимая ее. – Вы мне снились. Давайте больше не расставаться.

Они долго гуляли и разговаривали. Кэтрин гораздо лучше говорила по-корейски, и беседы стали глубже и разнообразнее. Еще несколько недель они встречались, заранее договариваясь о месте и времени, и порой за болтовней пили женьшеневую настойку.

– Вы верующая, сестра? – как-то днем спросила Кэтрин.

– Ну, я иногда молюсь, но не то чтобы сильно верующая.

– Я католичка, – сообщила Кэтрин. – В крещении Мария. Вы как относитесь к католичеству?

– Меня оно всегда отчасти интересовало, – уклончиво ответила Чхве.

– Давайте помолимся вместе?

– Ладно, – сказала Чхве.

Они зашли поглубже в лес. На территории не было подходящего водоема, поэтому Кэтрин крестила Чхве в палой листве, красно-золотой и мягкой. Вообще-то Чхве не готова к крещению, сказала Кэтрин, но, пожалуй, в таких обстоятельствах можно.

– Теперь вы тоже католичка, и мы можем вместе молиться. Я вам дам христианское имя. По-моему, надо на «М», как Мария. Магдалина подойдет? – (Чхве кивнула.) – Вот и хорошо. Отныне вас зовут Магдалина.

Чхве и Кэтрин вместе молились и ободряли друг друга. Это было утешительно – хранить секрет на двоих, пусть и просто-напросто имя – «Мария» и «Магдалина», тайный шифр. В мемуарах Чхве пишет бесхитростно: ее единственная подруга была католичкой, «и поэтому я тоже стала католичкой».

В начале марта Чхве опять увезли. Накануне она в последний раз увиделась с Кэтрин, и та подарила ей ожерелье. У Чхве не нашлось достойного подарка, и она протянула подруге две стодолларовые купюры, которые остались еще с Гонконга. Мария покачала головой:

– Не надо. Мне вообще-то зарплату выдают. Я думаю, вам они больше пригодятся.

Невыносимо было расставаться с единственным человеком, которому можно довериться. Чхве сунула деньги Кэтрин в руку, развернулась, шагнула прочь и услышала:

– Магдалина!

Она обернулась.

– Сестра, – сказала Кэтрин, – мы еще когда-нибудь встретимся.

Она подбежала, обняла Чхве, положила голову ей на грудь. Обе рыдали до изнеможения, затем распрощались. Спустя годы Чхве узнала, что Кэтрин возили туда-сюда по стране и в конце концов отправили преподавать северокорейским шпионам кантонский. Чхве и Кэтрин больше не виделись.

А вот с Ким Чен Иром она виделась постоянно. В 1981-м и 1982-м они регулярно встречались – как правило, на вечеринках в Рыбном доме. Чхве казалось, что он «очень худой».

– Это я каждый день занимаюсь, худею, – объяснил Ким Чен Ир. Он по-прежнему курил, но пил меньше и почти весь вечер тянул воду из бутылок – но гостей подзуживал пить до дна. Отношения Кима и Чхве походили теперь на дуэт сына и матери – она же все-таки была на шестнадцать лет его старше. Она дразнила его насчет диеты и изо всех сил старалась «добиться [его] доверия». Делать вид, будто довольна, даже очарована, – единственный способ сохранить хоть какую-то свободу и не свихнуться, поэтому Чхве смирилась и старалась играть любезность, не опускаясь до лести.

Вероятно, Ким Чен Ир тем временем готовился выйти на люди. В октябре 1980-го Ким Ир Сен на Шестом съезде Трудовой партии Кореи официально провозгласил сына своим преемником, и этот авторитарный непотизм был встречен презрением международного сообщества – не только Запада, но и многих социалистических стран Восточной Европы и Азии. Ким Чен Ир на том же съезде объявил, что Северная Корея отходит от традиционного коммунизма к самообеспечению и укреплению идеологии чучхе. Партийцы со съезда вернулись с подарками – каждому достался прекрасный образчик новейших технологий, японский семейный холодильник. На дверце холодильника крупными буквами значилось «ПЭКТУСАН». Холодильник, объяснили делегатам, им дарит лично великий вождь. В феврале 1982 года Ким Чен Ира «избрали» в Верховное народное собрание и официально сообщили широкой публике, что его надлежит называть «любимый руководитель». Кроме того, Ким-младший активно занимался подготовкой к семидесятому дню рождению отца 15 апреля 1982 года – вдобавок к неумеренным торжественным мероприятиям перекраивал городской план Пхеньяна, чтобы впихнуть туда 170-метровый Монумент идей чучхе, триумфальную арку и площадь Ким Ир Сена, которые надлежало соорудить на одной прямой. И еще он продюсировал многосерийную эпическую кинобиографию Ким Ир Сена «Звезда Кореи», в которой великий вождь наконец-то стал экранным персонажем.

Едва Ким Чен Ира провозгласили преемником великого вождя, режим приступил к его обожествлению. На практике это означало, что он превращался в сына Бога. До той поры Чхве в основном ездила на экскурсии, посвященные Ким Ир Сену; теперь ее отвезли в Музей революционных заслуг Ким Чен Ира, где прославлялся уже не отец, а сын. Музей состоял из «исторической» экспозиции, горного парка, где, сказали Чхве, Ким Чен Ир проходил военную подготовку, и кинолектория, воспевавшего исключительные творческие таланты любимого руководителя. Все здания построили совсем недавно, экскурсии водили женщины в военной форме. По стенам лектория висели вырезки из зарубежных газет – «Нью-Йорк таймс», например, – превозносившие Кимов. При ближайшем рассмотрении эти материалы оказались оплаченной рекламой, сверстанной под аутентичные газетные статьи.

В последние встречи любимый руководитель не раз повторял: «Приезжает режиссер Син», – намекая, что Син вот-вот сбежит на Север. Один раз посреди разговора Ким углубился в подробности:

– А, кстати, – у меня новости от режиссера Сина. Он приезжает 15 апреля, в день рождения великого вождя.

Чхве не очень-то поверила. Син, которого знала она, ни за что не сбежал бы в Северную Корею.

И однако эти частые Кимовы уверения расстраивали ее. Если Син приезжает, размышляла она, что будет с нашими детьми? Он заботился о них, пока меня не было? И вообще, как это он приедет? Он тут не выдержит и дня. Но если он приедет, у меня появятся силы жить дальше… И так она дискутировала сама с собой часами.

Режиссеру Сину ни в коем случае не надо сюда приезжать.

Если он приедет только ради меня, это все-таки будет прекрасно…

Ему не стоит приезжать. Ему нельзя приезжать.

«Чем дольше я думала, – позднее писала Чхве, – тем больше запутывалась. Режиссер Син не шел из головы. Даже во сне являлся». Один раз ей приснилось, будто она снимается на натуре, а режиссера Сина нигде нет; она ищет его и в конце концов находит в канаве у поля – Син лежит, свернувшись калачиком. Чхве пытается поднять его и не может. Проснулась она в полной уверенности, что с бывшим мужем беда.

14 апреля 1982 года, накануне дня рождения Ким Ир Сена, никаких вестей о Сине не поступило. Перед ужином господин Кан и другой наставник усадили Чхве на первом этаже слушать аудиопленку с перечнем всех подвигов Ким Ир Сена. Затем поставили другую, с подвигами его покойной жены Ким Чен Сук, затем третью, с похвалами всей его семье – отцу, матери, братьям и дядьям. Пока крутились пленки, запрещалось разговаривать или закрывать глаза. Впоследствии Чхве узнала, что такова государственная традиция кануна Дня вождя: по всей стране граждане поголовно проводят вечер в молчании, слушая эти истории производства Центрального телеграфного агентства. «Магнитофон играл час сорок минут, – говорила Чхве, – а я все думала о режиссере Сине».

В День вождя Кан явился в дом с букетом азалий от любимого руководителя. Официальная история Северной Кореи гласит, что в 1945 году, когда Ким Ир Сен со своими партизанами наконец отбросили японских захватчиков за китайско-корейскую границу и после долгих лет изгнания ступили на родную землю, в первой же деревне зацвели азалии, и всех охватила радость встречи с Родиной. С той поры азалия – национальный цветок Северной Кореи.

Ким Ир Сену северокорейской иконографии, розовощекому и улыбчивому, как Санта-Клаус, приличествовал день рождения а-ля Рождество: всенародный пир, редкий праздник для рабочих и студентов, все получают мясо в пайках, дети – подарки от государства: обычно конфеты или новые школьные формы, за которые полагалось благодарно кланяться портрету великого вождя, по закону висящему в каждом доме на почетном месте. Портреты раздавали населению бесплатно, а к ним – специальные белые тряпочки, чтобы протирать с них пыль. Раз в месяц проверяющие из министерства общественных стандартов забегали проверить, чистый ли портрет. Нескольких пылинок хватало, чтобы на гражданина написали кляузу; за пару промахов такого рода могли и посадить. Рамка поверху была шире – чтобы портрет не бликовал и чтобы великий вождь выразительнее взирал на обитателей дома.

Вместе с цветами Каи приволок коробку. На лицо он приклеил гордую улыбку.

– Любимый руководитель прислал вам подарок, – сообщил он Чхве. – А теперь я проведу церемонию.

Вместе с Хо Хак Сун и Ким Мён Ок он освободил в гостиной место перед портретом Ким Ир Сена и поставил ящик, как из-под яблок. Велел Чхве встать на ящик и посмотреть на портрет.

– При торжественной церемонии надо петь «Песню генерала Ким Ир Сена», но это мы сегодня пропустим, – сказал Каи. – Просто принесите клятву верности.

Чхве учила и репетировала клятву, но перспектива выступить взаправду обескураживала. Чхве замялась.

– Давайте скорее, – не отступал Каи.

Было ясно, что выкрутиться не удастся. Лучше покончить с этим побыстрее.

– Я благодарю вас, великого вождя, за ваше великодушие и за то, что дозволили мне принять участие в славной революции. Я клянусь, что изо всех сил постараюсь отплатить вам за доброту Я желаю нашему великому вождю долгих лет жизни.

И Чхве поклонилась портрету. «Я играла во многих фильмах, – позднее говорила она, – но стыднее роли мне не выпадало». Кан, впрочем, остался доволен. Он открыл коробку. Внутри оказались японские фрукты, консервированная рыба, несколько банановых гроздей и «именные часы» с выгравированным именем Ким Ир Сена – те самые, о каких всю жизнь мечтала Хо Хак Сун. Чхве грызла совесть – часы достались ей, хотя она их не заслужила и даже не хотела. Мысли ее прервал девичий визг.

– Ух ты! А это что? – вскричала Ким Мён Ок, схватив банановую гроздь. Она еще никогда не видела бананов.

Не прошло и года, уже в 1983-м, Чхве стояла под тем же улыбающимся портретом в той же комнате с теми же людьми. После такой же церемонии ей преподнесли еще одну подарочную коробку. В коробке опять лежали именные часы, «Омега» из настоящего золота (Чхве затылком чувствовала завистливый взгляд Хак Сун), и ленточка цветов национального флага с вертикальной золотой полосой посередине. Кан приколол ленточку Чхве на грудь.

– Великий вождь Ким Ир Сен и любимый руководитель товарищ Ким Чен Ир награждают вас орденом Национального Флага первого класса.

То был второй по значимости гражданский орден КНДР, после ордена (кого бы вы думали?) Ким Ир Сена. Чхве терялась в догадках, как умудрилась сподобиться, но понимала одно: орден обязывает ее служить государству. Несомненно, Ким Чен Ир наконец приставит ее к делу.

К какому именно делу, Чхве не знала – пока в один прекрасный день на вечеринке Ким Чен Ир не сказал ей ни с того ни с сего:

– Приехал режиссер Син.

После голодовки Син проваландался в тюрьме номер 6 еще полтора мучительных года. Условия содержания постепенно менялись. Начальник тюрьмы регулярно вызывал его и задавал вопросы о кино – до того конкретные, что Син отчетливо припоминал допрос после первого побега, когда сотрудники госбезопасности то и дело куда-то бегали, рапортовали Ким Чен Иру и возвращались с новыми вопросами. Лишь одному человеку в Северной Корее было доступно запрещенное южнокорейское кино, и лишь этот человек мог так спрашивать.

Вскоре после того, как начались эти беседы, Сина допросил министр народной безопасности.

– Если бы вы жили с Чхве Ын Хи, вы бы отказались от попыток сбежать? – спросил министр.

– Конечно, – ответил Син. Дальше он постарался как мог – и впоследствии боялся, что пережал: – Я обычный человек, я буду рад нормальной семейной жизни. Я приму участие в революции. Отныне я стану полагаться только на партию и действовать согласно ее желаниям. Я наконец проникся истиной лозунга Трудовой партии Кореи «абсолютность и безусловность». Прежде я не понимал – я трактовал его с капиталистической точки зрения.

Про себя Син брезгливо содрогался. Если государство требует от людей играть такие сцены, оно ни бельмеса не смыслит в диалогах.

– Да, – кивнул министр. – Абсолютность и безусловность не имеют границ. Наконец-то до вас дошло.

Через несколько месяцев, в декабре 1982 года, к Сину приехал другой пхеньянский посланец. Этот велел записать все, что Син знает обо всех южнокорейских кинорежиссерах, какие в голову придут, а затем расспрашивал, как Син видит свое будущее в кинематографе. Син отвечал, что в тюрьме раскаивался «тысячу раз в день», переосмыслил свою жизнь и переменил убеждения.

– Теперь я понимаю, что все мои фильмы затуманивали классовое сознание народа, – они как религия для капиталистов. Теперь, будь у меня возможность, я бы снимал, руководствуясь классовым сознанием.

Судя по всему, ответы Сина понравились и этому посланцу.

А затем, прямо после завтрака 23 февраля 1983 года, надзиратель открыл дверь камеры и выпустил Сина. Его отконвоировали в душ, отдали помятый коричневый костюм, в котором привезли в тюрьму, велели переодеться и отвели в комнату свиданий. Там Сина ждали трое: уже знакомый проверяющий, чиновник во френче а-ля Мао и активист Чхве в углу. Проверяющий поболтал с Сином, спросил про здоровье, а затем френч открыл портфель и вынул листок бумаги.

– Встаньте по стойке смирно и внимательно слушайте, – сказал человек. И громко, веско зачитал: – «Товарищ, несмотря на то, что вы совершили серьезное преступление, мы вас прощаем. Отныне вы посвятите свою жизнь великому вождю и будете вносить вклад в осуществление революционной задачи нашей родины нунхе. Подпись: Ким Чен Ир, двадцать третье февраля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года».

Едва он щелкнул замком портфеля, Син очутился снаружи, перед (ну естественно) «мерседес-бенцем» – на сей раз синим и совсем новым. Син залез в машину. Удаляясь, он не отрывал взгляд от здания тюрьмы – в заднем окне она смотрелась кадром широкоэкранного фильма, а затем пропала с глаз.

Сина отвезли в секретный дом Министерства народной безопасности, взяли клятву верности, а затем постепенно обильной пищей и физическим комфортом восстановили ему здоровье. Выдали новую одежду, провели медицинское обследование, постригли. Спустя каких-то десять дней, 6 марта, скомандовали приготовиться к встрече с любимым руководителем.

Сину предстояла первая вечеринка у Ким Чен Ира.

Чхве уже приехала в Рыбный дом. Такой же праздник, как все последние пять лет, только масштабнее: гостей вдвое больше, огромный банкетный зал набит битком. В воздухе витало предвкушение. Ким Чен Ир от самодовольства чуть не лопался. В самом начале кто-то взял Чхве за локоть и сказал:

– Сегодня счастливейший день вашей жизни!

Чхве только плечами пожала. Обычное дело – северокорейцы вообще любят восторженные преувеличения.

Машина подруливала к бетонному зданию, у которого выстроилась длинная шеренга одинаковых «мерседесов». Син нервничал и не ждал ничего хорошего. Вылез из машины, приблизился к парадному входу. Двое швейцаров слегка поклонились ему и открыли дверь. Едва Син вошел, людный зал разразился овацией.

Син растерянно заозирался. Десять дней назад он голодал в камере, сидел в пыточной позе, ночами просыпался от криков заключенных, отправленных на истязания или казнь, а теперь очутился в зале, смахивающем на «фешенебельный сеульский ночной клуб». Вокруг толпились мужчины в мундирах или одинаковых костюмах западного фасона, с одинаковыми красными флажками на груди, пьяные от дорогущего алкоголя и обожравшиеся деликатесов. От столика к столику, кокетливо хихикая, перепархивали юные девочки.

А в центре зала стоял Ким Чен Ир – человек, который на долгие годы заточил Сина в тюрьму, а теперь неизвестно зачем вызвал сюда. «На фотографиях и портретах я его видел не раз, – писал Син, – но живьем впервые. Невысокий, большие глаза ярко блестели. Он покраснел, как будто уже давал о себе знать алкоголь». В свободных брюках и свободной рубашке – наряд смутно напоминал пижаму Ким Чен Ир приветственно улыбнулся.

Син направился к нему.

Чхве прибытие звездного гостя пропустила. Когда музыка внезапно оборвалась и толпа захлопала, Чхве не обратила внимания. Какая-то женщина подошла и ткнула пальцем на дверь:

– Вы гляньте, кто пришел!

Чхве обернулась. В дверях стоял очень костлявый человек. Она не сразу узнала Сина, а узнав, онемела. Сердце как будто остановилось.

– И чего вы стоите? – спросила женщина и поволокла Чхве к дверям.

Приближаясь к Ким Чен Иру – сердце колотилось как бешеное, – Син заметил Чхве. Она пришла на вечер в традиционном белом ханбоке и огромных дымчатых очках. Пять с лишним лет Син не видел ее и не знал наверняка, здесь ли она, жива ли она. Глазам не веря, он смотрел, как ее ведут к нему. Оба застыли, не зная что сказать, что сделать, мучительно ощущая на себе взгляды десятков пар глаз. Аплодисменты сменились удушающей тишиной; толпа замерла.

– Что с тобой случилось? – наконец выдавила Чхве. Син вяло улыбнулся.

Неподалеку Ким Чен Ир улыбался от уха до уха, как ребенок, только что учинивший невероятнейшую проделку.

– Ну, обнимитесь! – сказал он. – Что вы стоите столбом?

Син и Чхве обхватили друг друга руками – поначалу одеревенело, затем с облегчением погрузились в объятия друг друга. Вокруг снова загикали и захлопали. Засверкали фотовспышки.

– Так, ладно. Хватит обниматься, идите сюда, – распорядился Ким Чен Ир.

Син и Чхве подошли, очень остро сознавая, что это спектакль и все на них смотрят. Син вежливо поклонился и пожал Киму руку. Тот стиснул Сину ладонь от души. С Сином по левую руку и Чхве по правую он попозировал для фотографа («Не переживайте, – пошутил он, – в южнокорейских газетах не напечатают») и затем обернулся к толпе.

– Товарищи! – возгласил он. – Отныне господин Син – мой консультант по кинематографу. – (Оглушительная овация.) – А госпожа Чхве – представительница наших корейских женщин! – Снова овация. Ким Чен Ир перевел взгляд с Сина на Чхве. – А давайте-ка устроим вам свадьбу. 15 апреля, в день рождения великого вождя.

Син ошеломленно вытаращился; бурные аплодисменты не смолкали. На дворе 6 марта 1983 года. Если бы Син и Чхве не развелись, сегодня был бы канун их двадцать девятой свадебной годовщины.

Любимый руководитель поставил эту сценку безупречно.