О приезде мужа Чхве ничего не знала, но примерно тогда же Ким Чен Ир перестал приглашать ее на вечеринки.

Формально это ничем не объяснили, но как раз в тот период Ким Чен Ир все активнее занимался государственными делами. Он постепенно выходил на первый план. В сентябре 1978 года – редкий случай, очень громкое событие – встретился с иностранными гостями, прибывшими на фестиваль «Ариран» и тридцатую годовщину основания КНДР В декабре ввел в обиход новый национальный лозунг «Жить по-своему» – сигнал о том, что Северная Корея уходит от социализма к национализму.

Надеясь вымолить себе возвращение на Юг, Чхве снова и снова просила о встрече с любимым руководителем, но ответов не поступало. Правда, Ким Чен Ир по-прежнему чуть ли не ежедневно присылал подарки: сшитую на заказ одежду на любой сезон, текстиль, шубы, косметику. И все снимки Чхве, сделанные его фотографами: прибытие в Нампхо, вечеринки, экскурсии. Время шло, Чхве погружалась в депрессию. Общество Хак Сун несколько скрашивало жизнь, но «ночами, когда она уходила к себе, – писала Чхве, – наваливались ностальгия, тревога и ужас. Я пряталась в ванной, включала воду до отказа, сидела там и плакала». Оказалось, что после полуночи, когда военные отключали «глушилки», два радиоприемника у кровати ловили южнокорейскую частоту Чхве слушала радио каждую ночь под одеялом, чтоб заглушить звук. «То была моя единственная радость, мое единственное утешение».

А затем Ким Хак Сун отослали прочь. Даже попрощаться не дали. Однажды утром Чхве проснулась – а Хак Сун попросту не было в доме. «Она насовсем вернулась в Пхеньян», – сказали Чхве другие кураторы. Эта новая утрата лишний раз подтвердила, что Чхве, скорее всего, предстоит до конца дней своих жить в этой сюрреалистической тюрьме, в какой-то паре сотен миль от родины. Некогда она была знаменитой актрисой, ее окружали друзья, родные, у нее была карьера – а теперь она очутилась в альтернативной вселенной, где люди говорили на понятном корейском языке, но все было чужое. Она не могла есть, не могла спать. Когда задремывала, приходили кошмары о детях, которых она больше не увидит. Она думала покончить с собой, но не могла причинить родным такую боль. «Ужасное было время», – говорит она.

Потеплело, и наставники, как и обещал Ким Чен Ир, на выходные свозили Чхве в дом на озере, половить рыбу. В первый день Чхве спускалась к воде по тропинке мимо «большого дома, окруженного бетонной стеной и колючей проволокой». Из-за стены пронзительно крикнули:

– Кто идет?

Куратор попросил Чхве подождать и пошел к воротам. Вернувшись, поспешно повел ее прочь от озера.

– Надо возвращаться, – бормотал он. – Сюда нельзя.

Спустя пару дней Чхве с господином Каном и другим куратором плавала на лодке и с озера видела вдалеке тот самый дом. Во дворе была женщина – зашла в воду, потом вышла. Подол светло-зеленого платья мокнул на воде; волосы, небрежно стянутые узлом, слегка трепало ветром. Женщина была элегантна и печальна.

Завороженно наблюдая, Чхве заметила, что за женщиной тоже присматривает пара кураторов.

Где-то во время фестиваля «Ариран» Чхве переселили. Среди ночи явился Кан и велел упаковать вещи. Снаружи ждал армейский джип. Ким Чен Ир предпочитал перевозить людей под покровом темноты – и их сложнее выследить, и им самим сложнее понять, куда же их везут.

Два часа джип взбирался по горным дорогам и наконец прибыл к двухэтажной вилле в Тонбунни, которая пряталась в лесах, вспоминала потом Чхве, «точно дом с привидениями во мраке». Чхве познакомили с новым куратором, немолодой женщиной, похожей на Ким Хак Сун; звали женщину Хо Хак Сун.

Дом был гораздо скромнее предыдущего. Чхве поселили в комнате, где из мебели – только кровать, гардероб и стол. Радиоприемника тоже не было. Чхве казалось, ее выбросили на свалку. Она вязала, по утрам гуляла, днем смотрела кино. Наступили и прошли дни рождения ее детей. Чхве отпраздновала их мучительно, в грустном безмолвии. Загадала, чтобы сын вырос «хорошим, порядочным человеком», а дочь «жила бы дальше… и вышла замуж за прекрасного мужчину». Где-то сейчас их отец? Заботится ли он о детях?

Чхве вспоминала детство: однажды ее мать внезапно вернулась домой, бросив дела, обняла дочь и сказала: «Я должна была приехать пораньше, потому что думала о тебе». Тогда Чхве захихикала и отмахнулась, но теперь понимала. И она ужасно скучала по Сеулу. По «девушкам, под ручку гуляющим вдоль каменной стены дворца Токсу; юношам, которые взбираются на Пэгундэ и кричат „Эге-гей!“, чтоб послушать эхо; по семьям, которые после ужина вместе смотрят мыльную оперу по телевизору и плачут; по людям, которые цапаются по пустякам или делят друг с другом маленькие радости. О, как я хотела увидеть их вновь!»

Господин Кан расширил программу ее идеологического просвещения. В День независимости, 9 сентября, Чхве велели составить «поздравительное послание» Ким Ир Сену, руководствуясь официальным сборником поздравительных писем. Примеры в сборнике были «ужасно затянутые и занудные. Уважительных и хвалебных эпитетов столько, что смысл в них тонул». Чхве постаралась изо всех сил, набросала несколько фраз, восторженных и льстивых, как и полагалось. Кан прочел, кивнул и вложил письмо в конверт. Затем дал Чхве анкету под названием «Автобиография партийных кадров».

– Составьте для партии историю своей жизни, – распорядился он. – Только правду. Постарайтесь проанализировать и оценить себя и свои поступки. В конце напишите выводы.

– Я никогда не писала автобиографий, – возмутилась Чхве. Это абсурдное занятие, и к тому же печальное. Только этого не хватало – в деталях вспоминать жизнь, с которой ее разлучили. – Как я вам ее напишу?

– Это забота любимого руководителя товарища Ким Чен Ира.

– Забота?

Кан ткнул пальцем в анкету:

– Садитесь, пишите.

Чхве взяла ручку. «Я родилась 9 ноября 1930 года, – начала она. – Я третья дочь моего отца Чхве Ён Хвана…» Она писала, а Кан читал черновики и требовал то дополнительных подробностей, то конкретных упоминаний какого-нибудь дяди или двоюродного брата. Логики Чхве не улавливала, но понимала, что это своего рода проверка, инициация. Для чего – неизвестно.

Прерывая работу над собственным жизнеописанием, Чхве развлекала себя как могла. Читала, вязала, бродила по лесу в окрестностях. Большие участки территории были размечены табличками, гласившими, что дальше хода нет. Спустя пару недель приблудился бродячий пес – Чхве носила ему еду со стола. Она подружилась с садовником – старалась приходить к нему почаще, вместе они драли сорняки и сажали цветы. Физический труд она любила. «Ручной труд приносил плоды – ощутимые плоды. Вязание (или садоводство) – честная, настоящая работа; в остальном в моей жизни царил хаос». Еще она вела дневник – это помогало не сойти с ума и трезво смотреть на вещи.

Новая куратор Хо Хак Сун поддерживала и успокаивала ее. Когда Чхве нервничала, Хак Сун поила ее женьшеневым вином. «Выпейте капельку, – говорила она, – вам полегчает». Иногда сжимала руку Чхве и утешала: «Пожалуйста, успокойтесь, госпожа. Волноваться вредно для здоровья. Будьте сильной, учитесь терпеть. Со временем станет получше».

«Когда мы познакомились, – вспоминала Чхве, – ей было сильно за пятьдесят. Не красавица, но и не страшная. Вроде бы добрая и верная. Образования почти никакого, но очень умная. Я ее хвалила: „Вы бы добились больших успехов, если бы получили образование“. Она родилась в бедной крестьянской семье, ее родители занимались подсечно-огневым земледелием в горах Онсона, в Северной Хамгён. В восемнадцать лет вышла замуж – и у нее даже подвенечного платья не было». Вскоре после свадьбы Хак Сун родила, а вскоре после того муж ушел на Корейскую войну. Там он погиб вместе с другими ее родственниками; мужчин в семье не осталось. Как и всех военных вдов, Хак Сун в память об этой жертве приняли в партию; жизнь от этого стала лучше. Хак Сун пошла работать в маленький партийный магазин, сама выучилась читать, писать и считать, доросла до заведующей. Прошло одиннадцать лет; в 1964-м ее перевели в Пхеньян, работать на ЦК, где, по ее словам, она занималась «важной секретной работой». Ким Ир Сену она готова была ноги целовать. Дома у нее лежали две сберкнижки, где суммы не менялись: 4 воны 15 чонов на одной (в ознаменование дня рождения Ким Ир Сена, 15 апреля), 2 воны 16 чонов на другой (день рождения Ким Чен Ира, 16 февраля). Ее голубая мечта была – выслужиться и получить часы с выгравированным именем великого вождя. «Часы Ким Ир Сена, – объяснила Хак Сун, – символизируют славу Трудовой партии и наделяют привилегиями». Чхве восхищалась Хак Сун и звала ее тетей или сестрой.

1978 год подходил к концу, наступили кусачие морозы. Хак Сун принесла Чхве зимнюю форму Народной армии – тускло-горчичный ватник, штаны, сапоги на хлопковой подкладке – и попросила надевать все это на прогулки. Ничего теплее не нашлось. Чхве не видела северокорейской солдатской формы с 1952 года и считала, что сама в таком наряде выглядит нелепо.

Гуляла она дважды в день, утром и после полудня. Температура опускалась ниже нуля, порой падала до минус двадцати; Чхве видела, как люди по деревьям лезут на территорию виллы через ограду, собирают хворост. Позже ей рассказали, что окрестным жителям выделяют скудный паек угольной пыли, которую надо спрессовывать в брикеты, потом на них стряпать и ими же топить, но посреди шестидневной рабочей недели с обязательными политзанятиями и «добровольной работой» на это никому не хватало времени. Один человек, наткнувшись на Чхве, замер и затрясся. «Он непрестанно мне кланялся, – вспоминала Чхве. – Было ему за семьдесят. На усах сосульки, щеки впалые». Она шагнула к нему, хотела помочь, но старик перепугался, извинился и в ужасе шмыгнул в лес. Попадись он охране, его расстреляли бы или отправили в лагерь за воровство. Иногда Чхве слышала вдали крики боли – ритмичные, словно людей секли.

Но больше всего ее интересовали другие дома. Небольшие домики, разбросанные по всей территории, подальше друг от друга; временами к ним подъезжал то джип, то «мерседес-бенц». Наверняка там тоже кто-то живет.

Первой она повстречала арабку.

Чхве столкнулась с ней на дневной прогулке. Женщина шла навстречу; Чхве от удивления замерла. Она впервые видела в этой стране некорейское лицо. «У нее был лепной нос с горбинкой и прекрасная кожа». Арабка тоже смотрела с любопытством. Чхве припомнила то немногое, что знала по-английски.

– Вы откуда?

– Иордания. – Женщина, кажется, обрадовалась, что можно поговорить.

– Иордания? Вы далеко от дома.

– Да. А вы откуда?

– Япония, – соврала Чхве. Сама не знала, почему, но не хотелось говорить, что она из Южной Кореи.

– Где вы купили эту шапку?

На прогулку Чхве надела вязаную шапку.

– Сама связала.

– Правда? Очень красиво.

Чхве улыбнулась. Английский у обеих был слабоват, и беседа зашла в тупик.

– До свидания, – сказала Чхве и пошла дальше. Спустя несколько шагов она услышала:

– Вы счастливы?

Чхве остановилась. Обернулась.

– Я… ну… – пробормотала она и пожала плечами.

– Это очень неприятно, – сказала иорданка. – Я даже не могу написать родным.

– Ой. Это плохо. – Пауза. – Еще увидимся.

Чхве рассказала об этой встрече Хак Сун, а та нахмурилась и посоветовала не разговаривать с иорданкой и вообще ни с кем. Чхве пропустила совет мимо ушей. Она связала иорданке шапку, а иорданка подарила ей на Рождество свой шарф. Спустя пару месяцев иорданка уехала, и больше Чхве ее не видела.

В декабре на виллу зачастил Каи – заставлял Чхве писать новогодние поздравления Ким Ир Сену и Ким Чен Иру, «очень пафосные… на четыре-пять страниц. Идеальным стилем. И на лучшей бумаге». Если Чхве ошибалась или хоть одна буковка выходила недостаточно «аккуратно и четко», Кан велел переписать всю страницу. Проверял все черновики. Критиковал Чхве за то, что повторяется или отвешивает одинаковые комплименты обоим адресатам.

– Вот тут не хватает званий, – говорил он, тыча пальцем. – Товарищ Чхве! Почему вы до сих пор так пишете? Это ошибочная орфография, так пишут только на Юге.

В Рождество Кан наконец одобрил черновики обоих писем и принес дорогую бумагу для чистовиков. Чтоб ни одной кривой буквы, напомнил он, и между буквами равные расстояния, не то придется переписывать. «Двое суток я писала эти два письма, – говорила Чхве. – Столько раз переписывала, что до сих пор помню почти наизусть. В письме Ким Ир Сену было так: „В преддверии Нового года я хотела бы пожелать всего хорошего вам, нашему солнцу, нашему отцу, нашему вождю. Вам, не побежденному в сотнях битв, стальному человеку и нашему досточтимому вождю, который руководил обороной нашей страны против Японии и отказался преклонить колена перед американскими империалистами…”» Письмо его сыну начиналось так: «Свет нашего народа, наш учитель, наш любимый товарищ Ким Чен Ир, я хочу выразить глубочайшую благодарность и сказать спасибо. Я также хочу пожелать вам доброго здравия в наступающем году. Я благодарю вас за то, что поверили мне и помогли узреть новый свет…»

Кан остался доволен. Не все удостаиваются чести слать письма великим людям, сообщил он, и даже из тех, что присылают, лишь немногие письма, в том числе и ее, будут прочитаны адресатами лично. Чхве только головой покачала. Этот человек искренне считал, что ей должно польстить право написать благодарственное послание тем, кто ее похитил.

Прошло еще полгода, и Чхве на прогулке познакомилась с красавицей из Макао. Навстречу ей шла женщина – высокая, с модной короткой стрижкой. Явно не северокореянка. Обе остановились на тропе, поглядели друг на друга. Поздоровались. По-корейски женщина говорила не идеально, но прилично.

– Где вы живете? – вежливо, даже чопорно спросила Чхве.

– Вон там, – сказала женщина. – В доме номер четыре.

В том же доме прежде жила иорданка.

– Вы ведь нездешняя? – спросила Чхве.

– Нет, я китаянка, из Макао.

Чхве огляделась. Вроде никто не шпионит. Она поманила женщину за собой, они зашли поглубже в лес и там остановились.

– Вы хорошо говорите по-корейски, – заметила Чхве. – Где вы учились?

– Уже здесь. Я тут почти год.

– Как вас зовут?

– Моя фамилия Хон. Английское имя Кэтрин.

Как зовут Чхве, она не спросила.

– И чем вы нынче занимаетесь? – спросила Чхве.

– Изучаю труды Ким Ир Сена. – Кэтрин помолчала, затем выпалила: – Я вас знаю, сестра. Вы знаменитая актриса Чхве Ын Хи.

– Откуда вы знаете? – удивилась Чхве.

– В Макао часто видела вас в газетах. Сразу узнала.

Чхве глубоко вздохнула. Дрожа от любопытства, срывающимся голосом она задала вопрос, который рвался с языка:

– Как вы сюда попали?

Кэтрин Хон была одной из длинного списка тех, кого северокорейские оперативники похитили в 1970-х.

Поздно вечером 29 мая 1970 года Ли Дже Гун и двадцать семь других рыбаков шли на траулере «Бонсай», и тут их борт протаранили несколько лодок спецназа. Траулер взяли на абордаж – тыча винтовками в рыбаков, спецназовцы орали: «Вам что, жить надоело? Марш!» Рыбаков построили, «Бонсай» взяли на буксир и доставили в северокорейские воды.

В июне 1974 года северокорейские шпионы забрали из дома в японском городе Сайтама двоих японо-корейских детей трех и семи лет. Их перевезли в Токио, продержали там полгода, а затем посадили на северокорейское судно. Их отец, руководитель японской организации северокорейцев «Чосен Сорен», незадолго до того впал в немилость у Пхеньяна.

На следующий год южнокореец Ко Мён Соп и еще тридцать два рыбака шли вдоль побережья Кореи и нечаянно отдрейфовали севернее, чем нужно. Все тридцать три человека внезапно очутились под арестом – их судно насильно загнали в Северную Корею. По прибытии их отправили на каторгу. Ко Мён Сопу удалось бежать на Юг лишь двадцать девять лет спустя. К тому времени его женили на местной женщине, она родила от него двоих детей, а большинство членов его команды уже умерли. Сам он бежал, не сомневаясь, что жену и детей ждет казнь.

В ноябре 1977 года тринадцатилетняя школьница Ёкота Мэгуми ушла с тренировки по бадминтону в родной Ниигате, порту на западном побережье Японии. Помахав подругам, она зашагала домой – на плече белый чехол с ракеткой, в руке черная школьная сумка, идти недалеко.

Екота остановилась на светофоре. Внезапно какие-то люди сцапали ее прямо на тротуаре, скрутили и запихнули в военный грузовой мешок советского образца. Очнулась она на видавшем виды траулере по пути в Северную Корею. Следующие шестнадцать лет ее держали в изоляции и перевоспитывали в Пхеньяне, потом заставили преподавать японский в Военном университете Ким Чен Ира и выдали замуж за похищенного южнокорейца. Есть данные, что в 1993 году Ёкота покончила с собой на почве нервного срыва.

В июне 1978 года родным Яэко Тагуси, двадцатидвухлетней хостес токийского бара, позвонили из детского сада, куда ходили двое ее детей. Яэко их не забрала; что-то случилось? Она вышла купить себе новую блузку, и больше ее не видели. Спустя тринадцать лет родные узнали, что Яэко насильно увезли в Северную Корею.

В то же лето пять южнокорейских старшеклассников исчезли с пляжа на острове – все решили, что ребята утонули. Спустя двадцать лет эти сильно повзрослевшие подростки нашлись в Северной Корее – они работали инструкторами в шпионской школе Ким Чен Ира, обучали будущих северокорейских оперативников культуре и обычаям Юга.

Ясуси Тимура и его невесте Фукиэ Хамамото было по двадцать три года. 7 июля 1978 года они встретились на каменистом пляже Вакаса под японским городом Обама и пошли погулять; на них напали северокорейцы и силком загнали на борт судна. Обоих больше четверти века считали пропавшими без вести; затем власти Северной Кореи признались в похищении. Пару вернули в Японию в октябре 2002-го. В КНДР они оставили троих детей – с точки зрения Пхеньяна, полноценных северокорейских граждан.

В том же июле двадцатилетний Каору Хасуйкэ и его подруга Юкико очутились на пляже неподалеку от города Касивадзаки и уединились подальше от летних толп. К Каору подошел какой-то человек с сигаретой, попросил прикурить. Не успел Каору открыть рот, человек ударил его в лицо; набежали другие люди. Ошарашенной паре мигом запихали кляпы в рот, обоих повалили на землю и засунули в два больших мешка для трупов. Некоторое время они полежали на земле, а незнакомцы стояли над ними – ждали, наверное, пока уйдут возможные свидетели. Затем мешки погрузили в надувную лодку и доставили на судно. Каору и Юкико выпустили из мешков и чем-то укололи. Прохладный вечерний бриз гладил их лица; оба смотрели, как в темноте на горизонте гаснут огни родного города. Спустя два дня они прибыли в Чхонджин.

Через тринадцать дней после их исчезновения девятнадцатилетняя Хитоми Cora и ее мать Миёси покупали мороженое на острове Садо, в сорока трех милях по морю от Касивадзаки. Подбежали трое, повалили женщин на землю, заткнули им рты, засунули в такие же черные мешки и отнесли к ближайшей реке, где ждала моторка. Моторка отвезла их на борт морского судна. Хитоми продержали в трюме до утра – пока земля не исчезла с горизонта. Куда увели мать, Хитоми не знала.

В тот же вечер, но несколькими часами позже, из префектуры Кагосима в 870 милях от Садо, на южной оконечности Японии, исчезли Суити Итикава двадцати трех лет и Румико Мацумото двадцати четырех. На следующий год они поженились в Северной Корее.

Спустя еще месяц двое японцев заказали по телефону пять красивых девушек-эскортов: пусть придут на яхту, у нас «вечеринка на воде». Мужчинам прислали Дайану Ии Кым Им двадцати четырех лет, двадцатидвухлетних Иен Йокэ Фунь и Яп Мэ Лен, а также девятнадцатилетних Сито Тай Тхим и Маргарет Он Гуат Чу. И мужчины, и девушки вместе с яхтой в ту ночь исчезли безвозвратно; вновь возникла только Йен Йокэ Фунь – в 1980 году она работала в пхеньянском парке развлечений.

В июне 1979 года гражданин Южной Кореи Ко Сан Мун сел в такси в Осло и велел ехать в южнокорейское посольство. Таксист – то ли нечаянно, то ли с умыслом – отвез его в посольство не той Кореи. Впоследствии Ко обнаружился на Севере, и Пхеньян уверял, будто Ко перебежал добровольно.

В том же году некий сотрудник биржи труда объявил четырем ливанкам, что в Японии требуются четыре секретарши – платят по тысяче долларов в месяц. Ливанки тут же подписали договор и сели в самолет – думали, что летят в Токио, а прилетели в Пхеньян. После посадки у них отобрали паспорта и, как рассказывала потом одна из них, всех отослали «в школу, где учили шпионить – дзюдо, тхэквондо, карате, прослушка, – а на политзанятиях внушали безоговорочную веру в учение Ким Ир Сена. В школе было двадцать восемь молодых женщин, в том числе три француженки, три итальянки, две голландки и другие, из Западной Европы и с Ближнего Востока. Сопротивление было бесполезно».

Кое-кому повезло ускользнуть. В 1977 году актриса Ён Джун Хи и ее партнер, пианист Пэк Кон У еле спаслись от северокорейцев в Загребе. Один богатый югослав пригласил Пэка якобы дать домашний концерт. Северокорейские агенты заплатили главе загребской полиции 30 тысяч долларов за сотрудничество и затаились в засаде у югослава дома. Однако Ён и Пэк занервничали и по прибытии в Загреб на такси помчались в американское посольство. Посольство было закрыто, но вице-консул лишь недавно заступил на должность и работал до поздней ночи. Он отвез пару в «Палас-отель» и снял им номер на том же этаже, где жил и сам, пока не подыскал себе квартиру. В шесть утра к ним в дверь постучали. Пэк позвонил вице-консулу, и тот выглянул в коридор. «У вас под дверью трое северокорейцев», – сообщил он Пэку. В отель вызвали американских сотрудников, те помогли южнокорейцам украдкой спуститься в вестибюль на служебном лифте, а оттуда отвезли их прямиком в аэропорт.

15 августа 1978 года в японском городе Такаока шестеро подозрительных мужчин напали на японца и его невесту – те днем купались в океане и теперь возвращались к машине. Спасла их собака – когда их уже связывали и запихивали в мешки, она залаяла поблизости и спугнула нападавших. Невеста японца побежала к ближайшему дому – так вышло, что там жил полицейский на пенсии. Японец, по-прежнему с мешком на голове, умудрился пробежать пару сотен ярдов до другого дома. Позже, осматривая место происшествия, японская полиция обнаружила самодельный резиновый кляп с дыркой, чтобы жертва не задохнулась, резиновые наушники, чтобы жертва ничего не слышала, а также зеленые нейлоновые мешки, веревку и несколько полотенец.

Все семидесятые годы северокорейские агенты похищали иностранцев в Южно-Китайском и Японском морях; в Лондоне, Копенгагене, Осло, Гонконге, Макао, Загребе, Бейруте и ряде крупных городов Южной Кореи, Китая и Японии. Соответствующие приказы отдавал глава Сил специального назначения Ким Чен Ир.

Похищение Кэтрин Хон произошло по схожему сценарию. В 1978 году она работала экскурсоводом в Макао, и ее наняли двое мужчин лет за тридцать.

– Я несколько дней водила их по городу, – рассказывала Кэтрин. – Они щедро платили, сорили деньгами. Сказали, что они из Юго-Восточной Азии, смахивали на богатых сынков. Прекрасно говорили по-английски. Однажды попросили отвезти их на побережье. – На пляже их ждала какая-то тайка. – Сказала, что работает в ночном клубе. Лет на десять старше меня – мне тогда было двадцать. Мы вчетвером сели в лодку, поплавали вдоль берега. Потом заплыли дальше в море.

Моторка доставила их на большое судно, которое как будто их поджидало. Кэтрин и тайку загнали на борт. Сначала их привезли в Пхеньян. Кэтрин пыталась бежать – впрочем, безуспешно, – а потом несколько раз пробовала покончить с собой. После этого ее отвезли в маленький коттедж, вынесли из комнаты всё – «всё», повторила она, – чтобы она себя не покалечила, и в наказание давали только мисочку риса и один овощ в день.

– Я умирала с голоду, – объяснила Кэтрин. – И решила, что пора меняться. Стала учить корейский. Тогда они ко мне потеплели – через месяц перевезли сюда и обращаются получше.

Кэтрин повезло. Большинство похищенных, если сопротивлялись или не приносили пользы, отправлялись в лагеря. В основном похищали случайных людей, отбирая жертв не по плану, а из соображений удобства – хотя порой крали тех, чьи имена пригодились бы режиму, как вышло с Сином и Чхве и не вышло с Пэк Кон У и его женой. Похищения как политический рычаг режим Ким Ир Сена использовал еще в годы Корейской войны. В самом начале военных действий Ким Ир Сен выпустил меморандум «О перемещении работников интеллектуальной сферы из Южной Кореи»: северокорейским солдатам разрешалось вламываться в частные дома и «репатриировать» конкретных граждан – в основном интеллигенцию, журналистов, студентов и чиновников, – дабы те работали в деревнях, на заводах и в кабинетах новой Корейской Народно-Демократической Республики. Таким образом в 1950–1953 гг. в Северную Корею насильно перевезли, по разным данным, от семи до восьмидесяти трех тысяч южнокорейцев. Вдобавок во время войны северяне похитили пятьдесят пять иностранцев – в основном дипломатов и журналистов; впоследствии их пришлось отпустить с уверениями, что Северная Корея всего лишь пыталась их «защитить». По окончании войны северокорейцам «не удалось репатриировать» от сорока до шестидесяти тысяч южнокорейских военнопленных. Историк Шила Миёси Джейгер пишет, что эти десятки тысяч военнопленных «остались в Северной Корее фактически на правах рабов.

Многие из них даже не знали, что подписано перемирие». После перемирия процесс замедлился, но не прекратился: по оценкам сеульского Корейского института национального объединения в период между 1953-м и 2005 годами в Северную Корею увезли еще четыре тысячи граждан Юга, «отчасти потому, что Северная Корея нуждалась в их знаниях и навыках».

Случались и менее драматические похищения – никаких тайных операций, войн и физических нападений. Иногда южнокорейские рыбаки чересчур близко подходили к северной разграничительной линии, и их «спасали» северокорейские моряки. «Спасенных» затем снимали в кинохронике и прославляли на улицах Пхеньяна как народных героев, а затем, когда они сослужили свою рекламную службу, отправляли в лагеря. Трудовая партия уверяла, что эти люди «предпочли остаться в раю трудового народа и не возвращаться в ад капиталистического Юга». Девяносто три тысячи этнических корейцев заманили в КНДР из Японии обещаниями всевозможных благ и привилегий; чиновники встретили их на берегу, послали заниматься тяжелым физическим трудом во имя республики и ютиться в государственных квартирах. Ни один так и не вернулся домой.

Для операций такого рода конец 1970-х несомненно стал «золотой эпохой». Причина проста: Ким Чен Ир. Любимый руководитель не имел военного образования, не учился шпионажу, не работал в разведке, ни разу не выезжал из страны, зато смотрел и обожал все фильмы про Джеймса Бонда. (Позднее он намекал Син Сан Оку, что подобное западное кино считает практически документальными драмами.) Он не имел представления о сборе информации, стратегическом планировании и прочей занудной шпионской повседневности. Однако похищения (которые его подчиненные проводили все семидесятые), покушения (едва Ким Чен Ир возглавил иностранную разведку в 1974-м, его люди устроили покушение на Пак Чон Хи, а затем, в 1983-м – смертоносный Рангунский теракт), инфильтрация (его агенты все семидесятые и восьмидесятые не прекращали попыток внедриться в Южную Корею с моря и через тоннели под демилитаризованной зоной) и терроризм (вспомним теракт 1986 года в аэропорту Кимпхо, где погибли пятеро, а также захват и подрыв самолета «Корейских авиалиний» 1987-го, где погибли все)… по-видимому, Ким Чен Ир считал, что человеку его положения и амбиций приличествуют вот такие секретные операции.

«Секретные операции Ким Чен Ир обожал», – свидетельствует Хван Джан Ёп. «Похищения активно организовывались все 1970-е, – прибавляет бывший северокорейский оперативник Ан Мён Джин. – Едва в 1974-м его назначили преемником отца, Ким Чен Ир взялся руководить партийным отделом, занимавшимся внедрением в Южную Корею… Он распорядился обучать агентов идеально выдавать себя за местных, а в наставники им брать южнокорейцев. Поэтому стали систематически похищать японских, южнокорейских, арабских, китайских и европейских граждан. В Военном университете нам это преподносили как пример успехов Ким Чен Ира в повышении уровня инфильтрации». Некоторых японцев похищали для того, чтобы они преподавали будущим оперативникам язык и «культуру», обучали прикидываться местными на вражеской территории; других – для того, чтобы северокорейские шпионы затем пользовались их документами. Женщин похищали за красоту, а если они хорошо работали, их выдавали замуж за японских террористов, проживавших в Северной Корее. Страдали и те, кого не тронули, – семьи и друзья похищенных. Их близкие исчезали внезапно и навеки, их судьба навсегда оставалась загадкой.

Японская ассоциация родственников жертв, похищенных Северной Кореей, утверждает, что туда увезены – и, возможно, по сей день там находятся – граждане минимум двенадцати стран, включая Францию, Италию, Нидерланды и Иорданию. В период между 1978-м и 1982-м Чхве некоторых встречала: иорданку, Кэтрин Хон, а затем и французскую университетскую преподавательницу, которая говорила, что власти Франции наверняка добьются ее возвращения. Парикмахерша, которую Ким Чен Ир присылал к Чхве, поведала ей много историй о европейках, соблазненных и заманенных в Пхеньян северокорейскими оперативниками, которые притворялись богатыми китайцами; парикмахерша говорила, что знакома с женщинами из окрестных домов – их там держат под надзором и «промывают им мозги».

Все эти люди спали, ели, гуляли, приходили, уходили – и все равно были как призраки; Чхве подозревала, что и сама уже становится каким-то привидением. Ее хоть кто-нибудь ищет? Внешний мир вообще знает, что она еще жива? Или она попросту взяла и исчезла с лица земли?