После допроса гонконгские полицейские отвезли Син Сан Ока в «Хилтон», где он забронировал номер. До того молодой британский офицер терпеливо выслушал версию Сина о том, что его бывшую жену забрали агенты КНДР и к этому причастен северокорейский муж госпожи Ли. В 1972 году заместитель председателя Административного совета Северной Кореи Пак Сон Чхоль приехал в Сеул – редкий случай переговоров Севера и Юга – и попросил копию «Гостя в доме и моей матери» в подарок Ким Ир Сену; Син сказал, что нынешние события имеют какое-то отношение к этому эпизоду. Когда он договорил, офицер поблагодарил его, сказал, что свяжется с ним, и попросил не уезжать из Гонконга до завершения расследования.

Из номера Син позвонил брату в Сеул. Брат сказал, что вся семья «в раздрае». В доме Сина провели обыск, полиция и пресса намекают, что Син сделал Чхве что-то плохое – то ли в отместку за развод, то ли ради финансовой выгоды, поскольку у него самого сейчас с деньгами туго. Кольцо сжималось. Вечером Син созвал в номере пресс-конференцию и изложил десятку журналистов свою теорию о руке Пхеньяна. Он заявил, что никогда не доверял госпоже Ли и прибавил, что, похоже, сам оказался в центре политического заговора. Репортеры засыпали его вопросами, но почти все спрашивали о причастности Сина к исчезновению Чхве. Никакого успеха Син не добился.

Проснувшись после беспокойной ночи, он поехал в южнокорейское консульство, встретился там с офицером разведки и двумя полицейскими и вновь изложил свою теорию. Разведчик спросил у Сина паспорт и разрешение на выезд из страны, а затем порекомендовал вернуться в Сеул и там оказать содействие следствию. Син ответил, что с радостью вернется, если ему заранее дадут выездную визу. Работать в Южной Корее я не могу, объяснил он, и хочу гарантий, что меня выпустят и дадут возможность поискать новое место работы. Разведчик ответил, что гарантий дать не может. Выйдя из консульства, Син заметил, что двое полицейских увязались за ним. Вечером гонконгская полиция велела ему не выходить из номера. Ночью полицейские по очереди дежурили у него под дверью.

В те времена многие южнокорейцы не доверяли даже собственным властям – а чего бы вы хотели после десятилетий гражданской несвободы, да еще и недавних политических репрессий? Опыт научил Сина опасаться власти пуще многих. Когда в номер постучался немолодой англичанин, представившийся детективом отдела уголовных расследований, Син мигом сообразил, к чему все клонится.

– Вы пришли допросить меня как подозреваемого, так?

– Да, – сказал англичанин.

Син его впустил.

– Вы виновны в исчезновении Чхве Ын Хи, так? – спросил англичанин. Говорил он очень четко, рублеными фразами, словно привык иметь дело с собеседниками, плохо понимающими по-английски.

– Нет, – сказал Син.

– Вы прячете Чхве Ын Хи и Ли Сан Хи, так? Мы обыскали квартиру Ли Сан Хи в Норт-Пойнт и нашли сценарий вашего фильма «Адский корабль». Вы все спланировали вместе с ней, так?

– Нет, не так.

– Тогда почему у нее в квартире был ваш сценарий?

– Я не знаю, – сказал Син. – Она часто приходила в наш офис. Может, ей управляющий одолжил. Дайте мне поговорить с Ким Гю Хва, и мы разберемся.

Детектив, с облегчением отметил Син, похоже, и впрямь хотел докопаться до правды. Другой полицейский доставил в отель Кима и японского переводчика.

– Сотрудников, говорящих по-корейски, у нас сейчас нет, – пояснил детектив Сину, – так что говорите через него, – он указал на переводчика, – по-японски. Господин Ким тоже будет говорить по-японски, а нам переведут на английский. По-корейски между собой не разговаривать. Ясно?

Син кивнул. Посмотрел на своего управляющего и без обиняков спросил:

– А ты тут как замешан? – Чем дольше Син размышлял, тем отчетливее казалось, будто Ким рассказал не все. Тот не ответил, и Син спросил опять: – Кто пригласил Ын Хи в Гонконг?

– Корпорация «Кымчхан», – по-японски ответил Ким.

– Впервые слышу.

– Это небольшая компания.

Оба делали паузы, чтобы переводчик повторял за ними по-английски.

– Сколько тебе заплатили, чтобы ты их свел? – спросил Син, когда переводчик договорил.

– Немного, – ответил Ким на родном языке, отводя глаза.

– По-корейски нельзя, – встрял переводчик.

– Сколько? – повторил Син.

– Я получил несколько тысяч долларов, – по-японски ответил Ким.

Ах ты сволочь, подумал Син.

– Кто тебя просил пригласить Ын Хи?

– Вообще-то, – ответил Ким, – госпожа Ли.

Тут Син разъярился и заорал. Воцарился хаос: корейцы поливали друг друга пулеметными очередями вопросов и ответов на весьма повышенных тонах, переводчик с трудом за ними поспевал, а полицейским никак не удавалось их угомонить.

– Куда ее увезли? – рявкнул Син. Ким не ответил. Син шагнул к нему: – Ее похитили и увезли в Северную Корею, так?

– Я не думал, что до этого дойдет… – промямлил Ким.

– У тебя вообще совести нет?

– Я не знал, что так получится. Мне эта женщина голову заморочила.

– Мне больше нечего тебе сказать. Пошел вон.

– Я не хотел плохого. Я же просто посредник…

– Уведите его отсюда!

Гонконгская полиция арестовала Кима, лишила рабочей визы и выслала в Сеул, где его в итоге признали виновным в нарушении закона о национальной безопасности путем сговора с гражданами Северной Кореи и приговорили к пятнадцати годам тюремного заключения. Картина прояснилась, но это не утешало. Через госпожу Ли северокорейцы подкупили Кима и китайца Ван Дон Иля, чтоб те заманили Чхве в Гонконг, а тут уже взяли дело в свои руки. Но на этом след обрывался. Неизвестно, что случилось дальше и как это узнать. Ван исчез где-то на континенте, с Чхве была только госпожа Ли – и она тоже пропала. Вероятно, рассуждал Син, Чхве зачем-то понадобилась северокорейцам, а значит, она, скорее всего, жива. Но у нее больное сердце – а вдруг стресс?..

Хуже того, Син не мог себе позволить оставаться в Гонконге. Наступил конец марта. Южнокорейский загранпаспорт выдавали на год, на пять лет или на десять, в зависимости от нужд владельца, и срок действия загранпаспорта Сина истекал летом, всего через несколько месяцев.

Все его дальнейшие поездки будут зависеть от тех самых властей, которые уже несправедливо отозвали его кинолицензию. Этого нельзя допустить.

Следующие четыре месяца Син мотался по миру – в самые разные страны и как можно дальше. Пусть только где-нибудь одобрят один-единственный фильм – где угодно, лишь бы дали визу, – и жизнь наладится. В поисках фильмов, которые можно было бы выпустить в прокат, он съездил в Японию, встретился со сценаристом Рюдзо Кикусимой, обсудил с ним «Первую кровь». Кто-то рассказал Сину, что американскую визу проще запрашивать из Франции, потому что туда южнокорейцам виза не требуется, – он попробовал, но не преуспел. Заехал в ФРГ, хотел попросить политического убежища, но юридическая процедура оказалась слишком дорога, а деньги таяли. Один сингапурский дистрибьютор выразил интерес к прокату некоторых уже снятых фильмов Сина – это пополнило бы денежные запасы, однако подписывать договор сингапурцы не спешили.

Тут Син снова очутился в Гонконге. У него там был счет в банке, и там же находилась последняя еще действующая дочерняя компания «Син Фильм». В Гонконге он и решит, как разумнее поступить дальше: вернуться в Сеул или полететь в ФРГ и там потратить остатки, без гарантий добиваясь политического убежища.

Была середина июля. Срок действия загранпаспорта истекал 9 августа.

В офисе своей компании Син повесил телефонную трубку. Говорил он с братом – неохотно обещал не ездить в ФРГ и вернуться в Сеул. Власти смягчили законы, регулирующие кино, сказал брат; может, удастся получить новую лицензию и открыть новую компанию. Син согласился, только чтобы его успокоить и закончить разговор. Вообще-то он представления не имел, что будет делать.

Совершенно вымотанный, он сполз пониже в кресле. Он всю жизнь трудился, создавая киноимперию, – и что? Почти пятьдесят два года, без денег, без жены, без работы, и в целом мире никто не хочет его нанять. Он по-прежнему каждый день вспоминал Чхве, но уже примирялся с мыслью о том, что, вероятно, никогда ее не увидит и не узнает, что с ней сталось. Он грустно размышлял о детях – как они тоскуют по матери, которая исчезла и больше не вернется.

За Сином молча наблюдал директор гонконгского офиса Ли Ён Сэн. В конце концов он произнес:

– Режиссер Син, по-моему, я знаю, что делать. Может, вам понравится.

– Что делать? – переспросил Син.

– Да. С вашим загранпаспортом.

И Ли осторожно рассказал, что у него есть один человек – за десять тысяч долларов добудет паспорт какой-нибудь центральноамериканской страны. Не очень-то убедительно, но не вовсе из ряда вон. В конце концов, Эйхман и другие нацисты в 1945-м по поддельным документам бежали в Аргентину. А в Юго-Восточной Азии, на перекрестке всевозможных нелегальных дорог, где торговали наркотиками, животными и людьми, по слухам, цвел черный рынок краденых и фальшивых паспортов. Идея Ли рискованна – и неотразима: а вдруг получится? Не панацея, но кое-что: не нужно возвращаться в Южную Корею, можно путешествовать и искать дальше – хочется верить, в итоге найдется где снимать кино и делать деньги.

Десять тысяч долларов – треть того, что у Сина оставалось. Он посмотрел на Ли.

– А доверять этому человеку можно?

– Ну разумеется.

– Ладно, – кивнул Син. – Так и сделаем.

Машина подкатила к бухте Изгнания; в вечерних сумерках мигали, оживая, неоновые вывески. Син глядел в окно на редкие виллы, разбросанные по холму. Солнце опускалось за горизонт, окна вилл ярко вспыхивали. Там живут люди, семьи; наверное, они счастливы. Почему-то эта мысль нагоняла тоску.

Син и Ли на пароме добрались с Коулуна, где находился офис, на остров Гонконг. Знакомец Ли прислал за ними белый «бенц» с шофером. Они проехали по центральному туристическому району, мимо вилл и пансионов, а теперь даже дома на отшибе остались только в зеркале заднего вида.

Внезапно машина заскрежетала тормозами. Дорогу загораживали четверо длинноволосых мужчин. Они подошли, рывком распахнули дверцу, выволокли Сина. Один приставил к его горлу выкидной нож и на ломаном английском распорядился:

– Денги давай!

– Прошу вас… не надо… возьмите деньги… – пролепетал Син. Он полез было в карман, но тут другой длинноволосый натянул ему на голову нейлоновый мешок и раскатал до земли, покрыв все тело. Щиколотки перемотали веревкой. Син запаниковал, воздуху не хватало, но затем ткань затрещала, и в дюйме от носа появилось ножевое лезвие. В кривую прореху потянуло свежим прохладным воздухом. Син открыл рот, пытаясь вздохнуть поглубже, и тут в прореху сунули бутыль и чем-то прыснули. Запах обжег ноздри. Через несколько секунд Син лишился чувств.

Когда вернулось смутное подобие сознания, Сина куда-то несли. Слышно было, как внизу волны бьются в берег. Ну все. Ограбили и сейчас кокнут. Жизнь закончится в нейлоновом мешке на дне океана.

Люди, которые его несли, остановились. Издалека приближался, кажется, рев моторки.

– А товарищ врач на борту? – внезапно спросил кто-то прямо у Сина над ухом.

Какое счастье. Все-таки не кокнут.

Облегчение, впрочем, быстро рассеялось. Вопрос задали с северокорейским акцентом.

Плавание Сина прошло почти так же, как у Чхве. Он очнулся на том же грузовом судне, в той же каюте, и со стены ему улыбался тот же Санта-Клаус по имени Ким Ир Сен. Сину тоже сказали, что он плывет в Корейскую Народно-Демократическую Республику «на зов великого вождя».

Син спросил одного из вездесущих охранников, где китаец, который ехал с ним в «бенце», и охранник рассмеялся:

– Вы считаете, Ли Ён Сэн китаец? Да он наш!

Охранник хохотал до упаду – надо же, Сина, значит, годами за нос водили. Син спросил у другого члена команды, как там Чхве Ын Хи. Она в Пхеньяне? Тот пожал плечами. Он не знает, но слыхал, что южнокорейская разведка похитила ее и казнила за сотрудничество с северянами во время Корейской войны. Полная ерунда, решил Син. Или не ерунда?

Спустя три дня судно бросило якорь возле Нампхо, Сина посадили в лодку и отвезли на берег. Ким Чен Ир не приехал его встречать – возле «бенца» стояли только двое во френчах Мао.

– Добро пожаловать на социалистическую Родину! – сказал один.

Еще не наступил вечер; машина катила через Пхеньян. Син, уроженец Севера, не бывал здесь с 1945 года и теперь очутился в городе, которого не видел тридцать с лишним лет. Вот только Пхеньян был совсем на себя не похож. За широкими проспектами не угадывались прежние улочки. Все дома новые, бетонные, многие покрыты плиткой: «Точь-в-точь как общественные бани», – писал потом Син. Совершенно потусторонний город. Памятники на вид фальшивые, статуи пустотелые. Ни магазинов, ни ресторанов, ни рекламных щитов, ни вывесок, ни скамеек на улицах, ни киосков, ни гастрономов, ни кафе, ни баров, ни уличных торговцев. Во всем городе – никакой торговли, никакого транспорта, никаких стариков и животных, ни радости, ни шума, ни веселья. Улицы лишены названий, административные здания – вывесок. Зато повсюду лицо Ким Ир Сена – статуи, плакаты, гигантские щиты и транспаранты на крышах. «На улицах ни души, – отмечал Син. – [В городе] тихо, как в склепе». Из скрытых репродукторов невнятно доносились революционные песни и лозунги.

Сина отвезли на виллу в часе езды от Пхеньяна – сказали, что район называется Каштановая долина. Там для него уже оборудовали просмотровую. В ванной выстроились флаконы привычной парфюмерии, гардероб набит костюмами, рубашками, галстуками, запонками, бельем, носками и повседневной одеждой. Рубашки подошли идеально, вплоть до широкого воротника на 16,5 дюймов и коротких 32-дюймовых рукавов. За ужином перед Сином поставили металлическое блюдо с лапшой в холодном бульоне.

– Я так понимаю, – обронил охранник, – вы любите холодную лапшу.

Син прожил в этом доме два месяца. С Ким Чен Иром он не встречался, хотя ему не раз говорили, что «все делается по особому указанию любимого руководителя товарища Ким Чен Ира». Каждый день наведывался человек, которого все называли «товарищ заместитель директора», – он занимался перевоспитанием Сина, знакомил его с блистательной биографией Ким Ир Сена, а порой вывозил на экскурсии. Если Син спрашивал про Чхве, заместитель директора впадал в ярость и бранился.

Однажды Син мельком видел Ким Чен Ира в первом ряду на спектакле «Мансудэ» – сообразил, кто это, потому что все встали и зааплодировали, едва встал и зааплодировал он, а кто-то крикнул: «Да здравствует товарищ любимый руководитель!»

«Из театра мы уезжали в сумерках, – вспоминал Син. – Фонтан перед театром, омытый разноцветными огнями, извергал воду в вышину. В театре настал час смены караула, и мимо гуськом промаршировала колонна солдат. Я впервые взаправду почувствовал, что очутился в Северной Корее».

Такое же тревожное узнавание он пережил спустя несколько недель. 9 сентября праздновали День независимости, годовщину основания Корейской Народно-Демократической Республики и завершение месячного фестиваля «Ариран». С утра заместитель директора принес Сину значок – улыбающееся лицо Ким Ир Сена на фоне красного флага – и показал, как его приколоть «с должным почтением». Затем он отвез Сина на Пхеньянский народный стадион и там провел в ВИП-ложу. На трибуны крытого стадиона набилось двадцать тысяч орущих людей. Рев стоял оглушительный.

Фестиваль «Ариран» назван в честь народного предания о разделе Кореи, в котором злой помещик разлучает молодую пару. Впоследствии фестиваль стали называть «массовыми играми» – там устраивают знаменитые армейские парады, сложные хореографические выступления гимнастов и огромные человеческие мозаики, которые складывают десятки тысяч обученных зрителей, одновременно поднимая разноцветные карточки. В представлениях участвуют обычные граждане: их порой отбирают годам к пяти, и потом они обучаются и репетируют почти всю жизнь. «Массовые игры» придумал Ким Чен Ир в 1972 году, к шестидесятому дню рождения отца – этим, помимо прочего, он надеялся продемонстрировать, что достоин быть преемником. Игры стали центральным элементом так называемого «искусства наследования», по выражению историков Квон Хон Ика и Чун Бён Хо: «Главная задача любого художественного продукта той эпохи – возвеличивание Ким Ир Сена, дабы его личная харизма со временем обернулась харизмой исторической, наследственной» – харизмой, которую он передаст Ким Чен Иру.

Син стоял у своего кресла и смотрел вниз. В первом ряду сидел Ким Ир Сен, вице-премьер китайского Госсовета Дэн Сяопин и другие иностранные сановники занимали соседние места. Ким Ир Сен оказался жирнее, чем на официальных портретах (неизменно живописных, а не фотографических), а сзади на шее у него надулась крупная опухоль. Спустя некоторое время он поднялся и выступил с речью. Через каждые несколько фраз его прерывала овация толпы. Напротив него студенты подняли разноцветные плакаты – мозаика изобразила северокорейский флаг. Затем они с замечательной легкостью сложили лицо Ким Ир Сена средь бегущих волн и плывущих облаков. Син в жизни не видал такой огромной сплоченной толпы и не переживал такого одиночества.

Чхве Ын Хи сидела в другом секторе трибун – может, они с Сином даже разглядели бы друг друга, если бы присмотрелись. Впервые за девять месяцев в стране Чхве увидела праздник, в котором участвовали обычные граждане. Вокруг непрестанно аплодировали, громко и долго, – она старалась не отставать, но у нее заболели ладони. Было ясно, позже писала она, что все на стадионе обожают Ким Ир Сена – что он им видится «абсолютной сущностью». Неужели настанет день, когда и Чхве будет хлопать с таким же пылом? Следя за сменой мозаик, она размышляла о молодых людях, которые держали разноцветные плакаты, – сколько они готовились, как с ними обращались, занимаются ли они еще чем-нибудь, удается ли им просто радоваться жизни. Внизу в ожидании своего выхода толпились дети в красочных униформах. Чтоб случайно не нарушили сценарий, им не разрешали выйти из строя. Чхве заметила, что кое-кто мочился в штаны прямо на месте.

Представление длилось несколько часов. Син и Чхве не подозревали, что сидят на одном стадионе.