ГЛАВА 17

Я готовил себе незатейливый ужин, когда зазвонил телефон. Поднял трубку.

— Здравствуй, Сергей. Просьба к тебе есть.

— Здравствуй, Миша. Какая?

— У нас инструктор по стрельбе заболел. Ты не мог бы подменить его на пару дней?

— Ты хочешь сказать, что во всей славной императорской армии нет замены какому-то инструктору?

— Хоть бы и так. Придешь?

— С утра у меня тренировки, а после часа, в любое время.

— Приходи завтра, к двум дня. Пропуск будет выписан.

— Буду.

Прибыл, как договаривались. Меня встретили, провели. У помещения тира меня уже дожидались курсанты. Их было девять человек. Все офицеры, в званиях, начиная от подпоручика и кончая штабс — капитаном. Молодых среди них не было. Возраст от тридцати и до сорока пяти лет. Подойдя к ним, я наткнулся на лениво — пренебрежительные взгляды. Инструктор — здоровяк в цивильной одежде, без малейшего следа военной выправки. Все это сразу сказалась на моей репутации. Шпак. Классическая штафирка. Вот что читалось сейчас в их глазах.

— Добрый день, господа офицеры. Меня попросили заменить инструктора на пару дней, поэтому не надо смотреть на меня столь пренебрежительно. Разрешите представиться. Богуславский Сергей Александрович.

— Вам бы господин Богуславский, судя по ширине ваших плеч, силовую гимнастику преподавать, а не из пистолета стрелять, — с ехидцей в голосе заметил жгучий брюнет в звании капитана — интенданта.

— У меня и то и другое очень даже недурственно получается.

— Значит, стреляете хорошо, господин Богуславский. Хм! Тогда с вашим навыком самое место на войне быть. Или вы так не считаете? — с нескрываемой издевкой спросил меня поручик — драгун с холеным породистым лицом аристократа.

— Уже был. Получил ранение, после чего признан негодным к строевой службе. Теперь давайте приступим к занятиям, господа.

— Где воевали? — поинтересовался светловолосый капитан — пехотинец с намечающимся брюшком.

Только я успел ему ответить, как капитан воскликнул: — Погодите! Так вы тот самый Богуславский?!

невольно привлек внимание всех остальных курсантов.

— Степан Васильевич, ты это о чем? — спросил его интендант.

— Это не мне отвечать, а господину Богуславскому, — ушел от ответа пехотинец, после чего внимание переключилось на меня, и я снова оказался в перекрестие девяти пар глаз. Рассказывать о том случае с немецкими офицерами у меня не было ни малейшего желания, поэтому я снова попробовал вернуться к занятиям:

— Господа, хватит вопросов. Время уходит.

Если остальным офицерам было просто любопытно, но поручик — драгун явно был из породы задир и любил, чтобы последнее слово оставалось за ним.

— Мне так думается, господа, что эта таинственность имеет под собой нечто такое, о чем стыдно рассказывать в приличном обществе.

Мне стало понятно, что поручика надо приструнить, потому что сам по себе он не успокоится. Тут мне вспомнились слова Пашутина о том, что армейское командование, отсылая их на курсы, по большей части избавляется от людей, которые оказались по тем или иным причинам ненужными или непригодными к службе в своих частях.

— Вы бы для начала представились, господин поручик. Или мама вас не учила в детстве элементарному этикету вежливости?

— Извольте. Граф Бахметьев — Кричинский, — в глазах поручика сверкнули злые искры. — Так мы вас слушаем, милостивый сударь.

— Погодите, граф, не торопитесь. Я тоже человек, а значит, любопытен и поэтому хочу узнать: какая извилистая история привела вас на эти курсы?

Честно говоря, я даже не ожидал, что последует такая резкая реакция на мой вопрос. Лицо графа буквально перекосило. Мне стало ясно, что сюда его привела какая-то особенно грязная история. Глаза его вспыхнули ненавистью, а следом и рука скользнула к кобуре, но уже в следующую секунду он сумел взять себя в руки. Несколько секунд он еще вглядывался мне в лицо, пытаясь понять, насколько глубоко мне известно о его прошлом, а когда не получилось, постарался сделать вид, словно ничего не произошло.

— Из-за дуэли. Вас устраивает такой ответ?

— В моем случае — личная месть. Вас устраивает такой ответ?

— Нет!

— Похоже, поручик, вы собираетесь свести все к новой дуэли. Я прав?

— Вы испугались?!

— Значит сейчас мы поступим так: идемте в тир и попробуем доказать друг другу, кто из нас лучше стреляет.

Поручик, видимо не рассчитывавший на подобное предложение, несколько растерялся.

— Вы что, господин Богуславский, хотите стреляться? Прямо сейчас?! — недоверчиво спросил меня капитан — интендант.

— Стреляться? Нет. Просто я с господином поручиком проведу практическое занятие. Вы готовы, граф?

— Готов. Только один вопрос: вы дворянин?

— Дворянин.

— Отлично! Я вызываю вас на дуэль, господин Богуславский!

— Господа! — обратился я к остальным офицерам. — Мы и так уже потеряли много времени. Идемте быстрее.

— Да вы с ума сошли, господа! Какая дуэль?! Никто никому не нанес оскорблений! — раздалось со всех сторон.

— Господа, время уходит! Извольте идти за мной!

После этих слов курсанты смотрели на меня как тронутого умом человека. Идет стреляться и при этом его заботит не собственная жизнь, а время, отпущенное на занятия. Увидев, что я, не обращая внимания на их возражения, иду к помещению, где располагался тир, офицеры растерянно примолкли и последовали за мной.

В подвальном помещении тира было просторно, сухо и светло.

— Господа, я не знаток в дуэльных правилах, поэтому предложите самые простые из них.

— Расстояние — 15 метров. Стреляете на счет три, — вдруг неожиданно подал голос до этого молчавший поручик — артиллерист.

— Согласен. Граф, вас все устраивает?

— Да.

Он был бледен, но держался молодцом. Мы разошлись на отмеренное нам расстояние. Встали на позиции.

— Господа, начинаю отсчет. Раз. Два. Три!

Долгие и упорные тренировки заложили в меня программу мгновенного срабатывания боевых рефлексов на любого рода опасность в любой обстановке. Вот и сейчас мое тело было "заряжено" на успешное выполнение задачи, которая стояла передо мной. Все словно произошло само собой. Пуля ударила по револьверу графа в тот самый момент, когда он только начал жать на курок. Поручик невольно вскрикнул, когда револьвер, выламывая пальцы, вылетел из его руки. Его крик приковал внимание зрителей только на мгновение, чтобы убедиться, что тот не ранен, после чего все уставились на меня. Так маленькие дети, смотрят на фокусника, после того как тот на их глазах достал из шляпы кролика.

— Господа, вам был сейчас продемонстрирован пример стрельбы, приближенной к боевым условиям. Поручик, я вам признателен за то, что вы помогли демонстрации наглядного урока, который без сомнения всем вам пойдет на пользу. Вы со мной согласны, граф?

Поручик, массажируя руку, ничего не сказал, только на губах появилась кривая усмешка, зато ухмылки, появившиеся на лицах остальных офицеров, были совсем другого рода. Они явно получили удовлетворение от унижения графа, которого, теперь это было ясно видно, недолюбливали.

Я повернулся к ним.

— Какие выводы, можем сделать из всего этого, господа? — я сделал небольшую паузу, привлекая еще большее внимание к своим словам. — Самообладание плюс постоянные тренировки и хорошо развитая или природная реакция. Это и есть три составляющих, на которые должен опираться хороший стрелок. Так какие приемы стрельбы вам показывал господин Маркин?

— Уж точно не такие, как вы, господин Богуславский, — с восхищением в голосе сказал офицер в звании штабс — капитана. — Где вы так научились стрелять, позвольте узнать?

— Извините, но у нас и так ушло много времени на пустые разговоры. Приступим, господа, к дальнейшим занятиям.

Выйдя из тира последним, я наткнулся на поджидавшего меня графа. Его поза и лицо выражали вызов, но при этом нетрудно было заметить, как из-под этой маски гордой непринужденности просачивался страх.

— Мне не нужна милостыня, господин Богуславский!

— Вы горды и самолюбивы безмерно, а это грех. Так бы сказал мой один знакомый священник. Но не я.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что уже сказал.

— Я не понимаю вас. Извольте объясниться, сударь!

— Это вы зря, граф, — неожиданно раздался знакомый голос за нашими спинами. — Извините, господа, что вторгся в вашу беседу, но лучше сделать это сейчас, прежде чем дело дойдет до взаимных оскорблений.

Мы оба обернулись. К нам подходил Пашутин.

— Судя по всему, господин поручик, вы опять стали причиной очередной ссоры. Я прав?

— Как всегда, господин подполковник, — с оттенком вызова ответил ему граф.

— Вы чересчур самолюбивы и кичливы, господин Бахметьев — Кричинский, — граф горделиво вскинул подбородок и только открыл рот, как подполковник опередил его. — Не торопитесь мне дерзить, я еще не все сказал. Так вот. Из-за этих вздорных качеств вы попали в очень неприятную историю, которая вполне могла закончиться уголовным следствием и несмываемым позором для всего вашего рода. С великим трудом это дело удалось замять. При вашем поступлении сюда, меня ознакомили с ним и просили хранить его в тайне.

— Вы мне угрожаете, подполковник?!

— Помилуй бог, граф. Наоборот. Спасаю вас от смерти.

— Мне не нужно ни вашей, и ни чьей снисходительности! Я всегда сам решаю, как себя вести и что мне делать! Я доступно объяснил?!

Пашутин поморщился. Похоже, что эта выходка у граф была далеко не первая.

"И не последняя. Чего он его терпит? Гнал бы в шею!".

Подтверждение моим мыслям было озвучено подполковником сразу, стоило мне так подумать.

— Господин поручик, у нас здесь не воспитательное учреждение, а военные курсы, но, похоже, тот, кто определил вас сюда, не видел в этом никакой разницы! Так я это исправлю! Прямо сейчас вы пойдете со мной в канцелярию, где я прикажу выдать вам документы на отчисление с курсов по состоянию здоровья. Следуйте за мной, поручик!

Татищев в Стокгольм поехал не один, взяв с собой секретаря — референта из министерства иностранных дел. Он его знал с того времени, когда пребывал в Берлине, в качестве личного представителя императора. Фонарин Леонид Феоктистович должен был запустить механизм встречи с немцами, явившись в русское посольство по прибытии в Стокгольм. Через него также должна была осуществляться связь с российским посольством, поскольку было решено, что на предварительной части переговоров не может быть официальных лиц. Это было сделано для того, чтобы в случае срыва переговоров или серьезной утечки информации никто не мог обвинить Россию в том, что она ведет переговоры за спиной союзников.

После его визита в посольство, с Татищевым должна была связаться немецкая сторона. Когда Пашутин узнал обо всем этом, он с минуту размышлял, после чего изрек: — Ох уж эти мудрецы! Это же надо такое придумать!

Мы расположились в соседнем купе и вели дежурство, одновременно приглядываясь к секретарю, полному и начавшему лысеть, лет тридцати пяти, чиновнику из министерства иностранных дел. Фонарин Леонид Феоктистович, несмотря на свой длинный нос, брюшко и намечавшуюся лысину, имел волнующий тенор и хорошо подвешенный язык, благодаря которым, быстро нашел себе компанию из двух дамочек бальзаковского возраста, с которыми и провел почти все время нашего путешествия.

Для меня поездка оказалась довольно скучным занятием. Пили, ели, а в промежутках развлекали себя картами и пустопорожними разговорами. По прибытии Татищев с секретарем, направились в гостиницу, которую посоветовал Фонарин, ранее неоднократно бывавший в Стокгольме по делам министерства. Мы сняли номер в маленьком отеле, расположенном в полусотне метров от места проживания наших подопечных. На следующее утро Фонарин отправился в русское посольство, а еще через три часа к окну своего номера подошел Татищев и стал любоваться видом на улицу. Он простоял так минут пять, а потом развернулся и ушел вглубь комнаты. Это был условный знак, означавший, что ему звонили немцы и назначили встречу. Пашутин тут же перезвонил ему и узнал о месте встречи. Это был небольшой ресторан. Мы не знали, что его хозяином был немец, работавший на германскую разведку, и в нем нередко назначались подобные встречи. Сопроводив Татищева на небольшую прогулку, а затем в ресторан, мы спустя пару часов вернулись обратно в гостиницу. Мы уже собрались перекусить в кафе, чья витрина выходила на вход в гостиницу, как раздался звон разбившегося стекла. В следующее мгновение мы были уже на ногах. Выбежав на улицу, увидели, что окно разбито в номере Фонарина.

В почти пустом фойе в глаза сразу бросился портье, стоящий за стойкой, и разговаривающий с ним один из жильцов, одетый в светлый чесучовый костюм и желтую щегольскую шляпу. По крайней мере, в самый первый момент мне так показалось, но уже в следующую секунду несоответствие поведения этих двух людей было видно даже невооруженным взглядом. У портье был вид растерянного человека, который тот безуспешно пытался скрыть, делая вид, что внимательно слушает посетителя, но бегающий взгляд и словно резиновая улыбка на его лице выдавали его состояние с головой. Резким контрастом поведению служащего выглядело нарочито спокойное поведение клиента. Кроме них, как я успел отметить, в глубине зала сидело двое мужчин в креслах, с явным удовольствием куривших сигары, а так же семейная пара, только что вышедшая из лифта.

— Я наверх?

— Нет, — и Пашутин быстро зашагал по направлению к стойке. Дальше все закрутилось не просто быстро, а, скорее всего, стремительно. Незаметный, но весьма чувствительный удар подполковника, нанесенный стволом пистолета по ребрам "желтой шляпы", заставил того сморщиться от неожиданной и сильной боли, а заодно дал понять, что шутить с ним никто не собирается. Пока я отгораживал их своей широкой спиной от возможных свидетелей, Пашутин культурно попросил обоих, посетителя и портье, как можно быстрее поделиться с нами информацией. Естественно, оба попытались изобразить незнающих людей, что было видно и без знания английского языка, поэтому я решил взять процесс переговоров в свои руки.

— Спроси, где у них черный вход?

Пашутин не стал строить удивленные глаза, а быстро спросил у портье, после чего перевел его ответ мне: — За лифтами. По коридору налево.

— Разберись с портье, а меня найдешь там. На улице.

Сначала "желтая шляпа" сделала попытку вырваться, но после легкой болевой терапии, проявила готовность следовать за мной. Я уже заворачивал за угол, как из лифта вышли Татищев и Фонарин и, увидев Пашутина, быстро направились к нему.

Пройдя полутемный коридор, мы с англичанином вышли в небольшой дворик, позади отеля, заставленный по большей части мусорными баками.

— По — русски не понимаешь?

Тот сделал бессмысленное лицо.

— Тебе же хуже.

Мгновение и лицо агента исказилось от жуткой боли, глаза полезли из орбит, затем пришла очередь тела. Скрученный судорогой, он упал на бок и стал биться о пол так, словно у него начался припадок эпилепсии. Когда спустя какое-то время к нам подошел Пашутин, он сначала с минуту наблюдал, а потом спросил: — Долго его так будет колотить?

— Еще пару минут.

— Они похитили документы.

— Ясно.

Спустя какое-то время напряженное тело выгнулось в последний раз и, обмякнув, замерло, мелко дрожа. Вздернул агента за плечи, я посадил того спиной к стене, придерживая за плечо его ватное тело, так как оно постоянно норовило завалиться на бок. Пашутин присел на корточки рядом с ним, затем взяв за подбородок, приподнял ему голову. У британца было совершенно белое, мучнистого цвета, мокрое от пота, лицо. Глаза слепо смотрели в пустоту. Мозг и нервы, пораженные болевым шоком, еще только начали приходить в себя от боли. Наконец, зрачки дрогнули.

— Можешь беседовать.

— Что мистер, теперь говорить будешь?

— Я… Нет. Не буду.

Услышав перевод Пашутина, я сказал:

— Если ему понравилось, могу повторить.

Услышав мои слова, британец бросил на меня затравленный взгляд, потом постарался вжаться в стену, а когда не получилось, заговорил. Быстро, торопливо, скороговоркой. Когда закончил, Пашутин поднялся, несколько секунд смотрел в мутные глаза агента, затем его рука змеей скользнула за борт пиджака, а уже в следующее мгновение ствол пистолета с силой уперся в переносицу англичанина. Подполковник что-то рявкнул на английском, явно желая получить подтверждение полученной информации. Агент, глядя выпученными от страха глазами, стал быстро, но при этом сбивчиво, от крайнего волнения, говорить. Замолчав, "желтая шляпа" обвела нас молящим взглядом, при этом стараясь не смотреть на ствол пистолета.

— Похоже, он рассказал, все что знал, — задумчиво сказал Пашутин, отводя ствол от лица британца. — Адрес есть.

— Тогда чего стоим?

Рукоять пистолета Пашутина взметнулась в воздух и тут же стремительно упала на голову агента.

— Ты прав, идем.

Уже по дороге я узнал, что когда Татищев отсутствует, документы хранятся у Фонарина. Пока Татищева не было, в комнату Фонарина явилась симпатичная горничная. Она заламывала руки, изображая страдания на лице и, в конце концов, сумела вытащить дипломата в коридор, а за время его отсутствия комнату быстро обыскали. Судя по всему, обыск был сделан второпях, потому что когда Фонарин вернулся, он сразу заметил и подал сигнал тревоги, оговоренный на самый крайний случай. А агент был оставлен в гостинице специально для выявления и по возможности отслеживания других членов русской делегации.

— Быстро ты его раскусил.

— Интуиция, Сергей. Было в нем что-то фальшивое… Ну не знаю, как объяснить.

— Что сказал портье?

— За две бумажки, десять фунтов каждая, его попросили ничего не видеть, не слышать и поддерживать разговор.

Указанный адрес мы нашли быстро. Ударом ноги я выбил дверь. Сидевший в коридоре охранник, только и успел вскочить на ноги, после чего его затылок с глухим треском врезался в стену. Ворвавшись в комнату, я был готов открыть огонь на поражение, но этого не понадобилось. Из троих мужчин, находящихся в помещении, только у одного, плотно сбитого мужчины с пышными усами, рука резко скользнула к карману брюк, но уже в следующее мгновение застыла на полпути, стоило ему увидеть направленный на него ствол пистолета. Быстро обежал взглядом на предмет опасности двух других англичан. В кресте сидел толстяк. Полный, с отвисшими щеками на мясистом лице, он чем-то напоминал бульдога. Рядом с ним стояла его полная противоположность — худой английский джентльмен, с длинными черными усами, переходящими в короткую аккуратную бородку. В руках он держал большую прошитую тетрадь в светло — коричневой обложке. До этой секунды мне не довелось ее видеть, но догадаться, что это были украденные бумаги, было несложно.

— Ты их совсем запугал, Сергей. Разве так можно? Господа англичане могут плохо о нас подумать, — небрежным тоном, сказал, появившейся на пороге комнаты, Пашутин. В руке он держал пистолет. — Это никуда не годиться. Положение нужно срочно исправлять, а иначе союзники перестанут нас любить.

С этими словами он сделал несколько шагов, затем неожиданно и резко ударил британца, держащего в руках тетрадь, рукоятью пистолета по голове. Тот коротко вскрикнул и мешком завалился на пол.

— Вы тут что-то уронили, сэр! — с этими словами подполковник неторопливо наклонился и, подобрав тетрадь, быстро пролистал несколько страниц.

— Хм! Странно. Ни одного слова по — английски, только на русском и немецком языках, — и он резко повернулся к толстяку. — Говорить будешь, мистер?

Старший агент все еще никак прийти в себя от неожиданного появления русских головорезов. Операция была проделана на должном уровне. Ничто не предвещало провала. Его люди заверили, что за ними не было слежки. Тогда, дьявол их раздери, что случилось?!

Его судорожные попытки понять были прерваны неожиданным вопросом на хорошем английском языке. Надо было как-то выкручиваться. Изобразив гнев, он закричал: —

— Это грубое насилие!! Произвол! Это частная квартира!! Я консультант английского посольства по продовольственным закупкам. Вы за это ответите! Я буду жаловаться!

Пашутин расплылся в улыбке. Вот только радости в ней было столько, сколько в оскале хищного зверя.

— Почему-то я так и думал. Не может продовольственный агент интересоваться переговорами! Конечно, не может! Зачем ему это?! — в следующее мгновение улыбка исчезла, а дуло браунинга с силой уткнулось в лоб британцу. — Даю минуту. Расскажешь — будешь жить, не расскажешь… Короче, тебе выбирать.

Все было понятно и без перевода, стоило лишь посмотреть в полные злобы и страха глаза агента. Несколько секунд он молчал, потом что-то тихо сказал, напряженно — хриплым голосом.

— Говорит, стреляй, ничего не скажу. Хм! — перевел его ответ подполковник, после чего убрал пистолет. На лбу англичанина остался красный отпечаток дула, обрамленный капельками пота. Пашутин повернулся ко мне: — Может ты?

— Не выдержит. Умрет.

Подполковник перевел взгляд на второго англичанина. Какое-то время смотрел на него, потом что быстро его спросил по — английски. Тот ему ответил. Пашутин с хитрецой посмотрел на меня и сказал: — Он говорит, что пришел к приятелю. Просто поговорить.

— Разговорить его?

— Нет. Пустая трата времени. Боевик. Бычий загривок — куриные мозги. Я их пока постерегу, а ты посмотри в спальне. Может, найдешь что-либо похожее на веревки.

Обыск в спальне принес нам пачку десятифунтовых английских банкнот и солидную сумму, насколько я мог судить, в шведских кронах. Веревок я не нашел, поэтому пришлось порезать две простыни. Вернувшись, я принялся связывать англичан, а Пашутин взялся за обыск в гостиной. Вскоре нашел несколько штук блокнотов. Перелистав один из них, тихо присвистнул. Поймав мой взгляд, быстро сказал: — Нам крупно повезло, — и принялся листать дальше.

Спустя двадцать минут все было закончено. Подполковник нашел портфель и сложил в него все найденные бумаги и документы вместе с оружием, найденным у англичан.

Потом отошел в сторону, и какое-то время любовался багровым и мокрым от пота толстяком, сидевшего привязанным к креслу, в окружении трех связанных тел. И вдруг рассмеялся. Весело и заразительно. Я удивленно на него посмотрел: — Чего тебя так разобрало?

— Я давно мечтал дать хорошего пинка под зад заносчивым британцам!

Чарльз Локкерти, уже три десятка лет, служивший тайным целям Англии, не помнил подобного провала, а уж тем более не мог подумать, что подобное случится с ним самим. Он уже понял, что провалить их явку мог только агент Джон Богард, оставшийся в отеле. Только как они смогли выйти на опытного и не раз проверенного в деле разведчика? Что они с ним сделали, чтобы он заговорил? Пытали? Но ведь прошло чуть больше часа!

"Мой бог! Только не это!".

В следующую секунду вертевшиеся в голове вопросы стали совершеннейшей ерундой, стоило ему понять, что русские вместо того чтобы забрать свои документы и уйти, начали методично и не торопясь обшаривать квартиру. Даже то, что русский громила с широченными плечами, нашел деньги, его обеспокоило мало, а вот второй… Досье информаторов, завербованных британской разведкой, денежную книгу, по которой он платил им деньги, наброски к предстоящим операциям. Это был не просто провал! Это был настоящий разгром, после которого оставалось только один способ стереть позор — застрелится! Кровь ударила в голову. Виски заломило, перед глазами поплыли цветные пятна, а в ушах зашумело. На какое-то время он выпал из реальности, пока вдруг неожиданно раздавшийся непонятный шум, привел в чувство. Это было… Русский смеялся. Потом он похлопал по портфелю с бумагами и спросил: — Как вам такое понравиться, мистер?!

— Вы воры. Грязные воры, — старший агент даже не сказал, а процедил сквозь зубы это ругательство. И чтобы подчеркнуть свое презрение, он произнес это по — русски.

— Не тебе это говорить, брит! — ответил ему русский верзила, стоящий у двери. — Мы вернули свое, а то, что взяли дополнительно не может считаться кражей, так как является компенсацией за моральный ущерб. По — моему, все правильно. Или вы так не считаете, мистер?

Отрицать очевидное не было смысла, поэтому Локкерти только и оставалось, что изобразить всем своим видом презрение и надменность по отношению к наглым русским бандитам, хотя на душе у него бушевал самый настоящий шторм.

К гостинице мы подъехали на извозчике. Не успел кучер остановить лошадей, как из дверей с вещами вышли Татищев и Фонарин. Мы долго петляли по улицам, пытаясь понять, есть ли за нами хвост, а когда убедились, нас никто не преследует, остановились у первой, попавшейся на глаза, гостинице. На следующий день мы переехали в другой отель и так все следующие полторы недели. Все имеет конец и наши переговоры, наконец, закончились, чему я был весьма рад, так как постоянный недосып, вызванный ночными дежурствами, уже стал надоедать.

Когда наш поезд отходил от станции, мне в глаза бросились остроконечные шпили с крестами какой-то церкви, и я вдруг неожиданно подумал, что уже второй раз уезжаю из столицы чужого государства, а толком так ничего и не видел. Здесь, в Стокгольме, мне наверно много раз пришлось проходить мимо исторических мест и старинных церквей, но у меня на это просто не было времени, хотя бы потому, что его не было даже на нормальный, полноценный сон. Я был занят только тем, что следил, охранял, прятался.

Вместе с другими встречающими лицами, на вокзале нас неожиданно встретил Мартынов, причем уже в звании генерал — майора.

— Господа, у меня для вас хорошие новости.

— Пока я вижу, что хорошие новости коснулись только самого господина Мартынова, — пробурчал несколько уязвленный неожиданным повышением своего приятеля Пашутин.

— Миша, я тебя не узнаю! Ты завидуешь?!

— А ты как думал! Может, я тоже хочу ничего не делать, сидя в генеральском кабинете и поплевывать в потолок!

— Думаю, господа, что всем нам теперь не скоро выпадет такое время! — посерьезнел лицом Мартынов. Увидев вопрос в наших глазах, предложил. — Знаете что, едемте прямо сейчас к Сергею Александровичу. Там я вам все расскажу.

— Ко мне? — несколько удивился я.

— К вам. Там нам будет удобнее всего. Покупать ничего не надо. Все что надо, у меня с собой в машине.

Мы переглянулись с Пашутиным.

— Поехали!

Новости действительно оказались хорошими. Оказывается когда мы сели в поезд, едущий в Стокгольм, в этот самый день в Петербург, по вызову государя, прибыл Мартынов. Его предложения понравились царю, поэтому в столице его ждало новое звание, а к нему — новая должность вице — директора департамента полиции. Неожиданное назначение потрясло весь столичный свет и теперь все терялись в догадках, как такое могло произойти.

— Мою докладную записку государь высоко оценил и приказал как можно быстрее внедрить все мои предложения по изменению, как самой структуры, так и работы во всех направлениях политического сыска. Новые инструкции и наставления уже прорабатываются специальным комитетом при министерстве внутренних дел.

Я тяжело вздохнул. Мартынов посмотрел на меня.

— Что-то не так, Сергей Александрович?

— Вы мне скажите, сколько времени пройдет, пока все утвердят?

— Хм! Месяца три, я думаю, — протянул генерал — майор, но уже в следующую секунду на его лице появилось настороженное выражение. — Вы что-то знаете… Что-то должно произойти?! Да?!

— Скажу одно: у нас мало времени.

— К сожалению, не в моих силах ускорить подобную процедуру. Если только государь…

— Хорошо. Этот вопрос я решу. Слушаем вас дальше.

— Сейчас полным ходом рассматриваются новые положения о самостоятельности действий полиции и жандармерии при задержаниях и обысках, а также о применении оружия в случаях необходимости. Кроме того, насколько мне стало известно, юристами сейчас прорабатывается ряд законов, с целью их ужесточения и направленных против деятельности политических движений в России. Я так понимаю, это ваша работа?

— Да. А мое предложение о частях особого назначения как-то решается?

— Ничего не могу сказать. Это не мое ведомство.

— Понятно.

"Нельзя каждый раз по любому делу обращаться к Романову, но и терять время нельзя. Нужны помощники. И чем больше, тем лучше".

— Сергей. Сергей, очнись! — словно сквозь вату донесся до меня голос Пашутина. — Ты что?

— Ничего. Задумался.

— Брось, Сергей! Выкладывай, что там у тебя на душе накопилось?! — не отставал от меня подполковник.

— Как ты думаешь, Миша, а не приобщить ли к нашему братству Александра Павловича?

— Вот ты о чем думал, — усмехнулся тот. — Валяй!

Доверительный разговор с Пашутиным состоялся у меня еще в Стокгольме. Я рассказал ему о своем "даре", и о видениях, которые привели меня к царю, но только в определенных рамках, касаясь только будущего России, но не личности самого царя и его семьи. Он мне поверил, но скажем так, на три четверти, так как по своему складу ума он был циником и реалистом, а значит, интуитивно ставил под сомнение все то, что находил для себя непонятным.

— Александр Павлович, у меня есть сведения о том, что если прямо сейчас не заключить мир с Германией, то на Россию спустя какое-то время обрушаться бедствия, которые унесут великое множество человеческих жизней. Причем, не военных, а простых русских людей.

Мартынов какое-то время смотрел на меня. Он был прагматиком, и смотрел реально на окружающий мир, так как благодаря своей работе знал, что движет людьми, знал низкие и высокие стороны человеческих душ. И не просто знал. Умел на них играть. Вот и сейчас он пытался понять, что движет мной. Зачем отставному поручику играть роль защитника России?

— Не понимаю я вас, Сергей Александрович. Ей богу, не понимаю. Простите, буду откровенным. Вам-то какая корысть от этого?

— Возможно, когда-нибудь я дам ответ на ваш вопрос.

— Знаете, Сергей Александрович, я навел о вас кое — какие справки. Уж не обессудьте, натура у меня такая, да и работа обязывает — совать нос в чужие дела. Оказывается, на вас уже собирали досье, которое оказалось в одном экземпляре, после чего таинственно исчезло. Документов, правда, не осталось, зато остались люди, которые их собирали, поэтому мне кое-что удалось узнать, но стоило начать складывать факты, как стал понимать, что слухи об ангеле — хранителе с железными крыльями появились не на пустом месте.

Пашутин после этих слов оглядел нас обоих, словно видел впервые и спросил: — Я что-то пропустил, господа?

— Пустое, Миша. Слухи и домыслы, — и я повернулся к Мартынову. — Так вы так и не изложили свои соображения, Александр Павлович, по поводу мною сказанного.

— Меня не радует мир с германцами. Я всегда считал, что начатая война должна идти до конца. Или до победы, или до поражения. Теперь о той связи между народными волнениями и сепаратным миром. Мне трудно представить бунты и мятежи, которые могут охватить всю Россию, но судя по вашим словам, они будут непосредственно связаны с Германией. Не так ли?

— Не совсем. Неудачный год войны с Германией и связанные с ней тяготы, которые еще большим бременем лягут на плечи народа вкупе с подрывными действиями оппозиции создадут условия, при которых станет возможным вооруженное восстание, и как следствие — свержение существующей власти.

— Вот оно как, — генерал какое-то время смотрел на меня. — Значит у вас дар оракула. Это многое объясняет, но даже так мне было бы трудно поверить в это, если бы я сам не знал то, что вы предвидите. Честно говоря, я не думал о таких больших масштабах, но выступления рабочих в крупных городах, подстрекаемых революционерами, совместно с распропагандированными солдатами и матросами — дело недалекого будущего. Вы, человек далекий от политического сыска видите не только тоже, что и я, но и дальше, значит, у вас действительно есть дар. Да и то малое, что я о вас знаю, говорит о том, что вы используете влияние на государя не в угоду себе, а на пользу отчизне. Извините за мой высокий слог…

— Давайте лучше вернемся к делу, Александр Павлович, — перебил я его. — Нам нужно чтобы полиция и жандармерия, как можно быстрее получила новые уложения и законы. Всяческую помощь со стороны государя, как и от себя, лично, я вам обещаю. Думаю, и Пашутин в стороне не останется. Теперь я набросаю вам в общих чертах план, который мы с Мишей придумали. После чего хотим выслушать ваше мнение.

Говорил я недолго, так как все это было обдумано мною не раз, зато у Мартынова на уточнения и замечания ушло намного больше времени. Когда вопросы иссякли, я сказал:

— Теперь, господа офицеры, мне хотелось бы, чтобы вы составили списки лиц, которым можно было доверять и знать, что они сделают на совесть то, что им поручат.

— Теперь ты, как истинный царедворец собираешься окружить себя сообщниками? — не удержался от колкости Пашутин.

— А ты как думал! Мне самому что ли перетаскивать мешки с деньгами из государственной казны домой?! Подумайте над этим. Есть у меня еще к вам один вопрос. Как можно быстро создать контролирующее военные поставки ведомство? Это первое. Если в состав проверяющей комиссии войдет офицер — фронтовик, как это будет выглядеть? И последний вопрос. До каких пределов можно расширить полномочия подобных комиссий?

Спустя месяц после этого разговора первая комиссия из вновь созданного департамента отправилась на фабрику Бабрыкина. В ее состав вошли офицер — фронтовик, мастер, знающий до тонкостей производство и парочка обычных чиновников для оформления бумаг и придания комиссии официального статуса. Состав членов комиссии формировался случайно, в самый последний момент. Никто из них друг друга не знал, а значит, сговор, получение взятки и подтасовывание итогов проверки сводилось практически к нулю.

Подобная постановка организации дела привело в полнейшее недоумение всех, начиная от руководства департаментов и кончая генералами, которые никак не могли взять в толк, что делать боевому офицеру на фабриках и лабазах, но жесткие приказы с самого верха напрочь отбивали желание интересоваться подобными вопросами.

Если раньше о проверках владельцы заводов и фабрик были оповещены заранее подкупленными ими чиновниками, то теперь они появлялись настолько неожиданно, насколько бывает гром при чистом небе. Сначала на гнилой подкладке попался фабрикант — поставщик солдатских папах, а спустя несколько дней — второй заводчик на собачьем мясе, которое добавлялось в выпускаемые его предприятиями мясные консервы. Если раньше дело кончалось крупными взятками членам комиссии и небольшими штрафами, наложенными на предприятие, то теперь дело в обоих случаях дошло до ареста и предъявления статьи о крупных хищениях государственных денег. Влиятельные знакомые в Петербурге только разводили руками, в то время как дорогие адвокаты составляли слезные прошения на имя Его величества. Впрочем, дела не дошли до суда, но суммы штрафов, наложенные на мошенников, впечатлили всех остальных богатых промышленников настолько, что слова одного из богатых лесопромышленников: — Три — четыре таких штрафа, и я с протянутой рукой по миру пойду! — стали гулять по России.

Оба эти дела если и привлекли внимание людей, то только определенного круга, зато третий случай прогремел на всю Россию, сумев привлечь к себе внимания всех слоев общества.

Комиссия, прибывшая на предприятие, которое занималось поставками сухарей в армию, вскрыла наугад один из полотняных мешков, приготовленных к отправке, и неожиданно обнаружила в нем червей. Ситуация была не рядовая и требовала тщательной проверки, но офицер — фронтовик, поручик Чердяев разрешил ее по — боевому. Рубанул, как говориться, с плеча. Выхватил револьвер и с криком: — Предатель! Солдаты за тебя жизни кладут на фронте, а ты, сволочь, сидишь тут в тылу… — всадил две пули в живот хозяину, купцу — миллионеру Затокину, сопровождавшему комиссию. Народ в панике стал разбегаться, а поручик подошел к корчащемуся от дикой боли купцу, плюнул ему в лицо, затем спокойно засунул наган в кобуру, и стал невозмутимо дожидаться приезда полиции.

За этим случаем пристально следила вся Россия. Либеральная общественность, газеты, народ — все были на стороне поручика. Казалось, что все просто и ясно: офицер — патриот выстрелил в зажиревшего и обнаглевшего от своей безнаказанности, фабриканта, но речь сейчас шла уже не о судьбе конкретных людей, а о добре и зле, сошедшимся в поединке. Кто победит?

Не успел начаться всенародный сбор денег для найма Чердяеву лучшего адвоката, как вдруг, приказом государя, его освобождают из-под стражи, понижают в звании до подпоручика и переводят на кавказский фронт. Газеты писали, что сотни людей его встречали у ворот тюрьмы, а затем провожали до вокзала ликующими криками, как истинного героя. Для простого народа проявление царской милости стало лучом света, пробившегося сквозь мрачные тучи, висящие над головой. Этот случай заставил задуматься простой народ, который все еще хранил в глубине своих сердец любовь к царю — батюшке. Может царь не такой? Может его оговаривают?

Как бы в подтверждение этих догадок в газетах печатают речь Николая II, в которой он ясно и понятно говорит, что не потерпит предателей, которые подло вонзают нож в спину русскому народу, в то время, когда тот изо всех сил борется с врагом. Газеты с этой речью расхватывали так же, как в то время, когда в них печатались материалы о Брусиловском прорыве.